Жители небесных миров

Библиотека | Раритеты

Жители небесных миров
Камилл Фламмарион
дозволено цензурою С.-Питербургъ, 5 февраля 1876

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОГЛАВЛЕНIЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Астрономическое путешествiе въ небесныхъ пространствахъ.

Вступленiе

Астрономiя обитателей

Луны

Меркурiя

Венеры

Марса

Юпитера

Сатурна

Урана

Нептуна

Малыхъ планетъ

Солнца

Мiры освѣщаемые сложными и цвѣтными солнцами

О типѣ человѣческомъ въ другихъ мiрахъ и вообще о формѣ живыхъ существъ

О законахъ тяжести въ другихъ мiрахъ и въ особенности о нѣкоторыхъ замѣчательныхъ явленiяхъ центробѣжной силы на планетах съ быстрымъ вращательнымъ движенiемъ

О движенiи во вселенной

Начало и конецъ мiровъ Стран.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Критический обзоръ теорiй, научныхъ и романическихъ, древнихъ и новѣйшихъ, относительно обитателей свѣтилъ небесныхъ.

Предисловiе.

Глава I.

Древность восточная. — Первобытныя племена человѣческiя. — Арiйцы. — Древнiй натурализмъ. — Персiя. — Китай. — Религiи — Зороастра, Конфуцiя и Брамы. — Египтяне. — Галлы. — Индоевропейская филiацiя

Древность западная. — Продолженiе исторiи первобытныхъ воззрѣнiй на вселенную. — Множественность мiровъ внѣ мiра. — Лукрецiй. — Мысли древнихъ о вселенной. — Космографическiя фикцiи Грековъ и Римлянъ. — Первыя странствованiя по Лунѣ. — Лукiанъ. — Плутархъ. — О видимомъ на Лунѣ обликѣ

Отъ перваго года нашей эры, до тысячнаго. — Теологическая система мiра. — Зогаръ. — Лактанцiй. — Отцы церкви. — Общепринятыя мнѣнiя. — Козьма Индикоплевстъ. — Магометъ. — Мечты и легенды.

Конецъ тьмѣ. — «Сводъ» Св. Ѳомы и богословiе. — Дуализмъ Неба и Земли. — «Божественная комедiя» Данте. — Кардиналъ Куза. — Арiостъ и Раблэ. Зодiакъ жизни человѣческой.

Эпоха обновленiя. — Коперникъ: De revolutionibus orbium coelestium. Statu quo. — Опыты Монтеня. — Джордано Бруно: О вселенной и о великомъ множествѣ мiровъ — Послѣднiе изъ противниковъ. — Защитники. — Галилей. — Кеплеръ: Путешествiе на Луну. — Философы. — Астрологи. — Алхимики

Луна все еще служить мѣстомъ свиданiя для путешественниковъ. — Человѣкъ на Лунѣ, Годвина. — Мiръ Луны, Уилькинса. — Рай на Лунѣ. — Реита: Oculus Enoch et Eliae. — Странное смѣшенiе астрономическихъ и религiозныхъ понятiй.

Новыя путешествiя. — Пьеръ Борель; Трактатъ о множественности мiровъ. — Сирано де-Бержеракъ; Путешествiе на Луну — Исторiя Царствъ и Имперiй на Солнцѣ.

Движенiе прiостанавливается. — Экстатическое путешествiе въ небесныхъ пространствахъ о. Аѳанасiя Кирхера и мистическiе обитатели мiровъ. — Обитаемость свѣтилъ по Гассенди. — Католическiе и протестанскiе теологи.

Большiя путешествiя. — Фонтенель; Бесѣды о множественности мiровъ. — Астрономiя дамъ. — Путешествiе въ мiръ Декарта. — Космотеоросъ или предположенiя о небесныхъ тѣлахъ и ихъ обитателяхъ, Гюйгенса.

Фантастическiя путешествiя въ началѣ восемнадцатаго столѣтiя. — Вымыслы и фантазiи. — Гонгамъ. — Гулливеръ. — Подземныя путешествiя. — Нiель Климъ въ подземныхъ мiрахъ. — Новыя экспедицiя на Луну и планеты. — Экскурсiи анонимнаго автора въ мiръ Меркурiя. — Вольтеръ; Микромегасъ, разсказы обитателей Сирiуса и Сатурна.

Множество мiровъ воображаемыхъ и очень мало мiровъ дѣйствительныхъ. — Сведенборгъ: Обитаемые мiры. — Странствованiя милорда Сетона по семи планетамъ. — Мысли Ламберта и Канта. — Дергамъ; Обитатели планетъ. — Небесныя странствованiя. — Фильдингъ. — Нѣкоторыя изъ богословскихъ рѣшенiй. — Лунные разсказы, Мерсье. — Летающiе люди и Ретiфъ де-ля Бретоннъ. — Боде; Обитатели планетъ и свѣтилъ.

Девятнадцатый вѣкъ. — Заключенiе.

ПРЕДИСЛОВIЕ.

О чень-бы не хотѣлось намъ говорить о себѣ, съ первой-же строки настоящей книги, но мы или вовсе не обязаны отчитываться публикѣ, или должны сказать ей, что „Воображаемые мiры" задуманы вслѣдъ за появленiемъ книги „Множественность мiровъ", что написаны они въ одномъ и томъ-же духѣ и подъ внушеньемъ однѣхъ и тѣхъ-же идей. Главная-же причина, побудившая насъ приступить къ настоящему труду — это ложныя толкованiя, которыми люди легкомысленные испестрили канву доктринъ, изложенныхъ въ книгѣ: „Множественность мiровъ".

Сосредоточить весь свѣтъ науки на одной великой идеѣ всеобщей освѣтить ее въ ея дѣйствительномъ видѣ; выяснить ея необъятную распространенность и показать, что она составляетъ таинственную цѣль, вокругъ которой вращается все зданiе вселенной — по нашему мнѣнию, это задача, разрѣшенiе которой представляется очень важнымъ для нашей эпохи. Человѣкъ, рѣшiвшiйся затронуть подобный вопросъ, становится въ виду грозной цѣли. Выдвинуть за предѣлы видимаго мiра область органической жизни расторгнуть завѣсу, скрывавшую отъ насъ царство жизни въ другихъ мiрахъ и позволить мысли пронестись въ ея лучезарномъ ореолѣ, надъ разлитою до безконечности жизнью — таковы основныя положенiя, входившiя въ составъ нашего плана. Не наше дѣло разсуждать, въ какой мѣрѣ достигнута цѣль эта — скажемъ только, что она стоитъ не внѣ тѣхъ предѣловъ, предъ которыми останавливаются силы науки.

Главное: не слѣдуетъ смешивать настоящее произведенiе натуральной философiи съ стремленiями воображенiя. Ничего не можетъ быть болѣе несходственнаго между собою и болѣе противоположнаго и крайне неблагоразумно было-бы присваивать себѣ право населять планеты и помещать на нихъ тѣ или другiя существа въ силу того, что обитаемость мiровъ разумными тварями доказывается философiею наукъ.

Разъ навсегда определенно выскажемся на счетъ этого.

Человѣкъ, во время пребывания своего на землѣ почерпаетъ на этой планете зародыши или, по меньшей мѣрѣ форму своихъ дѣйствительныхъ познанiй, сущность своихъ идей, основу своихъ представленiй, элементы могущества своего воображенiя, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ является вполнѣ несостоятельнымъ создать что-либо новое, стоящее внѣ круга его понятiй. Онъ не въ состоянiи ни отрѣшиться отъ земныхъ представленiй, ни почерпнуть въ неизвѣстномъ основы для своихъ силъ. Все что ни создалъ-бы онъ, увлекаемый задоромъ самаго отважнаго воображенiя, всегда будетъ отзываться чисто-земнымъ происхожденьемъ. Но если-бы, давъ волю своему ретивому скакуну, это необузданное воображенiе ринулось въ область неизмѣримаго, гоняясь за новыми существами, то вскорѣ мы увидѣли-бы его погруженнымъ въ хаосъ и производящимъ одни лишь химерическiе уродства, далеко неоправдываемыя наукою. Эта роковая слабость духа человѣческаго, усиливаясь относительно, делается чрезвычайно безплодною вследствiе всеобщаго стремленiя природы къ разнообразiю. Кажется, что природа поставила себе закономъ — никогда не производить двухъ вполнѣ тождественныхъ существъ, словно рѣшилась она вѣчно держать подъятымъ знамя своихъ неисчерпаемыхъ богатствъ и своего безконечнаго могущества.

Но не обязанъ-ли представитель или защитникъ извѣстнаго дѣла поддерживать последнее въ его чистотѣ и предохранять его отъ нападокъ людей, находящихся въ заблужденiи или увлекающихся? Не на немъ-ли лежитъ обязанность устранять препятствiя, удалять недоуменiя и преграждать доступъ ложному свѣту, который могъ-бы воспрепятствовать полному блеску излюбленной красоты?

„Критическому обзору теорiй научныхъ и вымышленныхъ, древнихъ и новѣйшихъ, относительно обитателей свѣтилъ небесныхъ и предназначено достигнуть цели этой.

Воздавая справедливость плодотворным силам воображения, выставляя на видъ его могущество посредствомъ занимательнаго исзлѣдованiя мiровъ, исшедшихъ изъ духа человѣческаго, обзоръ этотъ вмѣстѣ съ тѣмъ обнаружитъ дѣйствительную слабость воображения сравнительно съ произведенiями природы. Системы, созданныя людьми въ неизвѣданныхъ пространствахъ неба, составляютъ чрезвычайно занимательный предметъ изученiя а зрѣлище творенiй, формулированныхъ словомъ человѣческимъ, обильно назиданiями и ощущенiями всякаго рода. Во всѣхъ возрастахъ человѣчества, окрыленная мысль человѣческая устремлялась въ небо. Когда-же, выступая изъ предѣловъ духовныхъ стремленiй, она заявляла притязанiя создавать физическiя формы, то порождала она одни лишь причудливые признаки, причемъ послѣднiе представлялись или символическими образами и измѣненнымъ, если не искаженнымъ воспроизведенiемъ существующихъ въ природѣ тварей, или, по мѣрѣ приписываемаго себѣ воображенiемъ могущества, являлись они болѣе или менѣе чудовищными.

Прежде историческаго обзора, содержащаго въ большомъ количествѣ мiровъ воображаемыхъ очень мало мiровъ дѣйствительныхъ, мы намѣреваемся представить научное описанiе изслѣдованныхъ уже свѣтилъ, описанiе на столько пространное, на сколько дозволяется это астрономическими открытiями и затѣмъ уже опредѣлимъ: въ какомъ видѣ представляется вселенная наблюдателю, находящемуся на каждой изъ изучаемыхъ сферъ. Описанiе это будетъ пополнено общими соображенiями, непосредственно касающимися условiй обитаемости тѣлъ небесныхъ, напримѣръ: вопросомъ о типѣ человѣческомъ и разнообразiи формъ, о нѣкоторыхъ поразительныхъ дѣйствияхъ силъ природы, о началѣ и концѣ мiровъ и проч. Изследования эти покажутъ, сколько различныхъ условий должно принять въ соображение при серьезной попыткѣ опредѣлить только возможное въ области внѣ — земной природы — о достижении предѣловъ вѣроятнаго мы уже и не говоримъ — войдутъ въ составъ первой части «Астрономическаго путешествiя въ пространствахъ небесныхъ.»

Независимо отъ этого двоякаго характера, намъ кажется, что соображенiя, не менѣе достойныя вниманiя, связаны для человѣчества съ непреложнѣйшею изъ исторiй. Въ самомъ дѣлѣ, передъ нами разовьется полная исторiя идеи множественности мiровъ, начиная съ первобытныхъ временъ, когда младенчествующее человечество подъ солнцемъ Востока взирало на мистическiя формы натурализма — затѣмъ, подвигаясь впередъ среди превратностей временъ, среди могущества и паденiя народовъ, успѣховъ и упадка наукъ, разсказъ нашъ вступитъ въ вѣка, въ страданiяхъ родившiе нашу цивилизацiю и, наконецъ, достигнетъ настоящей эпохи, когда изъ рукъ генiя наука приняла скипетръ всемiрнаго владычества.

Движенiя духа человѣческаго столь же ясно отпечатлѣваются на разслѣдованiяхъ этой частной идеи, какъ и на всеобщей исторiи народовъ и государствъ. Порою случается при этомъ, что нѣкоторый идеи, которыми тщеславится наша эпоха, всплывая на поверхность океана вѣковъ, являются намъ отмѣченными знаменiемъ почтенной древности, такъ что подъ нашимъ критическимъ анализомъ не мало проходитъ старыхъ новостей, не вводя однакожъ насъ въ заблужденiе на счетъ своихъ метрическихъ свидѣтельствъ.

Итакъ, представивъ зданiе во всемъ его составѣ, мы положили изслѣдовать исподоволь его части, подобно зодчему, который вслѣдъ за геометрическимъ планомъ зданiя, составляетъ чертежъ скульптурныхъ работъ и украшенiй фасада, равно какъ и деталей внутренней отдѣлки. Если толчекъ, сообщенный человѣкомъ извѣстной идѣе изъ сферы философiи, возбуждаетъ въ умахъ нѣкоторое движенiе и вызываетъ вокругъ его произведенiя различныя манифестацiи, то необходимо, чтобы человѣкъ этотъ видѣлъ общность всего, относящегося къ его предмету и представлялъ подобнаго рода приложенiя въ ихъ относительномъ значенiи съ основною мыслью.

Не сказать-ли послѣднее слово на счетъ формы настоящаго сочиненiя? Форма его не столь серьезна, какъ форма предшествовавшаго труда: намъ казалось, что одна и та же одежда не всѣмъ подъ стать и что внѣшнiй видъ каждаго долженъ соотвѣтствовать его внутреннему характеру. Дѣло сегодняшняго дня не столь нарядно, какъ вчерашнее; завтрашнее, быть можетъ, покроется траурной фатою... Не обязаны-ли мы представлять дщерей нашего духа въ ихъ дѣйствительномъ видѣ и лучше-ли будетъ, если мы станемъ рядить ихъ по собственному нашему желанiю, не сообразуясь съ ихъ вкусомъ? Такъ какъ нѣкоторые писатели заявили, что мы имеемъ «iерофанта и великаго жреца», то очень мы счастливы возможностью разубѣдить ихъ въ этомъ въ настоящемъ случаѣ. Мы не представляемъ другихъ доказательствъ, въ которыхъ нѣтъ однакожъ недостатка, въ надеждѣ, что самая форма настоящей книги покажетъ, какъ мы далеки отъ притязанiй на первосвященническую власть.

Астрономическое путешествiе въ небесныхъ пространствахъ.
ВСТУПЛЕНIЕ.

Рядомъ съ астрономiею математическою и астрономiею физическою, составляющими главнѣйшiя основы науки мiровѣдѣнiя, существуетъ то, что можно-бы назвать умозрительною астрономiею. Проистекая изъ двухъ первыхъ, послѣдняя иногда возносится надъ ними смѣлостью своихъ взглядовъ и громадностью замысловъ. Первыя двѣ, по самой природѣ своей, ограничиваются и определяются извѣстнымъ порядкомъ вычисленiй и наблюдений, но вторая можетъ выходить изъ предѣловъ этихъ и устанавливать, подобно Кеплеру и другимъ, эмпирическiе законы, подтвердившiеся впослѣдствiи опытомъ. Идущiй этимъ путем долженъ однакожъ остерегаться большой опасности, именно: не заходить слишкомъ далеко въ область произвола. Даже въ предположенiяхъ своихъ онъ долженъ руководствоваться индуктивнымъ методомъ и, не отрѣшаясь отъ духа науки, постоянно держать въ рукахъ компасъ, завѣщанный намъ Бэкономъ — духъ позитивнаго метода.

Въ настоящее время, когда идея множественности мiровъ для многихъ — такъ по крайней мѣрѣ, доказывается это современною литературою — представляется уже не вопросомъ, а фактомъ, добытымъ для науки и философiи, было-бы любопытно спросить себя, какой строй понятiй можетъ и долженъ быть доступенъ обитателямъ другихъ мiровъ, какiя познанiя возможны для нихъ, въ какомъ видѣ представляется имъ вселенная и нашъ мiръ и какiе изъ усматриваемыхъ явленiй служатъ — какъ для нихъ, такъ и для насъ — правиломъ для установления обычаевъ и основою космографическихъ познаний. Любопытно, занимательно и даже полезно разорвать на нѣсколько мгновений цѣпи, приковывающiя насъ къ Землѣ и погрузиться въ бездну небесъ, останавливаясь последовательно на нѣкоторыхъ избранныхъ пунктахъ и наблюдая издали нашу земную обитель, видимую въ ея относительномъ положенiи. Араго говоритъ, что подобнаго рода набiюденiя, независимо отъ доставляемыхъ ими замѣчательныхъ и въ высшей степени интересныхъ результатовъ, составляютъ очень полезное упражненiе для любителей астрономiи. Это практическое примѣненiе положенiя древнихъ: „Познай самого себя", и въ какой-бы мѣрѣ ни представлялось оно косвеннымъ невнимательному взору, но очень можетъ быть, что полезными послѣдствiями своими оно обильнѣе, чѣмъ психологическое примѣненiе сказаннаго положения. Очень можетъ быть также, что оно не менѣе духовно и достойно вниманiя. Сравнивать другiе мiры съ нашимъ — не все-ли это равно, что изучать какъ послѣднiй, такъ и первые? Чтобы не слишкомъ разлакомить людей, падкихъ до вымысловъ, мы тутъ-же заявляемъ. что нижеслѣдующiя соображенiя носятъ на себѣ чисто-астрономическiй характеръ и отнюдь не вымышлены. Необойдется тут безъ цифръ, безъ обозначенiя градусовъ (°), минутъ (ˊ), секундъ (ˊˊ) и — как знать? — безъ нѣкоторыхъ некрасивыхъ и лишенныхъ всякой элегантности знаковъ, каковы, напримѣръ, или очень невзрачныхъ формулъ, въ родѣ следующей:

Но какъ быть! По нашему мнѣнiю, прежде всего слѣдуетъ быть яснымъ и было-бы очень неловко вводить читателя въ мракъ кромѣшный подъ предлогомъ посѣщенiя обитателей свѣтилъ. Нѣтъ; не таково наше намѣренiе, и если самая сущность настоящихъ изысканiй заставляетъ насъ прибѣгать къ сухимъ уравненiямъ и задачамъ, то въ вознагражденiе за это мы по возможности постараемся скрыть математическую форму подъ скрадывающею полнотою римской тоги. Было-бы излишнимъ присовокуплять, что названiе: „Путешествiе" выставленное въ заголовокъ настоящей первой части, есть только простая литературная форма, которою мы отнюдь не намѣрены прикрывать измышленiй небеснаго экстаза. Это описанiе основано единственно на телескопическихъ наблюденiяхъ и божественная Уранiя оказываетъ намъ свое содѣйствiе не въ качествѣ Музы и не просили мы у нея крыльевъ съ тѣмъ, чтобы покинуть на нашемъ небѣ Психею кротковзорую. Въ настоящемъ сочиненiи наблюденiя наши производились скорѣе при помощи тѣлеснаго, чѣмъ духовнаго ока; занимательность предмета заставляла насъ заняться особенностями и картинами, которыми онъ такъ обиленъ и затѣмъ, обозрѣвъ обширное зданiе во всемъ его составѣ, мы съ удовольствiемъ уже переносили взоры на болѣе выдающiяся подробности. Многiе уже странствовали въ небесныхъ пространствахъ. Не говоря о св. Павлѣ восхищенномъ на третье небо, Данте, Кирхеръ, Сведенборгъ и много другихъ — развѣ не носились они въ экстатическомъ упоенiи среди звѣздныхъ сферъ! Но мы не намѣрены подражать ни тѣм, ни другимъ.

Словомъ: „астрономiя мiровъ" не выражается-ли полная исторiя мiровъ этихъ, такъ какъ въ настоящее время на астрономiю можно смотрѣть, какъ на науку объ основныхъ элементахъ вселенной? Излагать астрономiю Земли, значить вмѣстѣ съ тѣмъ излагать космографiю послѣдней, ея географiю, ея механическое и физическое строенiе, какъ съ точки зрѣнiя ея отношенiй къ другимъ частямъ мiрозданiя, такъ и съ точки зрѣнiя ей присущихъ силъ и ея индивидуальной жизни. Пусть бесѣда наша, при столь сложномъ предметѣ изученiя, коснется преимущественно тѣхъ пунктовъ, которые заслуживаютъ быть спецiально выставленными на видъ; не забудемъ также упомянуть о явленiяхъ, главнѣйшимъ образомъ характеризующихъ взаимныя свойства каждаго изъ носящихся въ эѳирѣ мiровъ.

Затѣмъ — въ дорогу, благосклонный читатель! Путь длиненъ и времени терять не слѣдуетъ. Мы не запасемся эликсиромъ Асмодея, давшимъ Гофману возможность чисто-на-чисто обобрать Гольберга, автора „Niel Klim", ни эликсиромъ милорда Сетона, котораго секретарь не совѣстливiѣ поступилъ въ отношенiй Сирано де-Бержерака; не станемъ мы, вмѣстѣ съ Алигiери, призывать тѣнь божественнаго, или тѣнь обожаемой, умершей женщины и, подобно автору „ Экстатического путешествiя", не обратимся съ воззванiемъ къ одному изъ генiевъ, управляющiхъ небесными светилами. Не прибѣгая ни къ одной из ораторскихъ уловокъ, мы воспользуемся только умственными способностями, которыми природа надѣлила каждое мыслящее существо и, пребывая тѣломъ на Землѣ, позволимъ мысли нашей поочередно посетить каждую изъ сферъ нашей системы, проникнуть даже дальше и во время странствований этихъ наблюдать — въ какихъ условiяхъ находятся обитатели этихъ небесныхъ мiровъ, лунъ, планетъ и солнцъ.

ГЛАВА I.
Астрономiя обитателей Луны.
I.

Въ блестящемъ и пустомъ свѣтѣ, въ которомъ живемъ мы, въ такой мѣрѣ преданномъ поклоненiю внешности, обыкновенно преклоняются предъ знатностью, выдвигаютъ на первый планъ людей сильныхъ и могущественныхъ, а приниженныхъ и слабыхъ оставляютъ въ забвенiи. Гнушаясь столь печальнымъ примѣромъ, мы откроемъ нашъ спектакль одною изъ самыхъ скромныхъ, представляемыхъ природою, сценъ. Но прежде чѣмъ оставить земной шаръ со всѣмъ относящимся къ нему, мы посѣтимъ нашего ленника и вассала, или, выражаясь съ бóльшимъ великодушiемъ, нашу сосѣдку и союзницу. Съ давнихъ уже поръ, спутникъ этотъ, словно бдительный стражъ ходитъ вокругъ палатъ нашихъ, не позволяя себѣ ни малѣйшаго уклонения, ни малѣйшей оплошности, ни малѣйшаго упущенiя. Итакъ, первый визитъ къ нему. Это страна сосѣдняя, государство намъ сопредѣльное; телеграмма дошла бы туда и чрезъ нѣсколько минутъ мы получили-бы отвѣтъ, слѣдовательно, не познакомиться съ природою этого прибрежнаго острова — непростительно! Итакъ, станемъ ногою на землю свѣтила этого (слѣдовало-бы сказать: на Луну), и раскинемъ сеть нашихъ наблюденiй въ ровной или гористой, спокойной или бурной странѣ, дарованной Богомъ господамъ Селенитамъ.

Мы еще и не обратились къ обитателямъ Луны съ разспросами на счетъ ихъ астрономическихъ системъ и успѣховъ наукъ въ ихъ странѣ, какъ повидимому уже становимся въ то самое положенiе, въ какомъ находился нѣкогда Макбетъ, обратившiйся къ вѣдьмамъ съ слѣдующимъ нѣлепымъ вопросомъ: „Существуете-ли вы?“ Чтобы унять тревогу людей, сомнѣвающихся въ существованiи Селенитовъ, мы готовы обратиться къ послѣднимъ съ этимъ вопросомъ, причемъ будемъ крайне польщены, услышавъ, что едiногласно они отвѣтятъ намъ силлогизмомъ Декарта: „Cogito, ergo sum“ — мы мыслимъ, слѣдовательно мы существуемъ. Замѣтимъ по поводу Картезiанской метафизики, что обитатели Луны преисправнѣйшимъ образомъ могутъ существовать и сознавать себя существующими, не будучи однакожъ въ состоянiи формулировать силлогистическое умозаключенiе: „Cogito, ergo sum“.

Но если-бы, не взирая на этотъ чрезвычайно своеобразный вопросъ, удовлетворившiй-бы даже самого Декарта, инымъ астрономамъ вздумалось пойти еще дадьше и наивно спросить у Селенитовъ, возможно-ли существовать въ мiре въ которомъ нельзя открыть ни одной капли воды, ни малѣйшаго слѣда атмосферы, то мы съ полнѣйшимъ самоотверженьемъ обратились-бы къ Селенитамъ и съ этимъ новымъ вопросомъ, причемъ навѣрное послѣдние не упрекнули-бы насъ в нашихъ непомѣрныхъ притязанiяхъ и въ заносчивомъ желаньи заключать о вселенной согласно съ несовершенствами нашей природы, принимать жизнь земную за типъ жизни всемiрной и упорно признавать истiннымъ лишь то, что попадаетъ въ тѣсный кругъ нашихъ наблюденiй.

Послѣ этого чисто-братскаго наставленiя, очень полезнаго людямъ, занимающимся изученьемъ природы, мы никакъ уже не решимся сомнѣваться въ существованьи Селенитовъ, а тѣмъ паче отрицать существованье это и, проникнувшись сознанiемъ той безконечной силы, которая, при всѣхъ возможныхъ условiяхъ, съ древнѣшихъ временъ мiра вызываетъ къ жизни мiрiады существъ, удовольствуемся мыслью: что во всѣхъ мiрахъ живыя существа родятся сообразно съ физiологическими условiями этихъ мiровъ.

Въ видахъ смягченiя того, что положенiе это могло-бы заключать въ себѣ слишкомъ много утвердительнаго на счетъ обитателей Луны мы прибавимъ: если нѣтъ жизни и интеллекта на видимой сторонѣ луннаго мiра, то могутъ они существовать въ противоположномъ его полушарiи; если лунный мiръ въ настоящее время не озаряется свѣтомъ жизни и дѣятельности, то озарялся имъ прежде, или будетъ озаряться впослѣдствiи *). Мiры созданы для обитанiя, подобно тому какъ почки розы созданы для того, чтобы распускаться.

