Библиотека | Дневники

Гартвич Татьяна

Алтайский дневник

Путешествие на Алтай, в Уймонскую долину, в сентябре 1990 года.

25 августа 1990 года

Конец августа у меня проходит в бегах. Гора дел, связанных с заготовками на зиму, подготовка к школе, через неделю начало учебного года, но самое главное событие – грядёт научная конференция «Алтай – Гималаи», к организации которой я вдруг, неожиданно для себя, оказалась причастной. Работая в Новосибирском государственном университете, оказывала посильную помощь Сибирскому Рериховскому обществу. Предоставила свой рабочий кабинет для хранения литературы, распространяла среди заинтересованных людей только что изданные в Новосибирске Даниловым книги «Агни-йоги», Учения Живой Этики Рерихов, дающих новое, космическое мировоззрение человечеству. Заказывала от себя студенческие аудитории для проведения встреч с интересными людьми, приглашёнными обществом.

В университете действовал на физическом факультете семинар по Живой Этике, который вёл кандидат физико-математических наук В.В. Гейдт. Студенты, помогающие мне организовывать научные студенческие мероприятия, пригласили меня послушать и поучаствовать, мы познакомились, стали общаться. Таким образом, в мою жизнь ворвалась организационная работа по проведению научно-практической конференции.

Была приглашена на заседание оргкомитета. Оно проходило в кабинете академика М.М. Лаврентьева в Институте математики Сибирского отделения Академии наук СССР. Академик возглавлял Новосибирский филиал общества советско-индийской дружбы. Здесь узнала, что планировалось провести Дни индийской культуры в Новосибирске и Барнауле, и в их рамках научно-практическую конференцию. Гейдт Валерий Викторович, личность несомненно яркая и неординарная, брал на себя организационную работу. Но делать её он не умеет совершенно. Решил, что он столп Земли, не привлекая других, замкнул всю оргработу на себя, и, конечно, провалил. В оргкомитете наличествовали свадебные генералы, но не было рабочей группы, чтобы осуществлять всё задуманное. Гейдт разослал во все концы мира приглашения, народ откликнулся с энтузиазмом. Теперь всех приезжающих нужно где-то селить, кормить, делать для них культурную программу.

К тому же, был обещан в приглашении выезд на Алтай, в лагерь на берегу Катуни, посещение музея Рерихов в деревне Верх-Уймон, в которой останавливалась в 1926 году Транс-Гималайская экспедиция, полёт к подножию горы Белуха, на Ак-Кем. Надо ли говорить, что это было моей заветной мечтой – увидеть всё, что видел художник, своими глазами. Похожие мысли были и у всех остальных, как я поняла из телефонных звонков и писем приезжающих.

И вот теперь вскрылась истина – оргкомитет не готов принять на должном уровне участников. Выступил председатель Рериховского фонда Новосибирска Данилов, бывший харбинский эмигрант, издатель книг Учения, и предложил не проводить конференцию. Рериховское общество его поддерживает и устраняется, участвуя только в Днях. Я была возмущена: слишком поздно. Люди купили билеты на самолёты, сорвались с работы, для многих это исполнение мечты – увидеть Россию и Алтай. Нечестно так поступать по отношению к ним.

Хор возмущённых голосов, с одной ярко выраженной мыслью: у всех есть негативный опыт работы с Гейдтом, а у Вас его нет, Гейдта надо проучить и т.д. Гейдт за всё хватается, всё заваливает, приходится опять подставлять свои плечи и спасать положение, доброжелательность его имеет границы и дно. Я и сама успела это увидеть. Сходимся всё же на том, что придётся всем присутствующим упереться и сделать наше общее дело. Мы подставили свои плечи добровольно, чтобы спасти наше общее дело, оно действительно общее, считаться не будем.

И вот теперь бегаю я, разрываясь между домом, университетом и конференцией, бегают студенты, разнося письма. Гейдт, похоже, вообще не понимает, что делает. Приходит ко мне в университет, или просит по телефону позвонить из университета в посольство СССР в США, в Москву и другие города, просить участников подтвердить приезд. С ужасом думаю о том, какой счёт принесут университету, как буду оправдываться, рассчитываться и прочее.

29 августа 1990 года.

Новосибирское отделение общества советско-индийской дружбы совместно с посольством Индии и Индийским культурным центром провели Дни индийской культуры в Сибири. Сегодня торжественно открылась в их рамках в Доме учёных СО АН СССР Международная научно –общественная конференция «Алтай – Гималаи. Культурные и духовные связи России и Индии». Царила праздничная атмосфера. Погода благоприятствовала, день пронзительно ясный и брызжущий солнцем. В зале нет свободных мест, на ступеньках Дома учёных и в холле толчея. На сцене, во всю её длину, ряд столов президиума, в котором колоритнейшие фигуры. Ход событий освещает новосибирское и алтайское телевидение.

На конференцию съехались специалисты по индийской культуре и представители Рериховских центров и обществ Азии, Европы и Америки, ведь особое место на конференции уделялось жизни и деятельности Е.П. Блаватской, Н.К. Рериха, Е.И. Рерих, философским и духовным аспектам «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской и Учения «Живой Этики». И это не случайно. Практический поиск общечеловеческих ценностей был основной задачей конференции. Доклады звучали, как музыка. Было ощущение понимание того, что говорилось, даже если переводчики не успевали перевести текст. И дело не в том, что испанская экспрессивная речь набатом отдавалась в ушах: доктрина ля секрета – это и переводить не нужно, но понимались индийская, английская речи!

2 сентября 1990 года. Новосибирск.

Сегодня проводила на Алтай дочь Юлю. Начался учебный год, но я решила сделать ей подарок – подарить Белуху. Она учится блестяще, догонит класс. Ей всего четырнадцать лет, но у неё есть опыт экспедиционной работы: с шестого класса я отпускаю её в археологические экспедиции Института истории и археологии СО АН СССР с профессором Худяковым на Алтай, в Хакасию и Туву, наши дочери учатся вместе и дружат. Уехала она со студентами Сергеем Ильиным из НГУ и Дмитрием Шведовым из НЭТИ, они ей помогут и присмотрят за ней.

Собиралась ехать с ними и я. Меня задержал Гейдт, озадачив сопроводить группу гостей конференции в десять человек. Я должна встретить их в Барнауле, где ещё продолжается конференция, и где на моё имя уже заказан групповой билет на четвёртое сентября. Прошу дать мне хотя бы список людей, которых встречать, но он не знает, полагает, что я на месте разберусь сама. Из-за бешеной нагрузки не успеваю собрать должным образом ребёнка и собраться сама. Ребята уехали налегке, я должна привезти продукты и спальники. Их задача – подготовить поляну к приезду участников, разбить кострище, дрова заготовить. Якобы, на месте Гейдт был, поляна для лагеря подобрана, с местными властями и жителями всё оговорено, там будут помогать. Но фамилий, к кому обращаться, он не помнит. Душа у меня чуть-чуть не на месте, но я доверяю Серёже, с которым мне приходилось бывать в прибайкальской и забайкальской тайге, сплавляться по Улькану и Киренге, плыть по Байкалу в Хакусы.

Сегодня, закрывая конференцию, председательствующий, сотрудник Института математики СО АН СССР Гейдт, отвечая на вопросы о поездке на Алтай, сказал с трибуны Дома учёных:

- Там вам не будет ни мерседесов, ни кадиллаков, вы все у меня в гору полезете на карачках.

Да, Гейдт отличился. Как водится у нас в стране, оргкомитетом были созданы все условия, чтобы рядовые участники – читай – советские граждане – не попали на Алтай. По непонятным причинам не были приобретены (на предварительно перечисленные оргкомитету деньги) билеты на самолёт до Усть-Коксы. А места свободные были, я узнала, когда покупала себе билет до Барнаула.

3 сентября 1990 года.

Все дни последние живу в таком темпе и напряжении, что удивляюсь сама, когда успеваю всё делать в университете, дома, на даче. Вчера умудрилась взять авиабилет до Барнаула, почти стыковочный с рейсом на Усть-Коксу. Получается всё, что берусь делать. Мне этим летом летается. Рюкзак получился огромный и неподъёмный. Утешает, что продукты съедим. Спальники везу ватные экспедиционные, я такая тощая, что мы в одном с Юлей поместимся вдвоём, а её тонким пуховым спальником-одеялом, который ей презентовала её учительница географии, кандидат геолого-минералогических наук, вулканолог, прикроемся. К сожалению, нет в Новосибирске хорошего снаряжения, невозможно купить. Учительнице привёз спальник из-за границы муж, он выездной член-корреспондент АН СССР, и это единственный способ разжиться снаряжением. В СССР приходится изготавливать его самим альпинистам и туристам-горникам, всем, кому не возят снаряжение экспедиционная машина, кони, вертолёты. Второй спальник везу студентам.

4 сентября 1990 года.

Невыспавшаяся, со своим 34-х килограммовым рюкзаком, двумя спальниками и запасом продуктов на троих на неделю оказалась утром в Барнауле. Первым делом выкупила на свои деньги билет на десять человек с моим сопровождением. Поторопилась это сделать, потому что у кассы волнуется толпа местных жителей, желающих улететь. Прошу по радио объявить, что участников конференции «Алтай – Гималаи» сопровождающий ждёт у киоска «Союз – печати». Жду, пытаясь углядеть среди толпы своих. На прилавке вижу книгу Сидорова «Мост над потоком». Купила бы её, не задумываясь, но у меня после покупки билета осталось двадцать копеек Время идёт, ко мне никто не подходит. Догадываюсь, что Гейдт подвёл в очередной раз: билет барнаульцы заказали по его просьбе, но до участников информация не была доведена. Подходит мужчина:

- Вижу, Ваши не появляются. Если опоздают, возьмите меня, мне очень нужно улететь. Вот моя визитка, – протягивает руку, - Владимиров, председатель кооператива. Построил туристический комплекс на Мультинских озёрах, везу посмотреть заинтересованных людей, но сегодня вдруг проблема с билетами.

- Конференция у вас проходит на берегу Катуни у Верх-Уймона. Участники добираются, поэтому больше людей у касс.

- Это меня интересует очень, я подъеду. Если нужна будет помощь, обращайтесь.

Объявили посадку. Я лихорадочно пытаюсь что-то предпринять, чтобы вернуть свои деньги, мне ведь с дочерью обратно возвращаться, и вообще денежки у меня совсем не лишние. Кричу в толпу:

- Могу взять с собой девять человек, быстро подходите!

За мной стоит новый знакомый со своим спутниками, их трое. Рвётся, перекрикивая всех женщина с малолетними детьми:

- У меня право, я первая!

Кассир и сопровождающая говорят хором:

- Берите всех, на регистрации оформим списком, а рассчитаются в самолёте!

Кто-то суёт мне деньги, я беру и, крикнув, что я на минуточку, подбегаю к киоску. Увы, книгу уже купили. Крутился там старик в солдатской фуфайке, с клюкой. Кажется, я его видела в Академгородке. Он тоже идёт за мной и канючит, что у него больное сердце. Как ни странно, но в самолёте мне возвращают деньги только за шесть билетов, да и то не полностью, тётка с детьми вопит, что у неё льгота и на детей льгота. Дурдом…. Но мы уже в воздухе, стюардесса отказывается проверить билеты.

Лечу над Алтаем. Под крыльями самолёта грандиозная горная страна. Смотрю в иллюминатор. Не отрываясь от созерцания захватывающей дух картины, параллельно веду беседу с кооператором. Он настойчиво предлагает сотрудничество. Протягивает мне устав и прочие документы, показывает фотографии домика базы, рекламный проспект. Конечно, я могу помочь скомплектовать группу в Новосибирске для отдыха на его базе, но он сориентирован на приём иностранцев, чтобы быстрее окупить свои затраты, а мне с ними возиться не хочется. Замаешься оформлять документы на проезд в пограничную зону. По прилёту он помогает мне добраться до Усть-Коксы, взяв меня в свой ГАЗик. Всё так стремительно развивается, что я не успеваю оглядеться.

Вот я уже в горах. Небо, благодарю тебя! Некрасивая унылая площадь райцентра, но вид с неё на два хребта сразу. По правому борту долины лежит Теректинский хребет, по левую – Катунский. Гребни их выбелены снегом и сияют под солнцем. Оказывается, снег выпал сутки назад, была большая непогода. Как там моя Юля?! Она под неё попала. Особо медитировать не приходится. У меня большой груз с собой, впереди шестьдесят километров пути в горы, при почти отсутствующем попутном транспорте, в ночь, в горную тайгу, где искать ещё поляну с палаткой. Она у Серёжи с Юлей. Как Гейдт и обещал, не было не только шикарных машин, но даже автобуса до Верх-Уймона. Выручает опять кооператор:

- Быстрее! Вам повезло, автобус из Усть-Кана на Тюнгур ломался, поэтому запоздал. Верх-Уймон на той стороне Катуни, но до него придётся добираться самой. Мост у нас есть здесь, но по тому берегу никто не ездит, поселений нет, только Гагарка, дорога плохая. Вам нужно добираться от Мульты. Напротив деревни есть мост. До него на автобусе доедете.