Луна — это небольшая планета, получающая отъ Солнца, при равныхъ поверхностяхъ, столько-же теплоты и свѣта, какъ и Земля. Дiаметръ ея равняется 870 лье, считая въ каждомъ лье четыре километра, слѣдовательно объемъ ея въ сорокъ девять разъ меньше объема Земли. Масса ея равна ¹/₈₄ массы Земли, если принять массу последней за 1; плотность ея составляете ⁵/₉ плотности Земли. Луна движется по орбите, удаленной отъ насъ почти на 60 земныхъ радiусовъ, т. е. на 96,700 лье, а въ апогее удаляется отъ Земли больше чѣмъ на 100,000 лье. Движенiе ея по орбитѣ совершается въ 27 дней, 7 часовъ 43 минуты и 11 секундъ. Время это употребляется Луною для совершенiя движенiя своего по окружности небесной сферы, но какъ въ теченьи того-же времени Земля проходитъ извѣстное пространство, то чтобы занять относительно послѣдней прежнюю точку Лунѣ потребно около двухъ дней. Такимъ образомъ, ея синодическое кругообращение совершается въ 29 дней, 12 часовъ, 14 минутъ и 3 секунды.

*) Есть нѣсколько поводовъ полагать, что нѣкогда Луна была обитаема, но что нѣсколько уже вѣковъ нѣтъ на ней жизни. Астрономическими наблюденiями доказано, что жизнь удалилась со светила этого. Подтверждая фактъ этотъ, теорiя вмѣстѣ съ тѣмъ устанавливаетъ, что незначительность объема луннаго мiра, недостатокъ на немъ водъ и атмосферы необходимо ускорили его охлажденiе, такъ что первоначальная теплота Луны израсходовалась путемъ свободнаго лучеиспусканiя въ пространство, прежде чѣмъ температура Земли понизилась на столько, чтобы человѣкъ могъ пребывать на земномъ шарѣ. Не смотря однакожъ на это, мы сочувствуемъ теорiи, быть можетъ слишкомъ смѣло изложенной въ концѣ настоящей главы.

Луна представляетъ два отдѣльныхъ полушарiя, свойства которыхъ, какъ относительно насъ, такъ, быть можетъ, относительно всего мiра, чрезвычайно различны: это ея видимое и невидимое полушарiя. Такъ какъ спутникъ нашъ всегда обращенъ къ намъ одною и тою-же стороною, то съ Земли никогда не видѣли и никогда не увидятъ противоположнаго полушарiя и сторона Луны, которую привѣтствовалъ нѣкогда прародитель нашъ Адамъ въ земномъ раю (если только земной рай не находился на Лунѣ, какъ уверяли некоторые ученые эллинисты), — сторона эта, говоримъ мы, совершенно тождественна съ тою, которую узритъ послѣднiй человѣкъ при кончинѣ Земли.

Прежде всего поговоримъ объ обитателяхъ обращеннаго къ намъ иолушарiя.

Въ своей „Astronomia lunaris“ Кеплеръ называетъ „Subvolves“ тѣхъ Селенитовъ, которые обитаютъ въ обращенной къ намъ части Луны, а живущихъ въ другомъ полушарiи онъ именуетъ „Privolves“, т. е. лишенными Земли. Наименованiя эти заимствованы отъ латинскаго слова „volva“, вертящаяся; такъ, по Кеплеру, Селениты должны называть Землю. (Если вспомнимъ объ „Апокалипсисѣ“ Ньютона и „Подражанiи“ Корнеля, то легко простимъ великому Кеплеру эту невинную фантазию).

Для Селенитовъ „Subvolves“, т. е. живущихъ на видимой сторонѣ Луны, всѣ звѣзды представляются движущимися съ востока на западъ вокругъ оси, проходящий чрезъ центръ земного шара. Движенiе это совершается очень медленно; время, протекающее между двумя послѣдовательными восхожденiями звѣзды, равняется, приблизительно, 27 днямъ и 8 часамъ, такъ что кажущаяся скорость движенiя звѣздъ, находящихся даже въ экваторiальныхъ областяхъ, не превосходитъ даже скорость полярной звѣзды относительно насъ. Какая медленность сравнительно съ быстротою, съ которою звѣзды ведутъ себя у насъ, гдѣ двѣнадцати часовъ имъ достаточно для прохожденiя надъ всѣмъ полушарiемъ!

Движенiе Солнца еще медленнѣе. Въ то время, какъ на Юпитерѣ можно слѣдить „простымъ глазомъ“ за движенiемъ тѣни, производимой этимъ свѣтиломъ, на Лунѣ все кажется неподвижнымъ. Все совершается тамъ съ такою медленностiю, что съ прекрасной горы Аристилла (Aristillus), напримѣръ, находящейся, какъ извѣстно, на западъ отъ „Моря дождей“, можно видѣть Солнце десять минутъ послѣ заката. Поднимитесь надъ Клавiемъ (58° южной широты и 15° восточной долготы), кольцеобразною горою въ 7,091 метровъ высоты и 227,129 метровъ въ окружности, и вы увидите, какъ долины станутъ засыпать у ногъ вашихъ, а надъ вами, между тѣмъ, будетъ еще разлитъ солнечный свѣтъ. Для обитателей Луны дневное свѣтило восходитъ одинъ только разъ въ мѣсяцъ, слѣдовательно, дни ихъ и ночи въ пятнадцать разъ продолжительнее нашихъ.

Пятнадцать сутокъ — день, и пятнадцать сутокъ — ночь, — вотъ движенiе Солнца черезъ-чуръ ужъ медленное, а суточныя перемѣны слишкомъ продолжительныя въ сравненiи съ нашими земными порядками! Но таковъ законъ спутниковъ: длинные дни и длинныя ночи. Но то-ли будетъ еще, если мы побываемъ на восьмомъ спутникѣ Урана, дни и ночи котораго длятся по три съ половиною месяца? Что будетъ, когда перенесемся мы на Кольца Сатурна, гдѣ втеченiи тридцати летъ бываетъ одинъ только день и одна ночь? Какое различiе въ условiяхъ существованiя нашей планеты и мiровъ этихъ! Какое разнообразiе началъ и органическихъ отправленiй! Какъ знать? Быть можетъ, на этихъ таинственныхъ Кольцахъ Сатурна время распадается на перiоды жизни и смерти; быть можетъ, въ первый годъ солнечнаго восхода повсюду возникаютъ тамъ живыя существа и открываютъ эру жизненной дѣятельности; быть можетъ, органическiя силы ослабѣвают на пятнадцатомъ году и наступаетъ эпоха, когда вся природа погружается въ усыпленiе съ послѣднимъ лучемъ всевозраждающаго свѣтила. Пятнадцать лѣтъ жизни и свѣта, пятнадцать лѣтъ смерти и мрака! Послѣ этого, Сатурнъ — это первый министръ вѣковъ, суровый податель драгоцѣннаго, но никогда не возвращающегося времени!

Итакъ, Луна имѣетъ попеременно пятнадцать послѣдовательныхъ сутокъ света и пятнадцать последовательныхъ сутокъ ночи. Полагали, что скопленiемъ солнечныхъ лучей, втеченiи столь продолжительнаго времени, на Лунѣ долженъ обусловливаться палящiй зной, превышающiй жаръ самыхъ знойныхъ экваторiальныхъ дней на Землѣ. Подобное мнѣнiе высказано Джономъ Гершелемъ въ его „Outlines of Astronomy“, гдѣ онъ говоритъ, что по всѣмъ вѣроятiямъ на Лунѣ господствуетъ температура, превосходящая температуру кипящей воды. Но отсутствiе атмосферической оболочки вокругъ спутника нашего, какъ кажется, препятствуетъ такому накопленiю жара. Лишенная воздуха, Луна не можетъ ни образовать, ни удержать на своей поверхности доставляемый ей солнцемъ теплородъ, свободно выдѣляющiйся путемъ безпрерывнаго лучеиспусканiя. Соображенiе это перетянуло вѣсы на сторону холода и теперь вообще полагаютъ, что Луна — холоднѣйшая изъ красавицъ небесныхъ пространствъ и что ея ледяная температура способна понизить термометръ до 40° ниже нуля. Увѣряли даже, что наша студеная Фебея испускаетъ холодный жаръ: парадоксомъ этимъ злоупотребилъ самъ Араго. Опыты Тширнгаузена, де-ля-Гира и Бугэ (Bouguer) клонились къ отрицанiю теплоты Луны, но съ того времени итальянецъ Меллони доказалъ несомнѣное дѣйствiе теплоты этой, направивъ ее, при помощи громаднаго стекла, на чрезвычайно чувствительный термо-электрическiй приборъ и констатировавъ такимъ образомъ теплотворныя свойства лунныхъ лучей. По изслѣдованiямъ Пьяцци, это нѣчто въ родѣ теплоты горящей свѣчи, теплоты, полученной въ разстоянiи восьми метровъ отъ свѣтящагося предмета.

Можемъ быть однакожъ уверены, что Селениты, не взирая на свой двухмѣсячный календарь, пользуются соотвѣтствующею ихъ организацiи теплотою и, не утверждая вмѣстѣ съ Гюйгенсомъ, будто они поставлены въ условiя китобоевъ на берегахъ Исландiи, будемъ вполнѣ убѣждены, что живется Селенитамъ очень привольно въ широтахъ, подъ которыми они родились.

Нельзя однакожъ не сознаться, что намъ, привыкшимъ къ великолѣпию нашего дивнаго небосклона, небо Селенитовъ кажется очень печальнымъ. Нѣтъ тамъ разноцвѣтныхъ облаковъ на вечернемъ небосклонѣ; нѣтъ сумеречнаго свѣта при захожденiи царственнаго свѣтила; нѣтъ тѣней и полусвѣта; нѣтъ облаковъ на небѣ и даже самаго неба нѣтъ! Нѣжная или оттѣненная дивными формами синева, раскинувшаяся надъ полями нашими, замѣняется на Лунѣ безотрадною и печальною безпредѣльностiю, пустотою недосягаемой глубины и мрачными покровами, гдѣ взоры теряются въ лонѣ вѣчнаго однообразiя.

Но — о непостижимые дары природы! — это небо безъ воздуха и безъ покрововъ — самое богатое изъ звѣздныхъ небесъ. Изъ числа всѣхъ планетъ Луна самое удобное мѣсто для наблюденiя надъ свѣтилами небесными. Солнце не враждебно тамъ звѣздамъ и не царитъ оно, какъ у насъ, въ эгоистическомъ величiи своемъ; это властелинъ благодушный, который, за невозможностiю поступать иначе, позволяетъ сосѣдямъ своимъ, другимъ царямъ пространства, господствовать въ предѣлахъ того-же неба и не помрачаетъ второстепенныхъ владыкъ. День и ночь по мрачному небу носятся тамъ свѣтлыя звѣзды, менѣе блестящiя, чѣмъ у насъ, но за то спокойныя и въ большемъ количествѣ.

Обитатели Луны видятъ на своемъ небѣ громадное свѣтило, вѣчно неподвижное и стоящее на одной высотѣ. Для нихъ шаръ этотъ въ двѣнадцать разъ больше Солнца и отличается отъ послѣдняго тѣмъ, что изъ числа всѣхъ свѣтилъ онъ только одинъ вiситъ надъ головами Селенитовъ всегда въ одномъ и томъ-же мѣстѣ. Онъ представляетъ имъ фазы, подобныя представляемымъ намъ Луною и проходитъ чрезъ всѣ градацiи отъ Новой до Полной Земли. Свѣтило, о которомъ мы только что упомянули, это обитаемая нами Земля.

Селениты, принадлежащiе къ центральному населенiю и живущiе у средиземнаго бассейна луннаго диска, видятъ нашу Землю въ зенитѣ, вѣчно носящеюся среди звѣзднаго неба. Для однихъ она представляется на высотѣ 70°, для другихъ — 45°, что зависитъ отъ болѣе или менѣе центральнаго ихъ положенiя на видимомъ полушарiи. Для живущихъ у окраинъ этого полушарiя, Земля кажется лежащею на горахъ; нѣсколько дальше видна только половина земной поверхности, а еще дальше, въ противоположномъ полушарiи, Земля навсегда уже исчезаетъ изъ вида.

Земля представляетъ Лунѣ зрѣлище болѣе прекрасное и полезное*), чѣмъ послѣдняя намъ и если Селениты истолковываютъ законъ причинности съ пристрастiемъ, равнымъ нашему, то съ бóльшею еще степенью мнимаго права они могутъ считать вселенную, слѣдовательно и Землю, созданными спецiально для нихъ, Селенитовъ.

Земля есть громадная сфера, дающая Селенитамъ въ тринадцать разъ больше свѣта, чѣмъ сама она получаетъ его отъ полной Луны. Во время двадцати-четырехъ-часоваго обращенiя вокругъ оси своей, земной шаръ представляетъ Селенитамъ всѣ части своей поверхности, будучи и въ этомъ отношенiи великодушнѣе вѣчно на половину спрятанной Луны. Вслѣдствiе движенiя этого, Селениты находятся, относительно наблюденiй надъ земнымъ дискомъ, въ положенiи превосходномъ и даже предпочтительномъ пребыванiю на четырехъ первыхъ лунахъ Сатурна, съ которыхъ нельзя обнять взоромъ всей поверхности планеты. Такимъ образомъ, наблюдать Землю для Селенитовъ гораздо удобнее, чемъ обитателямъ Земли наблюдать какое-бы то ни было другое изъ свѣтилъ небесныхъ.

Видимая съ Луны, Земля представляется вообще зеленоватою, какъ вследствiе громаднаго количества покрывающихъ ея поверхность водъ, такъ и по причинѣ лѣсовъ Новаго Свѣта, ея полей и цвѣта ея атмосферы. По временамъ, большiя сѣрыя или желтыя пятна испещряютъ ея поверхность. Прежде всего, на восточной сторонѣ земнаго диска выдѣляется рельефъ высокихъ Кордильеровъ, представляющихся въ видѣ длинной, бѣловатой, иззубренной черты; въ такомъ видѣ представляется намъ съ Земли, на западъ отъ „Океана Бурь“, горный кряжъ лунныхъ Карпатовъ. Противъ этихъ горныхъ вершинъ, въ теченьи нѣсколькихъ часовъ разстилается огромное темное пятно, болѣе даже темное, чѣмъ зеленое трехугольное пятно на югѣ: это Великiй Океанъ. Слѣдуютъ затѣмъ два серых пятна, сливающiхся по виду въ одно очень удлиненное: это два острова Новой Зеландiи. После этого показывается прекрасный Австралiйскiй материкъ, оттѣненный тысячами красокъ, съ островами Новой Гвинеи, Борнео, Явы и Филиппинскаго архипелага. Въ то-же время разстилается сѣрая Азiя съ ея бѣлыми полярными пустынями и затѣмъ Африка, пересѣченная млечнымъ путемъ своихъ песковъ. На сѣверъ отъ Сахары видно маленькое зеленое пятно, изрѣзанное по всѣмъ направленiямъ, со множествомъ развѣтвленiй: это Средиземное море, повыше котораго хорошiе глаза могутъ различить почти незамѣтную, крошечную Францiю. Сфера вращается, материки исчезаютъ, огромное пятно Атлантическаго океана снова вступаетъ въ свое перiодическое движенiе. а Селениты, спокойно смотрящiе во время безмолвныхъ ночей на зеленыя и сѣрыя пятна Земли, и не подозрѣваютъ войнъ, которые ведутъ между собою далекiе народы послѣдняго свѣтила.

Земля можетъ служить постоянными часами для обитателей Луны и это не малая польза, которую она приносить Селенитамъ. Вслѣдствiе неизмѣннаго движенiя Земли, постоянныя точки, служащiя для опредѣленiя различныхъ градусовъ долготы, составляютъ часы луннаго меридiана. Каждая страна земнаго шара, отличаясь особымъ видомъ, можетъ такимъ образомъ служить постоянною точкою. При естественномъ раздѣленiи Земли, имѣлось въ виду распредѣлить видимое полушарiе на двѣ равныя части и провести четыре главные градуса долготы, отдѣленные одинъ отъ другаго шестичасовымъ промежуткомъ времени. Каждое изъ дѣлетний этихъ, чрез двадцать четыре часа возвращается къ лунному меридiану, отъ котораго оно начало свое движение. Если Селениты догадались воспользоваться этими естественными астрономическими часами, то для опредѣленiя времени по сказаннымъ дѣленьямъ, они слѣдуютъ тѣмъ самымъ прiемамъ, къ которымъ прибѣгаемъ мы, говоря, что подъ пятнадцатымъ или тридцатымъ градусомъ восточной долготы теперь часомъ или двумя больше, чѣмъ подъ нашимъ градусомъ.

Фазы, представляемыя Землею Лунѣ, равнымъ образомъ могутъ служить Селенитамъ календаремъ. Очень вѣроятно, что составляя главнѣйшую основу луннаго календаря, фазы эти служатъ пополненiемъ фазъ, представляемыхъ намъ Луною: когда Луна бываетъ для насъ Полною Луною, тогда мы для Селенитовъ Новая Земля; когда они даютъ намъ Новую Луну, мы даемъ имъ Полную Землю. Въ мiрѣ не можетъ быть взаимности болѣе совершенной и постоянной.

Но фазы Земли существенно разнятся отъ лунныхъ тѣмъ, что сила первыхъ — мы не говоримъ: ихъ величина — два раза сряду не представляются въ одномъ и томъ-же видѣ. Феноменъ этотъ чисто-земнаго происхожденiя и свойства наши давно уже поняты Селенитами: можемъ быть въ этомъ уверены. У нихъ все спокойно, тождественно, постоянно: у насъ — во всемъ разнообразiе. Не говоря уже о перемѣнахъ въ степени блеска различныхъ частей земнаго шара, зеленые материки наши, голубыя моря, желтыя пустыни, сѣрыя ланды, атмосфера наша — все это беспрестанно измѣняется. Земля, покрытая сегодня облаками, посылаетъ Лунѣ бѣлый, ровный свѣтъ; завтра — ясно-прозрачная, она позволяетъ падать солнечнымъ лучамъ на поглощающую светъ зелень полей нашихъ, но чрезъ нѣсколько времени представляется уже изборожденною горами и разноцвѣтною мозаикою. Такимъ образомъ, светъ, получаемый Селенитами отъ Земли, светъ, который мы называемъ пепельнымъ и который можно распознать втеченiи первыхъ дней новолунiя, безпрестанно измѣняется въ своей силѣ.

Это непостоянство и безпрестанное измѣненiе вида Земли, вѣроятно внушили Селенитамъ мысль о необитаемости земнаго шара. И въ самомъ дѣлѣ, на чемъ могутъ они установить предположенiя, клонящiяся въ пользу обитаемости Земли? Почва, на которой они живутъ, надежна, прочна; но ничего подобнаго не замѣчается на Земле. Могутъ-ли разумныя существа жить въ этомъ постоянномъ атмосферическомъ слоѣ, окружающемъ земной шаръ? Упади туда селенитъ, и онъ непремѣнно утонетъ... Возможно-ли жить на этой зеленой пеленѣ охватывающей бóльшую половину Земли, или на облакахъ этихъ, то появляющихся, то исчезающихъ, по сто разъ въ день? Къ тому-жъ, Земля вращается съ такою быстротою, такъ разнообразна въ своемъ составѣ!.. Много-много если можно допустить, что обитатели ея — существа невесомыя, составляющiя нѣчто среднее — Богъ вѣсть только какимъ образомъ — между неподвижною и подвижною стихiями. Но возможно-ли допустить существование такихъ тварей?

Итакъ, если Селениты разсуждаютъ столь-же правильно, какъ и мы, то давно уже убѣдились они въ необитаемости Земли.

Такова, въ нѣсколькихъ чертахъ, родина Селенитовъ, обитающихъ на видимой стороне Луны. Посѣтимъ теперь невѣдомыя страны обитателей противуположнаго полушарiя.

II.

Во время долгихъ и безмолвныхъ ночей, безмолвныхъ въ полномъ значенья слова этого, такъ какъ ихъ вечная тишина не нарушается ни единымъ вѣяньемъ, Селениты, обитающiе на видимой сторонѣ луннаго диска, поднявъ глаза къ небу, могутъ издали созерцать Землю, дѣвственное свѣтило. Для нихъ Земля то-же самое, что для насъ Луна: свѣтило таинственное, источникъ поэзiи. Селениты, живущiе на освѣщенномъ полушарiи Луны, пользуются отъ Земли множествомъ благотворныхъ влiянiй и счастливѣе они земныхъ поэтовъ, которые, подобно статуѣ Барта у палэрояльскаго бассейна, по цѣлымъ ночамъ могутъ созерцать Луну, не добившись отъ нея ни малѣйшаго вдохновенiя. Но — увы! — не при такихъ условiяхъ живутъ несчастные обитатели противоположнаго полушарiя. Наша Земля не привлекаетъ ихъ взоровъ, не освѣщаетъ ихъ ночей, не опредѣляетъ ихъ календаря, не даетъ имъ разнообразныхъ картинъ, представляемыхъ ихъ антиподамъ вертящимся кругомъ Земли.

Въ то время какъ на одной сторонѣ Луны не бываетъ вполне темныхъ ночей, такъ какъ после солнечнаго заката Земля загорается среди мрака самымъ яркимъ свѣтомъ и меркнетъ только на разсвѣтѣ слѣдующаго дня; въ то время какъ на одной сторонѣ небо украшается этимъ несравненнымъ светиломъ Земли, предметомъ безконечныхъ наблюденiй — надъ противоположнымъ полушарiемъ Луны раскинуть пологъ темнаго, однообразнаго неба, покрывающаго мiръ мрачною ночью, равною пятнадцати нашимъ ночамъ.

Те изъ счастливыхъ смертныхъ, которые покидаютъ на нашей Землѣ небо Европы, отправляются подъ тропики и, пройдя за экваторъ, вступаютъ въ южное полушарiе, — тѣ изъ смертныхъ, говоримъ мы, не могутъ вообразить себѣ ничего великолѣпнѣе зрѣлища, которое представляется имъ на южномъ небе, когда наша полярная звѣзда начинаетъ склоняться къ сѣверу, а Южный Крестъ сверкнетъ среди небесъ... Столь-же, если не больше, счастливы Селениты, приходящiе изъ далекой родины своей въ обращенное къ намъ полушарiе, чтобы взглянуть на свѣтило Земли.

На первыхъ порахъ они не вѣрятъ глазамъ своимъ и спрашиваютъ у туземцевъ: не призракъ-ли этотъ небесный шаръ, не случайное-ли это явленiе? Затѣмъ, поднимаются они къ центру видимаго полушарiя, причемъ замѣчаютъ, что и Земля поднимается вмѣстѣ съ ними. По наступленiи ночи они съ изумленьемъ смотрятъ на это второе Солнце, помѣщенное на небѣ божественнымъ Провидѣньемъ для освѣщения ихъ путей. Тогда нѣтъ уже предѣловъ ихъ удивленiю и они возсылаютъ къ нашему мiру ѳимiамъ молитвъ, молитвъ, исполненныхъ лиризма и болѣе восторженныхъ, чѣмъ всѣ молитвы, съ которыми мы обращаемся къ Лунѣ, не исключая даже баллады Альфреда Мюссэ:

Lune, quel esprit sombre

Proméne au bout d'un fil

Dans l'ombre

Ta face et ton profil?

Если-бы Асмодей, хромой бѣсъ, служившiй Лесажу проводникомъ и чичероне во время странствованiй его по мiру, вспомнилъ о Селенитахъ, живущихъ на невидимой сторонѣ Луны, то онъ не преминулъ-бы привести донъ-Клеофаса-Леандро-Перецъ-Замбуло д'Алькала на Дорфельскiя горы, разграничивающiя оба полушарiя, гдѣ и объяснилъ-бы послѣднему значенiе молитвы взирающихъ на Землю Селенитовъ. Въ самомъ дѣлѣ, очень прискорбно, что упустилъ онъ изъ вида этотъ уголокъ панорамы.

По возвращенiи на родину, обитатели невидимаго полушарiя Луны избираютъ Землю предметомъ разсказовъ, разговоровъ, анекдотовъ и, быть можетъ, самыхъ неправдоподобныхъ толковъ, точь-въ-точь какъ случается это и съ нашими туристами. И чего только не толкуютъ тамъ о нашемъ мiрѣ! По всѣмъ вѣроятiямъ, Селениты только съ похвалою могутъ отзываться о земномъ шарѣ, но если-бы кто-либо изъ числа неблагонамѣренныхъ, подобно нашимъ мизантропамъ, сталъ непочтительно говорить о Землѣ, то будемъ великодушны: Parce eis, Domine!

Очень можетъ быть, что рѣзкое различiе, существующее между невидимой и видимой сторонъ Луны, различiе вполнѣ клонящееся въ пользу жителей видимаго полушарiя, составляетъ также причину существенныхъ нацiональныхъ особенностей Селенiтовъ. Быть можетъ, обитатели привиллегированнаго полушарiя — дворяне, а ихъ антиподы — простолюдины. По этимъ соображенiямъ, странствованiя по Землѣ представлялись-бы еще болѣе важными и, быть можетъ, были-бы даже запрещены простому народу. Впрочемъ, разсуждать объ этомъ мы не станемъ. Есть, однакожъ, одно болѣе серьезное соображенiе, клонящееся въ пользу допущенiя существенныхъ различiй между обитателями обоихъ полушарiй, а именно: каждая изъ сторонъ Луны можетъ различаться одна отъ другой своимъ физическимъ строениемъ.

Будучи вполнѣ уверены, что Луна никогда не повернется къ намъ и во вѣки вѣковъ не покажетъ того, что до сихъ поръ она такъ скромно таила отъ насъ, нѣкоторые изъ писателей съ пылкимъ воображенiемъ составили множество гипотезъ на счетъ ея таинственной стороны. Дѣло дошло до того, что стали утверждать, будто Луна вовсе не имѣетъ другаго полушарiя и — часъ отъ часу не легче — будто она пуста, какъ шапочка, обращенная къ намъ своею вогнутою стороною. Творцы измышленiй этихъ упустили изъ вида два важные, достойные вниманiя пункта: во-первыхъ, либрацiями своими Луна представляетъ намъ около 7° 53' съ востока и запада и 6° 47' съ сѣвера и юга, что составляетъ четырнадцать сотыхъ ея невидимаго полушарiя. Такимъ образомъ, въ сущности намъ неизвѣстны только сорокъ три сотыхъ всей лунной сферы. Во вторыхъ: упущено также изъ вида, что съ Земли мы усматриваемъ спутниковъ Юпитера, равнымъ-же образомъ обращенныхъ къ своей планете одною и тою-же стороною, но сферическихъ, подобно самому Юпитеру. Не подражая философамъ этимъ, мы выскажемъ, однакожъ, нѣсколько мыслей на счетъ физическаго строенiя Луны.