Опять, не успев оглядеться, еду. Дорога ужасная, шоссе - насыпная грунтовка. Пытаюсь запомнить дорогу. Мелькают указатели: «Аэропорт», Баштала, Костахта налево, Октябрьское, Горбуново направо по движению автобуса на Тюнгур. Меня высаживают посреди долины у какой-то горки, водитель машет рукой:

-Мост там!

Автобусик уезжает, и я остаюсь одна. Шум двигателя затихает вдали. Обрушивается тишина с лёгким посвистом ветра. Стою на дне знаменитой Уймонской долины, обрамлённой заснеженными хребтами, залесенные подножия которых сильно уже затронуты желтизной на фоне тёмной зелени кедров. Небо над головой такой чистоты голубого, что глаза в голубизне тонут. Запахи снега, хлеба, смолы, увядающих цветов и трав, едва уловимые, оттого и запоминаемые сразу. Благоговейно и трепетно слушаю, дышу, смотрю.

Ставлю на камень коробку с тортом – это сюрприз ребятам. Надеваю рюкзак. Пытаюсь исхитриться и поднять коробку – не получается! Со стороны Чендека кто-то едет на мотоцикле. Отступаю с дороги и машу рукой, чтобы остановился. Сердобольный местный мальчишка рвётся меня подвезти.

- До деревни далеко, километров шесть.

- А до Уймона можно из Мульты как-нибудь уехать? Сколько до него?

- Не, ни чо не ходит. Однако, до Тихонькой вёрст десять с гаком, да за нею ещё с десяток. Гостить к кому?

- Нет. Там должен быть лагерь на Катуни. Учёные со всего мира приедут на конференцию, знакомиться с Алтаем.

- Германцы иль американцы?

- Из Америки, Мексики, Индии, Италии, Кубы, из многих наших городов.

- Посмотреть можно?

-Нужно.

-Так я Вас подвезу.

Усаживаюсь за спину мальчишки, опираю рюкзак о багажник. Одной рукой держусь, во второй у меня тортик. Господи, как я удержалась, не свалилась, и не опрокинула мальчишку, пока мотоцикл прыгал по камням, корням и ямам десятков километров тайги, не понимаю. Он меня не бросил, да ещё три часа настырно мотался вдоль берега уже в Верх-Уймоне, разыскивая лагерь, пока мы не упёрлись в палатку.

Лагерь – это слишком громко сказано. На берегу Катуни большая открытая поляна. С двух сторон её окружает лес, а с третьей, параллельной берегу, её ограничивает неглубокий лог, за ним полоса леса в несколько десятков метров, потом широкая просека. Вот на этой просеке, хорошо укрытой от ветра деревьями, и стояла под кедром наша двухместная палатка, а на противоположной стороне палатка большой группы из Челябинска. Перед ними прямо в центре просеки горел костёр, за ним стояла ещё одна яркая новенькая шестиместная палатка. Студент Ильин был в лагере. С ним вместе у костра читал вслух книгу «Листы сада Мории» симпатичный плотный мужчина. Он поднялся, представился:

- Валерий Бабаев, Рижское Рериховское общество.

Из палатки вылезли две женщины, одна протянули руку для знакомства:

- Наташа Горобец. Я из Москвы, студентка-журналистка, практикуюсь в газете «Рабочая трибуна». Очень хотела увидеть своими глазами легендарное Беловодье. Восторг! Какие здесь люди!

- Валентина Самойлова, - представилась вторая. – Новокузнецк. Врач-педиатр, но занимаюсь сейчас административной работой. Мы собираемся в деревню. Вы пойдёте?

Я эту женщину приметила ещё в Новосибирске, в Доме учёных. Что-то она начальственно просила у оргкомитета. Мне резануло слух тогда, потому что это было редкостью. Большинство народа понимало, что организаторы – мы сами, и вызывались помогать.

- Мамочка, как хорошо, что ты приехала! Здесь такой ливень был, а в горах снег выпал. Нас на дороге посреди поля застал. Мы до деревни дошли и постучались в первый дом к местным жителям, и они нас приняли. Они староверы, а приняли! Баню для нас истопили, накормили. Даже на лодке перевезли с того берега, здесь мост далеко, - обнимает меня дочь

- Юля, ты, что, носом хлюпаешь? Простыла? – трогаю губами её лоб, - Да ты температуришь!

- Есть немного. Здесь знаешь как ночью холодно! Я с женщинами пойду в деревню. Там так интересно всё.

- Я тебя с температурой не отпущу. Сейчас отдышусь и будем что-нибудь придумывать, чтобы тебя полечить.

- Я полечу её сама, - вмешивается Валентина.

- Нельзя идти в чужой дом больной, заражать незнакомых людей. Справимся здесь сами.

- Мне для лечения нужны стены дома. А Вы – плохая мать, если хотите оставить ребёнка ночевать в палатке!

- Женщина - врач и экстрасенс, - пытается сгладить ситуацию ещё один мужчина. – Сергей Деревщиков, инженер-металлург, из Тольятти, - знакомится он.

У меня зажимается сердце и стучит в висках кровь, в глазах темнеет. Антипатия, вспыхнувшая к этой безапелляционной тётке в городе, полыхнула. Стоп, если конструктивно, то в избе, конечно, лучше. Скрепя сердце, говорю:

- В избе лучше, это правда. Но, если Вы экстрасенс, то знаете, что на лечение нужно спрашивать разрешение. И говорить об этом лучше не при ребёнке. У Вас есть свои дети? Вы должны понимать, что нельзя таким тоном.

- У меня с Богом свои отношения! Ну и что из того, что у меня нет детей? Мы часа через три вернёмся.

- Мамочка, я пойду?!

- Захочет жить человек, нигде не пропадёт. Хоть в тайгу его загони, хоть в горы. Не холод и не голод, примут в деревне, не бойтесь, - говорит парнишка. – Когда тут у вас всё будет? Я приеду.

- Спасибо Вам, что подвезли. Народ сегодня и завтра будет собираться. Оргкомитет появится, и будем знать программу встречи. Подъезжайте к вечеру завтра, должны уже все собраться к этому времени.

Остаюсь с мужчинами на поляне. Разбираю рюкзак, раскладываю в палатке спальники. Меня кормят кашей, поят чаем. Чуть прихожу в себя после сумасшедшей дороги, привыкаю к высокогорью. Прошлась по просеке, по берегу, полюбовалась на Катунь. Натаскали валежника и дрова на костёр. Ильин с Бабаевым украсили просеку, поставив у входа на неё с дороги высокий шест, нацепив на него череп коня. Мне это не по душе, это может не понравиться местным жителям, здесь очень непростые взаимоотношения. Потом, откуда взялся череп? Но молодёжь считает, что это прикольно. Потихоньку подходил в ночь народ, добиравшийся, кто как смог. Наособицу стояли на поляне челябинцы. Поняла, что у них община и объединяться они с нами не будут. Появился дедуля, у которого «больное сердце». Представился:

- Иноземцев, я новосибирский представитель. Где тут наши?

Серёжа ему ответил, что здесь все наши. И тут выяснилось, что ни у кого из приехавших нет спальников. О чём они думали, выезжая в горы?! Оказывается, Гейдт обещал всем палатки и спальники. Еды тоже ни у кого нет. Так, на перекусы дорожные что-то люди взяли. Сомневаюсь, та ли эта поляна, о которой говорил Гейдт, и где местные, которые должны помогать? Быстрее бы он появился. Но стол сколотить надо, и обнести брёвнышками – скамьями кострище, сидеть на земле в сентябре холодно. Надо людей пригреть, замёрзнут ночью.

У челябинцев великолепные полиуретановые коврики-карематы, я их вижу впервые, хотя много о них слышала. Спрашиваю, где доставали. Оказалось, их выпускает уральское предприятие, купить можно. Беру адрес (В Новосибирске я организовала поездку на Урал, приобрели коврики для альпинистов и турклуба). Прошу поделиться тёплыми вещами с участниками и получаю жёсткий отказ:

- Прежде, чем что-либо делать, надо думать. Вы в оргкомитете пообещали, так и берите ответственность на себя.

- Ребята, я такой же участник, как вы. Оргкомитет ещё не прибыл, надо выручать, - и опять получаю отказ.

Вечером сидим у костра. Кто-то зашёл со спины и тихо сказал мне на ухо:

- Вашу дочь увезли в соседнюю деревню, Гагарку, она ночевать в лагерь не вернётся. Утром придёт Наташа и всё объяснит. Волноваться не надо, всё в порядке.

Я вскинулась, чтобы расспросить, но позади уже никого нет. На поляне у костра много народа, здесь не только приезжие, но и местные жители, много детей. На гитарах играют наши и поют. Бабаев пытается читать книгу «Озарение» вслух, но света от костра маловато, и он сдаётся. Знакомимся друг с другом не по именам, а по мировоззренческим позициям. Это очень любопытно наблюдать, народ интереснейший. Зашёл разговор о Боге, кто-то из приезжих зацепил местного жителя. Ответ его меня потряс:

- Наша вера – в каждом человеке свой Бог есть. Надо помогать друг другу, добро людям делать. В этом – всё. Нельзя человеку без добра.

Вот оно, вот он Бог. Он есть то самое добро, истинное, от корней, от древних русских устоев. Добро, как первая святая заповедь, без которой нельзя жить среди людей. И стало вдруг невыносимо горько оттого, что многим из нас, нынешних, эта заповедь неведома. Слишком много было нами утрачено за долгие годы бездуховности. Поэтому и смотрим на местных жителей, как на чудо, живую легенду о Беловодье, загадочной земле, увидеть которую суждено немногим. Доброта и порядочность – вот что было оттеснено другими приоритетами – политическими «воззрениями», «экономическими целесообразностями». Сейчас на поляне все единомышленники, все понимают, что нетерпимость и вражда среди человеческого общества, обилие, а точнее, засилие проблем не уберутся сменой правительства или введением талонов на товары. Нужно возрождение духовности, культуры, гражданственности. Хочется воскликнуть: «Это не про меня! Не про нас!» Увы. Если смотреть на жизнь не отводя глаз, не прятаться за оправданиями, за «объективные» условия, или, того хуже, за призывы и громкие лозунги, придётся признать: мы недобрые. Так просто, мы такие – недобрые.

И ещё одна реплика из толпы за спиной зацепила:

- На кой ляд миры тонкие нужны? Здесь в долине всё обжито и обустроено дедами да нашими руками. Мы всю свою жизнь тут прожили. И всё тут своими руками сделали. А дети наши хотят по большим городам разбежаться, а кое-кто уже там и осел. У них там всё есть, только вроде как не при деле они. Беспорядки в ваших городах, суета. Страшно за них. Каково им там приходится? Да, уж, наверное, потяжелей, чем нам.

Отошла от костра перед сном по делам гигиеническим. Обрушилась темнота. А на небе звёзды такие крупные и так в ночи сверкают, как никогда в городе не бывает. Но очень холодно, подмораживает. Под спальник подложила меховую лётную куртку. Понятно, почему Юля замерзала: студенты поленились или не смогли нарубить лапника побольше, а земля здесь холодная, да с Катуни и снегов ветер леденящий. Студент забрался в палатку под утро, всю ночь народ провёл у костра.

5 сентября 1990 года.

Утро великолепное, холодное, трава в инее. Вода в Катуни чуть парит. Туманная кисея тянется к берегу и поднимается по склонам вверх. У кострища ни одного полешка! Всё, собранное вчера для больших костров ночью спалили. Надо согреться, приготовить завтрак. Молодёжь спит, вообще лагерь пустынен. Иду вдоль берега, выглядывая плавник и валежник. Мелочь повыбрана, а со стволами -сушинами я не справлюсь, надо пилить и рубить.

Прохожу дальше и обмираю: грибы в изобилии. Море опят и круги подберёзовиков почти под каждым деревом, чистые, не червивые, крепенькие. Бегу в лагерь, хватаю пакет и нож, возвращаюсь. Лихорадочно режу подберёзовики, набиваю ими пакет. На опята смотрю с сожалением, хочется взять, но как их переработать, чтобы увезти с собой в Новосибирск? И вспыхиваю от стыда: что это на меня нашло?! Потребительское отношение какое-то к природе, жадность обуяла. Но хорошо бы зимой было с таким запасом… . Вчера женщины, ушедшие в деревню, собрали и оставили грибочки у костра. Мы их почистили и пустили в дело. Сварю сегодня большой котёл грибной похлёбки, хорошее подспорье, а то продуктов мало у меня.

На мою возню у костра стал подходить народ. Ещё одно открытие: котелки только мои, наши три миски в наличии и три ложки. Кипятим большой котёл чаю, он расходится мгновенно, я даже глоточка не успеваю сделать. Кружка есть у Бабаева, но он её не даёт: чужая энергетика! Ставлю ещё котёл чаю, раздаю кашу на сгущёнке. Не поворачивается язык сказать людям, что на всех рассчитано не было.

Покатился суматошный день. Прибывал народ на поляну. Почему-то спрашивали у нас, где ставить палатки. Гейдта с оргкомитетом нет, местных нет. Полное впечатление, что рабочая группа на берегу, якобы посланная в Уймон, это моя Юлька, студент Серёжа и я. Показывали место, чтобы стояли палатки в ряд, не загромождая просеку и проход к кострищу. Мужчины Валера, Сергеи и двое вновь прибывших новосибирцев таскают дрова. Используя каждую свободную минуту, рижанин рассказывает нам об опыте работы, читает вслух книгу Учения. Одни и те же страницы перечитываются вновь и вновь, народ обсуждает, кто, как понял текст. Ощущение причастности к чему-то значительному не покидает всех. Несмотря на бытовые трудности, настроение у всех приподнятое, все чего-то ждём. Честно сказать, я получаю радость от общения, от созерцания гор, Катуни.

У нашего костра места всем прибывшим не хватает, и народ дружно катит брёвна из леса, обрубает сучья. Укладывает их буквой «П», как говорят, «покоем». Получилась у нас как бы школа. День солнечный, тёплый, даже жаркий, я бегаю в рубашке, сняв свитер. И знакомлюсь, знакомлюсь. Душа болит за дочку. Утром она не пришла, не пришла и Наташа, которая собиралась мне что-то объяснить.

Перед закатом в тучах пыли на берег выезжает автобусик. Идём встречать прибывших. Гейдт привёз иностранных участников конференции и барнаульских телевизионщиков. Не доволен, что палатки стоят не на открытой ветрам прибрежной поляне. Приказывает перебираться с просеки на берег. Подъезжает второй автобус. Из него выходят местные, выгружают войлочные рулоны, жерди, решётки – привезли и будут собирать юрты для гостей. Обступаем их, готовые помочь. Но нас отгоняют, это какой-то местный кооператив подрядился, боятся, что мы что-нибудь сломаем. Спрашиваю, что будет в юртах. Оказывается, что планируется гостиница.

Смотрю на всё это скептически. Юрты всего две, а иностранцев много. Они что, собираются всех в одну кучу собрать?! На берегу в ожидании стоят гости, одетые явно не по сезону в горах: В лёгких шёлковых плиссированных штанишках и белой курточке мается мексиканская актриса, нынешняя Мать мира, Алисия Родригес, известная в России по первому после «Рабыни Изауры» сериалу «Богатые тоже плачут». Она со своим продюссером Умберто, на котором костюм серая тройка для официальных приёмов. Двое кубинцев, Херардо и Роландо, хотя бы в свитерах. Мексиканец Хосе Альварадо Кальдерон в тонких, ослепительно белых, брюках и бирюзовой футболке – хоть на картинку «Отдых в тропиках» снимай. Пожилой импозантный седовласый мужчина в чёрной тройке – индус Р. Риши, учёный-филолог и, говорят, главный цыганский барон мира, приехал из Шандагара. С ним директор института йоги из Дели Р. Авасхи, которому я подарила в Новосибирске керамическую корзинку с розами – изделие иркутских мастеров. Ещё индус, журналист, писатель, издатель. Итальянка Лорен Липе, американцы, переводчики, киношники, да наших со всех концов страны много, от Петропавловска-Камчатского до Риги, от Еревана до Урала. Всех в юрте не соединить. Спрашиваю у Гейдта палатки, чтобы помочь быстрее поставить, ночь падает в горах быстро. Он «не понимает»: кооперативу заплатили, они разместят. Догадываюсь, что он палаток не имеет. Что ж, оргкомитет прибыл, мне можно не встревать в высокие дела.

Вспомнила, увидев Алисию Алонсо, одну историю, связанную с мексиканским сериалом о рабыне Изауре. Первого апреля в нашем университете отмечают день смеха, день дурака, как и повсеместно по стране. Наши студенты в качестве шутки поместили в газетах Новосибирска объявление о том, что сын! рабыни Изауры обучается в Новосибирском университете, посещает театральную студию Студенческого клуба, и сегодня вечером занят в спектакле на сцене театра «Старый дом», который предоставил площадку Студклубу. Поместить своё фото в качестве сына рабыни согласился жгучий брюнет, красавец в ослепительно белом костюме, студент гуманитарного факультета. Доверчивые сибиряки ринулись в театр. Студенческий спектакль действительно был в этот вечер. Из-за первоапрельского успеха Студклубу по старой памяти ещё не раз давали эту сценическую площадку, а парню пришлось отбиваться от поклонниц.

Ухожу с поляны на просеку, но снимать свою палатку не тороплюсь. Зачем? Если будет возле юрт общий костёр, я могу туда подойти. Народ советский тянется за мною, у знакомого костра тепло и уютно. Ставлю котёл с чаем. Холодает и темнеет быстро, чувствую интуитивно, что все опять соберутся возле нашего костра. Так оно и выходит. После долгих мучений автобусик с местными кооператорами уезжает, увозя с собой юрты, их так и не удалось собрать. Алтайцы разучились их ставить, а, может, что-то неправильно сделали мастера. Гейдт подводит к костру иностранцев. Спрашиваю гостеприимно, будут ли пить чай. Переводчики стали переводить, но уже было понятно, что люди не только чаю хотят, но голодные и обезвоженные совершенно.

- Кемпинг, - произносит Алисия, лязгая зубами, - о-о-о!

- Нет кемпинга, тайга здесь. Оденьтесь теплее, сейчас будет очень холодно, ночи морозные уже.

В панике суечусь возле костра, пытаясь, как Христос, накормить пятью хлебами голодных. Алисия отклоняет миску с грибами, опасается за жизнь.

- Скажите ей, что здесь Сибирь, грибы свежие и не ядовитые.

- Но. но, но…

Протягиваю миску Риши. Он берёт, держит в руках, а потом начинает есть с таким удовольствием, что Алисия колеблется, и, чуть поломавшись, берёт из моих рук миску, но передаёт её Умберто. Тот не колеблется, а наворачивает грибочки с картошкой. Мисок у меня три всего, да ещё есть у новосибирцев три. Бегают студенты Серёжа Ильин из НГУ и Дима Шведов из НЭТИ за водой на реку. Женщины помогают, моют после каждого едока миски холодной водой на глазах у всех, я накладываю очередную порцию и протягиваю в протянутые руки. Господи, стыд какой, что так, но брезгливость побеждают голод и холод.

- Будете Вы у нас, Татьяна Алексеевна, главным шеф - поваром, у Вас хорошо получается, - говорит Гейдт.

- Вы с ума сошли! – я чуть в обморок не упала. Вспыхнула, как кипяток,- Валерий Викторович, помогать буду, но кто у Вас в оргкомитете за питание отвечает? Продукты закупили, привезли? У меня на троих на неделю, для себя и дочери, и уже ничего не остаётся, завтра придётся подкупать. Сколько планировалось людей на выезде принять?

- Да справитесь, а продукты привезём сейчас. Палатки привезут и консервы. Планировалось прибытие порядка ста тридцати человек.

От возмущения меня трясёт. Совсем в сумерках привозят на автобусе палатки. Гейдт настаивает, чтобы их ставили на берегу, но иностранцы и наши уходить от костра не хотят. Дружно бросаются ставить палатки на просеке. Слева от нашей палатки ставят свою индусы, а в дальнем конце устанавливают четыре огромных цветных палатки. В одной из них устраиваются Алисия с Умберто, в других - все остальные. Всем места не хватает, опять кому-то ночевать на улице. Говорю, что зря увезли кошмы, люди на земле в высоких палатках замёрзнут, а на кошме было бы теплее. Местный представитель обещает привезти их снова. Он сейчас покладистый, сильно обескуражен тем, что не могли собрать юрты. Гейдт демонстративно ставит свою палатку на берег. Жалея его, компанию ему составляют армяне, поставив свою палаточку рядом.

Около сотни приезжих и столько же местных собираются у нашей палатки. Сидим у костра в четыре ряда, стараясь придвинуться поближе к огню. Говорим обо всём: об эпохе огня, об Учении, учителях, состоянии дел в общинах и обществах по всему миру. Смесь языков такая, что трудно разобрать, о чём конкретно говорится, но общий смысл понятен. И звучат песни, язык музыки интернационален. Алисия, ушедшая было в палатку, возвратилась к костру. Она дрожала в своих шелках. Пожалела её, пошла в палатку, выдернула из под спальника лётную куртку. Вид у неё непрезентабельный, в мазутных пятнышках, но меховая, тёплая. Надела её на Алисию. Она не возражала, уткнулась сразу же носом в овчину воротника, а Умберто поцеловал мою чумазую ладонь:

- Грациа, сеньора Таньа.

Юля с женщинами так и не появилась. Из-за тревоги за неё не могу радоваться полно и расслабиться. Но кто-то опять зашёл со спины и тихо сказал, что Юля в деревне, здорова, будет завтра. Серёжа обещает её утром поискать и привести в лагерь. Разошлись далеко за полночь. Сегодня хватало дров. Как только кучка у костра убывала, из темноты кто-то подносил ещё полешек и валежник, а дети подбрасывали их в огонь.

6 сентября 1990 года.

Мы по-разному ощущаем мир вокруг нас, по-разному читаем, по-разному относимся к другим. Наши ценности и верования отличаются, и на наши действия влияют разные факторы. Мы все идём своими собственными путями и находимся на различных этапах жизненного пути. Нас объединяет сейчас только одно – идеи Живой Этики Рерихов. Это тот источник, который обеспечивает сейчас понимание. Поэтому так хочется быстрее познакомиться, узнать возможности других и свои собственные, кто, чем занимается в рамках движения, получить представление о специфических способностях и талантах новых знакомых, научиться тому, чего не знала до встречи с ними, насколько это возможно в рамках короткой встречи.

Интерес друг к другу взаимный. Это первая представившаяся возможность для многих за долгие годы искания в одиночестве или очень тесном кругу. Энтузиазм к общению всеобщий. Естественно было ожидание наше лидера, и как-то всеми одинаково подразумевалось, что иной цели у конференции, кроме полноценного обмена мнениями и общения, обмена опытом работы групп нет, именно для неформального общения затевался этот выезд на природу, все прочие идеи казались в данный момент второстепенными. Выезд на природу и именно в то место, где стояла в 1926 году транс-гималайская экспедиция Н.К. Рериха на Алтае, возле деревни Верх-Уймон, был запланирован в программе. Обещаны были палатки, спальные мешки и костровая посуда. Первой неожиданностью было то, что добираться почти всем, за исключением иностранных гостей, пришлось самостоятельно.

В Новосибирске говорилось, что отправленные ранее сюда члены оргкомитета договорились с местными властями, нашли место и оборудовали лагерь для приёма участников. Якобы, направлены сюда уже палатки продукты и посуда. На практике этой «рабочей группой» оказался наш студент Сергей Ильин с физического факультета НГУ и моя четырнадцатилетняя дочь Гартвич Юля, ученица гимназии №3 Академгородка. С ними должна была отправиться и я, но Гейдт попросил меня, как часто ездившую на Алтай, сопроводить группу, состав которой он не знал, но почему-то был уверен, что они ко мне присоединятся в аэропорту Барнаула.

Сегодня утром лагерь на берегу Катуни являл собой любопытное зрелище. Мне, как профессионалу-организатору, как просто человеку, было стыдно смотреть на то, как люди спали на земле или не спали вовсе, чтобы не замёрзнуть. Обещанные оргкомитетом палатки прибыли с опозданием и в недостаточном количестве. Не был оборудован туалет и не сколочены столы, оборудовано кострище, не было котлов для варки пищи и предусмотрена готовка на сотни человек. Иностранных гостей никто не собирался кормить, хотя продукты для них были получены. Их привезли, но какие это были продукты! Консервированная рисовая каша со свининой, свиная тушёнка, сыр, кофе. Экстрасенсы и йоги ели лишь овощи. Забыты были крупы, сахар, чай, соль, жиры, хлеб. Пришлось развернуть грандиозную обменную операцию тушёнки на морковь, репу, капусту и свёклу с местными жителями.

Меня разбудил голос и царапанье пальцев о брезент палатки:

- Танья, Танья, - звали меня. – ти, ти, хьольодньо, Танья!

Выглянула, а меня индусы зовут. Губы у них белые, лица синие, зубы стучат, одеты непонятно во что: белые национальные штаны, похожие на кальсоны, три-четыре рубашки одна на другой, свитера, сверху пиджаки европейских костюмов, на голове полотенца. Поняла, что просят костёр и чай. Вид у них комичный, я рассмеялась. Вылезла, а у кострища ни дров, ни воды. Разбудила мужчин в соседней палатке:

- Валера, Юра, Сергей! Индусы наши замёрзли, дрова нужны, чтобы их чаем отпоить.

- А сами они не могут костёр разжечь?

- Не могу им объяснить, что все мы здесь участники. Неудобно как-то, всё-таки пожилые люди, а может им нельзя деревья рубить, касты в Индии. Давайте спасать гостей.

Пока наши, позёвывая, выползали из палатки, к кострищу как-то дружно вышли все иностранцы, словно ожидали голосов, должно быть, все замёрзли. Показываю Кальдерону на пустые котелки, появившееся непонятно откуда, ведро. Из всего школьного курса испанского вспомнила только: «Ё трабаха а ля Катунь», ткнула пальцем внутрь, дала ему в руки и махнула в сторону реки. Он понял! Побежал за водой. Кубинцам показала на топор и лес, ткнула в костёр. Тоже поняли. А индусы как стояли, так и не пошевелились, чтобы помочь.