Гюйгенсъ полагалъ, что въ силу своего движенiя, нашъ спутникъ съ первыхъ-же минутъ своего существованiя не могъ быть однороденъ по составу, такъ какъ тяжелыя составныя части его были заброшены центробежною силою въ невидимое полушарiе. Слѣдовательно, послѣднее состоитъ изъ тѣлъ плотныхъ и твердыхъ, а видимое — изъ очень легкихъ.

Такова теорiя Гюйгенса, но мы высказываемся въ пользу противоположной теорiи. Дѣлаемъ мы это не вслѣдствiи духа противорѣчiя такъ какъ не будучи еще знакомы съ этимъ ученымъ астрономомъ мы высказывали уже мнѣнiя, совершенно противоположные только что изложеннымъ.

Итакъ, мы говоримъ, что вслѣдствiе притягательной силы Земли, тяжелыя тѣла могли занять мѣсто въ нижнемъ полушарiи Луны, вѣчно висящемъ надъ нашими головами, а тѣла легчайшие, газообразные и жидкiя, — въ другой ея сторонѣ, обращенной къ звѣздамъ.

Такимъ образомъ, Луна подобна тѣмъ пробочнымъ игрушкамъ, которыхъ основанiе наполнено свинцомъ, чтобы онѣ могли стоять и Луна какъ-бы стоитъ на Землѣ, въ разстоянiи 96,000 лье отъ послѣдней.

По этой гипотезѣ, на видимой сторонѣ Луны очень немного или даже вовсе нѣтъ воздухообразныхъ теченiй, такъ какъ тѣла жидкiя и газы находятся въ другомъ полушарiи, что и подтверждается неполными, производимыми надъ Луною наблюденiями.

Изъ этого следуетъ, что двѣ существенно различныя природы раздѣлили между собою обладанiе луннымъ мiромъ. Если на обращенной къ намъ сторонѣ нѣтъ атмосферы, слѣдовательно и водъ, такъ какъ послѣднiя не могутъ существовать безъ атмосферическаго давленiя, то сторона эта или обитаема организмами, существенно разнящимися земныхъ, или роковымъ образомъ она неудобна къ обитанiю и, слѣдовательно, необитаема. Если-же противоположная сторона орошается водами и покрыта какою-либо атмосферою, то организация ея обитателей можетъ представлять большую аналогiю съ организацiею обитателей Земли: они почерпаютъ условiя своего существованiя во вдыхаемомъ ими воздухѣ и въ твердыхъ или жидкихъ принимаемыхъ въ пищу, тѣлахъ, въ то время какъ сосѣди ихъ въ противоположном полушарiи дышатъ и питаются не одинаковымъ образомъ. Слѣдовательно, каждое полушарiе имѣетъ свою собственную физiологiю и физiологiи эти на столько различны по ихъ сущности, что изъ одного полушарiя нельзя безнаказанно переселиться въ другое. Физическiя условiя обоихъ полушарiй тоже должны разниться въ основахъ своихъ. Въ то время, какъ вѣчно мрачное небо обращеннаго къ намъ полушарiя до скончанiя вѣковъ будетъ хранить безмятежность свою и однообразное спокойствiе, метеорологическiя явления другаго полушарiя проявляются во всемъ разнообразiи; въ то время какъ въ первомъ полушарии, люди, глухiе и нѣмые вслѣдствии условий обитаемой ими среды, изъясняются только при помощи символическихъ знаковъ и ничѣмъ не нарушаютъ вѣчнаго безмолвiя его сурового величiя, — въ другомъ полушарiи звуковыя волны устанавливаютъ царство звуковъ, членораздѣльной речи и упоительной музыки; въ то время, какъ по одной стороне Луны неизвѣстны сумеречные явленiя, такъ великолѣпно обставляющiя восходъ и закатъ дневнаго свѣтила; въ то время, какъ нѣтъ тамъ переходовъ отъ свѣта къ мраку и ночь, по мѣрѣ уменьшенiя земной фазы, дѣлаясь все и мрачнѣе и мрачнѣе, мгновенно разсѣевается при первомъ лучѣ денницы, — другое полушарiе наслаждается всѣмъ великолѣпiемъ утренней зари и сумерковъ, всѣмъ богатствомъ явленiй, разливающимся къ концу дня въ высшихъ слояхъ атмосферы и на столько различнымъ отъ нашего, на сколько составъ лунной атмосферы различенъ по свойствамъ своимъ и отношенiямъ отъ состава атмосферы земной.

Быть можетъ, это атмосфера красная, зеленая или желтая; видоизмѣняя свѣтовыя, видимыя на Земле явленiя, она окрашиваетъ на Лунѣ облака зеленымъ или голубымъ цветомъ, позлащаетъ небо дня и усѣеваетъ голубыми звѣздами небо ночи, сообщаетъ деревьямъ изумрудный оттѣнокъ, покрываетъ ихъ сапфировыми цвѣтами; поля могутъ быть тамъ красныя, а въ сѣрыхъ берегахъ, быть можетъ, волнуется оранжевое море, съ пурпуровыми и золотистыми волнами. Въ такой мѣрѣ могутъ разниться между собою два полушарiя Луны, которая, несмотря на относительную незначительность объема своего, представляетъ два существенно различные мiра. Но, повторяемъ, это не больше, какъ предположенiя, которыми воображенiе можетъ тѣшить себя втеченiи нѣсколькихъ мгновенiй, но которыя не имѣютъ ничего общаго съ духомъ науки. Какъ скоро вступаемъ мы въ неизвѣстное полушарiе Луны, которое, по всѣмъ вѣроятiямъ, никогда и не будетъ намъ извѣстно, то волею-неволею приходится поубавить своей спѣси и на нѣсколько минутъ оставить важную мантiю для болѣе простаго костюма.

Многiя замѣчанiя, съ которыми обращались къ намъ по обитаемости мiровъ, заключали въ себѣ вопросъ: почему никогда не упоминаемъ мы о ростѣ обитателей планетныхъ мiровъ? Такъ какъ въ настоящихъ бесѣдахъ нашихъ, въ разрѣзъ нашимъ обычнымъ бесѣдамъ, мы позволяемъ себѣ то вправо, то влѣво уклоняться отъ очень узкаго пути (болѣе узкаго, чѣмъ вообще думаютъ) опытной науки, то, быть можетъ, мы могли-бы зайти и дальше и воспользоваться цвѣтами, которыхъ мы даже не касались. Но въ этомъ именно и заключается ошибка: мы не можемъ вполнѣ сойти съ дороги нашей и хоть одною ногою должны стоять на ней. Поэтому именно мы не слѣдуемъ ни примѣру древнихъ мудрецовъ, ни примѣру новѣйшихъ очень извѣстныхъ ученыхъ, которые полагали, что у нихъ имѣются достаточныя основанiя для опредѣленiя роста обитателей планетъ. Независимо отъ того, что достаточныхъ для этого основанiй у насъ не оказывалось, одинъ разительный примѣръ отклонилъ насъ отъ подобнаго намѣренiя въ то именно время, когда мы стали размышлять о предметѣ этомъ. Однажды мы получили объемистое сочиненiе по части умозрительной астрономiи, присланное намъ авторомъ и, по его мнѣнiю, необходимо долженствовавшее слѣдовать за книгою нашею „О множественности обитаемыхъ мiровъ“. Раскрывъ книгу, мы увидѣли слѣдующую фразу: „Обитатели Солнца выше насъ ростомъ въ 426,000 разъ“. Всякiй разъ, какъ только вспоминаемъ мы объ этомъ, авторъ сказанной книги — не называемъ его по имени, но онъ легко узнаетъ приведенную выше фразу, если только по какому-либо случаю она попадется ему на глаза — тотчасъ-же приходить намъ на умъ вмѣстѣ съ двумя другими, еще живущими писателями, по примѣру германца Вольфа до послѣдняго вершка опредѣлившими ростъ обитателей Юпитера, Сатурна и Селенитовъ. Это удерживаем насъ отъ поползновенiй къ подобнаго рода опредѣленiямъ. Съ полнѣйшимъ смиренiемъ сознаемся, что намъ положительно невозможно сказать что-либо о ростѣ обитателей планетъ и хотя очень это прискорбно, но мы считаем обязанностью возложить на себя долгъ подобнаго самоотреченiя. Впрочемъ, изъ настоящей книги выяснятся впослѣдствiи нѣкоторые пункты, стоящiе въ связи съ этимъ, въ настоящее время неразрѣшимымъ вопросомъ.

Возвращаясь къ Лунѣ, скажемъ, что астрономiя ея обитателей — дѣло очень запутанное и такъ какъ для уразумѣния истинной системы мiра, Селенитамъ необходима величайшая проницательность, то и позволительно думать, что они находятся подъ влiянiемъ обмана чувствъ. Они видятъ себя неподвижными въ средоточiи вселенной; Солнце обращается для нихъ въ 29 съ половиною дней, а звѣзды — въ 27 дней съ четвертью. Хотя темъ изъ Селенитовъ, которые видятъ Землю, свѣтило это представляется почти неподвижнымъ въ одной точкѣ пространства, но все-же они должны замѣтить, что Земля совершаетъ полный путь по небу втеченiи 29 дней; движенiе это приписуется ими или Землѣ, или небу. Но дойти до мысли, что обращаются они сами, что Земля составляетъ средоточiе ихъ движенiй, подобно тому какъ Солнце образуетъ центръ движенiя Земли и другихъ планетъ — дойти до мысли этой, какъ уже сказано, Селенитам, очень не легко. Нигдѣ видимыя движенiя не представляются столь сложными, какъ на спутникахъ.

Находясь въ менѣе благопрiятныхъ условiяхъ, чѣмъ Селениты обращенной къ Землѣ стороны Луны, для которыхъ переходъ отъ перiода ночи къ перiоду дня равняется переходу отъ сильнаго къ болѣе слабому свѣту и для которыхъ не существуетъ полной темноты, — для обитателей невидимаго полушарiя Луны полная ночь длится пятнадцать сутокъ. Изъ опытовъ Бугэ, Ламберта и изъ теорiи Роберта Смита слѣдуетъ, что среднее отношенiе свѣта солнечнаго къ свѣту лунному находится въ пропорцiи 300,000 къ 1, а среднее отношенiе между свѣтомъ Солнца и свѣтомъ Полной-Земли, относительно Селенитовъ, выразится отношенiемъ 23,000 къ 1. Изъ этого видно, что Земля для нихъ луна благосклонная. Но, быть можетъ, втеченiи полугода они освѣщаютъ свою неизведанную атмосферу искусственными солнцами; быть можетъ, сама природа позаботилась снабдить ихъ приличнымъ освѣщенiемъ, въ родѣ сѣверныхъ сiянiй, озаряющихъ блескомъ своимъ наши полярныя страны; быть можетъ, глаза ихъ приспособлены къ жизни дневной и ночной; быть можетъ, подобно суркамъ, они спятъ втеченiи мрачной полумѣсячной ночи. Все это только предположенiя; несомнѣнно однакожъ, что природа не преминула приличнымъ образомъ устроить обитателей Луны и если-бы кому-либо изъ Селенитовъ привелось провести у насъ свой зимний перiодъ, то очень-бы онъ изумился этому громадному земному шару, который столь обильно снабжаетъ насъ днями и ночами и, точно взрослый ребенокъ, всю жизнь заставляетъ насъ играть въ прятки.

Сколько предположенiй, сколько идей цѣлыми роями возникаютъ въ умѣ, когда подумаешь о природѣ Луны, столь различной отъ нашей природы и, вмѣстѣ съ тѣмъ, столь похожей на нашу — о продолжительности существованiя Селенитовъ, — объ условiяхъ ихъ жизни, — о перiодахъ ихъ бодрствованiя и сна (если только, подобно намъ, они проводятъ третью часть жизни во снѣ — объ ихъ языке в умственныхъ и нравственныхъ силахъ, — объ ихъ исторiи, идеяхъ, ихъ общественномъ строѣ! Что это за существа, чѣмъ занимаются они, думаютъ-ли они о насъ? Вопросы важные для насъ, обитателей Земли, повелительницы Селенитовъ, что бы тамъ они ни говорили! Но почему нѣтъ отвѣта на вопросы эти, почему должны мы остановиться на вопросительномъ знакѣ?

ГЛАВА II.
Астрономiя обитателей Меркурiя.

Въ центрѣ планетной системы, или, выражаясь точнѣе — в одномъ изъ фокусовъ планетнаго эллипсиса сверкаетъ царь свѣта — Солнце. Согласно съ мирнымъ демократическимъ, высказанномъ выше принципомъ, мы посѣтимъ Солнце подъ конецъ, а теперь будем продолжать наше путешествiе, начиная съ Меркурiя, меньшей и ближайшей къ центру планеты. Извѣстно, что относительно постепенности разстояний отъ Солнца, планеты находятся въ слѣдующемъ порядкѣ: Меркурiй, Венера, Земля, Марсъ, Юпитеръ, Сатурнъ, Уранъ и Нептунъ. Чтобы дать наглядное понятiе объ отношенiяхъ величинъ и разстоянiй между различными частями солнечной системы, представiмъ ея малый геометрическiй чертежъ — скромный миньятюръ блестящаго царства, которымъ управляетъ владыка, болѣе чѣмъ свѣтозарный.

Выберемъ мѣсто ровное, но достаточно пространное, напримѣръ большой красивый лугъ и помѣстимъ посрединѣ его шаръ, имѣющiй 65 сантиметровъ въ дiаметрѣ: шаръ этотъ будетъ Солнце.

Опишемъ вокругъ этого центра окружность, имеющую 40 метровъ въ дiаметрѣ и положимъ на окружность просяное зерно: это — Меркурiй.

На окружности въ 70 метровъ положимъ горошину: это — Венера.

Окружность въ 100 метровъ, по которой будетъ двигаться горошина покрупнее, изобразитъ орбиту Земли.

Продолжая чертить наши круги, опишемъ окружность въ 160 метровъ въ поперечникѣ и помѣстимъ на ней перечное зерно: это Марсъ.

На окружности въ 520 метровъ будетъ двигаться апельсин — Юпитеръ. Но между перечнымъ зерномъ и апельсиномъ пересѣкаются около сотни круговъ, по которымъ двигаются песчинки: это мiръ малыхъ планетъ.

Сатурнъ изобразится биллiарднымъ шаромъ, катящимся по окружности 1,000 метровъ въ дiаметрѣ.

Крупная вишневая ягода, на окружности въ 1,960 дiаметровъ , представитъ намъ Урана; Нептунъ изобразится грушею, въ окружности въ 3,000 метровъ. Если-бы захотѣли мы выразить, въ такомъ-же масштабѣ, разстоянiе отъ ближайшей звѣзды, то пришлось-бы поставить шаръ, по меньшей мѣрѣ полметра въ дiаметрѣ, въ разстоянiи 22,646,000 метровъ отъ центра или, другими словами — въ разстоянiи 5,660 лье.

Сферы этой искусственной системы, шириною въ 3 километра, двигались-бы слѣдующимъ образомъ: Меркурiй совершалъ-бы свой путь въ 1 минуту и 28 секундъ; Венера — въ 3 минуты и 45 секундъ; Земля — въ 6 минутъ, Марсъ — въ 11 минутъ и 27 секундъ; телескопическiя планеты — отъ 20 до 35 минутъ; Юпитеръ -— въ 1 часъ и 12 минутъ; Сатурнъ — въ 3 часа; Уранъ — въ 8 часовъ съ половиною;. Нептунъ — въ 16 часовъ и 40 минутъ.

Вотъ маленькая поверхностная картина, дающая нашимъ друзьямъ, не посвященнымъ въ таинства науки, довольно точное понятiе объ астрономическихъ отношенiяхъ планетной системы; да простятъ намъ ученые это отступленiе! Но если-бы они оказались не на столько великодушными, то самъ Кеплеръ, нашъ общiй учитель, достаточна оправдаетъ насъ своимъ примѣромъ. И въ самомъ дѣлѣ, развѣ этотъ великiй астрономъ не построилъ теоретически сферу, въ которой каждое небесное тѣло изображалось шаромъ, находящимся въ связи съ астрологическимъ значенiемъ каждаго изъ этихъ тѣлъ? Солнце изображалось у него шаромъ изъ виннаго спирта; Меркурiй — шаромъ изъ водки; Венера — шаромъ изъ меда; Марсъ — шаромъ полынной водки; Юпитеръ — шаромъ виннымъ; Сатурнъ -шаромъ пивнымъ.

Итакъ, заручившись разрѣшенiемъ автора Harmonice Mundi, с съ чистою совѣстью будемъ продолжать наше путешествiе.

Слѣдуя естественному порядку, прежде всего остановимся на планетѣ, которая встречается первою на пути отъ центра системы къ периферiи, т. е. на Меркурiѣ, свѣтилѣ ближайшемъ къ Солнцу и разсмотримъ, въ какихъ уранографическихъ условiяхъ стоитъ мiръ этотъ къ нашей Землѣ.

Разсматривая разстоянiе, въ которомъ планета эта находится отъ лучезарнаго свѣтила, мы находимъ, что Солнце, видимое для насъ подъ среднимъ дiаметромъ тридцати-двухъ минутъ (32', 3"), представляется обитателямъ Меркурiя подъ дiаметромъ 1° 20' 58" , т. е., поверхность свѣтила этого кажется имъ почти въ семь разъ большею, чемъ намъ. Получаемые имъ свѣтъ и теплота въ семь разъ сильнѣе получаемыхъ Землею, при равныхъ поверхностяхъ.

Многiе писатели, не обладающiе философскимъ взглядомъ на вещи, усматривали въ этой теплотѣ и свѣтѣ условiя, несовмѣстимыя съ отправленiями органической жизни и полагали, что при существованiи такого порядка, растительность на Меркурiи была-бы сожжена, плоды засохли-бы, животныя задохлись, люди ослепли, если только послѣднiе могутъ существовать въ такой температуре. Умозаключенiе это, покоющееся на ложномъ принципѣ, столь-же ложно въ своихъ послѣдствiяхъ. Люди, разсуждающiе такимъ образомъ, въ сущности прилагаютъ свои понятiя къ земнымъ тварямъ, перенесеннымъ на поверхность Меркурiя, гдѣ послѣднiя несомнѣнно встрѣтили-бы среду, совершенно отличную отъ той, въ которой они живутъ на Землѣ и, по всѣмъ вѣроятiямъ, безусловно для нихъ смертоносную. Но какъ вполнѣ очевидно, что природа, устанавливая систему жизни на Меркурiѣ, примѣнялась не къ земнымъ условiямъ, а къ положенiю Меркурiя и что везде и всегда живыя твари родятся только тамъ, где жизнь ихъ можетъ быть поддержана и обезпечена, то необходимо слѣдуетъ допустить, что обитатели Меркурiя, какова-бы ни была ихъ организацiя, созданы согласно съ условiями обитаемой ими планеты, что находятся они тамъ въ соотвѣтствующей имъ средѣ и что вѣроятно не могли-бы они существовать въ относительномъ мракѣ и холодѣ болѣе удаленныхъ планетъ.

Замѣтимъ, что если Меркурiй, при равныхъ поверхностяхъ, получаетъ въ семь разъ больше теплоты и свѣта, чѣмъ Земля, то изъ этого не слѣдуетъ еще, чтобы приведенныя числовыя данныя были точнымъ выраженiемъ его свѣта и въ особенности теплоты. Атмосфера Меркурiя должна оказывать сильное влiянiе на солнечные лучи и въ большихъ размѣрахъ производитъ то, что въ незначительныхъ земная атмосфера производитъ на Землѣ. Для опредѣленiя свойствъ свѣта и теплоты планеты, необходимо знать физическiй составъ ея атмосферы, степень поглощенiя послѣднею солнечныхъ лучей, ея прозрачность, плотность и проч., равно какъ и составъ почвы, внутреннюю теплоту планеты и много другихъ условiй, безъ которыхъ, въ этомъ отношенiи нельзя сказать ничего опредѣленнаго. Въ силу такихъ соображенiй можно предположить, что обитатели Меркурiя только въ два или три раза получаютъ больше теплоты и свѣта, чѣмъ мы, и затѣмъ, какъ уже сказано, не представляется ни малѣйшихъ препятствiй, которыя могли-бы противодѣйствовать проявленiю жизни на поверхности этого мiра.

Мы сказали, что дiаметръ Солнца, видимый съ Меркурiя, равняется 1° 20' 58". Это среднiй дiаметръ, величина котораго измѣняется отъ перигелiя до апогелiя, т. е., отъ дальнѣйшаго разстоянiя планеты отъ Солнца до ближайшаго, въ предѣлахъ 1° 37' 43" и 1° 4' 14". Астроному, находящемуся на Меркурiѣ, гораздо легче, чѣмъ намъ, опредѣлить, по постояннымъ измѣненiямъ видимаго дiаметра Солнца, относительныя величины радiусовъ-векторовъ, соотвѣтствующихъ каждодневнымъ наблюденiямъ, т. е. опредѣлить разстоянiе планеты отъ Солнца. Быть можетъ, ученые этого неизвѣстнаго мiра прежде насъ открыли (это очень не трудно), что ихъ планета движется по эллиптической орбитѣ, въ одномъ изъ фокусовъ которой находится Солнце и такимъ образомъ познали первыя основы истинной системы мiра.

Но здѣсь возникаетъ вопросъ, представляющiйся вообще всякiй разъ, какъ скоро дѣло коснется обитателей планетъ. Есть-ли астрономы на Меркурiѣ? Обитатели этого мiра на столько-ли умны, какъ и мы, (сказано это не изъ хвастовства; впрочемъ, есть-ли чѣмъ и хвастаться?); могутъ-ли они заниматься, подобно намъ, науками, искусствами и вообще всемъ, что относится къ области интеллигенции? Все это вопросы, на которые, по нашему мнѣнiю, необходимо отвѣчать утвердительно.

Вопросъ не въ томъ, созданъ-ли Меркурiй для обитанiя людей. Будемъ-ли придерживаться принципа конечныхъ причинъ, отвергнемъ-ли мысль божественнаго плана въ природѣ — во всякомъ случаѣ нельзя не допустить, съ равною степенью вѣроятiя, обитаемости Меркурiя и Земли, разсматриваемыхъ съ точки зрѣния внѣ-земной, независимо отъ того, чтó извѣстно намъ на счетъ нашей планеты. Вопросъ въ томъ, чтобы узнать, не препятствуютъ-ли физическiя условiя мiра Меркурiя развитiю умственныхъ способностей его обитателей. Но ученые, представлявшiе, въ физическомъ отношенiи, жителей Меркурiя слѣпыми, въ нравственномъ отношенiи считаютъ ихъ безумными или, по меньшей мѣрѣ, скудоумными, основываясь на томъ соображенiи, что палящiй зной ихъ родины уподобилъ жителей Меркурiя черной расѣ центральныхъ частей Африки. Другiе выражали предположенiе, что вслѣдствiи сосѣдства съ Солнцемъ, они должны обладать умомъ болѣе проницательнымъ и болѣе развитыми умственными способностями; что они опытнѣе насъ и смышленнѣе въ искусствахъ и промышленности, такъ какъ соседство съ Солнцемъ составляетъ для нихъ источникъ ума и силы. Много высказывалось по этому поводу самыхъ противорѣчивыхъ предположенiй для того только, чтобы ничего не высказать; доходили даже до поползновенiй опредѣлить предметъ обычныхъ занятiй обитателей Меркурiя, пытались измѣрить величину ихъ вѣкъ, сравнительно съ величиною и степенью раздражимости ихъ сѣтчатой перепонки. Чтобы усмотрѣть всю безполезность подобнаго рода изслѣдованiй, не стоитъ даже распространяться объ этомъ; всякiя опредѣленiя являются тутъ положительно невозможными, такъ какъ для установленiя подобныхъ теорiй у насъ нѣтъ никакихъ основъ.

Однакожъ, намъ извѣстенъ одинъ порядокъ вещей на Меркурiѣ: это перемѣны дней и ночей, временъ года и годовъ, перемѣны, сильно влiяющiя на условiя обитаемости планетъ. Сутки Меркурiя нѣсколько продолжительнѣе нашихъ и заключаютъ въ себѣ 24 часа, 5 минутъ и 28 секундъ, но годъ гораздо короче, а времена года гораздо скоротечнѣе и болѣе несходны между собою. Наклоненiе оси вращения къ орбитѣ повидимому, одинаково какъ для Меркурiя, такъ и для Венеры, т. е., оно равняется 75°. Наклоненiемъ этимъ обусловливается большое различiе временъ года, продолжительность которыхъ -— только 22 дня -— ставить обитателей Меркурiя въ очень неблагопрiятныя условiя, далеко не содѣйствуетъ ихъ долговѣчности и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не благопрiятствуетъ умственнымъ занятiямъ и усидчивому научному труду. Но, быть можетъ, организацiя обитателей Меркурiя съ лихвою восполняетъ недостатки эти, присущiе природѣ ихъ планеты. Какъ-бы то ни было, можемъ быть однакожъ увѣрены, что живутъ тамъ существа разумныя, занимающiяся изученiемъ природы, науками и, подобно намъ, совершающiя кругъ своего предназначенiя.

Втеченiи 88 дней Солнце проходитъ всѣ созвѣздiя ихъ зодiака. Равноденствiя ихъ и солнцестоянiя характеристичнѣе нашихъ. Ночной видъ звѣзднаго свода представляется имъ точно такимъ-же, какъ и намъ, относительно расположения свѣтилъ на небесной сферѣ.