Костёр разожгли быстро. Алла и Тамара кинулись помогать. Согрели ведро и котелки, дали индусам чай, причём заварку я экономила уже, добавила чабрец и листья смородины, но им понравилось. Подошёл Умберто с переводчиком:

- Алисия просит горячей воды для гигиенических процедур.

У меня в котелках чай на донышке, но есть ведро кипятка. Даю ему со вздохом ведро, теперь всем остальным придётся ждать чая. Смотрю, как продюсер мечется по просеке с ведром и Алисией. Понимаю, что им негде укрыться, за каждым кустом голова торчит, кто-нибудь по нужде сидит. Кручусь у костра, соображаю, как готовить. Говорю женщинам, что я не повар, тоже хочу общаться. Хором уверяют, что будут помогать и дежурить на мытье посуды.

Разогреваем для гостей рисовую кашу со свининой, а они от неё отказываются. Риши, свободно говорящий на русском языке, позже выяснилось, что ещё на двадцати девяти других языках тоже, он блестящий лингвист, учёный с мировым именем, пояснил, что никто не ест мясо, тем более свинину. Сбегали к Гейдту, он ткнул в палатку:

- Здесь продукты. Пусть Тамара будет ответственная и даёт только на иностранных гостей.

Как он себе представляет такое избирательное кормление? Одна головка сыра на всё время на всех? Да гости с голода упадут, мёрзнуть будут отчаянно. Фантазёр ненормальный, но пиариться любит. Так и лезет под камеру, что-то читает по бумажке. Лучше бы в деревню сходил, договорился о продуктах. Увы, договариваться пришлось самим.

Инга Жаркова принесла весть, что индусы медитируют на берегу, все сидят на земле в позе лотоса и не реагируют ни на что. Народ побежал смотреть. Усаживаются рядом и замирают. В этот момент подъехали машины, в них прибыло районное начальство, все очень важные. С ними ещё иностранцы прибыли и, видимо, кто-то из краевого начальства из Барнаула. Быстро собираемся к костру. Представительница отдела культуры говорит приветственную речь, что район рад приветствовать нас на своей земле, что он - животноводческий, столько-то заготовили и сдали государству молока и мяса. Остальные выступают в том же духе, хорошо, что коротко. Гостей ждут в школах и клубах района. Сейчас все приглашаются на экскурсию по долине, автобусы стоят на дороге.

Народ побежал радостно к машинам, побросав немытые чашки и котелки. Гейдт с иностранцами, киношниками и переводчиками направился туда же, проигнорировав вопрос, нужна ли нам какая-нибудь помощь. Не выдержала, влезла:

- Конечно, нужна! Нет совсем мисок, и кружек, ложек, костровой посуды. Мы всю толпу кормим из трёх мисок. Индусы и многие другие - вегетарианцы, для них хорошо бы овощей немного, картошку, капусту, морковь. Мы бы поменяли на них свиную тушёнку. И ещё. Вчера у нас пропали рюкзак и сгущёнка. Скорее всего это сделали из интереса ребятишки Попросите жителей вернуть рюкзак, сгущёнку не обязательно. Без рюкзаков личные вещи не увезти. Если можно, помогите с фуфайками, южане мёрзнут. Всё вернём, я надеюсь.

- Не может быть! Позор! Конечно, спросим детей, разберёмся.

Представительница записывает за мной, что надо, обещает всё организовать. Вижу, как отъезжает первый автобус. Из второго мне машут:

- Татьяна Алексеевна, быстрей!

- Всё, мест больше нет, никого больше не берём! - кричит водитель и закрывает дверь – Мне проблемы с ГАИ не нужны.

Отъезжают и машины власть предержащих. Остаёмся на поляне своей новосибирской поварской компанией. Женщины мне выговаривают:

- Может, не надо было говорить о краже? Всё-таки они нас приняли. Может, кто-то из наших набезобразничал, мы же всех не знаем. Староверы народ честный, говорят. Хотя дети везде дети. Говорили, что рериховцев здесь не хотели принимать, но удалось уговорить принять Дни Индии. Надо осторожней, чтобы не навредить движению.

-Чему навредить? Посмотрите, сколько осталось народа на поляне, все неприкаянные, оргкомитетом брошенные. И есть ли этот оргкомитет в реальности? Гейдт даже программу пребывания не огласил, - отвечаю я с тоской. – Пойду мыть посуду, пока не засохла.

Чуть позже уселась с дневником на брёвнышке. Информации новой так много, что не успеваю записывать и осмысливать. Но прибыли ещё люди, и опять пошли беседы. Эта встреча с художником Виктором Бобровским была для меня интересна, и не только для меня. Он обладает уникальной способностью ясновидения прошлого. Этот человек одержим идеей построить свой Ауровиль здесь, на Алтае. Он арендовал у государства большой земельный участок недалеко от Усть-Коксы, купил дом в Огнёвке. И новое поселение собирается назвать Огнёвкой, видит здесь аналогию с «Агни-йигой». Многих из нас он, заглянув в наши судьбы, напугал и удивил. А мне сказал:

- Ваша монада древняя, Вы много раз воплощались. Должны иногда вспоминать прошлые жизни. Озарениями, во снах. Вы к этому давно готовы, поэтому Вас позвала Белуха. Последний раз Вы жили в большом доме, у Вас были слуги. Сейчас задача быть самой слугой, это для того, чтобы не оторвались от Земли, здесь нужно ещё побыть в этот грозный для планеты час. Вспоминайте!

- Помню. Большое имение, к нему широкая подъездная дорога, посыпанная кремнием, он блестит на Солнце. У меня там большая библиотека была. Я устраивала какое-то специальное отопление, чтобы книги хранились. Помню книгу с рисованными иллюстрациями «Путешествие в Лапландию». Реально я её не видела. Не видела никогда воочию и этого дома. Помню Наполеона, пожар, переход во флигель.

Народ уединялся с Бобровским, слушал. (Через полгода художник был убит выстрелом в упор из охотничьего ружья в своём доме соседом, предположительно из-за своих уникальных способностей). Никто не удивлялся парапсихологическим способностям некоторых участников конференции. Это высоко одухотворённые люди. У меня с собой работа В. Успенского «Ключ к загадкам мира», в ней приведены слова доктора Бекка: «История развития и появления космического сознания у человека совершенно одинаково с появлением всех остальных психических возможностей. Эти способности сначала появляются у отдельных, исключительных личностей, затем делаются более частыми, дальше становятся доступными для развития или приобретения у всех и, наконец, принадлежат всем людям от рождения. При этом редкие, исключительные, гениальные способности проявляются у человека в зрелом возрасте – иногда даже в старости. Делаясь более обыкновенными, превращаясь в «таланты», они начинают проявляться у более молодых людей. Становясь «способностями», они проявляются уже у детей. И, наконец, они делаются общим достоянием от рождения. И их отсутствие рассматривается как недостаток».

Именно этот процесс стремительного проявления у многих и многих людей экстрасенсорных способностей мы сейчас и наблюдаем. Не надо бояться А. Чумака, и А. Кашпировского. Эволюция человечества сама обеспечивает себе преемственность в новой эпохе космического сознания.

Человечество вступило в последнее десятилетие ХХ века. Накопленное множество фактов, неопровержимо доказывающих наличие парапсихологических явлений, должно привести к серьёзному, если не коренному пересмотру основных концепций философии, физики, биологии, медицины – и в итоге, очевидно в очередной раз количество знаний должно перерасти в качество и привести к переменам на социальном уровне. Прежде всего, этот процесс затрагивает такие понятия, как пространство, время, живая материя, человеческий разум. «Живая Этика» - учение, данное Е.Н. и Н.К. Рерихами, предупреждает нас о том, что человек – дитя Космоса и связан с ним множеством нитей. Важен не уровень жизни, а образ жизни человека, его духовное подвижничество

Обо всём этом и говорили, сидя в Кругу, как это называют в Рижском рериховском обществе, когда все садятся по кругу вокруг выступающего. Круг образовался стихийно, как реакция - самоорганизация народа на действие оргкомитета. Брошенные на произвол судьбы наши люди не растерялись. Часа через два автобус привёз экскурсантов, наших соотечественников, но иностранцы с Гейдтом, киношниками и властями исчезли в просторах долины. Народ, почему-то, собирался возле нас, стекался к нашему костру, вступал в беседу. Нас стало так много, что пришлось перебраться на брёвнышки в «Школу», как мы назвали это оборудованное нами вчера место.

Над Катунью сияло солнце. Прошлась, посчитала приблизительно, сколько соотечественников приехало на алтайскую встречу – восемьдесят сейчас на просеке. Поразили хозяйственные москвичи. У их палатки в конце ряда, вдоль просеки, на колышках висела над землёй пятиметровая марлевая ткань, на которой сушились грибы, прикрытые сверху от мух марлевой второй полосой. Собиралась брать для ужина грибы и я, но не успела. Народ на поляне самый разный. Знакомлюсь, разговариваю, наблюдаю, пытаюсь понять.

Вот для актрисы Алисии Родригес мир и другие люди присутствуют здесь, чтобы служить их потребности. Среди наших тоже такие оказались. Если их нужды не удовлетворяются, они сердятся и становятся огульными хулителями. Столкнулись с необходимостью что-то предпринять для себя самих и спасовали. Бродят по лагерю преданные, невинные и осиротевшие. Приходится их призывать помочь в чём-то. Этим уж точно необходима для их развития школа природы и большой компании, в которой можно научиться милосердию. Ехали в горы без соответствующей одежды, еды. О чём думали? Они покинуты, ищут безопасности. Просила их помочь, ведь обед готовится и для них, но им кажется, что их эксплуатируют. Они довольно быстро сгруппировались по два-три человека, и уже демонстрируют привязанность друг к другу, видимо, это один из способов избежать опасности и найти ответ и защиту у других. Удивляются, когда узнают, что и я рядовой участник, что в таком положении находятся не одни они, что маются без организующего начала многие, что нужно мобилизовать свои внутренние силы, что мы зависим здесь друг от друга. Недостаток веры в собственные способности, избегание любой ответственности мешают им эффективно использовать время в горах. Они всё время ждут, что кто-нибудь им подскажет, что делать, и, по их мнению, этим подсказчиком может быть только начальник, то есть Гейдт. Но Гейдта нет, есть я, ну и….

Интересно было наблюдать за ещё одной группой людей. Они не были объединены в кружок, каждый был сам по себе, но что-то общее в их характерах просматривалось. В разговорах выяснялось, что у них нет постоянного места работы, они часто переезжают, этакие современные бродяги. Причиной своих стремлений к переменам считают отсутствие в организациях, в которых они работали, и в местах, где они жили, людей, разделяющих их мысли и образ жизни. Жизнь у них – сплошное приключение. Они полны новых идей, не верят экспертам и вообще кому-либо, вообщем, нонконформисты, ищущие независимости и самостоятельности. При всём том, очень хотят найти друзей, похожих на себя, с которыми тут же вступают в дискуссии, опять же отстаивая свою независимость. С одним из них, новосибирцем Юрой Шмаковым из соседней палатки, я подружилась. Люди эти часто ездят на всевозможные сборы, конференции и семинары. Их привлекает возможность предлагаемых на них конформистской альтернативы и встреч с подобными им самим по образам мысли и жизни людей. Странно, но они как-то не стремились внести свой вклад в общение, по-моему, просто не понимали, что от них тоже ждут информации. Но слушали других они внимательно, стараясь взять от компании рериховцев побольше. Они фотографировали, просили книги и брошюры.

Были ещё фанатики идеи. Они считали, что знают точно, против чего надо бороться, что нужно изменять мир, желали работать, подтверждали изо всех сил свою осведомлённость и ценность, убеждали других, что только так и можно действовать, пытаясь сформировать других в соответствии со своими ожиданиями. Этим отличается рижанин Валерий Бабаев. Он стратег и следит за прогрессом в достижении своих целей. Поманив знакомством с многолетним опытом работы Рижского рериховского общества, быстро организовал школу, в которой мы все с радостью поучаствовали. Но он был не доволен, когда у него инициативу перехватывали другие, например, сильнее его был художник монументалист из Ташкента Владимир Чуб. В нашей маленькой общине на берегу они были хорошими стратегами и эффективными исполнителями, что было очень важно для всех нас, такой разношёрстной, только что познакомившейся, публики. Однако чувствовалось чрезмерное использование ими своей энергии и желание заставить буквально нас принять форму поведения согласно его представлениям: общий круг, возложение рук на плечи друг другу, семикратный призыв учителя Мории и т.д. Его бойцовские качества и власть чуть подавляли. Чувствовалось, что многие хотели выразить своё понимание, но не могли решиться из-за его напористости и умения установить границы своего влияния.

Были и другие, в основном, женщины в возрасте, которые как-то явно выражали восторг от того, что их душевные страдания в одиночку кончились, что они, наконец-то, в кругу единомышленников. От радости готовы были делать, что угодно, терпеть любые лишения. Нет места в палатке, ну и ладно, не хватило еды, потому что кормили других, забыв о себе – ничего, можно и поголодать. Среди вещей, приносимых ими в жертву нашему обществу, было их собственное здоровье и чувства. Но, может быть, когда человек скорее думает о других, а не ожидает возврата, он получает возможность узнать свою собственную ценность, свои цели и глубину собственных убеждений. (Трое из этой группы женщин, первых помощниц у костра, впоследствии резко осудили движение, ушли в православное христианство и с той же рьяностью жгли в Академгородке на церковном дворе книги Учения, с которой их доставали). Эти их пожертвования в общину были даже как-то неуместны, а приём услуг от них становился проблематичным для остальных, вызывая неловкость.

И были люди, которые с лёгкостью вдохновляли всех остальных на сотворчество. У них это получалось волшебно легко, в них чувствовалась целостность и душевное равновесие. Не знаю, чувствовали они и сознавали ли свою магическую силу и влияние на других все, но некоторые этим злоупотребляли, как экстрасенс из Новокузнецка.

Вообщем, у всех уникальные силы и слабости, свой выбор. Извлечь пользу из общения довелось немалую. Появились перспективы и способности ладить с людьми замороченными.

На просеке жизнь кипела. Рижанин Бабаев в кустах вёл приём, как целитель. К нему стояла очередь из страждущих с пачками соли, с которой он работал. Экстрасенсы разбирали друг с другом свои способы и оттуда неслись загадочные слова: «прессовые движения на уровне глаз», «пассы над каждым глазом с ЭР на затылке», «вращение активным пальцем по конусу на выходе» и т.д. Художники рисовали присутствующих, фотографы снимали. Уральцы рассказывали о работе с алкоголиками, для них это было основное направление – выводить из под влияния низшего астрала попавших в беду.

Был момент сегодня на Кругу, когда все сидели с закрытыми глазами, положив руки на колени ладонями вверх, как советовали экстрасенсы, для лучшего приёма энергии, а Бабаев читал об Учителе. Моё любопытство не даёт мне покоя, вот и в эту минуту я открыла глаза, чтобы запомнить лица, небо и всё вокруг. Прямо над просекой в прогале меж деревьев появляется вдруг луна в полдень. Разглядываю её, необычную, состоящую как бы из двух месяцев, сложенных рожками вовнутрь так, что сложилась окружность. Вид у месяцев металлический, объёмный. Я теперь часто смотрю на небо, в нём столько всего происходит. Вот и сейчас: Луна движется! Но такого быть не может. Хочу привлечь внимание сидящих рядом, но все сосредоточенно слушают, вполголоса просят меня не мешать, не разрывать круг силы. Пишу записку Серёже: «Посмотри немедленно на небо над тобой!». Вижу, как, не разворачивая, прячет записку и укоризненно качает головой.

Не осмеливаюсь привлечь внимание всех, неудобно мне видите ли. Моральная нагайка! Как часто она висит надо мной! Бесславная честь – честь моральной нагайки. А происходило удивительное: месяцы, составляющие луну, вдруг сдвинулись друг относительно друга и зависли, рожками в разные стороны, составив букву икс. Не выдержала, тихонько говорю:

- Люди, посмотрите на небо!

- Не мешайте! – хор возмущённых голосов.

- Посмотрите на небо, над нами висит НЛО! – уже кричу я.

Когда я прокричала в третий раз, месяцы исчезли, будто их и не было. Только три-четыре человека успели увидеть. Их вопрос повис в воздухе:

- Что это было?!

Склоняюсь к тому, что висели над поляной всё-таки НЛО. (Сталкивалась позже с этим нелюбопытством неоднократно. Даже с моим товарищем, работающем в Комиссии по аномальным явлениям, которому, как говорится , сам Бог велел смотреть на небо, с Виктором Журавлёвым, был такой казус: провожал меня поздним вечером к дому, я увидела на небе объект, и он удивился, что углядела, он на небо не смотрел. Я – смотрю). Мне выговорили сегодня, рижанин выразил неудовольствие, что сорвала Круг чтения.

Вечером приезжают местные представители, привозят четыре комплекта туристских алюминиевых котлов с крышками, свёклу, капусту, репу, морковь.

- Извините, мисок нет во всём районе. Послали машину в Усть-Кан, может там найдут. Кружек всего шесть.

Привозят иностранных гостей, усталых и голодных. На костре булькает в котлах борщ, чаю сегодня тоже всем хватит. Народ разжился в деревне продуктами, есть сегодня хлеб, масло, в частном порядке кто-то закупил себе молоко и наслаждается им, на зависть нерасторопным. Индусы стоят у меня за спиной. Риши спрашивает, можно ли взять морковку. Чищу, подаю ему. Тянут руки и остальные. Оделяю Кинга и Авасхи, но за индусами просят овощей и мексиканцы с кубинцами. Чищу репу, режу и пускаю чашку с ломтиками по кругу. С любопытством осматривают, нюхают, потом дружно хрумкают.

Опять долгий ужин, но теперь народу объяснили, что шеф-поваров нет, призываем участвовать в костровых работах всех. В реальности крутятся опять одни и те же лица. Весь лагерь у нас. Как-то так сложилось, что Круг чтения Бабаев устроил для нас, у нашего костра. Неприкаянные, брошенные оргкомитетом на произвол судьбы души к нам потянулись. Получился мозговой центр, вокруг которого сорганизовался народ, и пошла собственно практическая часть. Местных так много, что непонятно, как все умещаются, вижу лица среди стволов на всём обозримом пространстве. На наших иностранцах надеты серые ватные фуфайки сельчан – утеплили гостей, а то больно было на них смотреть. Сегодня объявился пропавший рюкзак, снаряжение на месте, сгущёнки, конечно, нет – дети не удержались.

Сегодня вечером есть какое-то официальное управление. Идут речи, короткие, все внимают. Слово корифеям движения. Рассказ о деятельности Барнаульского отделения Сибирского рериховского общества, о деятельности Музея Рерихов в Нью-Йорке, европейской организации «Корона Мунди», всё официально, что даёт ощущение и нашей значимости для дела мира, мира через культуру, приобретения космического сознания. Официальные гости, посидев с нами немного, уехали на машинах в район, а мы остались. Опять песни, разговоры, общение с местными жителями, которые были молчаливы при начальстве, а сейчас навёрстывали упущенное. Всё же холод разгоняет всех по домам и палаткам.

В какой-то момент была минута тишины. Я закашляла, приехала из Новосибирска с лёгким бронхитом, а сегодня набегалась от костра к Катуни, из тени на солнце и обратно. Индус, мистер Авасхи, директор института йоги, стал около меня и уставился мне в глаза. Я и сама могу кого угодно переглядеть, так что встретила взгляд спокойно, свой не отвела. Разглядывала чистый карий цвет его глаз, не чёрный, не коричневый, а карий, мысленно спрашивала, что он хочет, отвечала: вот я, вся на ладони, мне интересна твоя жизнь, но языковой барьер мешает общаться. Спросила мысленно, чем вызываю его интерес. Сложила ладони, поклонилась, прижала их к сердцу. Толпа вся замерла в ожидании, чем разрешится эта сцена. Йог что-то сказал Риши, и тот произнёс громко и чётко:

- Он будет Вас лечить. Вы не должны сегодня есть и пить, он на рассвете зайдёт за Вами.

- Ух, ты! А можно посмотреть? Татьяна Алексеевна, интересно же всем!

- Лечат болящего, - с укоризной сказал Риши и поклонился, сложив ладони лодочкой.

7 сентября 1990 года.

На рассвете в палатку царапается Риши:

- Таньа!

Выползаю на холод. Над рекой извивы тумана. Небо чистое, нежно розово-зелёное. На просеке никто не спит и даже костёр горит. Похоже, никто и не ложился, неужели из любопытства? Все на брёвнышках у огня. Начали подниматься навстречу, но застыли почтительным полукругом, когда Риши поднял руку. Авасхи отводит меня на свободное чистое место, становится напротив и просто смотрит мне в глаза.

В его глазах бездна бездонная. Чувствую тепло и даже жжение, жар между ног, внизу живота. Оно нарастает, мне хочется раздвинуть ноги. Он может с женщиной сделать всё, что захочет, мелькает крамольная мысль. Но уже горит у меня живот, сжимается в комочек желудок. Огонь идёт по позвоночнику, подступает к горлу. В глазах взрывается куча разноцветных клубов тумана. Это же энергия! Энергия идёт по чакрам, с опозданием догадываюсь я. Авасхи всовывает мне в рот чёрный шарик, пахнущий смолой. Шарик тает у меня во рту, я даже не успеваю сглотнуть слюну. От взгляда не могу оторваться – признаюсь, что делала попытки, глаза меня привязали, тянули куда-то. Кажется, вот-вот сгорю и оторвусь от Земли.

И в ту же секунду идёт мощный рывок, ощущение, будто меня вздёрнули вверх за волосы. Распахнулось небо. Золотисто-голубое сияние света, очень много света…. Хотела зажмуриться, но по ощущениям глаза мои не закрывались. В этом нестерпимом свете вижу сидящего в позе лотоса обнажённого мужчину с большим круглым животом и шишкой на голой голове, с азиатским разрезом глаз, золотистой кожей. Похож на статую Будды, мелькает мысль. Такие безмятежные глаза…. Да живой ли он?! К Богу, к Учителю приходят с вопросами, опять мелькает мысль. И следом: а у меня вопросы только к себе. Как же так? Предстала ни с чем. Как он прекрасен в безмятежности…. Да живой ли он, беспокоюсь я. Хоть бы моргнул, если живой. Глазею, вижу всё разом. Такая надмирность в позе, выражении глаз..,, да нет выражения, одна невозмутимость. Восток, опять мелькает мысль, и следом опять: какой Восток, о чём я? Бог, живой Бог или статуя? Хоть бы моргнул.

Медленно статуя прикрывает глаза. Я разглядываю, как свисает складочка на веке. Веко поднимается, глаза такие же безмятежные или… мне показалось? Искорка любопытства с иронией, нет, показалось. Но меня затапливает волна счастья, я улыбаюсь и шепчу: Господи! Господи, не надо мне ничего, я счастлива.

Проваливаюсь вниз. Стою на земле, ноги подкашиваются и заплетаются. Вокруг поодаль полукругом весь наш лагерь. Натыкаюсь на взгляд Авасхи, он тёплый.

- Будда? – шепчу я, - Видела Будду?! Учитель?

Авасхи отпускает меня, взгляд его на мне по-прежнему, но это не тот взгляд, в этом участие. Достаёт каким-то движением и протягивает на ладони пакетик открытый, в нём серый порошок.

- Випхути, випхути, - слышу шёпот в толпе, - випхути, как у Сатьи Бабы, Учителя… Слизни быстрей, ветер унесёт. Священный пепел огня, вот повезло человеку…

Риши протягивает мне кружку с тремя глотками воды. Смотрю вопросительно. Авасхи поворачивает ладонь и ссыпает пепел в воду. Я пью. Ни единого слова за всё время не было произнесено. Индусы отходят, оставив меня в одиночестве, но налетают с вопросами наши. А я не могу отвечать и только шепчу: «Видела, видела, потом, всё потом, дайте осмыслить».

Всё утро хожу в одной рубашке, но мне жарко. Индусы считают меня хранительницей огня, просят только у меня воду и пищу. Капур жестами просит воду, добавляя что-то на хинди, и я понимаю, что она нужна ему для бритья. Подкармливаю индусов морковкой и репой, режу на ломти капустный вилок – они едят сырую капусту. На берегу все голодные, но они больше всех. Сегодня рано приезжает машина легковая. Представительница вынимает из неё десять эмалированных тазиков, в которых варят варенье:

- Вот, посуда только такая, ничего другого не нашли. Можно накладывать сразу на десять человек.

Можно. Вот как только объяснить Алисии и Кальдерону, что они будут есть вместе с Херардо и Авасхи. Но выход есть: нашу посуду отдаём иностранцам, а мы все, народ-то уже сгруппировался, будем питаться артельно. Получается! Иностранцы открывают сегодня для себя манную кашу на молоке. Никто не кочевряжится, аппетит у всех отменный.

Опять Гейдт с телевизионщиками и иностранцами уезжают на встречи с общественностью. Их, бедных и голодных возят по школам и колхозам, не давая им ни минуты, чтобы полюбоваться природой, подняться в гору, под которой расположен лагерь Мне нужно позарез разыскать дочь, тревога за неё меня съедает. Сергей Ильин обещал сводить меня в деревню с утра, но проспал. Народ усаживается в Круг, сегодня намечаем четыре темы. И тут появляются женщины и Юля из деревни, уже после завтрака, но наконец-то. Я счастлива.

Художники в Кругу рисуют Юлю. У неё одухотворённое лицо. Здесь вообще её и меня часто фотографируют. Я тоже не расстаюсь с фотоаппаратом. Жаль, что у меня только слайдовая плёнка. Так много интересных лиц, хочется снимать.

Увы, радость моя длится недолго. Просидев до первого перерыва, Юля уходит из Круга чтения. Экстрасенс из Новокузнецка опять зовёт её с собой в деревню.

- Мама, я хочу ехать к староверам.

- Юля, здесь много интересных людей, я хотела бы, чтобы ты с ними познакомилась. Я не хочу тебя отпускать. Ты отсутствовала две ночи. Я тревожусь.

Экстрасенс демонстративно качает негодующе головой и картинно разводит руки, призывая народ в свидетели:

- Вот она, самость! В чистом виде! Вы, что, не понимаете, что без неё у меня и у всех остальных со староверами ничего не получится?

- Девочке четырнадцать лет всего. Вы эксплуатируете её в каких-то своих личных целях. Ребёнок должен быть с матерью.