Планеты не представляютъ обитателямъ Меркурiя той послѣдовательности движенiй, какую представляютъ онѣ намъ. Быть можетъ, имъ неизвѣстны далекiя планеты, начиная съ Сатурна и до предѣловъ солнечной системы, такъ какъ зрѣнiе обитателей Меркурiя, менѣе чувствительное, чѣмъ наше, по всѣмъ вѣроятiямъ не въ состоянiи воспринять столь слабый свѣтъ. Венера и Земля представляютъ имъ кое-какiе признаки своихъ фазъ, подобныхъ представляемымъ намъ Марсомъ; Венера сверкаетъ для нихъ лучезарнымъ свѣтомъ, в шесть разъ сильнѣйшимъ того, какимъ она горитъ для насъ въ теченiе своихъ лучшихъ перiодовъ. Не смотря однакожъ на это, мы не раздѣляемъ мнѣнiе Гюйгенса, который смотритъ на Венеру, какъ на свѣтило, „разсѣевающее мракъ ночи на Меркурiѣ, не пользующемся, подобно намъ, помощью Луны".

Вмѣстѣ съ этимъ знаменитымъ астрономомъ мы не станемъ добиваться, какие изъ математическихъ инструментовъ употребляются обитателями Меркурiя при ихъ астрономических занятияхъ; употребляютъ-ли они дерево, или картонъ, цинкъ или мѣдь, флинтъ-гласъ или богемское стекло для устройства телескоповъ; не будешь также разбирать вопросовъ, поставленныхъ нѣкоторыми теоретиками относитѣльно противоположнаго положенiя большаго пальца на рукахъ обитателей Меркурiя, растяжимости ихъ хороидной перепонки, цвѣта ихъ волосъ, мускульной силы ихъ рукъ и, подобно нѣкоторым Отцам Цѣркви, не будемъ заниматься изслѣдованiемъ послѣдствiй первородного грѣха на этой столь знойной планетѣ, смиренно полагая, что окончательно высказываться на счетъ такихъ матерiй — дѣло довольно трудное.

Какъ-бы то ни было, но если-бы астрономы Меркурiя, находящиеся въ центральныхъ областяхъ солнечной системы и планетныхъ движенiй и озаряемые лучезарнымъ сiянiемъ дневнаго свѣтила, осмѣлились выразить мысль, что и другiя планеты могутъ быть обитаемы, то по всѣмъ вѣроятiямъ они очень дурно были-бы приняты нѣкоторыми изъ своихъ земляковъ-философовъ, такъ какъ на Меркурiѣ нѣтъ недостатка въ превосходнѣйшихъ поводахъ для доказательства, какъ дважды два четыре, что обитаемая нами Земля отнюдь не можетъ быть обитаема по причинѣ ея суровыхъ холодовъ и вѣчной тьмы, покрывающей эту, столь удаленную отъ животворнаго светила планету.

ГЛАВА III.
Астрономiя обитателей Венеры.

Послѣ Меркурiя, безпрерывно омываемаго жгучими волнами солнечнаго свѣтила, мы встрѣчаемъ Венеру, вторую планету солнечной системы.

Астрономическiя условiя мiра этого представляютъ величайшее сходство съ астрономическими данными Земли. Его дiаметръ равняется 0,98 дiаметра Земли, если принять послѣдний за 1, масса — 0,89, а плотность — 0,92; законы паденiя тѣлъ на Венерѣ почти тождественны съ законами тяжести на поверхности нашей Земли. Въ то время, какъ тѣла въ первую секунду паденiя пробѣгаютъ ни Землѣ 4,90 метра, на Венерѣ онѣ проходятъ 4,45 метра.

Сказанное нами объ обитателяхъ Меркурiя относительно общаго вида, въ которомъ представляется имъ небесный сводъ, безъ всякаго ограниченiя можетъ быть применено къ жителямъ Венеры, такъ какъ созвѣздiя представляютъ послѣднимъ такiя же фигуры и взаимныя отношенiя, какiя представляют они первымъ. Впрочемъ, фигуры эти и взаимныя iхъ отношенiя совершенно тождественны, какъ мы видели это, съ усматриваемыми нами съ Земли, такъ что подобное сходство мы можемъ отнести ко всѣмъ планетамъ нашей системы.

Не трудно доказать, что куда-бы мы ни перенеслись въ предѣлахъ солнечной системы, видъ неба не измѣнится для насъ до тѣх поръ, пока мы не выйдемъ изъ области нашего Солнца. Дѣйствительно, хрустальныя небеса древнихъ навсегда уже разбиты и на созвѣдiя нельзя уже смотрѣть, какъ на неподвижныя и неизмѣнныя фигуры, въ видѣ золотыхъ точекъ начертанныя на несокрушимой тверди: но для насъ фигуры эти не утратили неподвижности своей и ныне мы чертимъ такой-же атласъ небесной сферы, какой чертили Гиппархъ 2,000, а Фламстидъ (Flamsteed) 100 лѣтъ тому назадъ. Въ самомъ дѣлѣ, что такое созвѣздiя? Чистѣйшiй эффектъ перспективы. Для того, чтобы перспектива измѣнилась, при относительной неподвижности наблюдаемыхъ предметовъ, необходимо также, чтобы положенiе наблюдателя перемѣстилось на величину, которую можно-бы сравнивать съ разстоянiемъ предметовъ этихъ, видимыхъ въ перспективѣ. Но если-бы мы перенеслись даже на послѣднюю извѣстную планету нашей системы, планету, удаленiе которой соотвѣтствуетъ только ¹/_10,000 долѣ разстоянiя отъ ближайшей звѣзды, то относительное положенiе звѣзды этой не измѣнится замѣтнымъ образомъ. Положенiе другихъ, менѣе близкихъ звѣздъ, измѣнится еще меньше и совокупность свѣтилъ, украшающихъ пространства небесныя, сохранить одинаковое расположенiе и одинаковый фигуры.

Чтобы общiй видъ неба измѣнился, намъ необходимо перенестись въ другую солнечную систему, да и то не останавливаясь на солнцахъ, сосѣднихъ нашему. Такъ на Сирiусѣ, напримѣръ, часть неба, противоположная этой планетѣ, относительно насъ представляетъ такой-же видъ, какой представляетъ она и намъ. Обитатели Сирiуса или близкихъ къ нему мiровъ, подобно намъ видятъ созвѣздiе Орла (впрочемъ, для нихъ оно не Орелъ) проектирующимся на Млечный путь, вмѣстѣ съ созвѣздиями Антиноя, Змѣеносца, Вѣтви, Цербера, Лисицы и проч. Только невдалекѣ отъ хвоста Орла, между ε и одною изъ головъ Цербера, они видятъ маленькую звѣзду третьей величины, выделяющуюся на Млечномъ пути: звезда эта — нашѣ Солнце. Что касается Земли, то чтобы потерять ее изъ вида, не надо забираться въ такую даль и во время дальнѣйшихъ путешествiй нашихъ мы увидимъ, что начиная съ Юпитера, Земля становится почти незаметною.

Впрочемъ, есть еще одинъ способъ для того, чтобы звѣздная перспектива представилась намъ въ измѣненномъ видѣ и способъ этотъ не сопряженъ ни съ перемѣщенiемъ, ни съ выходомъ изъ нашей планеты: стоить только подождать нѣсколько сотъ вѣковъ. Дѣйствительно, наше Солнце увлекаетъ насъ къ созвѣздiю Геркулеса съ вѣроятною скоростью двухъ лье въ секунду, причемъ звезды кажутся намъ какъ-бы отходящими назадъ; такъ точно деревья, стоящiя по сторонамъ дороги, по которой слѣдуетъ путникъ, представляются ему отодвигающимися назадъ по мѣрѣ того, какъ самъ онъ подвигается впередъ. Послѣдствiемъ подобнаго перемѣщенiя планеты нашей съ ея спутницами будетъ то, что громадный Геркулесъ увеличится безмѣрно и въ данный моментъ (если только дуга окружности, по которой, по всѣмъ вѣроятiямъ, движется Солнце, не слишкомъ преувеличена) коснется зенита и надира. Такимъ образомъ, звѣзды перемѣстятся въ силу имъ свойственнаго движенiя и съ теченьемъ вѣковъ относительное ихъ положенiе видоизменится. Но случится это, по всѣмъ вѣроятiямъ, въ то время, когда мы уже не будемъ измѣрять градусы широты и долготы свода небеснаго.

Однакожъ Венера заставила насъ сдѣлать преждевременное путешествiе по небеснымъ пространствамъ. Возвратимся къ планетамъ и взглянемъ, въ какомъ видѣ представляются различные мiры нашей системы обитателямъ Венеры.

Для нихъ Меркурiй удаленъ отъ Солнца только на 38°. Что касается Земли, то она кажется имъ гораздо лучезарнее, чѣмъ намъ Венера, такъ какъ первую они могутъ видеть очень близко, вполнѣ освѣщенную Солнцемъ; время-же, въ которое Венера находится въ ближайшемъ отъ насъ разстоянiи, совпадаетъ съ тѣмъ именно перiодомъ, когда ея фазы представляютъ самый узкiй серпъ. Для нихъ тоже очень не трудно производить наблюдения надъ нашимъ спутникомъ, а мы, между тѣмъ, не вполнѣ еще убѣждены въ несуществованьи спутника Венеры, такъ что со времени первыхъ наблюденiй Доминика Кассини (28 августа 1686 года), не представлялось возможности, не взирая на прекрасные труды Ламберта, окончательнымъ образомъ разрешить задачу эту. Марсъ, Юпитеръ и, вѣроятно, Сатурнъ представляются обитателямъ Венеры такими-же, какими представляются они намъ; что-же касается далекаго Урана и недосягаемаго Нептуна, то позволительно полагать, что они никогда не видели планетъ этихъ.

Съ точки зрѣнiя климатологiи, мiръ Венеры находится въ менѣе благопрiятныхъ условiяхъ, чѣмъ мы. Если справедливо, какъ утверждаетъ Гуфеландъ и большая часть физiологовъ, что для того, чтобы „жить долго, слѣдуетъ жить медленно", — то долговѣчiе встречается на Венерѣ еще рѣже, чѣмъ на Землѣ. Коснись вопроса этого Фонтенель, и авторитета благодушнаго столѣтняго старца былъ-бы здѣсь неопровержимъ; но собственное долговѣчiе интересовало его въ гораздо большей мѣрѣ (чтó и вполнѣ справедливо), чѣмъ долговѣчiе обитателей Венеры, хотя примѣромъ своимъ онъ и подтвердилъ несомнѣнность приведеннаго выше положенiя. Ось вращенiя, наклоненная къ плоскости орбиты подъ угломъ 75 градусовъ, сообщаетъ Венерѣ рѣзко отличающiяся между собою времена года, скоротечность и непостоянство которыхъ очень мало благопрiятствуетъ отправленiямъ органической жизни. Авторъ интересныхъ „Этюдовъ" изъ области положительныхъ наукъ слѣдующимъ образомъ опредѣляетъ влiянiе, производимое осью вращенiя на мiръ Венеры: „Планета, представляющая самыя интересныя климатическiя явленiя — это безспорно Венера, по величинѣ своей, массѣ и разстоянiю отъ Солнца почти подобная Землѣ. Она вращается въ очень наклонномъ положенiи. Если принять Землю за точку сравненiя, то летомъ Солнце будетъ стоять у насъ надъ Сiэною, въ Египтѣ, или надъ Кубою, въ Америкѣ. Но наклоненiе Венеры къ плоскости орбиты такъ велико, что лѣтомъ Солнце достигаетъ тамъ болѣе высокихъ широтъ, чѣмъ широты Бельгiи или даже Голландiи. Изъ этого слѣдуетъ, что оба полюса, поочередно подвергающiеся почти вертикальнымъ лучамъ не закатывающагося Солнца (и притомъ въ четырехмѣсячные промежутки, такъ какъ годъ планеты этой длится всего восемь мѣсяцевъ), препятствуютъ накопленiю льдовъ и снѣговъ. На планетѣ этой нѣтъ умѣреннаго пояса: знойный и холодный пояса соприкасаются другъ другу и господствуютъ поперемѣнно въ странахъ, соотвѣтствующихъ двумъ умѣреннымъ поясамъ Земли. Отсюда постоянныя атмосферическiя волненiя, вполнѣ согласныя, впрочемъ, съ нашими наблюденiями относительно трудности различать материки Венеры сквозь покровы ея атмосферы, безпрестанно возмущаемой быстрыми измѣненiями высоты Солнца, продолжительностью дней и перемѣщенiями воздуха и влагъ, чтó обуславливается лучами Солнца, въ два раза болѣе. знойными на Венерѣ, чѣмъ на нашей Землѣ".

Сутки на Венерѣ короче нашихъ на 35 минутъ и заключаютъ въ себѣ 23 часа 24 минуты и 7 секундъ. Замѣтимъ здѣсь, что этот важный перiодъ почти одинаковъ на первыхъ четырехъ планетахъ нашей системы, составляющихъ также и четыре меньшiя планеты солнечной группы, за исключенiемъ кольца астероидовъ. Такимъ образомъ, въ суткахъ Меркурiя заключается 24 часа 5 минутъ и 28 секундъ; въ суткахъ Земли — 23 часа, 56 минутъ и 4 секунды; въ суткахъ Марса — 24 часа 39 минутъ и 21 секунда. Сходство это тѣмъ болѣе знаменательно, что суточные перiоды на нашихъ небольшихъ планетахъ продолжительнѣе, чѣмъ въ громадныхъ мiрахъ Юпитера, Сатурна и, вѣроятно, Урана и Нептуна, суточное обращенье которыхъ совершается втеченiи десяти часовъ. Но это не единственныя родственныя узы, связующiя Землю съ сосѣдними ей планетами: мы уже видѣли, что Венера по величинѣ и почти по массѣ равна нашей Землѣ кромѣ того, ее окружаетъ атмосфера, по меньшей мѣрѣ равная по высотѣ нашей атмосферѣ, въ которой, при восходѣ и заходѣ Солнца, мы замѣчаемъ сумеречныя явленiя. Какъ на Землѣ, облака распространяют на Венерѣ тѣнь и прохладу и изливаютъ дожди на жаждущiя равнины; какъ на Землѣ, высокiя горныя цѣпи проходятъ по ея материкамъ, а въ исполинскихъ гор таятся истоки рѣкъ; какъ на Землѣ, наконецъ, многоразличныя силы дѣйствуютъ въ царствахъ органическомъ и неорганическомъ, вызываютъ жизнь въ разнообразныхъ формахъ и закрѣпляютъ ее согласно съ условiями, присущими внутреннему строю мiра этого.

Нередко взоръ наблюдателя устремляется на эту прекрасную вечернюю звѣзду и часто восторгается душа невыразимымъ обаяньемъ, присущимъ яснымъ лучамъ этого свѣтила. Нашъ современник, Брюстеръ (Brewster), начерталъ на фронтисписѣ книги своей о „Множественности мiровъ" молитву, которую мы воспроизводимъ въ мелодiи, менѣе характеристичной, чѣмъ ея нацiональный напѣвъ:

Blanche étoile du Soir, dont le regard d'amour

Daigne du haut des cieux descendre sur la Terre,

Pour moi dans tes palais as-tu quelque séjour,

Quand le doigt de la Mort fermera ma paupiére?

As-tu quelque demeure, où puissent vivre encor

Ceux que j'ai tant aimés?. . Serais tu leur patrie?

Alors guide mon âme en son dernier essor

Et permets que je vive une seconde vie.

Какъ ни трогательны порывы эти, но съ научной точки зрѣнiя — они не пользуются правомъ гражданства. Обитатели Земли любятъ Венеру, какъ планету сосѣднюю, предшествующую звездной колесницѣ ночей. Быть можетъ, по этой самой причинѣ Меркурiй есть излюбленное светило обитателей Венеры, а Земля — любимая звезда обитателей Марса. Воззрѣнiя эти основаны на соображенiяхъ, чуждыхъ индивидуальной натурѣ каждаго изъ мiровъ и не слѣдуетъ имъ приписывать большаго значенiя, чѣмъ они дѣйствительно имѣютъ его. Въ извиненiе этого небольшаго отступленiя, прибавимъ однакожъ, что для молитвы названiе планеты не имѣетъ значенiя и что душа обращается съ воззванiемъ не къ свѣтилу, но къ свѣтиламъ вообще.

ГЛАВА IV.
Астрономiя обитателей Марса.

Мы видѣли, каковы астрономическiя условiя двухъ планетъ, находящихся ниже Земли, по направленiю къ Солнцу и въ какомъ видѣ представляется вселенная обитателямъ мiровъ этихъ. Разсмотримъ теперь, въ чемъ состоятъ отличительныя свойства Марса — первой планеты, которую встрiчаемъ мы покинувъ Землю и направляясь, по прежнему, отъ центра системы къ ея периферiи.

Мiръ Марса, въ главнѣйшихъ чертахъ своихъ, подобенъ нашему мiру, какъ относительно планетныхъ свойствъ своихъ, такъ и въ отношенiи внѣшняго вида. Будь его дiаметръ въ два раза больше дiаметра Земли, что сообщило-бы Марсу объемъ въ два раза большiй противъ объема Земли и постороннему наблюдателю было-бы очень трудно различить свѣтила эти. Не безполезно было-бы знать воздухоплавателям, исполненнымъ въ наше время такого усердiя, въ какомъ затруднительномъ положенiи очутились бы они, если-бы, удалившись отъ Земли не больше какъ на какой-нибудь десятокъ мильоновъ лье и направляясь къ Марсу въ моментъ его соединенiя, они захотѣли-бы распознать свою родину. Но какъ вопросъ этотъ вполнѣ чуждъ нашему предмету, то и говорить объ немъ мы не станемъ. — И такъ, мы сказали, что изъ числа всѣхъ свѣтилъ, составляющихъ нашу солнечную группу, Марсъ представляетъ наибольшую степень аналогiи съ Землею во всемъ, касающемся бiологическихъ условiй мiровъ этихъ.

Когда, вслѣдствiе своего годичнаго обращенiя, Марсъ находится на той-же сторонѣ Солнца, на которой находится и Земля, тогда онъ можетъ приблизиться къ намъ только на четырнадцать мильоновъ лье. Наблюдая Марсъ около полуночи въ хороший телескопъ и къ тому-же въ столь незначительномъ отдаленiи, мы замѣчаемъ на поверхности этой планеты географическiя очертанiя, представляющая разительное сходство съ видомъ Земли. У полюсовъ Марса мы различаемъ ослепительные снѣга; по мѣрѣ приближенiя къ экватору ясно обозначаются материки и моря, если только небо планеты не заволакивается облаками. Первые представляются красными, подобно охрянистымъ пескамъ нашихъ пустынь, чтó сообщаетъ Марсу красный, характеризующiй его цвѣтъ. Нѣкоторые теоретики и въ особенности Ламбертъ, красный оттѣнокъ этотъ приписываютъ растительности; по ихъ словамъ, растенiя на Марсе не зелены, какъ на Землѣ, но красны. Заключенiе это быть можетъ и правильно, такъ какъ не подлежитъ сомнѣнiю, что органическая химiя Марса различна отъ химiи земной. Чтобы убѣдиться въ фактѣ этомъ, необходимо однакожъ констатировать, не измѣняется-ли на Марсѣ сила краснаго оттѣнка зимою, въ предѣлахъ эпохъ опаданiя и выростанiя листьевъ, если только листья опадаютъ тамъ. Дѣйствительно, какъ на Марсѣ, такъ и на Землѣ, времена года почти одинаковы, чтó доказывается и наклоненiемъ его орбиты къ плоскости вращенiя.

Величина наклоненiя орбиты опредѣлилась наблюденiемъ вращательнаго движенiя Марса; впрочемъ, это не одинъ только теоретическiй выводъ, такъ какъ изъ дальнейшихъ наблюденiй и послѣдоватѣльныхъ измѣнений этой планеты выяснилось, что ходъ вещей на поверхности Марса совершается именно такимъ образомъ, какимъ онъ долженъ совершаться при подобномъ астрономическомъ положенiи планеты.

Наклоненiе это, составляющее нынѣ для Земли 23°27', равняется на Марсѣ 28°42'. Разница не значительна и только служитъ къ нѣкоторому уменьшенiю на планетѣ двухъ умѣренныхъ поясовъ и къ увеличенiю на счетъ послѣднихъ двухъ полярныхъ поясовъ. Но какъ наклоненiемъ орбитъ обусловливается вообще, въ каждомъ изъ мiровъ, различiе временъ года, климатовъ и сутокъ, согласно съ широтами, то поэтому мы видимъ, что Марсъ, съ этой важной точки зрѣнiя, находится почти въ одинаковомъ съ Землею положенiи.

Нашъ мiръ представляетъ два полушарiя, на которыя Солнце поочередно изливаетъ свои блага. Отъ весенняго равноденствiя до равноденствiя осенняго, наше сѣверное полушарiе находится въ привиллегированномъ положенiи, а втеченiи другой части года — полушарiе южное. Но эти послѣдовательныя измѣненiя, находящiяся въ столь тѣсной связи со всѣми явленiями земной жизни, усматриваются обитателями другихъ мiровъ только въ одномъ, наименѣе ощутимомъ для насъ явленiи — въ таянiи полярныхъ снѣговъ или въ накопленiи ихъ въ холодныхъ странахъ, подъ послѣдними градусами широты.

То-же самое бываетъ и на Марсѣ. Если, не взирая на близость отъ насъ планеты этой, орбита которой удалена отъ Земли не болѣе какъ на двадцать мильоновъ лье, мы не можемъ констатировать измѣненiй въ ея растительности, обусловливаемыхъ перемѣною временъ года, то по меньшей мѣрѣ можемъ прослѣдить правильный ходъ общаго явления увеличенiя или уменьшенiя снѣжныхъ полянъ, сверкающихъ у полюсовъ Марса. Весною и лѣтомъ, снѣга въ сѣверномъ полушарiи Марса начинаютъ таять до 60 градуса сѣверной широты, подобно тому, какъ таютъ они у насъ до 70°, а зимою и осенью они возвращаются, какъ и у насъ, въ страны, покинутая ими въ теплое время года.

Въ южномъ полушарiи совершается подобное-же явленiе втеченiи противоположныхъ временъ года. Не лишнимъ будетъ присовокупить, что слово снѣгъ, очень понятное, когда дѣло идетъ о нашемъ мiрѣ, не должно быть понимаемо въ значенiи замерзшей воды, одинаковаго химическаго состава съ нашею водою, но въ значенiи вещества, котораго физическiя свойства, повидимому, сходны съ свойствами нашего снѣга.

Солнечный годъ этой планеты заключаетъ въ себѣ 687 дней земныхъ. Выраженный въ дняхъ планеты Марса, онъ состоитъ из 668⅔. Вслѣдствiе наклоненiя эклиптики, весна и лѣто сѣвернаго полушарiя заключаютъ въ себѣ круглымъ числомъ 372 дня, а осень и зима-только 296 дней. Въ южномъ полушарiи лѣтнее время года заключаетъ въ себѣ 269, а зимнее — 372 дня. Такая неравномѣрность временъ года не препятствуетъ однакожъ обоимъ полушарiямъ пользоваться одинаковою среднею температурою.

Плотность Марса почти одинакова съ плотностью Земли и равняется 0,95, если принять плотность нашей планеты за 1. Выраженная въ удѣльномъ вѣсѣ, она равна 5,20, въ то время, какъ у насъ она составляетъ 5,48; это плотность перекиси железа. Сила тяжести на поверхности Марса составляете только ⁴⁴/₁₀₀ силы тяжести на Землѣ. Марсъ совершаетъ свое годичное кругообращенiе втеченiи одного года, десяти мѣсяцевъ и одиннадцати дней, а суточное — въ 24 часа, 39 минутъ и 21 секунду.

Марсъ не имѣетъ спутника, что очень смущаетъ иныхъ приверженцевъ закона конечныхъ причинъ, воображающихъ, будто у дивной Силы, зародившей мiры въ пространствахъ эфирныхъ, такiя-же идеи и понятiя, какъ и у насъ, несчастныхъ человѣчковъ, по выраженiю покойнаго Жобара. Въ то время какъ земной шаръ сопровождается однимъ вѣрнымъ слугою своимъ, болѣе удаленный Юпитеръ — четырьмя, а Сатурнъ — восемью, злосчастный Марсъ печально покинутъ въ одиночествѣ, такъ что таинственный законъ конечныхъ причiнъ, уразумѣнiе котораго доставило-бы намъ столько отрады и самоуслажденiя, остается столь-же неразгаданнымъ со времени астрономическихъ открытiй, какъ и въ эпоху извѣстнаго выраженiя Альфонса X*). Не станемъ, однакожъ, возбуждать здѣсь запутанныхъ пренiй, въ которыхъ, незамѣтно для многихъ изъ насъ, кроются высочайшiе и непостижимые теологическiе вопросы и надѣюсь, читатели найдутъ разумнымъ, если мы не затронемъ предмета этого въ настоящемъ, не-дидактическомъ сочиненiи.

*) Известно, что Альфонсъ X, король Кастильскiй, отличный астрономъ и авторъ Альфонсовыхъ таблицъ, созвавъ ученыхъ для разрѣшенiя нѣкоторыхъ спорныхъ вопросовъ Птолемеевой системы, увлекся однимъ неосторожнымъ выраженiемъ, которое, будучи превратно истолковано, сделалось одною изъ причинъ, вслѣдствiе которыхъ Альфонсъ лишился короны. При видѣ перепутанныхъ сферъ, входившихъ въ составъ древней системы неба, король вскричалъ, „что если-бы Богъ, создавая вселенную, посовѣтовался съ нимъ, королемъ, онъ далъ-бы ему благiе совѣты относительно болѣе простаго и болѣе разумнаго устройства мiра".