- Вы плохая мать! – кричит она. - Я три дня пытаюсь вывести её из под Вашего влияния.

- Ни одна мать на свете не смогла бы сказать таких слов другой матери, - тихо говорю я.

- Вы не можете ей ничего дать!

- Наверное, всё не так плохо, если Вы три дня назад получили продукт моего воспитания, которым восхищаетесь.

Что-то внутри меня клокочет. У меня сегодня есть сила. Должно быть, дама это почувствовала:

- Я ухожу. Без Юленьки нам не попасть в библиотеку староверческой общины. Это на Вашей совести! – бросает она мне в лицо, прожигая меня взглядом.

Что даёшь, возьми себе, Твоя доля в семь раз моей боле, - шепчу я, скрещивая пальцы, как учила меня бабушка защите от недобрых людей. Я ожесточилась сердцем за несколько минут. Народ от меня шарахнулся, будто я, не желая отпускать своего ребёнка с незнакомым недобрым человеком в горах, в староверческую деревню, совершаю преступление. Это неправильно. Юлька горько плачет.

- Юля, я хотела подарить тебе Алтай, хотела, чтобы ты обзавелась друзьями.

- Мне в лагере всё противно! Здесь всё ложь! Только у староверов в деревне я вижу истинный Алтай!

- Татьяна Алексеевна, она к Вашей Юле хорошо относится. Люди при девочке раскрываются, у Юли талант их разговорить. Они книги старинные по её просьбе достают. Без неё это трудно, почти невозможно сделать. Я тоже иду. Отпустите девочку, я за ней присмотрю, - просит студентка Наташа из Москвы.

- Татьяна Алексеевна, отпустите Юльку! Неинтересно ей пока слушать о связи государства и Живой Этики, - вторит студент Сергей Ильин.

Я сжалась и сказала:

- Ну что ж, если тебе с нами так плохо, иди. Показывайся по утрам, чтобы я знала твои планы на день.

Она собралась за минуту, я еле успела ей сунуть свитер. Собирались мы этим утром за ней в деревню с Серёжей, но он заспался. А сейчас подхватился и побежал, якобы помочь отнести рюкзак. У меня отняли в одну минуту радость общения с Алтаем. Четыре золотых дня ушло на организацию быта. Мне облечься только в быт, всё равно, что надеть новый костюм: там жмёт, боишься помять, испачкать, одна неловкая напряжённость. Тревога за дочь съедала душевный покой. Хорошо, что всё уладилось. Теперь можно покидать лагерь спокойно.

Иду смотреть деревню, которая так Юле полюбилась. Ранний период заселения Алтая русскими начинается на рубеже ХУ11 – ХУ111 веков. Усть-Коксинский район – наиболее самобытный и уникальный район Горного Алтая. Район такой дальний и так сокровенно укрыт в горах бездорожьем, что здесь сохраняется древняя русская культура. Верхний Уймон одно из старых русских поселений, официальная дата его основания – 1786 год, хотя старожилы утверждают, что живут здесь русские триста лет. То, что село староверческое, сказалось на его быте: добротные дома, спокойные, полные собственного достоинства люди.

Поплутала немного, но вышла всё-таки к музею Рериха, или, как его здесь называют, Дому Рериха. Такая душевная боль: он построен на народные деньги добровольцами, но вынужден уступить второй этаж сельской библиотеке. Экспозиция бедная, нет даже последних изданий двух первых книг «Агни-йоги», изданных в Новосибирске. Поразительно, но никто из Рериховского общества не привёз книг в подарок. Не выдерживаю, достаю из сумки свои экземпляры и отдаю в фонд. Сам домик, в котором останавливались Рерихи во время Транс-Гималайской экспедиции 1926 года, не отреставрирован, закрыт. И вообще не открывался никогда. Висит на нём мемориальная доска, и это единственное упоминание об экспедиции.

Жители подсказали, что приезжие сейчас находятся в школе, где тоже есть музей. Пошла туда, и очень этому рада. В дверях столкнулась с группой Гейдта. Послушала речь Риши об общности культур Индии и России. Здесь, в Уймоне, он увидел такие же орнаменты и резьбу, что и в индийском Кашмире. Я увидела Юльку свою, которая была среди участников конференции. Задержалась после ухода группы посмотреть экспонаты школьного краеведческого музея. Экспозиция его была гораздо интересней и ярче официальной экспозиции в Доме Рерихов. Познакомилась с исключительно замечательным человеком, создавшим этот музей, учительницей Раисой Павловной Кучугановой. Попросила разрешения пофотографировать. Ей был приятен интерес.

Помогла мне, вынесла из темноватого коридора в класс картину Агашевны, знаменитой местной бабушки-художницы, уже давно ушедшей из жизни. Староверы не украшают дома свои извне, но очень чувствительны к красоте внутренного убранства домов. Агашевна сама варила краски и расписывала печи, мебель и утварь пальцем. Пообещала, если я подойду, сводить меня в дома, где сохранились её росписи. У Кучугановой есть мечта – открыть со временем музей старообрядческого быта. До сих пор это было невозможно, но сейчас перемены в общественном сознании дают ей надежду, что мечта её исполнится. Обменялись с нею адресами. Поняв, что я ещё, к тому же, мать Юли, утешила меня, чтобы не беспокоилась: Юля ночует у неё, дочь человек светлый и её хорошо принимают староверы. Подошли и задержались с нами Ильин, Бабаев и ещё несколько человек с нашей поляны-просеки.

На обратном пути из деревни на берег долго разговаривали с Бабаевым. Говорили с ним о детях, семьях, быте, работе. Уселись вдвоём на опушке, чтобы никто не мешал беседовать. Я была полна впечатлениями утра, но как-то не отпускала меня боль за Юлю. Сильное негативное чувство к экстрасенсу из Новокузнецка лишало меня радости.

- Я посмотрю, что-то здесь не ладно. Но кто-то сильно мешает, посмотрите аккуратно мне за спину, там кто-то есть.

И у меня было полное ощущение наличия какой-то плотности. Временами накатывал беспричинный страх, волосы у меня на голове становились дыбом. В чащобнике шевелились кусты, будто ветер по ним прошёлся. Валера достал из сумки свечу, укрепил и зажёг её. Пошла к небу молитва. Ощутимо спало гнетущее давление на голову. Вскоре стало легко, в воздухе расплылся лёгкий аромат благоухания чего-то. Я стала ощущать энергетику мест, и это мне не очень-то нравится.

Дошли с Валерой до лагеря, сорганизовали народ и полезли на гору над Уймоном. Этот подъём и пребывание на горе сгармонизировало пространство и нас, в нём пребывавших. Почитали вверху, расположившись на камнях, главу из Учения, послушали Валеру о связи семьи и Живой Этики. Тема была чрезвычайно интересной для всех, шло по ходу бурное обсуждение. День солнечный, но, всё же, ветер на верху был свежий, поэтому долго на горе не задержались, да и вечер наступал. Нарвали на спуске зизифоры, её здесь зовут большой богородской травкой, для добавки в чайную заварку, я прихватила ещё пучок и для гостинца с гор в город. День пролетел быстро.

Вечером у костра народ обсуждает, возможна ли самодостаточная личность, особенно в таком обществе, как наше, советское, без души? Без, души, а, значит, без Бога, этой отчуждённой от себя идеальной души, с которой каждый из нас, как индивид, соотносит свои мысли, чувства, поступки, а, значит, в конечном счёте, без религии. Религиозная интуиция, религиозная потребность неистребимы, даже если многие из нас не верят в загробное царство. Молодых волновал вопрос, и они хотели бы понять, что проповедовал Сатана, почему он восстал против иерархии света, что ему не нравилось в учении. Он ведь из огненного мира и был не последний в тех рядах ангел. Почему нельзя отдавать чёрту душу? Почему за ним пошли другие? Почему его назвали Люцифер, ведь «люсида» - светящаяся материя? Вопросов много, но где найти тексты или изложение его точки зрения на устройство мира, чтобы самим разобраться? Почему христиан пугают его именем и почему нельзя ознакомиться с его учением? Какие силы сейчас за ним? Как конкретно проявляется его действия на землян?

Я исхожу из факта существования души и не ищу ему научного обоснования. Это для меня некоторая данность, осознаваемая людьми и очевидная нам самим. Если человек замечает в себе наличие души, ему не надо объяснять, что это такое.

Иностранцы сегодня благостные. Их возили в гости к председателю сельсовета домой, накрыли богатый стол. Они сегодня сытые. Сосед, рядовой житель деревни, догадался пригласить иностранцев в свою баню. Баня топилась по-чёрному. Первой запустили Алисию Родригес. Она не владеет русским языком, а переводчика по понятной причине в баню не запустили. Ничего не знала о русской бане и как ею пользуются русские. Ничего никогда не слышала о каменке, пологе и венике. Она помыла волосы, встала ногами в этот же тазик, облила себя из ковшика тёплой водой, а потом долго сливала воду в щель между досок, не знала, что её просто выплёскивают на пол. Испачкалась сажей и замёрзла. Пожаловалась потом переводчице второй, а она рассказала нам всем об этом курьёзе.

8 сентября 1990 года.

По утрам скребутся ко мне в палатку индусы, лязгают зубами, сто раз подряд проговаривают по-русски: «Хь-о-ль-од- ньо!», заглядывают в глаза с одной просьбой: дать им быстрее горячего чая и… морковки. Я их тихонько подкармливаю. Они очень мёрзли и были всё время голодные. Впрочем, голодные были все.

Сегодня на рассвете ползаю по прибрежной галечной косе. Пытаюсь фотографировать туман над водой. А меня, оказывается, скрадывали и снимали в этот момент Изразцов Вячеслав и красноярцы. Подкараулила и я их. Посмеявшись, договариваемся, что устроим друг другу фотосессии, выделив для этого специальное время. Этого не поняли индусы. Жестами просят меня остаться у воды. Снимали, пока не замёрзли все, и они, и я.

Ослепительное солнце сияет днём совсем по-летнему. У меня на душе неспокойно. Жду Юлю, а она всё не идёт. Не стала слушать лекции, ушла из Круга, когда читалось и обсуждалось Учение Живой Этики, а всего-то - чужой недобрый человек появился рядом. Мечтала подарить дочери Алтай, Белуху. Но пришлось сегодня лететь к Белой Горе без неё.

Это был великий день. Была мощнейшая потеря энергии из-за предательства дочери и предательства оргкомитета в первые часы, а потом – набор её. Объявился на просеке в десять часов Гейдт с телевизионщиками. Объявил, что сегодня будет произведена у Белухи закладка магнита мира. Будет совершён обряд, развёрнуто Знамя Мира. Попросил иностранцев быстрее собраться, переводчиков не брать, общение будет на русском и английском языках.

- А мы? – взорвался, закипел и забурлил лагерь.

- Мест в вертолёте нет. У оргкомитета нет денег, чтобы оплатить рейсы для всех.

- Сколько нужно собрать, чтобы рейс состоялся?

- Это у вертолётчиков спрашивайте, они сейчас будут здесь.

Вертолёт приземляется. Начинается бурный этап переговоров. Оплачиваются после долгих переговоров по самому большому тарифу – пятьдесят рублей с души часовая экскурсия. Я жду Юльку. Денег у меня нет, все потрачены на билеты и еду незнакомым людям. Я совершенно опустошена морально, физически и финансово.

- Гейдт, возьмите на борт людей, которые трудились здесь для всех нас! Пусть летят к Белухе Гартвич и костровые! Бессовестно не взять их!

Господи, это обо мне пекутся люди, хотя им тоже хочется лететь. Гейдт сопротивляется, но вертолётчики, оглядев нас, выполняют просьбу всех и приветливо приглашают в салон. Меня толкают со всех сторон. На глаза наворачиваются слёзы. Хватаю в последнюю секунду куртку с бревна, а то меня внесут в вертолёт налегке. Заскакивает Серёжа, бросает мне на колени мой джемпер:

- Пригодится! Замечательно сложилось! А Вы боялись. Сейчас увидим Белуху.

Выворачивая шеи, народ смотрит в иллюминаторы. На всех лицах, белых и смуглых, неподдельное внимание и волнение. Невозмутимость покинула даже индусов.

Вертолёт зависает над кромкой берега, высаживает нас и улетает за второй группой. Проваливаюсь в мох. Передо мной бело-зелёные воды Ак-Кема, в створе перегораживает долину ледяная легендарная северная стена Белухи. Самое первое ощущение, что всё светится: гребни гор, снежные пирамиды на них, озеро, даже пожухлые травы. Благовейный трепет сердца: вот каково оно, планетарное святилище. Хочется замереть.

Мы все и стоим, и, похоже, Алисия не замечает, что у неё льётся в кроссовки вода, мокнут от мха носки. Но мешает звук удаляющегося вертолёта, и громкая английская речь Гейдта, зовущего всех за собой. Поднимаемся выше по склону, оставляя справа домик метеостанции и вертолётную площадку. Гейдт мечется по склону, выбирая подходящее место для церемонии. Оно находится среди двух лиственниц, крохотная площадочка на склоне, на которой мы все с трудом разместились.

Меж стволов не удаётся повесить Знамя Мира, поэтому оно привязывается одним концом к стволу одного из деревьев, а второй держит в руках кубинец Херардо . На ветвь лентой привязывается Колокол Мира. Гейдт говорит на телекамеру, развернувшись лицом к Белухе:

-Мы, люди с разных континентов Земли, собрались здесь вместе, потому что понимаем, что процессы, происходящие на планете: тяга к духовности, к братству – не ограничиваются государственными и национальными рамками, речь идёт о путях развития суперэтноса под названием «человечество», и, прежде всего, о путях развития духовной культуры. Мы закладываем здесь магнит Духа в знак того, что мы вместе. Сюда принесена земля со священных мест пирамид Мексики, Египта, Индии.

Он переводит речь на английский. Иностранные гости достают из своих карманов, сумок мешочки с землёй и высыпают их на землю Белухи. У всех увлажняются глаза. У меня нет земли, но я снимаю с куртки значок НГУ и кладу под дерево. Немой призыв высших чувств моих в эту минуту у горы. Ветер, ледяное дыхание Белухи, ударил нам в лица и тронул колокольчик. Нежный звон поплыл в пространстве. Земля Белухи, хранящая протопамять планеты, а это во времени исчисляется миллиардами лет, у нас под ногами. Опускаюсь на колени и касаюсь её лбом. Опускается Риши, Умберто подкладывает платочек по колени Алисии. Места мало, и мы отступаем к краю, давая возможность поклониться другим. Молча, стоим минуту.

Гейдт объявил, что есть пятнадцать минут до прилёта вертолёта. Вертолёт высадит другую группу и заберёт нас. У второй группы будет время до следующего прилёта. Как же так, не успела оглянуться, поговорить с Горой наедине, сокрушаюсь я. Гейдт спускается на берег Ак-Кема и усаживается там с тетрадкой. Телевизионщики тоже внизу, снимают наскоро окрестности. А мы фотографируемся на память у знамени, под колоколом. Алисия снимает со своей груди значок Матери Мира и прикалывает мне на воротник куртки. Обнимаемся. Прижимаемся тесно друг к другу, чтобы уместиться в кадр, но более из сердечного чувства единства. Уже слышен гул вертолёта, вот он уже высаживает наших с поляны, и. не забирая никого, улетает за новой группой. Повезло. Белуха, спасибо тебе за подарок.

Тороплюсь использовать время, каждая секунда здесь значима для меня. Поднимаюсь по склону выше и фотографирую. Вот камень в многоцветных лишайниках, нежно розовых, нежно салатных, нежно жёлтых и тёмноржавых. Вот ковыль за валуном серебрится на солнце. Стена Белухи, против солнца хорошо снять невозможно, но если из-за ствола…. Вот вечные снега. Озеро с белой водой, не отсюда ли легендарное алтайское Беловодье? Уходить отсюда не хочется вовсе, такой покой и величие гор.

А внизу бегут к Белухе по тропе участники, не понимая, что до ледника отсюда два километра подъёма. Присаживается на одно колено на берегу озера Ак-Кем художник из Ташкента и, упирая картонки о сгиб левой руки, торопливо делает наброски. Иноземцев, старик с клюкой, жалующийся на больное сердце и требующий на поляне к себе постоянного внимания, в темпе устраивает Белухе стриптиз. Отбросив палку, сняв с себя одежду, лезет в озеро и ныряет в него с головой. Температура воды и воздуха нулевая. У меня наверху захолонуло сердце, а ему ничего. Не торопится он и одеться, выйдя из воды. Стоит лицом к Белухе. Эля из Новосибирска в красном комбинезоне распласталась на камнях, запрокинув лицо к Горе.

Остановиться и оглянуться у подножия Ак-Кемской стены. Благословенное место для молитвы. Стоишь, словно у врат храма. Ветер высотный звучит, как голос гор, как я сама сейчас звучу, продуваемая им насквозь, будто и я высоко-высоко над миром, вместе с ним. Древняя память вела меня сюда, и всё мне здесь родное. Как много людей, уставших телесно и духовно, живут вокруг нас. Все ищут мир для своей души, устремляясь, кто в алкоголь, кто в наркоту, кто в страсти и путешествия. Но его там нет. Его следует искать внутри, в себе. Тот, кто не найдёт его там, не найдёт его никогда. Вне нас нет мира, он в нашей собственной душе. Мы можем идти разными путями. В той мере, как будешь согласовывать свои страсти и наслаждения с заповедями духа, высшие формы счастья и мира будут наполнять твою жизнь. Если этого не делать, уделом будет неудовлетворённость, страдание, болезнь.

Каждый должен пройти путь сам. Только через пережитый духовный опыт можно придти к достижению высших истин. Научить этому кого-нибудь никто не может. Только так на земле может вырасти новая раса людей, владеющих космическим сознанием. Спасибо, Белуха, что позволила приблизиться к тебе. Приближается вертолёт, нужно сейчас улетать. Туман невежества для меня рассеялся. Духовное устремление к тебе длилось долгие годы. Сейчас не покидает меня ощущение присутствия значительной духовной мощи. Чувство тайны и вечно живого присутствие Высшего Разума даёт выход таким чувствам, которые в ином месте не могли проявиться.

Я преклоняю колени. Складывают лодочкой ладони индусы и кланяются Горе. Садится в позу лотоса Кальдерон и замирает на минуту. Нас обтекают, ошеломлены,е вновь прибывшие, им предстоит пережить у Горы своё. В вертолёте суетится у входа женщина-оператор с Алтайского телевидения. У неё замёрзли руки, но выступили капли влаги под глазами. Наши мысли сейчас сливаются. Чудо свершилось. Отголосок мысли: чудь ушла под землю, но остались остатки их языка в русских словах чудо, чудесный, чудеса, чувство, чуткий. Мысль, как выстрел – здесь мало изменений со времён Лемурии. По этой земле ходили планетарные духи. Хочу обратно на древнюю землю, но перегруженный паломниками вертолёт взмывает над белой водой и несётся над ущельем вниз.

Семьдесят лет назад в этих местах побывала экспедиция Рериха. Увиденное потрясло его. А он потом потряс мир своими картинами и размышлениями, ставшими жизненной философией для многих людей в разных странах, а для кого-то практически религией. Такое же потрясение испытали сегодня мы. Вырванный с душевной болью у оргкомитета, а, вернее, у вертолётчиков за наши деньги по самому высокому тарифу полёт к Белухе состоялся.

На поляне на берегу Катуни царит радостная атмосфера. Идёт обмен чувствами, раздаются серебристо-серо-голубые камешки, взятые со склонов Белухи. Бесконечно пашут у костра студенты Сергей и Дима, заготавливая дрова и поддерживая огонь. Милая итальянка Лорен Липе порывается помочь чистить картофель, одаривает нас портретами Мории и Елены Петровны Блаватской. В СССР пока купить их невозможно, дар добавляет радости. Алисия, Мать Мира в международной общественной организации «Корона Мунди», и её продюссер Умберто украшают собой общество Кубинцы Херардо и Роландо бегают за водой для чая на Катунь. К нашему костру стекается множество ребятишек из деревни, многие приезжают верхом на конях. Роландо возится с детьми, каким-то образом находя с ними общий язык. Дети учат мексиканца Хосе Альварадо Кальдерона ездить на коне верхом без седла. К общей тревоге он несколько раз сваливается на землю, но, наконец, утвердившись на спине безропотного коня, делает круг по поляне под наши аплодисменты. Готовят пищу Алла Шведова, Тамара. Совершенно великолепен индус Риши, главный цыганский барон мира. Он лингвист, свободно владеет русским и обладает тонким чувством юмора. Вступает в общение совершенно свободно, без языкового барьера, то и дело слышится его заразительный смех. Быт наш ужасен, но дух крепок. Только нет среди нас дочки Юльки. Не подарила я ей Белуху, как мечтала. Не показала Великую гору. Радовалась сама, а душа сжималась.

Подходит и спрашивает о ней Риши, хотел бы с ней сфотографироваться. Спрашивают, пришла ли, Алла и Валерий. Авасхи заглядывает мне в душу, заставляя пылать позвоночник и вызывая крамольные мысли космически огромными волнами любви и сострадания. Вечером портится погода, тучи закрывают небо. Но все уже на поляне. Проводим перекличку: нет одной женщины. Последний раз её видели на Ак-Кеме. Переполох, забыли человека в горах, без еды и спальника, без палатки. Гейдт идёт в деревню с местным начальством, связываются по телефону с аэропортом. Аэропорт связывается по рации с метеостанцией. Оттуда отвечают, что женщина у них. Встретит рассвет у Белухи, ей так захотелось, и пойдёт на голоде по Ак-Кему к Тюнгуру. Её проводят. Вздох облегчения – не ЧП.

Вечером юноша из деревни передаёт мне привет от дочери. Утром рано она с женщинами уезжает в Чендек. Говорят, надо молиться за Юлю. Выходим на берег Катуни. Целый час молились Богородице, просили, чтобы Юля вернулась. Я никогда не молилась и не умела обращаться словами канонических церковных молитв. А тут так скрутила душевная боль, что я, как обычно, просто объяснила небу, почему я боюсь за ребёнка, прочитала Йисусову молитву. Попросила знака, что небо слышит. И знак был. Висела туча, закрывала небо, Луну и звёзды. И я попросила, чтобы показалась Луна. И тучи раздвинулись совсем на немного, и в просвете показалась Луна. Алла, Валентина с Валерой стояли на коленях. Я не спала всю ночь.

9 сентября 1990 года.

На рассвете, не дожидаясь, пока лагерь проснётся, побежала в Уймон искать контору, от которой будет отходить автобус на Чендек. Проклятая моя деликатность. Она часто мне мешает, даже, когда я чувствую, что права. Отпустила ребёнка, а потом наступило отчаяние, паника: с кем отпустила, как мы встретимся в аэропорту перед отлётом, где искать, если что случится? Людей хороших Юля не увидит, не познакомится ни с кем, ни через меня увидит Алтай, не я ей его дарю. Очень холодно, земля в инее, по лощинам и над рекою туман. Мечусь по деревне, а они идут мне навстречу, Юля с Наташей, Серёжа и Валера.

Оказывается, тоже ждали рассвета, обнаружили, что меня нет, и побежали в деревню её перехватить. С милой своей улыбкой дочь говорит мне, что раздумала ехать в Чендек. И журналистка раздумала, додумавшись, что прозевала полёт к Белухе, всё общение, практическую часть конференции, а ей об этом писать, она в командировке. Юля рассказывает, что ей сегодня приснился странный сон, будто зашла и присела к ней на кровать незнакомая женщина в странной одежде, с очень спокойным лицом, Сказала ей, что я болею, и надо меня поддержать. Что-то много говорила о семье, но Юля не помнит, что именно. Просто расхотелось ей ехать и всё. И о том, что не увидела Белухи, не расстроилась.

- Мамуля, какие мои годы, я на неё своими ногами зайду, а не на вертолёте на секунду.

Из области субъективных ощущений остались от этого утра незабываемое. Уймон и его окрестности стоят в зоне энергетической аномалии. При переправе впятером, я, Юля, Серёжа, Валера и Наташа замочили ноги. Вышли на берег, поискали квадрат земли без инея. Разулись, чтобы выжать носки. Встали босыми ногами на землю, а она горячая. Не везде, а только в некоторых местах. Руки над землёй держишь, а они вибрируют. Какой-то поток от земли прямо в ладони бьёт. Будто стоишь на полу, а внизу под ним работает заводской цех. Поток из земли толкал в ладони, приподнимая тело. Поднимаешь руки к небу, как советуют экстрасенсы, чтобы заправиться космической энергией, и чувствуешь её, она действительно есть. Тело наливается силой, состояние эйфории. Об этом, оказывается, писал Николай Рерих, он навал долину Звенящей. Есть места, где обволакивает тело теплом и благостью, воздух дивно благоухает. Сделаешь несколько шагов в сторону – эффект пропадает, возвращаешься на старое место – возобновляется.

Сегодня последний день на Катуни, завтра отъезд. Мы жаждали общения. Нам было, что сказать друг другу. С первого дня стихийно организовалась школа. Сегодня после завтрака лезем на гору над Уймоном. Рижанин Бабаев предложил нам четыре темы: «Живая Этика и государство», «Живая Этика» и любовь», «Очищение жилища» и «Народное целительство» - об избавлении от астральных сущностей низших слоёв с точки зрения Учения. Все мы лежали у его ног в переносном и буквальном смысле. Наибольшее внимание привлекла последняя тема, её сегодня и разбираем на горе. Валерий преподаёт «Живую Этику» в одной из средних школ Риги, читает проповеди в воскресной школе при Рижском кафедральном соборе. Он народный целитель, нам про себя говорит, что он - белый маг. Целительством занимались и занимаются все в его роду. В Латвии есть семьи, занимающиеся целительством по триста лет.

Вне поля зрения современного человека остаётся то знание, которое было накоплено человечеством ранее. Современная медицина акцентирована на болезни, а не на людей. Образование акцентировано не на человека: вместо воспитания – умение получать знания, последние просто даются, «вдалбливаются». На Руси бытовало мнение, что есть люди с «дурным глазом», а также были такие понятия, как «сглаз», «заклятие», «порча», «проклятие». Они современной наукой отвергаются, как суеверия. Мне же представляется, что народные приметы – все – имеют под собой серьёзнейшие жизненные основания. В. Бабаев лечит именно эти болезни, а также женское и мужское бесплодие. Он рассказал о том, что эмоции раздражения, гнева, зависти вызывают вокруг источника этих эмоций сильное биополе, которое пробивает защитное биополе других людей. В результате – болезнь. К целителю было паломничество местных жителей. Пользовал он и участников конференции.