По правдѣ сказать, нѣкоторые изъ обитателей Земли не всегда благосклонно смотрѣли на обитателей Марса. Если верить Фонтенелю, то о нихъ и думать не слѣдуетъ, а по гадательнымъ умозрѣнiямъ знаменитаго философа Канта, они нисколько не умнѣе насъ, (Однакожъ)!.. Наконецъ, если повѣримъ теорiи Фурье, то Марсъ окажется мiромъ низшаго разряда. Туссенель въ своей прекрасной книгѣ „О душѣ животныхъ" говоритъ, что невозможно исчислить, какимъ множествомъ отвратительныхъ, ядовитыхъ, гадкихъ и гнусныхъ типовъ Земля обязана Марсу, въ числѣ которыхъ, — изящно добавляетъ авторъ, — нельзя не упомянуть о жабѣ, эмблемѣ попрошайки, выставляющей на показъ свои язвы и у которой за спиною виситъ цѣлый ворохъ грязныхъ и оборванныхъ дѣтенышей. Неужели такого рода милыя вещи приходились по вкусу извѣстному любезнику, богу войны? Разсуждать объ этомъ мы не беремся. О. Аѳанасiй Кирхеръ въ своемъ Itinerariun extaticum celeste , по обычаю астрологовъ своего времени, не очень благосклонно взиралъ на Марса и не допуская, въ силу религiозныхъ убѣжденiй, существовавiя людей въ мiрѣ этомъ, приписывалъ послѣднему одни лишь гибельныя влiянiя. Впрочем, онъ нисколько не удивляется этому и благодушно намекаетъ, что „Создавшiй пресмыкающихся, гадовъ, пауковъ, ядовитыя растенiя, снотворныя травы, мышьякъ и другiе яды, очень легко могъ помѣстить среди неба роковыя свѣтила, оказывающiе гибельное влiянiе на нечестивыхъ людей". Нисколько не удивляясь этому, онъ полагаетъ, что исполнители карательныхъ велѣнiй судьбы, существа безплотныя, управляютъ теченiемъ Марса. Путникъ, находящiйся близь планеты этой можетъ видѣть, какъ они носятся, вооруженные пламенными мечами и страшными прутьями, на огромныхъ, съ свирѣпыми глазами коняхъ, извергающихъ ноздрями пламя. Благодушный патеръ вполнѣ погруженъ въ свои фантазии! Поскорѣе уйдемъ отъ него и возвратимся къ нашему предмету.

Если объ обитателяхъ Марса можно сказать что-либо рацiональное и наиболѣе правдоподобное, то развѣ только то, что они должны представлять больше сходства съ нами, чѣмъ съ обитателями другихъ мiровъ нашей системы. Если органическiя свойства, и, быть можетъ, духовныя способности наши находятся въ гармонiи съ обитаемымъ нами мiромъ; если организация живыхъ существъ состоитъ во внутреннемъ соотношенiи съ природою, отъ которой зависятъ существа эти, то слѣдующее соображенiе представляется уже вполнѣ законнымъ: сходные между собою по астрономическому положенiю, занимаемому ими въ солнечной группѣ нашей, мiры эти подобны другъ другу, какъ относительно внутреннихъ условiй ихъ обитаемости, такъ и самыхъ обитателей.

Земля наша представляет наблюдателямъ, находящимся на окраинахъ Марса, ту-же послѣдовательность фазъ, какую представляетъ намъ Венера; вообще, послѣднее свѣтило является имъ въ томъ-же видѣ, какъ и намъ. Вслѣдствiе положенiя, занимаемаго Землею и Марсомъ на ихъ относительныхъ орбитахъ, намъ гораздо легче наблюдать, географическiя очертанiя планеты этой въ эпоху ея наибольшаго приближенiя, чѣмъ астрономамъ Марса наблюдать поверхность Земли, потому что именно въ это время Земля показываете самый узкiй серпъ свой и находясь въ нижнемъ соединенiи своемъ, представляетъ фазу, подобную фазѣ Луны, нѣсколько дней предъ новолунiемъ, или послѣ новолунiя. Для обитателей Марса Земля есть вечерняя и утренняя звѣзда, отстоящая отъ Солнца на 48°; Венера кажется имъ такою, какою мы видимъ Меркурiя, а что касается послѣдняго, то онъ постоянно скрытъ въ ослѣпительномъ блескѣ дневнаго свѣтила. Марсъ получаетъ отъ Солнца въ два раза меньше свѣта и теплоты, чѣмъ земной шаръ, однакожъ намъ известно, что отъ этого обитателямъ Марса не холодно. Кассини первый открылъ его атмосферу, затемъ Маральди занялся продолжительными изслѣдованiями прозрачности и физическихъ свойствъ этой атмосферы, изслѣдованiями, которыя завершились впослѣдствiи учеными изысканiями Беера и Медлера, имена которыхъ навсегда связаны съ именемъ Меркурiя.

Итакъ, астрономическое положенiе Марса на орбитѣ, по которой онъ движется, климатъ и явленiя, усматриваемыя въ его общей физикѣ, его удѣльный вѣсъ, суточное обращенiе и зависящiя отъ послѣдняго явленiя, наконецъ его атмосфера — все это составляетъ совокупность характеристическихъ признаковъ, общихъ какъ мiру Меркурiя, такъ и нашему и, какъ кажется, ставящихъ оба свѣтила эти на одну ступень необъятнаго амфитеатра планетной жизни.

ГЛАВА V.
Астрономiя обитателей Юпитера.

Наконецъ мы достигли до перваго изъ громадныхъ мiровъ, вращающихся въ далекихъ пространствахъ нашей системы, до главнѣйшаго изъ тѣлъ небесныхъ, входящихъ въ составъ нашей планетной группы, до того изъ нихъ, которое, какъ кажется, находится въ самомъ благопрiятномъ положенiи относительно общихъ условiй обитаемости. Это Юпитеръ, по справедливости возведенный древнею миѳологiею на первую ступень олимпiйской iерархiи; Юпитеръ, нѣкогда царь боговъ и людей, въ настоящее время лишенный номинального владычества своего, но все-же оставшiйся принцемъ при дворѣ Солнца и притомъ „богатѣйшимъ изъ дома Аполлонова", какъ назвалъ его астрологъ-геомантъ Катерины Медичи, наблюдавший очертанiя Юпитера съ высоты небольшой башни Хлѣбнаго Рынка (Halle au blé).

Дѣйствительно, Юпитеръ началъ пользоваться прекрасною, составленною ему репутацiею съ той минуты, какъ онъ такъ безцеремонно свергъ съ престола отца своего, Сатурна, вслѣдствiе чего послѣднiй много потерялъ въ уваженiи свѣта и одному Богу извѣстно, какихъ только пакостей не позволяли, да и теперь еще не позволяютъ себѣ разсказывать на счетъ Сатурна! Заключая по величинѣ Юпитера, сравнительно съ нашею маленькою Землею, мы находимъ, что планета это совершенно приличная и вполнѣ достойная милостей природы. Такъ какъ онъ больше Земли въ тысячу четыреста разъ, то даже люди, смотрящiе на нашъ мiръ, какъ на нѣчто чрезвычайно большое, не въ состоянiи отрицать громаднаго превосходства Юпитера. Затѣмъ, принимая во вниманiе перiоды, которыми измѣряется жизнь его обитателей, мы увидимъ, что годъ Юпитера почти въ двѣнадцать разъ продолжительнѣе нашего года и что втеченiи того времени, когда мы насчитываемъ столѣтiе, обитатели Юпитера насчитывают только восемь лѣтъ. Такимъ образомъ, если живутъ они столько юпитеровыхъ годовъ, сколько живемъ мы нашихъ земныхъ, то жизнь столѣтнихъ старцевъ Юпитера длится около 1.200 нашихъ лѣтъ. Это все равно, какъ если-бы мы сказали, напримѣръ, что кто-либо изъ стариковъ нашихъ видѣть Карла Великаго во время своего детства, или участвовалъ въ Крестовыхъ походахъ.

Однакожъ два эти элемента — величина планеты и перiодъ ея годичнаго кругообращенiя, сопоставленiе которыхъ съ аналогическими элементами нашей планеты было-бы очень полезно для уразумѣнiя особенностей, которыми свѣтила отличаются одни отъ другихъ, не составляютъ еще капитальной важности при примѣненiи ихъ къ бiологiи планетъ и особенно по отношенiю къ Юпитеру: если, съ одной стороны, ими опредѣляется бóльшая степень силы и медленности общихъ органическихъ отправлений, то съ другой — здѣсь является элементъ, безпрестанно нарушающiй эти отправленiя и вызывающiй частыя повторенiя жизненныхъ процессовъ. Мы говоримъ здѣсь о непродолжительности дней и ночей на Юпитерѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, суточное кругообращенiе Юпитера совершается менѣе чѣмъ въ десять часовъ, т. е. въ 9 часовъ, 55 минутъ и 45 секундъ, вслѣдствiе чего планета эта пользуется только пятью часами дѣйствительнаго дня. Въ теченiе перiода этого должны совершиться всѣ ежедневныя отправленiя жизни. Если заключать на основанiи того, чтó дѣлается у насъ на Землѣ, гдѣ органы утомляются и вмѣстѣ съ тѣмъ истощаютъ человека тѣмъ скорее, чѣмъ чаще вызываются они къ дѣятельности, то мы придемъ къ заключенiю, что жизнь на Юпитерѣ еще скоротечнее, чемъ у насъ; но разумно истолковывая указанiя природы, разсуждая на основанiи ея дѣйствительнаго могущества и согласно со способами, какими дѣйствуетъ она повсюду, мы просто должны допустить, что между многоразличными условiями обитаемости, свойственными планете этой, существуетъ извѣстнаго рода солидарность и что жизнь, какъ на Юпитерѣ, такъ и у насъ находится во внутренней связи съ мiромъ, въ, которомъ она возникаетъ.

По поводу скоротечности дней и ночей на Юпитерѣ, Литровъ, отецъ нынѣшняго ученаго директора вѣнской обсерваторiи, въ книгѣ своей: — Wunder des Himmels, задавался вопросом: какимъ образомъ лакомки Юпитера устраиваютъ свои гастрономическiе обѣды въ теченiе короткаго пятичасоваго промежутка времени? Онъ скорбѣлъ также на счетъ живущихъ на Юпитерѣ дамъ, по причинѣ столь короткихъ ночей на этой планетѣ и еще болѣе короткихъ баловъ, но взамѣнъ того очень радовался, что астрономы Юпитера въ полдень могутъ наблюдать простымъ глазомъ прекраснѣйшiя изъ звѣздъ, такъ какъ сила солнечнаго свѣта на Юпитерѣ въ двадцать семь разъ слабее силы солнечныхъ лучей на нашей Землѣ.

Здѣсь намъ можно выставитъ на видѣ мнимую трудность, которую съ нашей стороны мы представимъ на усмотрѣнiе г. Карлу Литрову. Если на Юпитерѣ сила свѣта въ 27 разъ слабее, чѣмъ у насъ, то глаза обитателей этой планеты должны быть устроены сообразно съ силою свѣта, такъ что въ ихъ полдень, напримѣръ, они пользуются такимъ-же свѣтомъ, какимъ пользуемся мы въ нашъ полдень. Въ противномъ случаѣ, не только обитатели Юпитера, но въ гораздо большей мѣрѣ обитатели Сатурна, Урана, Нептуна и проч., жили-бы еще въ болѣе слабомъ свѣтѣ и даже въ потемкахъ, въ которыхъ глаза наши не могли-бы распознавать предметовъ внѣшняго мiра, чего, повидимому, допустить нельзя. Если-же чувствительность глазъ, о которыхъ идетъ рѣчь, усиливается по мѣрѣ разстоянiя отъ Солнца, то свѣтъ послѣдняго имѣетъ для нихъ только относительную силу, или другими словами — въ полдень они не лучше нашего видятъ звѣзды.

Но вѣнскiй астрономъ отвѣчаетъ: „Или глаза у обитателей Юпитера такiе-же, какъ и у насъ, или чувствительность ихъ усиливается по мѣрѣ уменьшенiя для насъ свѣтозарности солнечныхъ лучей. Первое предположенiе, рѣшительно и съ полнымъ правомъ отвергаемое вами, должно выяснить, что они лучше насъ видятъ звѣзды, такъ какъ глаза ихъ не столько ослепляются светомъ Солнца, въ 27 разъ лучезарнѣе, чѣмъ для насъ".

Второе предположенiе не измѣняетъ сущности вопроса; вспомните, что чувствительность глазъ независима отъ относительной видимости предметовъ и если зренiе обитателей Юпитера живее воспринимаетъ свѣтъ Солнца, то въ равной-же мѣрѣ оно чувствительно и къ звѣздному свету. Но вы согласны съ нами, что звѣзды представляютъ для Юпитера такую-же абсолютную силу свѣта, какъ и для насъ, слѣдовательно, для обитателей Юпитера оне должны быть въ 27 разъ лучезарнѣе, чѣмъ для насъ".

Экваторъ Юпитера почти совпадаетъ съ плоскостью его орбиты, такъ какъ наклоненiе эклиптики не больше 3° 5'. На окраинахъ свѣтила этого царствуетъ вѣчное равнодѣнствiе; отъ начала до конца года дни равны между собою и притомъ — на всемъ Юпитере; климаты постоянны подъ всѣми широтами; перемѣны временъ года едва чувствительны; вѣчная весна царитъ въ мiре этомъ. Вотъ картина бiологическихъ данныхъ, сообщающихъ Юпитеру условiя обитаемости, высшiя тѣхъ, которыя свойственны нашему мiру.

Быть можетъ намъ возразятъ, что перемѣны временъ года, разнообразя нашу жизнь, составляютъ для насъ источникъ удовольствiй; что красота весны оценивается только чрезъ контрастъ ея съ печальною зимою; что безъ непостоянства временъ года — порою несколько непрiятнаго — нашъ мiръ покрылся-бы пеленою безотраднаго однообразiя; что различiе климатовъ составляетъ для насъ причину усиленной дѣятельности и что, наконецъ, если-бы пессимистамъ захотѣлось измѣнить существующiй на Землѣ порядокъ, то они очень затруднялись бы, какому видоизмѣненiю подвергнуть ее съ цѣлью ея усовершенствованiя. На это мы отвѣтимъ, что Юпитеръ, при безпрерывномъ обновленiи на немъ процессовъ жизни, можетъ являться въ бóльшемъ, чѣмъ Земля, разнообразiи, въ силу своихъ вѣчно юныхъ красотъ; что если тѣни на немъ не столь рѣзки, за то онѣ болѣе гармоничны и что, наконецъ, неисчерпаемое плодородiе природы, доказательства котораго мы встрѣчаемъ на каждомъ шагу, могло вызвать на Юпитерѣ неизвѣстные нашему крошечному мiру чудеса, тѣмъ болѣе разнообразныя, что климаты на свѣтилѣ этомъ, какъ кажется, измѣняются отъ экватора до полюсовъ, слѣдуя неизменнымъ законамъ.

Но и на это вѣроятно возразятъ и, притомъ, съ бóльшею степенью кажущейся справедливости, что основныя начала жизни находятся въ тѣсной связи съ перемѣнами временъ года и что безъ зимнихъ морозовъ, напримѣръ, хлѣбные злаки росли-бы въ стебель и не давали-бы обильныхъ колосьевъ, главнѣйшимъ образомъ составляющихъ пищу нашу; что то-же самое было-бы и въ отношенiи другихъ хлебныхъ растенiй; но гдѣ нѣтъ зимы, тамъ нѣтъ хлѣбныхъ растенiй, нѣтъ хлѣба и, быть можетъ, нѣтъ даже людей. Не смѣйтесь, читатель: это было сказано или, покрайней мѣрѣ, было напечатано*). Предполагать, будто въ другихъ мiрахъ природа подчиняется частнымъ, нашему мiру присущимъ законамъ и что тамъ, гдѣ не существуетъ началъ жизни, свойственныхъ Землѣ, не существуетъ вмѣстѣ съ тѣмъ никакихъ проявлений жизни — это значило-бы не понимать тѣхъ громадныхъ силъ, при помощи которыхъ по всюду проявляется дѣятельность природы.

*) Къ свѣденiю г. Бабинэ: „Мы должны быть благодарны Провидѣнiю за прекрасное устройство Земли. Юпитеръ, не имѣющiй полярныхъ льдовъ, не производитъ хлѣбныхъ растенiй, слѣдовательно не можетъ питать людей", Entretiens populaires de l'Association polytechnique. 1863.

Изъ небесной механики намъ извѣстно, что наклоненiе эклиптики колеблется вокругъ средняго положенiя и что никогда оно не достигало и никогда не достигнетъ нуля; съ другой стороны, изъ физiологiи известно, что земная жизнь заключена въ извѣстныхъ предѣлахъ, внѣ которыхъ проявляться она не можетъ. Но утверждать, что подобный-же строй жизни существуетъ въ мiрахъ, существенно разнящихся отъ Земли нашей своими астрономическими условiями, это значило-бы упорствовать въ самомъ тщетномъ заблужденiи. Это все равно какъ утверждать, будто Земля есть общемiровой типъ, что только она одна обитаема и что въ пространствѣ могутъ существовать только подобные ей мiры. Измѣнимъ въ нашемъ частномъ примѣрѣ только наклоненiе эклиптики — и вмѣстѣ съ этимъ измѣнятся времена года, также какъ условiя жизни и самая жизнь. Но какъ изъ всѣхъ астрономическихъ положенiй, перпендикулярность оси вращенiя представляется, повидимому, самою выгодною, то изъ этого вывели заключенiе, будто планеты, находящiяся въ такомъ положенiи, занимаютъ, относительно условiй обитаемости, первейшѣе мѣсто сравнительно съ другими планетами и что чрезвычайно распорядительная природа приличнымъ образомъ позаботилась о питанiи и содержанiи своихъ милыхъ чадъ.

Для обитателей Юпитера Солнце представляется въ пять разъ меньшимъ, чѣмъ намъ; они видятъ его въ формѣ круглаго диска, имѣющаго въ дiаметрѣ 5' 45"; какъ уже сказано, свѣтъ Солнца на Юпитерѣ въ 27 разъ слабѣе, чѣмъ у насъ. Гюйгенсъ предложилъ слѣдующiй способъ для представленья себѣ силы солнечнаго свѣта на Юпитерѣ: „Надо взять" — говоритъ онъ — извѣстной длины трубку, закрыть ее съ одной стороны маленькою пластинкою, посрединѣ которой имѣется круглое отверстiе; ширина отверстiя должна относиться къ длинѣ трубки, какъ 1 къ 570. Повернувъ затѣмъ трубку къ Солнцу, на другомъ концѣ ея примемъ, на кусокъ бѣлой бумаги, вошедшiе въ отверстiе солнечные лучи, стараясь, чтобы въ трубку не проникалъ свѣтъ. Лучи эти представятъ въ образуемомъ ими кружкѣ видъ Солнца, свѣтъ котораго будетъ таковъ, какимъ имѣютъ его обитатели Юпитера во время ясной погоды. Принявъ бумагу и приставивъ глазъ къ тому-же мѣсту, мы увидимъ Солнце въ такомъ объемѣ и въ такомъ блескѣ, въ какихъ представляется оно обитателямъ Юпитера. Свѣтъ этотъ не такъ слабъ, какъ вообще полагаютъ; мнѣ помнится, напримѣръ, что при одномъ солнечномъ затмѣнiи, втеченiи котораго не оставалось и двадцатой части солнечнаго диска, не покрытой Луною, едва можно было замѣтить, чтобы Солнце сдѣлалось темнѣе противъ обыкновеннаго".

Видимое съ Юпитера, Солнце слѣдуетъ по звездной сферѣ отъ запада на востокъ и совершаетъ движенiе свое среди зодiакальныхъ созвѣздiй втеченiи 4,332 дней съ небольшимъ, или 11 лѣтъ, 10 мѣсяцевъ и 17 дней. Зодiакъ Юпитера имѣетъ въ ширину только 6° 10'.

Звѣзды направляются съ востока на западъ и совершаютъ полный оборотъ меньше чѣмъ за десять часовъ, такъ что промежутокъ между восхожденiемъ и захожденiемъ одной и той-же звѣзды никогда не превышаете пяти часовъ.

Небо Юпитера почти всегда мрачно, въ особенности у экватора; быстрыя атмосферическiя теченiя безпрестанно волнуются въ его обширныхъ экваторiальныхъ областяхъ и гряды облаковъ тянутся надъ тропиками. Кассини и другiе астрономы замѣтили, что на Юпитерѣ изъ облаковъ падалъ „быстро таявшiй" снѣгъ; у полюсовъ, сильно сжатыхъ вслѣдствiе вращательнаго движенiя планеты, находятся, повидимому, большiя скопленiя замерзшей воды, точно такъ, какъ у полюсовъ Земли.

Очень можетъ быть, что на Юпитерѣ неизвѣстны ни Меркурiй, ни Венера, такъ какъ обѣ послѣднiя планеты вѣчно находятся среди солнечнаго сiянiя и слишкомъ удалены для того, чтобы описывать на небѣ несколько замѣтную дугу. Наблюдателю, находящемуся на Юпитерѣ, Земля кажется крошечною, незамѣтною или едва замѣтною для невооруженнаго глаза звѣздою, появляющеюся за нѣсколько минутъ до утренней зари и скрывающеюся послѣ сумерковъ. Она удалена отъ Солнца только на двѣнадцать градусовъ. Но Марса видѣть легче, такъ какъ онъ отстоитъ отъ Солнца почти на семнадцать градусовъ. Такимъ образомъ, Марсъ и Земля — это единственныя изъ нижнихъ планетъ, извѣстныхъ астрономамъ Юпитера*). Сатурнъ — планета верхняя и движенiе его перемежается перiодами втеченiе которыхъ Сатурнъ бываетъ неподвиженъ. То-же самое можно сказать объ Уранѣ и Нептунѣ.

*) Для Юпитера, уголъ образуемый Землею и Солнцемъ, почти равенъ 12°, потому что для разстоянiй среднихъ, . Такимъ-же образом:

Наибольшее удаленiе.

Марса = 17° 2'

Венеры = 8° 0'

Меркурiя = 4° 16'

Четыре спутника Юпитера совершаютъ свои кругообращенiя, сравнительно съ кругообращенiями нашей Луны, въ очень непродолжительныя времена. Если примемъ за единицу радiусъ экватора Юпитера, то среднiя разстоянiя спутниковъ отъ центра планеты и перiоды ихъ звѣздныхъ кругообращенiй выразятся слѣдующим обрязомъ:

Разстоянiя въ радiусахъ Юпитера

Звѣздное кругообращение или мѣсячное.

Первый спутникъ .... 6,05 или 108,268 лье =1,77

Второй спутникъ.....9,62 „ 172,183 = 3,55

Третiй спутникъ.... 15,35 „ 274,742 = 7,15

Четвертый спутникъ.. 20,00 „ 483,200 =16,69*)

*) Болѣе тщательное изслѣдованiе движенiй этихъ привело насъ къ открытiю двухъ очень простыхъ законовъ:

Первый законъ. Средняя скорость движенiя перваго спутника, сложенная со среднею скоростiю движенiя третьяго, равна утроенной скорости движенiя втораго спутника.

Второй законъ. Средняя долгота перваго, безъ утроенной долготы втораго, сложенная съ удвоенного долготою третьяго спутника, всегда равна 180°.

Изъ послѣдняго закона слѣдуетъ, что первые три спутника Юпитера никогда не бываютъ невидимы одновременно.

Плоскость орбиты перваго спутника, какъ кажется, совпадаетъ съ плоскостiю орбиты Юпитера, такъ что обитатели послѣдняго могутъ каждый день наблюдать одну Луну, бóльшую нашей, находящуюся отъ нихъ въ разстоянiи 108,000 лье и подвергающуюся правильнымъ затмѣнiямъ чрезъ промежутки времени, равные 1 и ¾ нашего дня или тремъ днямъ Юпитера, по стилю земному. Быстрота движенiй этихъ составляетъ для мореплавателя точный способъ для опредѣленiя долготы мѣстъ, въ которыхъ онъ находится. Лунныя и солнечныя затмѣнiя съ каждымъ днемъ приводятъ насъ къ болѣе легкимъ способамъ усовершенствованiй въ дѣлѣ мореплаванiя. Впрочемъ, ничего нѣтъ болѣе обыкновеннаго для обитателей Юпитера, какъ затмѣнiя; заключая по видимому нами, можно положительно сказать, что не проходитъ недѣли, втеченiи которой не произошло-бы пяти или шести затмѣнiй въ той, или другой части этой планеты и если не имѣется тамъ Делоне и Ганзена, душою и тѣломъ преданныхъ Теорiи Лунъ то Вычислители временъ (Calculalateurs de la connaissance des temps) не слишкомъ довольны тѣмъ, что приходится имъ опредѣлять четыре лунныхъ измѣненiя. Съ этой точки зрѣнiя, ихъ участь не лучше нашей, тѣмъ болѣе, что на Юпитерѣ день длится всего пять часовъ*).

*)Такая продолжительность дня, замѣчаетъ нашъ коллега, Измаилъ-Эффенди-Мустафа (въ настоящее время Измаилъ-бэй), египетскiй астрономъ, — даетъ намъ возможность опредѣлить, относительно, сколько минутъ служащiе по администрацiи посвящаютъ на Юпитерѣ служебнымъ занятiямъ.

Замѣтимъ по поводу быстроты движенiя юпитеровыхъ лунъ, что ближайшая изъ нихъ совершаетъ свое кругообращенiе втеченiи сорока двухъ часовъ, или четырехъ дней Юпитера, переходя такимъ образомъ каждый день отъ одной четверти къ другой и отъ полнолунiя къ послѣдней четверти. Но ни эта Луна, ни слѣдующiя за нею никогда не бываютъ видимы въ ихъ полнолунiи, такъ какъ при каждомъ оборотѣ они покрываются тѣнью планеты, само собою разумѣется — въ эпоху полнолунiя. Переходы эти совершаются такъ быстро, что ихъ можно наблюдать невооруженнымъ глазомъ. Такъ какъ у Юпитера четыре спутника, то обитатели этой планеты насчитываютъ четыре различныхъ мѣсяца: первый заключаетъ въ себѣ четыре, второй — восемь, третiй — семнадцать, а четвертый — сорокъ два юпитеровыхъ дня. Надо полагать, что очень нелегко разбирать древнюю хронологiю народовъ Юпитера и если дѣло усложняется еще легендами, то лѣта первыхъ патрiарховъ Юпитера должны достигать сказочныхъ размѣровъ.

Въ то время какъ дiаметръ Юпитера равняется 35,731 лье, дiаметръ перваго изъ спутниковъ его заключаетъ въ себѣ 982. втораго — 882, третьяго — 1,440, а четвертаго -1,232 лье. Видимый съ первой Луны, дискъ Юпитера занимаетъ на небѣ пространство, въ тысячу разъ бóльшее занимаемаго нашею Луною на нашемъ небѣ. Свойства почвы не одинаковы на спутникахъ: третiй изъ нихъ отливаетъ желтымъ свѣтомъ, а три остальные — синеватымъ.

ГЛАВА VI.
Астрономiя обитателей Сатурна.