С горы спустились в Уймон, нашли учительницу Кучуганову. Она, с разрешения местных жителей, организовала нам посещение домов, в которых сохранилась роспись Агашевны. Провела ещё раз экскурсию по школьному краеведческому музею. Я с наслаждением слушала её чистую напевную русскую речь. Всегда удовольствие общаться с людьми, которые нашли себя, своё дело. Записала легенду о Беловодье:

«Далеко-далеко на Алтае, за реками, за пустынями, за горами высокими есть земля. И зовётся она Беловодье. Живут там «высокие» люди. И множество подземных ходов ведут к ним. Всего у них вдоволь. И дичь летит к ним прямо из леса. А рыба сама плывёт в руки… Бережно хранят эти люди веру свою. А вера у них старая. И плывёт над Беловодьем удивительный звон. И до сих пор, говорят, он ещё слышен… С незапамятных времён ищут люди эту землю. Но только не все находят. Не всем суждено прийти в Беловодье, а лишь светлым умом и добрым сердцем. Но для людей мелочных и суетных эта земля навсегда сокрыта…».

Сегодня иностранцы взбунтовались и не захотели покидать лагерь. После долгих уговоров увезли Алисию, Умберто, индусов. Молодёжь осталась в лагере и с удовольствием сидела с нами в Кругу чтения. Справившись через переводчиков, что читают, с любопытством следили за процедурой и серьёзно к ней отнеслись. У Кальдерона после семикратного призыва Учителя, выступили на глазах слёзы. Все достали из сумок книги Учения на своих языках. Лорен была среди наших своей совершенно. Она знала насколько слов по-русски, но стеснялась, только сказала, что её прабабушка была родом из России.

Делились опытом личным. Художник Владимир Чуб из Ташкента рассказал о том, как он использует возникающие в его сознании при чтении Учения цветовые образы. Он зарисовывает то, что ему видится в определённые эмоциональные моменты в цвете. Потом, когда возникают ещё и ещё раз сходные эмоциональные состояния, зарисовывает вновь. Оказалось, что эмоции имеют свои цвета. Получилась серия памятных эскизов – цветовых пятен. Сейчас, когда он задумывает какую-либо работу, он раскрывает свои «шпаргалки» и ищет. Всегда находит тот единственный цвет и образ, который у него когда-то возник, который волнует его и нужен ему сейчас.

Я сразу же подумала, что у меня творческое состояние протекает по тому же сценарию. Только я не зарисовываю цвет и образ, а пишу слово и образ. Тоже имею в наличии некие словесные кирпичики, которые выплывают в сознании сами. Моя память странным образом устроена: автоматически запоминаю стихотворные строчки, если они отражают моё эмоциональное состояние. Потом вспоминаю, откуда взялась стихотворная формулировка, не всегда с успехом. А. Абрамян музыкант из Еревана, сказал, что он помнит звуки, отражающие то или иное его эмоциональное состояние. Я слушала его доклад в Доме учёных. Интересная у него мысль, что вся музыка на Земле сочинена не землянами. Это гармонический звуковой язык Вселенной.

Представилась возможность поговорить с ним об этом. Он утверждает, что музыка – дар небесный. Как у Пушкина – «поэта дар небесный; Пушкин был посвящён в масоны. Создавать музыку невозможно, это дар. Это тонкие вибрации тонких миров. Музыка имеет не только акустическую форму, но и духовную тоже, и небесную. До – Юпитер, ре – Марс, ми – Солнце. Музыка, так же как и стихи, должна звучать только на природе. В комнате пропадает аромат музыки, а он есть. Музыка поэтому неповторима. Сказал про исполнителей: «Не он, играющий, не он, поющий. Всё принадлежит Богу». Получается, как я понимаю, что приблизившийся к Богу пишет божественные вещи. Утверждает также, что в шестой расе будет ликвидирован хорошо темперированный клавир Баха. В шестой будет то, что было у атлантов, непорочной расы, - духовная музыка.

Кальдерон говорил о своём интересе к опыту приёма информации Блаватской. Звучало «маэстро де ля рус», «ля доктрина секрета» и было понятно без перевода, что говорит он об Учителях Света и «Тайной доктрине». Новосибирские рериховцы зацепились за медиумическое письмо и смяли его рассказ о работе. Если каждый на своём месте снимет бревно с глаз, не станет ссориться из-за пустяков, как рериховцы Новосибирска… В самом деле смешно сравнивать Рерих Е.И. и Блаватскую Е.П. Их можно сравнить только на расстоянии, да и то, если мы будем выше. Ещё Кальдерон сказал, что каждый имеет свой опыт духовного развития.

Высказались по этому поводу только мы четверо из двадцати пяти сидящих у костра в ту минуту. У других, скорее всего, творческий процесс протекает так же, но больше никто не осмелился поделиться своими наблюдениями.

Сегодня последний общий костёр. Устраиваем на прибрежной продуваемой поляне танцы. Несколько гитар дают нам музыкальное сопровождение. Звучит осенний вальс-бостон Розенбаума в нашем общем исполнении, кружатся пары, отбивают такт руками и зажигательно танцуют кубинцы, Инга повторяет свой индийский танец, она учила его через общество Советско-Индийской дружбы в посольской школе.

Сегодня у костра сияет Алисия, с косметикой на лице, в чудесной лисьей шубке с хвостиками – подарок администрации края. Попросив общего внимания, говорит через переводчика, что никогда не забудет как русская Татьяна не только согрела её сердце своим теплом, но своей щедрой помощью согрела её тело южанки.

- Она с благодарностью возвращает Ваш жакет, - произносит переводчик при общем внимании в тишине, а Умберто достаёт из-за спины и протягивает мне гаражную лётную куртку мужа, - и Вашу сумочку.

Я в удивлении: не давала никакой сумочки. Над костром повисает грязная оранжевая авоська из под картошки, непонятно как взявшаяся здесь, должно быть завалялась в кармане. Комичность ситуации ломает смехом не только меня. Давлюсь и прошу переводчика сказать Алисии, что это упаковка от клубней картофеля. Бросаю авоську в костёр, но её тут же выхватывает Умберто и что-то говорит, переводчик переводит: «На память». Господи! Смех мой кончается, хоть бы постирать «подарок», но отобрать уже невозможно. Не люблю людей несвободных, это о себе. За державу что ли обидно?

Позже сижу, озябшая до невозможного состояния, на берегу, прощаюсь с Катунью. Все сегодня прощаются. Не люблю людей несвободных. Не выношу тех, кто предпочитает кого угодно никому и что угодно ничему. Обучилась одиночеству, победила его познанием, чтением, писанием своего бесконечного дневника. Личностью надо становиться, чтобы одиночество не одолело. Не сдаться ему, не пасть от предательства. Удержаться в рамках нормальной психики. Не доверяться – предадут. Близкие люди предадут тем больнее, чем больше им доверяешься. Даже светлые люди, даже любимые. Но любить никто запретить не может. Самой любить. Мне очень нравятся люди, которые умеют дарить. Дарить всегда. Улыбку, радость, мысль, пустячок какой-нибудь. Если я сама смогу так поступать хоть немного, хоть по отношению к некоторой части общающихся со мной, я буду лучше, чем я есть. Никто не может запретить любить. Спасибо тебе, Белуха, за твои уроки.

10 сентября 1990 года.

Общая пятиминутная медитация на галечной катунской косе. Завтракаем похлёбкой из рисовой каши с тушёнкой. Уже снялись и ушли на рассвете челябинцы, москвичи, кузбассцы Приезжает автобусик за иностранцами и Гейдтом. Он полагает, что сами собой снимутся палатки и убегут на место вместе с костровой посудой, тазами и ложками. Терпеливо ждём хоть кого-нибудь из местных представителей, чтобы сдать всё это. Уходит драгоценное время до отлёта самолёта с маленького горного аэродрома, а до него десятки километров.

Нам говорят, что ещё задержатся в Уймоне две женщины, хотят там пожить. Они дождутся местных. Снимаем палатки, перемываем посуду, Заливаем костёр. Собрались разобрать кострище и стол, но тут появляется на телеге компания из Уймона, просит не громить лагерь. Грузим телегу. Валера, оказывается, договорился, что нас переправят через основное русло Катуни на лодке, но она причалит к острову, а протоки надо бродить. Идём, сгибаясь под рюкзаками, по буеракам к броду.

На берегу вспоминаю давнюю переправу через Урсул, когда ответственность за чужую жизнь и пережитый страх навсегда отбил у меня охоту бродить горные реки. А здесь – сама Катунь! Знаменитый Уймонский брод, по которому уходили староверы. Бабаев снимает с меня рюкзак и переносит со своим на тот берег. Возвращается за Юлькой, но она не даётся взять её на руки. Лезет в воду вместе с Серёжкой. Вот они уже переправились. Валера взвалил меня, как пушинку на закорки, я и ахнуть не успела, и понёс меня. Сергей фотографирует этот душераздирающий момент. Опять идём по кустам на другой конец острова. С трудом удерживаясь на крутяке, вижу, как несёт по основному руслу резиновую лодку, в ней старик, с трудом выгребающий против течения. Причаливает к нашему месту. За нами! Садимся все разом, осторожно, лодка перегружена явно. Но старик беспечно говорит:

- Кого перегружена! У вас тела нет. Всех сложить, так за одного мужика и сойдёте. Один только мужик среди вас, - это он о Валере.

Переправа жуткая. Но выбираемся на берег. Нас встречает, как родных, старушка, зовёт в избу выпить в дорогу чаю. Говорит, выговаривая «чаевать», и это здорово ей идёт. Дед Сергей Михайлович Молотков спрашивает Юлю, сядет ли она на коня. Хвалит:

- Посадка у неё наша, на Мальчика только так взлетела! Где учили только!

- Да в Хакассии. Там местные её сватали, табун в сорок коней за неё давали.

- Вот как, - удивляется старушка. – Хорошая у Вас девка. Мы бы её сыну посватали, скоро из армии придёт. Борис наш правильный мужик.

- Да ей четырнадцать лет всего, - смеюсь я.

- А мы подождём. Поможем ростить, - говорит она с упором на «о» совершенно серьёзно. Оставайтесь, сговор сделаем.

- Самолёт у нас, не получится задержаться.

- Вы зимой к нам приезжайте. Иль на Восьмое марта, у нас в долине праздник. Зиму провожаем, скачки, концерт самодеятельный, - приглашает дед.

Запрягает коня, усаживает нас на телегу. Капитолина Ивановна фотографируется с нами на прощание, срывает и суёт мне в руки букет из георгин. Едем по просёлочной дороге и совсем скоро оказываемся в аэропорту, до него от дома всего полтора километра. Для меня это полная неожиданность. Но тем лучше!

Надо сказать, что есть какое-то «знамение и помощь свыше». Когда начинаешь читать Учение «Живой Этики», всё начинает получаться. Находятся нужные книги, восстанавливается душевное, а зачастую и физическое здоровье, начинает «везти» в делах, появляются и становятся близкими люди, разделяющие твои взгляды. Вот и над Катунью прекратились дожди, лившие всё лето.

В аэропорту на наших глазах заходят в самолёт иностранные гости с Гейдтом и киношниками. В нём есть места, но никого не берут: спецрейс в Горно-Алтайск. Гейдт и здесь отличился. Много народа. Подходят и подходят наши. Аэропортовская служащая кричит по телефону, что ей нужны два борта, что была в районе конференция, что у неё здесь иностранцы со всего мира, киношники, и людям, москвичам, рижанам, новосибирцам нужно к поезду в Бийск, что своих полно, солдаты с побывки, из отпуска народ в города возвращаются. Видимо, что-то ей обещают, раз говорит нам, чтобы ждали. Через час прилетают два внеплановых самолёта и берут всех нас до Бийска. Летели над прекрасными горами, над всей горной страной. Дана была возможность с нею попрощаться, разглядеть её с небес.

Из Бийска через тридцать минут уходит рейс на Новосибирск и на него есть билеты. Пока ребята оформляют рейс, я исправляю свою ошибку. Пусть простит меня неизвестный солдат, которому испортила отпуск, прихватив его портфель с двумя банками брусники и солдатской фуражкой. Прозвучала Валерина команда: «Грузимся!» И он прихватил мой рюкзак, попросил взять его сумки. Понёс сумку Сергей, а портфель я. Портфель был не Бабаева, и это выяснилось только в Бийске. Дозвонились до Усть-Коксы, сообщили о лишнем багаже. Дежурный выслушал ответ и, улыбаясь, сказал, что солдат ещё не улетел, не помнит, куда летит, и сейчас спит во дворе Завтра портфель отправят обратно. «Везение» нас сопровождало. Мы слетели с подножия Белухи и добрались до дома в Новосибирске через восемь часов! Везение, за которым, может быть, стоит Великая Реальность.

А оргкомитет застрял в горах и вернулся домой через сутки.