Ни въ одномъ изъ мiровъ системы нашей защитники принципа конечныхъ причинъ не пользуются большею свободою, какъ въ мiрѣ Сатурна. Если тамошнiе философы обладаютъ тщеславiемъ, равнымъ нашему, то по всѣмъ вѣроятiямъ они не могутъ возвыситься до идеи объ универсальности законовъ природы и въ этомъ отношенiи больше насъ похожи они на того аѲинскаго сумасброда, который полагалъ, что всѣ корабли, входившiе въ Пирей, построены собственно для него.

Мы не сомнѣваемся, что на Сатурнѣ есть существа разумныя, первоначально вовлеченныя въ заблужденiе свидѣтельствомъ чувствъ и полагавшiя поэтому, что они находятся въ центрѣ вселенной; но освободившись мало по малу отъ этихъ обманчивыхъ иллюзiй, они пришли къ убѣжденiю, что ихъ мiръ есть планета, обращающаяся вокругъ оси своей втеченiи 10 часовъ и 16 минутъ (по земному стилю) и совершающая полный оборотъ вокругъ Солнца въ 25,421 день (по стилю Сатурна). Надлежащимъ образомъ разсматривая предметъ тотъ и освѣщая наши умозаключения свѣтомъ, доставляемымъ намъ исторiею наукъ, мы ставимъ себѣ вопросъ: Кольца Сатурна, принесшiя послѣднему столько чести, не послужили-ли они скорѣе ко вреду, чѣмъ къ пользѣ космографическихъ познанiй обитателей этой планеты? Если у насъ хороша память, то сдается намъ, что 322 года тому назадъ Коперникъ съ трудомъ уничтожилъ воображаемые круги, которые порепуталъ Птоломей въ видахъ поддержанiя своей системы мiра; отъ этихъ эпицикловъ осталось теперь только воспоминанiе о былыхъ заблужденiяхъ. Если Копернику и его преемникамъ такъ трудно было уничтожить эти чисто-воображаемые круги, то неужели астрономы Сатурна безъ труда могли или могутъ изолировать дѣйствительные круги ихъ звѣзднаго неба и смотрѣть на Кольца, какъ только на приложенiе, составляющее достоянiе ихъ мiра и не имѣющее никакого отношенiя къ остальной вселенной? Безъ сомнѣнiя, найдутся тамъ, точно такъ какъ и у насъ, астрологи, наполняющiе эти Кольца всевозможными мiрами, безъ малѣйшаго труда объясняющiе небесныя движенiя и очень можетъ быть, что Альфонсы X Сатурна не имѣли-бы одинаковаго права съ земными Альфонсами X удивляться запутанности системы неба.

Необходимо знать, что обитатели Сатурна видятъ надъ собою блестящую полосу, болѣе или менѣе широкую, смотря по мѣстности, и пересѣкающую небо съ востока на западъ, по направленно суточнаго кругообращенiя планеты. Если-бы полоса эта была неподвижна, если-бы движенье звѣздъ казалось совершающимся внѣ ея, то астрономы вскорѣ убѣдились-бы, что такое движенье вполнѣ независимо отъ полосы этой; но какъ на бѣду, послѣдняя движется съ востока на западъ со скоростью, почти равною видимой скорости неба. Для обитателей экваторiальныхъ странъ, Солнце всегда представляется подъ этою полосою, наклоненнымъ то на сѣверъ, то на югъ, а огромную дугу Колецъ они видятъ только въ нижнихъ ея частяхъ и никоимъ образомъ не могутъ опредѣлить ея продольныхъ размеровъ. Для обитателей умѣренныхъ поясовъ, отъ экватора до 66-й параллели, по мере приближенiя къ полюсамъ, Кольца представляются склоняющимися къ горизонту. Наибольшую угловую величину Кольца получаютъ около 45 градуса, где они образуютъ дугу въ 3° 19' и затѣмъ опускаются и исчезаютъ подъ 66° 36', такъ, что жители полярныхъ странъ, до 23° 24', не подозрѣваютъ даже существованiя Колецъ.

Въ каждомъ данномъ мѣстѣ поверхности планеты, положенiе Колецъ постоянно соотвѣтствуетъ однимъ и тѣмъ-же точкамъ горизонта и одному и тому-же поясу звѣздъ. Среди тянущихся въ пространствѣ полосъ этихъ происходить дивная игра свѣта, смотря по тому, позлащаетъ-ли ихъ восходящее Солнце своими лучами, катится-ли оно надъ ними, обдаетъ-ли ихъ при закатѣ пурпуровыми волнами, носятся-ли вокругъ нихъ серебристые свѣтильники ночи. Очаровательный видъ! Но замѣчательнѣе всего то, что каждую ночь тѣнь Сатурна проходитъ вдоль кольцеобразныхъ и свѣтлыхъ полосъ, носящихся надъ горизонтомъ. Непосредственно послѣ солнечнаго заката, тѣнь эта покрываетъ восточную часть Колецъ, причемъ первою появляется ихъ западная часть. По мѣрѣ наступленiя ночи, западная сторона Колецъ уменьшается, а восточная начинаетъ бѣлѣть на востокѣ. Въ полночь, круглая или овальная тѣнь (смотря по временамъ), раздѣляетъ Кольца на двѣ равныя части. Западная часть скрывается, а восточная увеличивается до утренней зари. Картина*, приложенная въ началѣ настоящей книги, снята у 10° экватора, въ полночь, во время лѣтняго солнцестоянiя и тѣнь, о которой мы только-что упомянули, ясно обозначается среди системы Колецъ.

Картин в книге нет, вероятно, имеется ввиду французское издание. — Хл.

Когда вспомнишь, сколько трудовъ стоило намъ придумать круги движенiй небесныхъ, съ цѣлью объясненiя видимыхъ явленiй, — и невольно подумаешь, что обитатели Сатурна, найдя эти круги вполнѣ готовыми, долго должны были довольствоваться ими и не выдѣляли ихъ изъ общей системы мiроваго устройства. Мы не утверждаемъ однакожъ, что они вѣчно должны довольствоваться кругами этими, такъ какъ склонны мы думать, что если обитатели Сатурна не выше насъ, то, по меньшей мѣрѣ, равны намъ по умственнымъ способностями. Къ тому-жъ, они владѣютъ на правѣ собственности мiромъ довольно внушительныхъ размѣровъ: извѣстно, что отъ Сатурна до перваго изъ Колецъ 8,300 лье; что послѣднiя имѣютъ въ ширину 27,200 лье; что отправившись съ ихъ внѣшней окраины на поверхность перваго спутника, придется продѣлать 12,500 лье, а для достиженiя восьмой луны необходимо еще пройти 910,000 лье. Этотъ небольшой мiръ, имѣющiй въ окружности 5,800,000 лье, далеко превосходитъ нашу древнюю вселенную, измѣрявшуюся паденiемъ Гезiодовой наковальни и подобную по величинѣ размѣрамъ Iеговы, приводимымъ въ книгѣ Рафiэль*).

*) Сказавъ, что наковальня летѣла-бы съ неба до Земли втеченiи девяти дней и столъко-же съ поверхности Земли до преисподней, Гезiодъ полагалъ, что посредствомъ этого определится дiаметръ вселенной. (Замѣтимъ здѣсь, что пробѣгая въ секунду 70,000 лье, лучъ свѣта употребляетъ пятнадцать тысячъ лѣтъ для прохожденiя туманности, къ которой мы относимся — Млечнаго пути!) Ангелъ Рафiэль, въ книгѣ носящей его имя, даетъ Iеговѣ — олицетворенiю безконечно-великаго — слѣдующiе размѣры: ростомъ Онъ — 2,360,000 лье. Онъ возсѣдитъ на престолѣ въ 1,800,000 лье; отъ лѣвой зѣницы Его до правой — 30,000 лье. (Каждая изъ этихъ лье, говоритъ Рабби-Акива, заключаетъ въ себѣ 100,000 локтей, а каждый локоть — четыре съ половиною длины руки).

Восемь лунъ съ быстро измѣняющимися фазами представляютъ на небѣ Сатурна зрѣлище, подобное тому, какое представляют луны на небѣ Юпитера; но въ первомъ случаѣ зрѣлище болѣе блестяще и богато. Первая луна втеченiи пяти часовъ переходитъ отъ очень слабаго приращенiякъ полной четверти и движенiе фазъ этихъ должно быть столь-же явственно, какъ ходъ часовой стрѣлки по циферблату. Солнечныя и лунныя затмѣнiя въ системѣ Сатурна не столь часты, какъ въ системѣ Юпитера, вслѣдствiе наклоненiя экватора Сатурна къ орбитѣ Солнца (27°);изъ этого слѣдуетъ, что обитатели Сатурна, преимущественно предъ обитателями Юпитера, часто видятъ на своемъ небѣ нѣсколько полныхъ лунъ. У нихъ восемь родовъ мѣсяцевъ и замѣчанiе, сдѣланное нами по поводу запутанности хронологiи въ исторiи первобытныхъ народовъ Юпитера, вдвойнѣ можетъ быть примѣнимо къ исторiи древнихъ народовъ Сатурна.

Обитатели Сатурна по многимъ причинамъ даже не подозрѣваютъ существованiя нашей Земли и первая изъ причинъ этихъ, избавляющая насъ отъ необходимости приводить остальныя, состоитъ въ томъ, что они никогда не видятъ насъ. Нашъ маленькiй мiръ, всегда залитый солнечнымъ сiянiемъ, удаленъ отъ Солнца не больше какъ на 6°. Отъ Сатурна до Земли насчитывается, по ближайшему разстоянiю, 326 миллiоновъ, а по дальнѣйшему — 400 миллiоновъ лье. Если что-либо и можетъ быть лестно для репутацiи, которою мы пользуемся у обитателей Сатурна, то разве только, то что терпѣливые астрономы, вооруженные отличными телескопами, порою различаютъ насъ въ видѣ маленькой крошечной черной точки, проходящей по диску Солнца; къ сожалѣнiю, столь сладостное предположенiе очень шатко, такъ какъ эта маленькая точка всегда представляется астрономамъ Сатурна явленiемъ случайнымъ, исчезающимъ среди другихъ солнечныхъ пятенъ, вообще гораздо большихъ, чѣмъ Земля. Но если-бы какой-либо дерзновенный философъ, основываясь на перiодическомъ появленiи маленькаго пятна — появленiи очень рѣдкомъ и констатировать которое чрезвычайно трудно — вздумалъ утверждать, будто маленькое пятнышко это есть мiръ, планета, обитаемая земля... Ахъ, Боже мой! Послѣдствiя подобной дерзости слишкомъ велики для того, чтобы мы решились описывать дурной прiемъ, который великiе и сильные Сатурна не преминули-бы оказать такой мысли.

На Сатурнѣ извѣстны только Марсъ и Юпитеръ; но Марсъ представляется тамъ до того малымъ, что съ трудомъ можно разглядѣть его. Вотъ уклоненiя всѣхъ планетъ, уклоненiя, вычисленныя по обсерваторiи Сатурна, или другими словами — самыя большiя разстоянiя, на которыя планеты могутъ удаляться отъ Солнца, на востокъ или на западъ:

Дiаметръ

Мiръ Сатурна получаетъ отъ Солнца во сто разъ меньше свѣта и теплоты, чѣмъ нашъ мiръ, при равныхъ поверхностяхъ, и читателю уже извѣстно, какое значенiе имѣютъ теплота эта и свѣтъ для обитателей Сатурна. Экваторъ Сатурна наклоненъ къ плоскости его орбиты подъ угломъ 26°48', а экваторъ Земли — подъ 23° 27', вслѣдствiе чего времена года на первомъ изъ свѣтилъ этихъ нѣсколько характеристичнѣе, чѣмъ на второмъ. Впрочемъ, времена года Сатурна и Марса представляют большое сходство съ временами года на нашей Землѣ; только вмѣсто того, чтобы длиться 4 мѣсяца, длятся они 7 лѣтъ и 4 мѣсяца. Въ то время, какъ земные полюсы ежегодно лишены Солнца втеченiи шести мѣсяцевъ, на Сатурнѣ одинъ день и одна ночь, равные пятнадцати нашимъ годамъ, поперемѣнно господствуют въ полярныхъ странахъ. Снѣжный поясъ, видимый съ Земли въ холодныхъ областяхъ этихъ, есть неизбѣжное слѣдствiе подобныхъ перемѣнъ. Дѣйствительно, годъ Сатурна равенъ 29 нашимъ годамъ и 181 дню, такъ-что вмѣстѣ съ удовольствiемъ — обитать въ столь обильномъ феноменами мiрѣ, жители Сатурна имѣютъ еще въ виду счастливую и продолжительную жизнь.

Хотя наблюдать очертанiя и величину Сатурновыхъ Колецъ гораздо для насъ легче, чѣмъ для обитателей полярныхъ странъ Сатурна, во всякомъ случаѣ свѣденiя наши въ этомъ отношенiи не на столько прочны, чтобы можно было установить на нихъ какiя-либо бiологическiя соображенiя. Если Кольца эти — быть можетъ плотныя и окруженныя атмосферою — составляютъ мѣстопребыванiе существъ разумныхъ и любознательныхъ, то во всей солнечной системѣ нѣтъ страны болѣе живописной, обитаемой мыслящими тварями. Надъ обитателями внутренней стороны перваго Кольца, близъ планеты, вечно носится громадный шаръ, поперемѣнно то свѣтлый, то мрачный, въ то время какъ на западѣ и на востокѣ двѣ горныя цѣпи высятся въ небо надъ сферою Сатурна. Обитатели Колецъ не только видятъ планету, безпрестанно открывающую свои страны вслѣдствiе суточнаго обращенiя своего и вѣчно повисшую на горизонтѣ, подобно вертящемуся жернову, затерявшемуся среди этой новой системы свѣтилъ, — но и наслаждаются еще игрою свѣта среди этихъ громадныхъ концентрическихъ круговъ; ночи и дни ихъ длятся по пятнадцати лѣтъ — ночи совсѣмъ новаго рода, такъ какъ могутъ онѣ освѣщаться преломленiемъ солнечныхъ лучей, проницающихъ разнообразныя трiумфальныя арки Колецъ и освѣщающихъ восемь серебристыхъ, носящихся по небу шаровъ. Не смотря на сотни лье, отдѣляющiя одно отъ другаго Кольца эти, не смотря, быть можетъ, на восемь тысячъ лье разстоянiя ихъ отъ планеты (пространство достаточное для того, чтобы наша Земля могла свободно вращаться въ немъ), — все-таки позволительно подумать при этомъ объ успѣхахъ воздухоплаванiяи вмѣстѣ съ этою мыслью, мѣстопребыванiе на Сатурнѣ тотчасъ-же представляется намъ самымъ дивнымъ изъ мѣстопребыванiй. Оно даже черезчуръ соблазнительно и, поистинѣ, причиняетъ намъ такое множество скорбей, что мы даже не считаемъ себя обязанными распространяться на счетъ его дивныхъ картинъ.

ГЛАВА VII.
Астрономiя обитателей Урана.

Мiръ, обитаемый уранiйцами, очень маленькiй мiръ: онъ всего въ 82 раза больше земнаго шара, а отъ продолжительности его годовъ просто можно придти въ отчаянiе. Дѣйствительно, каждый изъ нихъ продолжительнѣе 84 нашихъ годовъ, взятыхъ вмѣстѣ: времена года его чрезвычайно различны и надѣляютъ обитателей Урана двадцатилѣтними, чрезвычайно суровыми зимами. Да и то-ли еще? Уранъ обращается вокругъ своей оси не такъ, какъ прочiя планеты, съ запада на востокъ, но съ востока на западъ, чтó представляется довольно страннымъ, не взирая даже на остроумно-простую теорiю одного любителя-астронома, упорно наблюдающаго въ зеркалѣ теченiе свѣтилъ небесныхъ*).

*) Шарль Эммануель.

Отъ Урана до Солнца насчитывается отъ 785 до 750 миллiоновъ лье, каждая лье въ четыре километра, чтó равняется 19 разъ взятому разстоянiю отъ Земли до дневнаго свѣтила. Вслѣдствiе столь приличнаго удаленiя, Уранъ получаетъ, при равныхъ поверхностяхъ, въ 360 разъ меньше свѣта и теплоты, чѣмъ мы. Читателямъ, слѣдившимъ за предъидущими соображениями нашими относительно обитаемости планетъ, извѣстно, что никто изъ философовъ не затруднился-бы согласить холодный климатъ этихъ далекихъ странъ съ физическимъ строенiемъ ихъ обитателей; имъ извѣстно также, что было-бы большою ошибкою принимать среднюю температуру Земли за нуль термометрической скáлы мiровъ и что при всякаго рода астрономическихъ соображенiяхъ нашъ мiръ можетъ служить только точкою отправленiя, но никакъ не абсолютною точкою сравненiя. Так какъ ничто не даетъ намъ права думать, чтобы обитатели Урана (по отношенiю къ самимъ себѣ) жили въ средѣ болѣе холодной, чѣмъ наша земная среда (по отношенiю къ намъ); какъ, съ другой стороны, все заставляетъ насъ допускать, все указываетъ намъ, что дѣятельность природы всегда совершается въ необходимом соотношенiи съ существующими условiями и сообразно съ преобладающими силами, что тѣсная и всемiрная солидарность связуетъ между собою всѣ существа, то и въ правѣ мы утверждать, что людямъ, родившимся на Уранѣ очень недурно въ ихъ отѣчестве и попади они на Землю, хоть-бы въ Сибирь, и непремѣнно они задохнутся.

Недавно „Presse Scientifique" заявила, что въ числѣ причинъ, наиболѣе способныхъ поднять среднюю внѣшнюю температуру какой-либо планеты, на центральную теплоту слѣдуетъ обратить особое вниманiе, такъ какъ она играетъ важную роль въ общей экономiи планеты. Роль эта дѣйствительно существуетъ и мы первые заявили объ этомъ; во всякомъ случаѣ, она не столь значительна, какъ кажется на первый взглядъ. Со времени прекрасныхъ изслѣдованiй Фурье земной теплоты, мы несомнѣнно знаемъ, что дѣйствiе внутренней теплоты земнаго шара на температуру внѣшней его оболочки въ настоящее время представляется неощутимымъ. Нѣсколько миллiоновъ столѣтiй тому назадъ, такое дѣйствiе обладало нѣкоторою силою, увеличивающеюся по мѣрѣ того какъ мы восходимъ къ плутоническому происхожденiю планеты; но со времени далекихъ эпохъ этихъ, дѣйствiе внутренней теплоты чрезвычайно уменьшилось и притомъ очень уже давно, чтó и можетъ быть доказано многими фактами изъ области астрономiи и физики. Но мѣсто для этого не здѣсь и мы удовольствуемся только заявленiемъ, что скорость движенiя Земли находится въ тѣсной связи со среднею температурою планеты; но какъ со времени Гиппарха, т. е. втеченiи двухъ тысячъ лѣтъ, движенiе Земли не ускорилось на сотую долю секунды, слѣдовательно средняя температура Земли не понизилась на ¹/₁₇₀ часть градуса.

Всеми термологическими опытами доказывается, что въ вопросѣ о температурѣ на поверхности планетъ, первое мѣсто принадлежитъ дѣйствiю солнечной теплоты, но что дѣйствiе это видоизмѣняется въ очень широкихъ предѣлахъ, согласно съ прозрачностью атмосферы, съ теплотворными свойствами почвы, со свойствами среды и ея воспрiимчивостью къ теплоте, съ магнитическими и гигрометрическiми условiями и проч. и вообще сообразно съ тысячами причинъ внѣземныхъ, о которыхъ мы не можемъ имѣть ни малѣйшаго понятiя.

Мы сказали, что отъ Солнца до Урана 732 миллiона лье. Солнце, этотъ лучезарный владыка дня, видимый въ такомъ отдаленiи, представляется очень скромнымъ властелиномъ и „ потоки свѣта, которымъ онъ озаряетъ своихъ ничтожныхъ хулителей", не залили-бы насъ своимъ лучезарнымъ блескомъ, хотя отъ насъ очень недалеко до его престола! Мы свыклись съ царственнымъ свѣтиломъ и, живемъ себе въ его ослѣпительномъ сiянiи, не подозревая даже этого. Хоть у обитателей Урана спросите.

Если астрономамъ Урана известно о нашемъ существовании (въ чемъ мы сильно однакожъ сомнѣваемся), то обитаемый нами мiръ они обозначаютъ названiями, соотвѣтствующими положенiю, которое Земля занимаетъ, проходя по Солнцу. Чтобъ усмотрѣть эту маленькую точку, необходимы очень сильные телескопы! Все, что можно только представить себѣ самаго отраднаго для репутацiи, которою пользуемся мы у уранiйскихъ ученыхъ, это предположенiе, что после самыхъ тщательныхъ наблюденiй, прохожденiе Земли по Солнцу было замечено астрономами Урана, обозначившими ее очень меткими названiями: Маленькаго Пятна, Соринки, Черной Точки, Пылинки и другими менее лестными наименованiями, приводить которыя было-бы бесполезно. Какая разница между этими неграцiозными названiями и громкими титулами, которыми мы наделяли Урана въ эпоху его открытiя, начиная съ небесныхъ названiй Нептуна, Цибелы и Астреи и кончая Georgius Sidus, именемъ слишкомъ ужъ земнымъ для небесныхъ владѣнiй. Если на Уранѣ замѣчены правильные перiоды появленiя и изчезанiя Земли, совершающiеся 84 раза втеченiи уранiйскаго года, то очень можетъ быть, что ее возвели въ званiе спутника Солнца, вслѣдствiе чего кто-либо изъ туземныхъ Лескарбо, подобно нашему другу д'Оржеру, присвоилъ Земле миѲологическое имя Вулкана или Циклопа. Несомненно, что для уранiйских ученыхъ Земля не можетъ быть ничѣмъ инымъ, какъ мiромъ сожженнымъ и это еще лучшая, могущая постигнуть ее участь. Но если-бы какой-либо дерзкiй безумецъ предположилъ на Землѣ существованiе живыхъ существъ, людей мыслящихъ, которыхъ мозгъ можетъ быть вмѣстилищемъ благородныхъ духовныхъ способностей, то все-же онъ никакъ не могъ-бы отрѣшиться отъ преобладающей мысли, что всѣ земныя головы — головы прогорѣвшiя.

Трактуя о видимости Земли на какой-либо изъ далекихъ планетъ, мы упомянули объ очень естественной ошибкѣ, въ которую впали многiе изъ писателей. Когда поэтъ, мыслитель, философъ мысленно созерцаютъ звѣздное небо; когда покидаютъ они наше дремлющее полушарiе и возносятся, среди безмолвныхъ и мрачныхъ ночей, къ блестящимъ въ пространствѣ мiрамъ,— то впечатлѣнiе, дѣйствiю котораго они безсознательно подчиняются, есть впечатлѣнiе мрака и безмолвiя. Достигнувъ цѣли своего воздушнаго путешествiя и оглянувшись назадъ, они мысленно стараются воспроизвести образъ покинутой ими Земли; но какъ первое впечатлѣнiе остается въ своей силѣ, то путешественники и изображают нашъ мiръ погруженнымъ во мракъ кромѣшный. Въ этомъ мѣстномъ колоритѣ никогда не бываетъ недостатка. Прочтите „Экстатическое путешествiе" о. Кирхера, просмотрите сочиненiя какъ его предшественниковъ, такъ и послѣдовавшихъ за нимъ писателей, и вы убѣдитесь, что эти фиктивные путешественники погрѣшали противъ главнѣйшихъ требованiй ораторскаго искусства и разрушали иллюзiю на первыхъ-же страницахъ своихъ произведений.

Однакожъ, при первомъ взгляде можно замѣтить, что по мѣрѣ удаленiя нашего отъ Земля, послѣдняя все болѣе и болѣе кажется приближающеюся къ Солнцу и ни въ какомъ случаѣ не можетъ она погрузиться во мракъ пространства, разве стали-бы мы направляться къ Солнцу, что было-бы довольно трудно, особенно ночью. Такимъ образомъ, видимая съ Сатурна, Земля наша кажется маленькимъ, крошечнымъ пятнышкомъ на Солнце.

Свита изъ восьми спутниковъ сопровождаетъ Урана въ его годичномъ кругообращенiи, спутниковъ, увлекаемыхъ вокругъ планеты отступательнымъ движенiемъ съ востока на западъ. Первая изъ его лунъ, удаленная отъ планетнаго свѣтила на 51,000 лье, совершаетъ свое мѣсячное кругообращенiе въ два съ половиною дня; послѣдняя луна, отстоящая отъ Урана больше чѣмъ на 723,000 лье, употребляем для полнаго оборота своего не менѣе трехъ месяцевъ съ половиною. „Богъ создалъ девять свѣтiлъ для освѣщенiя мiра Урана"; первое изъ нихъ служитъ днемъ, остальныя — ночью. Поборники принципа конечныхъ причинъ очень счастливы маленькими услугами, которыя эти восемь свѣтилъ оказываютъ Урану, лишенному, по ихъ мнѣнiю, благодѣянiй нашего прекраснаго Солнца.

Видъ звѣзднаго свода одинаковъ какъ для обитателей Урана, такъ и для насъ; звѣзды представляютъ одни и тѣ-же фигуры; общее расположенiе неба тождественно. Въ главѣ „Астрономiя обитателей Венеры" мы показали, что для того, чтобы замѣтить перемѣну въ расположенiи свѣтилъ въ пространствѣ, необходимо перенестись въ другую солнечную систему. На какой-бы планетѣ нашей системы мы ни находились, видъ неба будетъ для насъ всегда одинъ и тотъ-же.

Нѣкоторые писатели, желая перемѣстить адъ на небо (странный контрастъ, но есть-ли возможность поступить иначе?), выразили мнѣнiе, будто Сатурнъ — мѣсто ссылки вселенной; другiе-же, принимая кометы за типъ негостепрiимнѣйшихъ изъ обителей, считаютъ ихъ свѣтилами отверженiя; впрочемъ, всѣ теорiи эти пройдутъ предъ глазами нашими въ обзорѣ воображаемыхъ мiровъ. Странно, однакожъ: одинъ только Уранъ не подвергается клеветѣ, Уранъ, болѣе Сатурна заслуживающiй столь печальное наименованiе и болѣе всѣхъ кометъ оправдывающiй соображенiя подобнаго рода. Чтобы не остаться однакожъ при столь прискорбной мысли, постараемся возвыситься до уразумѣнiя законовъ природы, ея плодотворныхъ силъ, ея безконечнаго могущества и скажемъ, что не смотря на кажущееся несовершенство мiра Урана и условiй его обитаемости, быть можетъ поверхность его украшается населенiемъ, превосходящимъ насъ въ физическомъ и умственномъ отношенiяхъ.

ГЛАВА VIII.
Астрономiя обитателей Нептуна.

Свѣтило, которое вы не видите вотъ тамъ, въ этомъ созвѣздiи — это Нептунъ, богъ морей, своим трезубцемъ полагающий въ настоящее время предѣлы нашему планетному архипелагу.

Свѣтило, которое вы не видите... Да и въ самомъ дѣлѣ, чей смертный взоръ можетъ замѣтить, въ разстоянiи одного мильярда и ста пятидесяти мильоновъ лье, крошечное свѣтило, едва-ли во сто разъ бóльшее земнаго шара? Въ эпоху своего наибольшаго удаленiя, Нептунъ отдѣленъ отъ насъ пространствомъ въ одинъ мильярдъ и 196 мильоновъ лье; въ эпоху ближайшаго разстоянiя, онъ можетъ приблизиться къ нашей планетѣ на одинъ мильярдъ и 100 мильоновъ лье. Даже этотъ minimum — дистанцiя почтенныхъ размѣровъ.

Хотя и трудно видѣть недосягаемое и крошечное божество это, но все же мы не станемъ повторять мнѣнiя людей, сомнѣвающихся и даже теперь отвергающихъ существованiе Нептуна. Иные осмѣливаются даже утверждать, будто его родитель совсѣмъ нета личность которую считали до сихъ поръ отцемъ Нептуна. Во всемъ этомъ кроются (для посвященныхъ, конечно) личные вопросы, которые не должны смущать человѣка безпристрастнаго. Какими-бы предлогами и ухищренiями ни старались затемнить фактъ, но фактъ останется фактомъ. Вотъ, напримѣръ, г. Сироденъ, какъ всѣмъ извѣстно, драматический писатель и кондиторъ; онъ изобрѣлъ, говорятъ, отличнѣйшiя лепешки и какъ-бы ни возставали противъ артиста этого, но никто не увѣритъ г. Сиродена, чтобы изобрѣтенныя имъ лепешки не были верхомъ совершенства.

Во всякомъ случаѣ, благодарные обитатели Сатурна сторицею воздаютъ намъ за наши сомнѣнiя: они не только не подозрѣваютъ существованiя нашего мiра, но имъ математически невозможно, даже при помощи отличнѣйшихъ инструментовъ, заметить атомъ Земли на ихъ скромномъ Солнцѣ.

Соображенiя, которыя привели мы относительно того, что Земля невидима для наблюдателя, находящегося на Сатурнѣ или Уранѣ, a fortiori могутъ быть отнесены и къ Нептуну и намъ приходится предположить, что нашъ мiръ вполнѣ неизвѣстенъ на послѣдней планетѣ. Тоже самое должно сказать о планетахъ, находящихся внѣ Нептуна, о Гиперiонѣ и о другихъ, равно какъ и о миллiонахъ миллiоновъ звѣздъ, усѣевающихъ безпредѣльность небесныхъ пространствъ. Земное человѣчество можетъ погаснуть до послѣдняго изъ представителей своихъ, Земля можетъ корчиться въ судорогахъ и коченѣть въ смертельной стужѣ, а между тѣмъ событiя эти, какъ ни важны они собственно для насъ, не будутъ даже замѣчены на звѣздахъ тверди небесной.

На сколько можно заключить съ поверхности Земли, обитателямъ Нептуна извѣстны только три внутреннiя планеты: Юпитеръ, Сатурнъ и Уранъ, да и то съ трудомъ могутъ они видѣть Юпитера. Сатурнъ и Уранъ служатъ для нихъ то вечерними, то утренними звѣздами, точно такъ, какъ Меркурiй и Венера для насъ. Что-же касается планетъ внѣшнихъ, то нептунiйцы имѣютъ предъ нами то преимущество, что могутъ они наблюдать пространства, недоступныя еще ни для взоровъ нашихъ, ни для нашихъ методовъ наблюденiя.

Солнце кажется въ 1,300 разъ меньшимъ на Нептунѣ, чѣмъ на Землѣ; дiаметръ его съ трудомъ опредѣляется тамъ; свѣтъ его тоже въ 1,300 разъ слабѣе на Нептунѣ, чѣмъ на поверхности Земли, такъ что для насъ онъ равнялся-бы лунному свѣту. Одинъ критикъ, возражая философамъ, старавшимся доказать, на основанiи законовъ физики, будто солнечный свѣтъ существовалъ за четыре дня до сотворенiя Солнца, говоритъ, что библейский разсказъ можно допустить въ томъ лишь случаѣ, если допустимъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что словомъ: Fiat lux создано не больше свѣта, чѣмъ видно его во время темной ночи. Толкованiе сказаннаго критика очень применимо къ мiру Нептуна, столь мало освѣщенному въ сравненiи съ нашимъ мiромъ, освѣщеннымъ такъ сильно!

Но какъ зрѣнiе этихъ невѣдомыхъ существъ несравненно чувствительнѣе нашего зрѣнiя, то изъ этого слѣдуетъ, что не находясь въ вѣчномъ мракѣ, какъ можно-бы предположить на первыхъ порахъ, обитатели Нептуна, по всѣмъ вѣроятiямъ созерцаютъ картины болѣе разнообразныя и богатыя, чѣмъ мы. Звѣздное небо не помрачается для нихъ отъ восхода до заката Солнца; великолѣпное свѣтило дня (выраженiе, имѣющее лишь относительное значенiе), позволяетъ имъ слѣдовать за собою въ каждое изъ жилищъ, составляющiхъ царство зодiака; игра свѣта то въ утреннихъ и вечернихъ облакахъ, то въ незримыхъ для насъ явленiяхъ электричества и планетнаго магнитизма, то въ естественныхъ красотахъ, разлитыхъ надъ далекими странами этими, однимъ словомъ — всѣ явленiя, подлежащiя чувству зренiя, должны доставлять обитателямъ Нептуна впечатлѣнiя относительно болѣе живыя и сильныя.

Сила солнечнаго свѣта на планетахъ находится въ связи съ теплотою, получаемою послѣдними отъ центральнаго свѣтила; но какъ начала, обусловливающая теплоту извѣстной планеты, болѣе многочисленны и подчинены болѣе сложному дѣйствiю силъ, чѣмъ начала, которыми опредѣляется свѣтъ планетъ, то и остаемся мы поэтому на счетъ ихъ въ тѣмъ большемъ невѣдѣнiи. Не доказывая вмѣстѣ съ благодушнымъ Уэвелемъ (Whewel), что Нептунъ есть пустыня вѣчныхъ льдовъ и обитель смерти и что ни одно животное не могло-бы жить въ мiрѣ этомъ, по причинѣ господствующей на немъ жестокой стужи; не утверждая, что нѣтъ тамъ ни одного изъ физiологическихъ условiй, допускающихъ возможность существованiя малейшей травки, мы говоримъ, что нептунiйцы живутъ очень привольно at home, что они не окоченели отъ холода и не ослепли и если-бы какой-либо Микромегасъ предложилъ имъ переселиться изъ ихъ родины въ нашу, при даровомъ помѣщенiи и содержанiи въ роскошнѣйшемъ изъ дворцовъ нашихъ, то все-же на Нептунѣ не оказалось-бы недостатка въ Уэвеляхъ, утверждающихъ, что невозможно жить въ этой раскаленной печи и что если-бы даже наша Земля существовала, то никто немогъ-бы обитать на ней. Однимъ словомъ они на-отрѣзъ отвергли-бы предложенiе сказаннаго Микромегаса.

Нептунъ в 21 разъ тяжелее Земли. Но какъ объемомъ онъ превосходитъ Землю в 105 раз, изъ этого слѣдуетъ, что плотность его составляетъ только пятую часть средней плотности нашей сферы и равняется плотности буковаго дерева. Такимъ образомъ, Нептунъ можетъ плавать на водѣ, подобно легкому шару. Это одинъ изъ аргументовъ, выставляемыхъ противниками ученiя множественности мiровъ. Въ ослѣпленiи своемъ они не допускаютъ, что повсюду живые организмы созданы согласно съ физическими условiями среды, въ которой они должны обитать.

Если-бы, до открытiя Нептуна, у защитниковъ принципа конечныхъ причинъ спросили ихъ мнѣнiе, то они не преминули-бы надѣлить эту планету покрайней мѣрѣ восемью спутниками. И никто не сталъ бы оспаривать право ихъ въ этомъ отношенiи. Юпитеру необходимы четыре луны для освѣщенiя его ночей; онъ и имѣетъ ихъ. Сатурнъ, болѣе удаленный отъ Солнца, имѣетъ право на большее число спутниковъ, поэтому онъ получилъ ихъ восемь. Тоже самое и Уранъ. Итак, если за Ураномъ существуетъ еще какая-либо планета, то она непремѣнно обладаетъ равнымъ-же числомъ лунъ. Чрезвычайно разумный выводъ, противъ котораго мы и не возражаемъ; прискорбно только, что у Нептуна оказывается всего одинъ мизерный спутникъ, а много-много, если два. Спутникъ этотъ удаленъ отъ планеты на 100,000 лье и совершаетъ свое кругообращенiе втеченiи 5 дней и 21 часа.

Такъ какъ Нептунъ удаленъ отъ Солнца на среднее разстоянiе одного мильярда и 150 слишкомъ лье, вслѣдствiе чего орбита его равняется 7 мильярдамъ лье, — то несомнѣнно, что владѣнiя Солнца не могутъ простираться дальше этихъ предѣловъ. Впрочемъ, кометы — какъ напримѣръ комета 1680 года — удаляющiяся отъ Солнца на 32 мильярда лье, доказываютъ противное. Между Нептуномъ и ближайшею звѣздою лежитъ пространство въ 7,500 раз, бóльшее расстоянiя между Нептуномъ и Солнцем. Какъ видно, это довольно обширный цвѣтникъ, который природа обильно усѣяла цвѣтами. Но для насъ, слѣпо-рожденныхъ, цвѣтникъ этотъ скрытъ во мракѣ пространства, куда не могутъ донести насъ наши слабыя крылья. Итакъ, остановимся на Нептунѣ, послѣдней станцiи нашего пути и скажемъ на счетъ его наше послѣднее слово.

Далекiй мiръ этотъ совершаетъ свое годичное кругообращенiе вокругъ Солнца впродолженiи 164 лѣтъ и 226 земныхъ дней. Въ то время, какъ отъ начала христiанской эры мы считаемъ 1,875 лѣтъ, обитатели Нептуна насчитывают не больше одиннадцати лѣтъ съ четвертью. Хронологiя почтенная, въ сравненiи съ которою наша хронологiя — чисто дѣтская игрушка! Если среднимъ числомъ нептунiйцы живутъ столько своихъ годовъ, сколько живемъ мы нашихъ земныхъ, то тамошнiе старики существовали раньше той эпохи, когда поэты Египта и Грецiи измыслили бога Нептуна и надѣлили его господствомъ надъ океанами.

Сколько царствъ рухнуло съ того времени на Землѣ нашей, сколько миѲологiй сменились одна другою, сколько людей исзчезло, а между тѣмъ на Нептунѣ ходъ времени едва былъ замѣтенъ! Прекрасный предметъ для размышленiй тѣмъ изъ людей, которые считаютъ себя достигшими обладанiя абсолютнымъ! Sic transit gloria mundi.

Для философа, умѣющаго наблюдать, анализировать и учиться, немного есть столь плодотворныхъ предметовъ изученiя, какъ изученiе неба и если-бы умозрительныя доктрины, поперемѣнно злоупотреблявшiя безпокойною мыслью человѣческою, не созидались въ силу однихъ вздорныхъ требованiй принциповъ, стоящихъ внѣ великихъ истинъ природы, исторiя утопiй представлялась-бы менѣе нелѣпою, а человѣчество оплакивало-бы меньше ошибокъ и уничтожало меньше заблужденiй на скрижаляхъ лѣтописей своихъ. Природа, незыблемая и всеобъемлющая, по выраженiю Галилея, всегда будетъ самою надежною наставницею духа человѣческаго и доколѣ мы не отступимся отъ нея, до тѣхъ поръ не будемъ мы заблуждаться и не подвергнемся опасности рухнуть въ бездну. Будемъ вопрошать ее, эту всегда нелицепрiятную природу, будемъ повиноваться ея указанiямъ. Она выясняетъ намъ относительность всего сущаго и взаимныя отношенiя живыхъ существъ, отношенiя, на которыхъ зиждутся умозаключенiя наши; она классифицируетъ наши опредѣленiя по вѣсу и мѣрѣ (in pondere et mensura) и даетъ намъ сравнительную скáлу всѣхъ количествъ и всѣхъ величинъ. Поставимъ ее судьею какъ при изученiи физическаго строенiя вселенной, такъ и при изученiи внутреннихъ процессовъ, относящихся къ области духа.

ГЛАВА IX
Астрономiя обитателей малыхъ планетъ.

Мы еще не упоминали о малыхъ телескопiческихъ мiрахъ, носящихся между Марсом и Юпитером, и если отправимся мы за этою мятежною звѣздною демократiею, по какому-то чуду избѣгнувшею прожорливаго аппетита Юпитера, то не потому собственно, чтобы желали мы, по обычаю царедворцевъ, воспѣвать, какъ говорится, „славу тирановъ неба" . Мы не занимаемся здѣсь политикою и читателямъ, достаточно ознакомившимся съ нашими принципами, извѣстна какъ полнѣйшая наша въ этомъ отношенiи невинность, такъ и желанiе наше всегда предлагать имъ достойные ихъ предметы, вслѣдствiе чего мы и избрали сюжеты, въ родѣ Юпитера, Солнца и проч. Но побесѣдуемъ нѣсколько и о крошечныхъ планетахъ, благо представился къ тому случай.

Вотъ всѣ онѣ предъ нами. Восемьдесятъ планетъ — не такъ-ли назвать iхъ? Со времени открытiя Паллады, которая имѣла неосторожность явиться послѣ того, какъ Церера всѣмъ ужѣ крайне надоела, имъ отказываютъ въ этомъ титулѣ... Но мы на столько великодушны, что поклонимся имъ тѣмъ ниже, чѣмъ меньше заявляютъ оне претензiй. Итакъ, предъ нами восемьдесятъ планетъ, перепутавшихся своими орбитами, подобно кольцамъ цѣпи и къ тому-же такъ плотно, что будь эти кольца матерiальныя, то за одно изъ нихъ можно было-бы приподнять всѣ остальныя. Не думайте однакожъ, что эти планеты затисканы въ слишкомъ тѣсное пространство и что имъ не хватаетъ мѣста для движенiя. Нѣтъ, подобнаго примера еще не бывало въ природѣ: во владѣнiи ихъ находится поясъ шириною во сто миллiоновъ лье, слѣдовательно, онѣ не подвергаются опасности столкнуться въ пространствѣ и нисколько не стѣснены въ своихъ движенiяхъ. Очень можетъ быть также, что не взирая на неизбѣжные законы всемiрнаго тяготѣнiя, мы никогда не увидимъ, чтобы парочка планетъ этихъ дружелюбно подошла другъ къ другу въ пространствахъ небесныхъ и, случись такое чудо, зажила-бы съ той поры, подобно составнымъ частямъ двойной звѣзды.

Что громадные мiры, царящiе въ пространствахъ планетной системы, составляютъ пребыванiе жизни и интеллекта — это фактъ, который безъ малѣйшаго ограниченiя допустятъ наши читатели, тѣмъ болѣе, что дѣло это у насъ давно уже рѣшенное; но чтобы лиллипутскiй архипелагъ астероидовъ могъ быть допущенъ на пиръ всемiрной жизни, въ этомъ, быть можетъ, иные еще и усомнятся. Когда втихомолку мы задаемся этимъ вопросомъ, то кажется намъ, какъ будто и мы невполнѣ убѣждены въ существовали такой породы карликовъ. Мы ясно представляемъ себе роскошную растительность астероидовъ, вероятно очень слабую, но чрезвычайно разнообразную по формамъ и цвѣтамъ; допускаемъ даже существованiе тамъ тварей, имеющихъ нѣкоторое сходство съ нашими животными, но что касается людей...

Все зависитъ отъ происхождения астероидовъ и отъ силъ, которыми возбуждены проявляющаяся на нихъ формы жизни. Втеченiи долгаго времени полагали, да и теперь еще многiе полагаютъ, что астероиды — это обломки мiра, на которомъ царила нѣкогда жизнь, но который погибъ вслѣдствiе какого-то громаднаго переворота, причемъ обломки его разлѣтались въ пространствѣ. Хотя и совершилось это далеко отъ насъ и притомъ въ эпоху, когда на Землѣ не открывался еще ни одинъ человѣческiй глазъ, но все-же это трагическое событiе не лишено для насъ интереса, особенно если вспомнимъ, что и намъ, быть можетъ, предстоитъ подобная-же участь. Не станемъ, однакожъ, думать объ этомъ. Ольберсъ, открывъ Палладу, столь неожиданнымъ образомъ усложнившую прежнюю систему, вообразилъ себѣ, будто Паллада и Церера могутъ быть обломками одной и той-же планеты*). Точка пересѣченiя двухъ орбитъ, по законамъ механики должна быть мѣстомъ, гдѣ совершилась катастрофа. Такъ какъ плоскости орбитъ пересѣкаются по линiи, которая съ одной стороны примыкаетъ къ сѣверной сторонѣ Дѣвы, а съ другой — къ Киту, то при существованiи другихъ, подобныхъ-же обломковъ, можно было надеяться, что когда-либо ночью они пройдутъ тамъ. Дѣйствительно, въ этихъ узлахъ первоначально была замѣчена Юнона, а затѣмъ Веста и другiе астероиды и обитательницы пространствъ ежегодно посѣщали мѣсто, гдѣ роковая катастрофа навѣки разлучила ихъ. Итакъ, предположенiе, повидимому, потвердилось. Въ такомъ случаѣ (нерѣдко, однакожъ, жизнь возникаетъ изъ смерти), свѣтильникъ жизни могъ погаснуть на разбитомъ свѣтилѣ въ ту минуту, когда рука смерти коснулась его и эта громада планетныхъ обломковъ, лишенная царства жизни, одиноко носится теперь среди пустынь пространства. Но позднѣйшiя открытiя, увеличивъ число астероидовъ, распутавъ ихъ орбиты и расширивъ занимаемые ими пояса, ослабили авторитетъ предъидущей гипотезы и дали поводъ къ допущенiю другой единицы происхожденiя астероидовъ, если только единица эта существуетъ.

*) Известно, что теоретическое предположенiе о существованiи планеты между Марсомъ и Юпитеромъ, возникло еще до Тицiя (Titius) и принадлежитъ Кеплеру. Полюбуемся мимоходомъ, съ какою безцеремонностью Кеплеръ обходился с планетами: „Intra martem et Jovem interposui planetam", говорить онъ. (Myst. cosm) . соат.). „Я помѣстилъ планету между Марсомъ и Юпитеромъ" .

Единица эта, клонящаяся въ пользу обитаемости малыхъ мiровъ, есть космогоническая единица Лапласа. Если допустимъ, что планеты образовались вслѣдствiе сгущенiя паровыхъ колецъ, постепенно покидаемыхъ солнечнымъ экваторомъ, то для объясненiя одно существованiя всѣхъ астероидовъ между Марсомъ и Юпитеромъ. достаточно предположить, что въ ихъ первичномъ кольцѣ находилось одновременно нѣсколько центровъ притяженiя. Это вѣроятнѣйшая изъ всѣхъ гипотезъ. Въ такомъ случаѣ слѣдуетъ допустить, что жизненныя начала, проявляясь различнымъ образомъ и согласно съ преобладающими на планетахъ силами, должны были вызвать къ бытiю органическiя царства, соотвѣтственно съ органическими условiями этихъ мiровъ. Но какъ везде, такъ и здесь въ особенности, воздерживаемся отъ личныхъ соображенiй на счетъ природы, условiй существованiя, величины и образа жизни этихъ невѣдомыхъ существъ.

Преположимъ однакожъ, что тамъ, какъ и у насъ, есть крошечныя мыслящiя существа: безъ этого невиннаго предположенiя глава, которую вы читаете, не имѣла-бы никакого значенiя и планеты интересовали-бы насъ только въ смыслѣ оцѣнки многотрудныхъ бдѣнiй нашего добрѣйшаго г. Гольдшмидта.

Если сутки на астероидахъ заключаютъ въ себѣ 24 часа, что, повидимому, подтверждается изслѣдованiями только-что упомянутаго знаменитаго наблюдателя, то въ этомъ только и состоитъ общая точка соприкосновенiя между астероидами и нашею Землею, точка, которую мы не упустимъ однакожъ изъ вида. Но это почти единственная связь, соединяющая насъ съ мiрами этими, такъ какъ въ силу всѣхъ другихъ характеристическихъ условiй, астероиды являются мiромъ, совершенно отличнымъ отъ нашего.

Среднее разстоянiе ихъ отъ Солнца равняется 2,645, если примемъ разстоянiе Земли отъ Солнца за 1, а годичное кругообращенiе = 1,571 дню, или четыремъ годамъ съ третью. Но какъ разстоянiя ихъ, такъ и самое кругообращенiе измѣняются въ очень широкихъ предѣлахъ. Такъ планета Флора, наименѣе удаленная, можетъ приблизиться къ намъ только на 30 миллiоновъ лье, а самая дальняя, Максимилiана, отстоитъ отъ насъ на 190 миллiоновъ лье. Годъ первой планеты заключаетъ въ себѣ 1,198 дней, или три года съ третью, а последней — 2,343 дня, или болiе 6 лѣтъ, слѣдовательно годичные ихъ перiоды изменяются отъ единичнаго содержанiя почти до двойнаго. Нѣкоторыя изъ планетъ обладаютъ почти равными годами: такъ, напримѣръ, относительные годы Пандоры, Паллады и Летицiи заключаютъ въ себѣ 1,683^дн.., 2; 1,683^дн.., 9; 1,684^дн.., 8.^дн.. Свѣтъ и теплота, получаемые ими отъ Солнца, измѣняются еще въ большей мѣрѣ, уменьшаясь въ обратномъ отношенiи квадратовъ разстоянiй.

Времена года — элементъ, представляющiй столь важное бiологическое значенiе — вообще не таковы на малыхъ планетахъ, какъ на большихъ. Наши времена года зависятъ отъ наклоненiя оси вращенiя Земли къ эклиптикѣ. Земной шаръ поочередно представляетъ Солнцу оба полушарiя свои: отъ весны до осени-сѣверное полушарiе, а отъ осени до весны — южное. Въ то время, какъ мы наслаждаемся лѣтнею теплотою, наши антиподы зябнутъ, и наоборотъ; времена года беспрерывно вращаются вокругъ земнаго шара и такимъ образомъ пополняютъ другъ друга. Это первый порядокъ временъ года. Извѣстно, что во время своего годичнаго движенiя вокругъ Солнца, Земля не описываетъ правильный кругъ. Различiя въ температуре, обусловливаемыя наибольшимъ приближенiемъ Земли къ Солнцу во время перигелiя и наибольшимъ удаленiемъ ея во время афелiя (иначе — ея эксцентричностью], производятъ второй порядокъ временъ года, нечувствительный для насъ вслѣдствiе силы перваго порядка.

Но не то происходитъ на малыхъ планетахъ: на большей части изъ нихъ, первый порядокъ временъ года не чувствителенъ, вслѣдствiе преобладанiя втораго, Ихъ орбиты гораздо эксцентричнѣе, чѣмъ орбиты большихъ планетъ. Самая слабая эксцентричность — 0,040 для Гармонiи и 0,046 для Конкордiи — въ три раза больше эксцентричности Земли; а наибольшая равна 0,338 для Полимнiи и 0,320 для Азiи, но это уже эксцентричность кометная. Изъ этого слѣдуетъ, что на планетахъ, которыя подобно Полимнiи, Азiи и даже Эвридикѣ, въ своихъ перигелiяхъ находятся въ два раза ближайшемъ разстоянiи отъ Солнца, чѣмъ въ афелiяхъ, — зима и лѣто опредѣляются измѣненiемъ разстоянiй, а не наклоненiемъ оси вращенiя, разве наклоненiе это черезчуръ ужъ велико. Вмѣсто того, чтобы пополнять другъ друга, времена года одинаковы во всѣхъ точкахъ малыхъ планетъ и притомъ въ однѣ и тѣ-же эпохи. Теплота и свѣтъ, получаемые ими отъ центральнаго свѣтила, измѣняются въ отношенiи 4 къ 1; видимый дiаметръ Солнца равняется отъ 8' до 4', въ то время какъ для Земли крайнiе члены пропорцiи разнятся только на ¹/₃₀ своихъ величинъ. Итакъ, какъ климатъ, такъ и времена года астероидовъ существенно разнятся отъ нашихъ и, кроме того, подвергаются постояннымъ измѣненiямъ, обусловливаемымъ наклоненiемъ оси вращенiя планетъ.

Третiй порядокъ временъ года, недавно указанный намъ нашимъ запальчивымъ товарищемъ, г. де-Фонвiелемъ, зависитъ отъ наклоненiя планетныхъ орбитъ къ солнечному экватору. Небольшiя планеты, каковы Нiобея, Евфросинiя и въ особенности Паллада, представляютъ большое наклоненiе. Извѣстно, что различныя части солнечнаго диска не въ одинаковой мѣрѣ обладаютъ свѣтовою и теплотворною силами и что полюсы Солнца холоднѣе и темнѣе, чѣмъ его экваторiальныя области. Изъ этого слѣдуетъ, что сумма теплоты, получаемой астероидомъ, должна находиться въ обратномъ отношенiи къ его гелiоцентрической широтѣ.

Явленiе это, незамѣтное на земномъ шарѣ, плоскость котораго наклонена къ плоскости солнечнаго экватора только подъ угломъ 6°, должно замѣчаться на вышеупомянутыхъ планетахъ, а въ особенности на Палладѣ, которой наклоненiе равно 30°. Въ связи съ эксцентричностью (вообще очень большою для сильно-наклоненныхъ орбитъ), явленiемъ этимъ устанавливается на малыхъ планетахъ порядокъ временъ года, очень отличный отъ таковаго на земномъ шарѣ.

Въ сравненiи съ нашимъ мiромъ, мiры эти очень малы. Очень жаль, что не были они открыты въ эпоху препирательствъ Лейбница и Бернульи на счетъ безконечно-малыхъ величинъ, а то эти знаменитые бойцы могли-бы послать имъ свои „Pipericoles" . Дѣйствительно, дiаметръ бóльшей изъ планетъ, Весты, равенъ 105 лье, а ея радiусъ имѣетъ около пятидесяти лье. Вотъ очень скромный островокъ среди необъятнаго архипелага, едва-ли соблазнили-бы наше самолюбiе. Впрочемъ, какъ знать? Нерѣдко гордость находится въ обратномъ отношенiи къ достоинствамъ. Быть можетъ обладатели этого островка считаютъ себя первыми послѣ Бога, превознесенными среди живыхъ тварей; быть можетъ, подобно тому, какъ дѣлается это у насъ, они проводятъ жизнь въ старанiяхъ присоединить къ своимъ владѣнiямъ нѣсколько вершковъ земли или оттягать песчинку. Но въ сравненiи съ подругами своими, Веста — это гигантъ; есть планеты которыя можно-бы почти захватить рукою и покатить по полямъ нашимъ, подобию тому, какъ пускаемъ мы по рельсамъ огромные поѣзды нашихъ желѣзныхъ дорогъ. Гестiю, напримѣръ, дiаметръ которой не болѣе трехъ лье, можно-бы перевезти на нѣсколькихъ товарныхъ поѣздахъ. Поверхность этихъ крошечныхъ планетъ меньше поверхности иныхъ изъ департаментовъ Францiи и хорошiй ходокъ могъ-бы обойти вокругъ нихъ втеченiи одного дня. Какъ мы велики и могущественны въ сравненiи съ этими пигмеями! Несомнѣнно, что сравненiе клонится въ нашу пользу, а потому останемся здѣсь, гдѣ мы царимъ во всемъ блескѣ нашего всемогущества. Главное... не будемъ простирать взоровъ нашихъ дальше этого лиллипутскаго архипелага, такъ какъ онъ можетъ упасть — увы! — на громадную и благородную планету Юпитера, царственно носящуюся въ небесныхъ пространствахъ, причемъ и мы рухнемъ тогда въ бездну нашего ничтожества.

ГЛАВА X
Астрономiя обитателей Солнца.

Не можемъ закончить нашiхъ изслѣдованiй по части астрономiи обитателей солнечной системы, не поглядѣвъ хоть нѣсколько мгновенiй на центральное свѣтило — источникъ теплоты, свѣта и плодородiя мiровъ. Не имѣя намѣренiя, въ большей противъ прежняго мѣрѣ обсуждать условiя его обитаемости (это значило-бы возвращаться къ прежнимъ занятiямъ нашимъ), мы хотимъ только опредѣлить, въ какомъ видѣ внѣшнiй мiръ представлялся-бы жителямъ Солнца, будь оно обитаемо разумными существами.

Резюмируя въ нѣсколькихъ словахъ пренiя, длящiяся еще и теперь по поводу физическаго строенiя Солнца, скажемъ. что не взирая на множество превосходныхъ наблюденiй, невзирая на искусство неутомимыхъ наблюдателей, не смотря на чрезвычайно несходныя между собою теорiи, возникшiя за послѣднее время, — по вопросу объ обитаемости Солнца и нынѣ нельзя ничего сказать ни pro, ни contra. Хотя выясненiе этой тайны и подвинулось впередъ, но полное разрѣшенiе ея находится въ томъ-же положенiи, въ какомъ находилось оно во времена Гершеля.

„Если-бы мнѣ предложили вопросъ: „Обитаемо-ли Солнце"? говорилъ Араго, — то я отвѣтилъ-бы: ничего я не знаю; но пусть меня спросятъ, могутъ-ли жить на Солнцѣ существа одинаковой организацiи съ тѣми, которыя населяютъ нашъ мiръ, и не колеблясь я буду отвечать утвердительно''.

Въ настоящее время Араго поколебался-бы: въ прогрѣссивномъ ходе своемъ, наука не слѣдуетъ по прямому пути, но часто отходить назадъ и вмѣстѣ съ поступательнымъ движенiемъ своимъ, по временамъ какъ-бы возвращается къ своей точкѣ отправленiя. Въ настоящее время трудно было-бы утверждать, что Солнце обитаемо органическими существами, подобными живущимъ на Землѣ, особенно если вспомнимъ о жарѣ, равняющемся жару, производимому горѣнiемъ слоя каменнаго угля, окружающаго всю поверхность Солнца и имѣющаго семь лье въ высоту. (Свѣтило это больше Земли почти въ 1,500,000 разъ). Съ другой стороны, находясь въ слишкомъ большомъ невѣдѣнiи на счетъ физическихъ и химическихъ свойствъ солнечнаго ядра и его оболочекъ для того, чтобы позволить себѣ какiя-бы то ни было предположенiя относительно его обитаемости, мы смѣло можемъ однакожъ сказать, что Солнце можетъ быть обитаемо существами отличными отъ насъ и организацiя которыхъ приспособлена къ условiямъ жизни, свойственной этому мiру. Мы въ очень малой мѣрѣ допускаемъ мысль, что Солнце будетъ обитаемо разумными существами только въ эпоху, когда, вслѣдствiе истощенiя свѣта своего, оно сдѣлается обыкновенною планетою: удовольствоваться подобною гипотезою, значило-бы оказаться слишкомъ робкимъ и даже допустивъ ее, все-таки потребовалось-бы еще указать, какимъ Солнцемъ будетъ тогда освѣщаться потухшее свѣтило. Вообще, будетъ гораздо сообразнѣе съ указанiями природы, если мы допустимъ безконечное разнообразiе въ проявленiяхъ жизненныхъ силъ.

Если, какъ полагаетъ Гершель, глубина солнѣчной атмосферы, въ которой совершается химическая свѣтовая реакцiя, равна миллiону лье, то свѣтозарность самой поверхности Солнца не превосходитъ свѣта обыкновенныхъ сѣверныхъ сiянiй. Что-же касается новѣйшей теорiи, представляющей Солнце жидкимъ, раскаленнымъ и необiтаемымъ шаромъ, то не заключаетъ она въ себѣ ничего абсолютнаго. Намъ неизвѣстны ни свойства солнечнаго огня, ни происхожденiе, ни составъ таинственнаго светила этого, слѣдовательно нельзя утверждать, основываясь только на законѣ лучеиспусканiя, чтобы ядро Солнца находилось въ состоянiи бѣлаго каленiя. Гипотеза эта опровергается доводами Гершеля, а еще положительнѣе въ этомъ отношенiи изслѣдованiя о. Секки пониженiя температуры въ тѣхъ точкахъ солнечнаго диска, въ которыхъ появляются пятна. Во всякомъ случаѣ, очень можетъ быть, что отражающая оболочка, обладающая неизвѣстными физическими свойствами, дана Солнцу для предохраненiя его отъ зноя фотосферы и отраженiя въ пространство потоковъ свѣта и жара.

Какъ-бы то ни было, но первое замѣчательное явленiе, усматриваемое въ природе Солнца, состоитъ въ томъ, что неизмѣнная свѣтовая оболочка окружаетъ его вѣчнымъ блескомъ и что мракъ и холодá наши никогда не нарушаютъ его неизмѣнной лучезарности. Это первая отличительная черта, полагающая радикальную преграду между этимъ мiромъ и нашимъ и поражавшая воображенiе, переносившееся на поверхность Солнца съ целью обозренiя и описанiя послѣдней. Послушайте астронома Боде, помѣщавшего на Солнцѣ самые высокие умы нашей солнечной системы: „Блаженные обитатели этаго избраннаго мiра нисколько не нуждаются въ перемѣнахъ ночи и дня, чистый и неугасимый свѣтъ вѣчно блеститъ для ихъ очей и среди солнечнаго сiянiя, подъ сѣнью крыльевъ Всемогущаго, они наслаждаются прохладою и спокойствiемъ".

Одни и тѣ-же явления поражаютъ насъ различно и нерѣдко истолковываются самымъ противоположнымъ образомъ. Такъ, напримѣръ. германецъ Боде и его соотечественникъ Кантъ считаютъ Солнце великолѣпною обителью, а Фонтенель, не смотря на свое воображенiе, никого не находить тамъ, кромѣ слѣпцовъ, которымъ вполнѣ неизвѣстна вселенная. Въ этомъ отношенiи онъ представляетъ два соображенiя, изъ которыхъ второе, говоря по справедливости, не лишено основанiя. — Лучезарный блескъ Солнца ослѣпляетъ обитателей свѣтила этого, а окружающая его оболочка скрываетъ отъ ихъ взоровъ всю вселенную.

Дѣйствительно, трудно объяснить, какимъ образомъ обитатели темнаго солнечнаго ядра могли-бы проникать взоромъ дальше верхнихъ и яркихъ слоевъ, которые со всѣхъ сторонъ окружаютъ ихъ и за предѣлами, этого неизмѣннаго свѣта наблюдать планеты нашей системы и затерявшiяся въ глуби неба звѣзды. Такъ какъ сила свѣта звѣздъ несомнѣнно слабѣе блеска атмосферы, окружающей обитателей Солнца, то почему свѣтъ этотъ не помрачается для ихъ глазъ? Не допустить-ли, что они не видятъ неба и даже не подозрѣваютъ о существованiи планетъ, нашей Земли, кометъ и вообще всѣхъ малыхъ свѣтилъ, подлежащихъ власти Солнца? Печальная-же это власть, если не знаешь, надъ чѣмъ собственно властвуешь! Не допустить-ли, что мрачныя отверстiя, которыя кажутся намъ пятнами, составляютъ единственныя окна, которыми взоры обитателей Солнца порою проникаютъ въ безпредѣльныя пространства, слѣдя за какимъ-либо мiромъ? Но что станется съ подобною гипотезою, если отверстiя эти, какъ мы уже сказали*), произведены волканическими переворотами и сильными атмосферическими возмущенiями? Въ такомъ случаѣ, не допустить-ли, что таинственныя существа эти, одаренныя непонятными силами зрѣния поднимаются над свѣтозарными и знойными пространствами и, быть можетъ, основываютъ обсерваторiи въ небольшихъ мiрахъ, сосѣднихъ съ Солнцемъ? Тайна и тайна! Но можно-ли предположить, чтобы это прекрасное Солнце было мiромъ второстепеннымъ, негостепрiимною обителью, или громаднымъ свѣтильникомъ, который предвѣчная рука держитъ въ пространствѣ для освѣщения путей странствующихъ мiровъ? Нѣтъ! На Солнцѣ есть неизвѣстныя и непостижимыя существа!

Для нихъ вся система звѣздъ кажется движущеюся вокругъ Солнца и совершающею свое кругообращенiе въ перiодъ, равный, приблизительно, 25 нашимъ днямъ — система звѣздъ, одинаковая съ представляющеюся намъ на Землѣ. Но экваторъ неба для нихъ не таковъ, какъ для насъ, равно и ихъ полярныя звѣзды — не наши полярныя звѣзды.... Экваторъ этотъ проходитъ чрезъ двѣ дiаметрально противоположныя точки, отстоящiя отъ нашей равноденственной точки на 75° и 255°. Звѣзды восходятъ и заходятъ тамъ, слѣдуя съ востока на западъ и служатъ обитателямъ Солнца основанiемъ для измѣрения времени. Дѣйствительно, звѣздный день — это единственная величина, къ которой они могутъ все приравнивать, но которая далеко не обладаетъ свойствами нашихъ сутокъ, состоящихъ изъ дневныхъ и ночныхъ перiодовъ: одинъ и тотъ-же неизмѣнный свѣтъ, не уменьшаясь и не возобновляясь, постоянно озаряетъ атмосферу солнечнаго мiра. Обитатели Солнца не имѣютъ ни нашихъ годовъ, ни нашихъ временъ года, не знаютъ никакихъ перемѣнъ и живутъ на лонѣ вѣчной неподвижности.

Движенье планетъ по созвѣздiямъ совершается въ одномъ и томъ-же направленiи, но съ неравными скоростями, по которымъ обитатели Солнца не могутъ определять отношенiя разстоянiй. Для нихъ не существуетъ ни стоянiй, ни возвратныхъ движенiй, ни вообще никакихъ затрудненiй, обременявшихъ нашу древнюю астрономiю и такъ долго задерживавшихъ полетъ науки. Кромѣ того, нѣтъ для нихъ замѣчаемыхъ нами фазъ Венеры, Меркурiя и другихъ планетъ. Они видятъ только освѣщенныя стороны вращающихся сферъ и не имѣютъ возможности опредѣлить: сами-ли собою свѣтятся эти сферы или освещаются онѣ лучами Солнца. Слѣдовательно, несложность явленiй далеко не содействуетъ прогрессу и нерѣдко составляетъ причину невѣжества, въ то время какъ многоразличiемъ наблюдаемыхъ феноменовъ вызываются диспуты и обусловливаются успѣхи познанiй.

Для обитателей Солнца извѣстныя намъ планеты распадаются на три отдѣльный группы. Меркурiй, Венера, Земля и Марсъ принадлежатъ къ первой группѣ; эти четыре малыя планеты, сосѣднiя съ центральнымъ свѣтиломъ, совершаютъ свои кругообращенiя втеченiи почти 24 часовъ. Ко второй группе относятся планеты телескопическiя, пересекающiяся своими орбитами. Громадные мiры Юпитера, Сатурна, Урана и Нептуна, съ ихъ лунными системами, составляютъ третью группу и мало удалены отъ небеснаго экватора. Что касается кометъ, то онѣ появляются на небѣ обитателей Солнца, то въ видѣ огромныхъ скопленiй паровъ, за которыми тянутся длинныя свѣтящiяся полосы, то въ видѣ слабыхъ туманностей, опускающихся какъ-бы хлопьями и затѣмъ поднимающихся, чтобы изчезнуть въ пространствѣ.

Поверхность Солнца въ 12,000 разъ больше поверхности Земли; дiаметръ его равняется 360,000 лье, а окружность больше чѣмъ 1.000,000 лье. Для того, чтобы объѣхать вокругъ Солнца (кругосвѣтное путешествiе длится у насъ три года), потребовалось-бы, за сохраненiемъ всѣхъ условiй, въ которыхъ находятся земные мореплаватели, около трехсотъ лѣтъ. Поверхность Солнца, въ 12,557 разъ бóльшая поверхности Земли, круглымъ числомъ равна 6 трильонамъ и 400 бильонамъ квадратныхъ километровъ. Объемомъ Солнце превосходить Землю въ 1.407,187 разъ и содержитъ въ себѣ громадное количество 1 квинтильона, 520 квадрильоновъ, 996 трильоновъ и 800 бильоновъ кубическихъ километровъ. Если-бы на Солнцѣ жiзнь не длилась несравненно дольше, чѣмъ на Землѣ, то человѣкъ во весь вѣкъ свой не могъ-бы войти въ сношенiя со всѣми современными ему народами. Законы тяжести на Солнцѣ дѣйствуютъ съ гораздо большею силою, чѣмъ на Землѣ: въ первую секунду паденiя, тѣла пробѣгаютъ у насъ 4^мет. 90 сант., а на Солнцѣ — 144 метра. Изъ этого слѣдуетъ, что существа, подобныя намъ и животныя, въ родѣ нашихъ слоновъ, лошадей, собакъ, вѣсили-бы на Солнцѣ въ 27 равъ больше, чѣмъ у насъ и были-бы неподвижны, какъ-бы прикованы къ землѣ. Мы вѣсили-бы приблизительно 2,000 кило. Слѣдовательно, обитатели Солнца — существа, вполнѣ отличныя отъ насъ, но да сохранитъ насъ Господь отъ предположенiй на счетъ ихъ вида! Съ давняго уже времени дѣлается такое множество гипотезъ подобнаго рода, что къ подражанiю мы не имѣемъ ни малѣйшей охоты.

Вѣроятно Солнце тоже имѣетъ свои годы, опредѣляемые его движенiемъ вокругъ центральнаго свѣтила. Но что это за годы! Наши вѣка — это секунды годовъ этихъ и дуга громаднѣйшей, описываемой Солнцемъ окружности, едва-ли выразится миллiонами миллiоновъ. Касательная къ дугѣ, по которой движется теперь Солнце, направляется къ созвѣздiю Геркулеса. Но когда будетъ измѣрена часть этой дуги? Какъ опредѣлится другая касательная, которая должна наступить за настоящею? Когда найдется центръ этой громадной окружности? Все, относящееся къ Солнцу, отмѣчено такимъ величiемъ; на всемъ лежитъ печать преобладанiя надъ нашими малыми мiрами и его державнаго господства въ порядкѣ небеснаго творенiя. Величина, объемъ, перiоды, движенiе, свѣтъ -— все это царственные элементы, принадлежащее къ его свѣтлой державѣ. Почему-же неизвѣстныя, обитающiя на его поверхности существа, не могли-бы находиться, по отношенiю къ намъ, въ положенiи, которое нельзя сравнивать съ нашимъ положенiемъ? Почему ихъ физическое строенiе не можетъ находиться внѣ земныхъ, извѣстныхъ намъ законовъ? Почему условiя ихъ жизни во всемъ не отличались-бы отъ нашихъ, начиная альфою и кончая омегою ихъ существованiя?

ГЛАВА XI
Мiры освѣщаемые сложными и цвѣтными Солнцами.

Излагая астрономiю различныхъ планетъ нашей солнечной системы и разсматривая, въ какомъ видѣ представляется вселенная наблюдателямъ, находящимся на различныхъ планетахъ, мы не выходили изъ предѣловъ одной и той-же системы феноменовъ. Всѣ наши планеты почерпаютъ теплоту и свѣтъ изъ одного источника; каждая изъ нихъ озаряется одинакимъ свѣтомъ, ихъ жизненная дѣятельность возбуждается, въ различныхъ степеняхъ напряженности, одинакими силами, ихъ существованiе и существованiе находящихся на нихъ тварей подчиняется однимъ и тѣмъ-же законамъ. Это одинъ городъ, части котораго различаются между собою, но единство котораго остается неизмѣннымъ. На Марсѣ, на Землѣ, на Юпiтерѣ и на Венерѣ восходитъ и заходить наше единственное Солнце, разливая плодородiе на пути своемъ; облака носятся въ воздухѣ и орошаютъ поля дождями; дуютъ вѣтры, чередуются времена года, природа питается однѣми и тѣми-же стихiями, живетъ одною и тою-же жизнью.

Но все измѣнится, какъ скоро оставимъ мы эти области съ цѣлью посѣщенiя другихъ частей вселенной. Вполнѣ новыя картины представятся взорамъ нашимъ и свѣтъ, къ которому мы привыкли, исчезнетъ предъ новымъ свѣтомъ. Перспективы измѣнятся, новый мiръ откроется предъ нами и если-бы не дивная универсальность законовъ природы, свидѣтельствующихъ — какъ здѣсь, такъ и вездѣ — объ единой рукѣ и единой мысли, то можно-бы подумать, что перенеслись мы въ державу другаго Творца.

Отправимся, напримѣръ, на одну изъ планетъ, сосѣднихъ съ звѣздою α въ, созвѣздiи Центавра. Извѣстно, что эта звѣзда наша сосѣдка: она гораздо ближе къ намъ, чѣмъ слѣдующая за нею, 61 въ созвѣздiи Лебедя, удаленная на разстоянiе въ два раза бóльшее. Однимъ словомъ, она находится отъ насъ въ разстоянiи 8 трильоновъ, 603 мильярдовъ и 200 миллiоновъ лье — въ дистанцiи столь малыхъ размером, что лучъ свѣта, пробѣгая въ секунду 70,000 лье, употребляетъ три съ половиною года для прохожденiя пространства, отдѣляющаго насъ отъ этой звѣзды.

Итакъ, мы находимся на планетѣ, относящейся къ α въ созвѣздiи Центавра. Здесь очень уже изменяются нѣкоторыя перспективы; наши созвѣздiя представляются въ нѣсколько другомъ видѣ; видимыя движенiя звѣздной сферы не имѣютъ никакого соотношенiя съ движенiями, которыя мы наблюдаемъ съ Земли и даже наше Солнце представляется уже звездою, вошедшею въ составъ созвѣздiя Персея. Что-же касается насъ и всѣхъ планетъ, лунъ и кометъ нашей системы, то нечего и говорить, что все это не существуетъ для этого мiра.

Но что больше всего покажется намъ страннымъ, едва ступимъ мы ногою на эту планету, то это фактъ, что освѣщать будетъ насъ не одно солнце, а два великолѣпныхъ свѣтила, поочередно занимающiя тысячи положенiй на своихъ относительныхъ зодiакахъ. И въ самомъ дѣлѣ, покинуть нашу Землю и вдругъ очутиться въ мiрѣ, освѣщенномъ двумя солнцами — что можетъ быть поразительнѣе этого? Смотря по наклоненiю планеты, два упомянутыя солнца могутъ чередоваться въ правильной послѣдоватѣльности: одно можетъ восходить въ ту минуту, когда заходитъ другое, причемъ ихъ движенiя и свѣтъ, пересекаясь въ моментъ кульминацiй, слѣдуютъ по общему пути, сохраняя между собою разстоянiе, перiодически то увеличивающееся, то уменьшающееся. Во время прохожденiя своего надъ горизонтомъ, они комбинируются тысячами различныхъ способовъ, а цвѣта ихъ, находясь въ болѣе или менѣе близкомъ между собою разстоянiи, могутъ производить нѣизвестную для насъ игру свѣта.

Если — какъ и по всему слѣдуетъ заключать — каждое изъ этихъ Солнцъ составляетъ центръ группы извѣстныхъ планетъ, то самый фактъ одновременнаго существованiя двухъ Солнцъ долженъ вызывать въ средѣ мiровъ этiхъ невообразимое многоразличiе въ дѣятельности природы. Въ нашей солнечной системѣ нѣтъ ни одной силы, которая, не ограничиваясь ежедневными явленiями теплоты и свѣта, управляла-бы тайнымъ ходомъ жизни въ каждомъ изъ относящихся къ ней мiровъ. Наши правильныя времена года не представляютъ ни малѣйшаго сходства съ часто повторяющимися временами года, обусловливаемыми положенiемъ и наклоненiемъ планетъ къ ихъ орбитамъ, относительно положенiя, которое занимаютъ два озаряющiя ихъ свѣтила. Планеты, ближайшiя къ одному изъ солнцъ, подчиняются его преобладающему влiянiю, причемъ дѣйствiе другаго солнца оказывается ничтожнымъ. Для планетъ промежуточныхъ первое влiянiе уничтожается силою противодѣйствующею, а для крайнихъ — дѣйствiя солнцъ комбинируются, сочетаются или борятся между собою, вызывая такимъ образомъ строй жизни, несовмѣстный съ тѣмъ, который намъ извѣстенъ.

Солнца эти не одинаковой величины и не одинаковой силы дѣйствiя. Удаленiе ихъ значительно, такъ какъ большая полуось орбиты, видимая съ Земли перпендикулярно, подставляется стягивающею уголъ въ 12". Размѣры, опредѣляемые этою величиною (относительно разстоянiя α отъ Центавра), кажутся намъ слишкомъ необычайными; поэтому поговоримъ о нихъ. Малое солнце обращается вокругъ большаго въ 78 нашихъ лѣтъ, необходимо увлекая за собою свою планетную систему. Для большей точности слѣдовало-бы сказать, что центры обеихъ системъ вращаются вокругъ ихъ общаго центра тяготѣнiя и центръ этотъ есть ничто иное, какъ математическая точка, лежащая въ пространствѣ между двумя светилами. Такое движенiе повiдимому свойственно всѣмъ двойнымъ звѣздамъ и всѣмъ звѣзднымъ системамъ. Законы тяготѣния управляютъ мiромъ. Звѣзды, составляющiя двойную группу, не могутъ оставаться и не остаются неподвижными. Если точно обозначить положенiе бóльшей звѣзды, то меньшая окажется движущеюся вóкругъ большей, находясь порою то какъ-разъ на востокѣ или на западѣ, а иногда на сѣверѣ или на югѣ и запаздывая на полъ-оборота.

Блестящее доказательство всеобщности законовъ притяженiя Ньютона! Первые изслѣдователи, занимавшiеся наблюденiемъ сложныхъ звѣздъ, и не подозрѣвали, что послѣднiя образуютъ дѣйствительную систему; звѣзды эти казались астрономамъ свѣтилами независимыми, случайно помѣщенными на двухъ зрительныхъ линiяхъ, недалекихъ одна отъ другой и только вслѣдствiе перспективы кажущихся очень сосѣдними. Даже Уильямъ Гершель, которому мы обязаны починомъ въ дѣлѣ серьезнаго изученiя звѣздной астрономiи вообще, а этой отрасли ея въ особенности, и не воображалъ въ началѣ своихъ изслѣдованiй, что между сложными звѣздами существуетъ неизменная связь. Онъ только старался отыскать способъ для опредѣленiя разстоянiя, въ которомъ находится отъ Земли самая яркая звѣзда, а между тѣмъ нашелъ то, чего собственно не искалъ. Впрочемъ, случается это нерѣдко. Благодаря ему и его преемникамъ мы знаемъ, что дѣйствiе мiровыхъ законовъ тяготѣнiя — какъ въ безднахъ пространства, такъ и вокругъ насъ — совершается въ прямомъ отношенiи массъ и въ обратномъ отношенiи квадратовъ разстоянiй. Это фактъ капитальный, полезность котораго не уступаетъ его важности и прежде чѣмъ онъ былъ констатiрованъ, мы не имѣли никакого права утверждать, что притягательная сила присуща матерiи и что послѣдняя не можетъ существовать без первой въ невѣдомыхъ пространствахъ вселенной.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, это вопросъ, относящiйся къ области физики и философiи, бывшiй некогда сомнительнымъ, но теперь вполнѣ доказанный. Не упоминая о его философскомъ значенiи, скажемъ только, что его математическiя послѣдствия очень важны. Пусть будутъ даны: угловая скорость движенiя малой звезды вокругъ большой и радiусъ ея орбиты и изъ этого легко уже выводится числовая величина ея паденiя, въ секунду, къ центральному свѣтилу. Изъ сравненiя этой величины съ законами паденiя на Земле или на Солнце, выводится отношенiе массы большой звѣзды къ массе Земли, или къ массе Солнца. Съ той минуты, какъ опредѣлится разстоянiе двойной звезды, звѣзда эта будетъ такъ-же взвѣшена, не смотря на ея громадное удаленiе, какъ взвешены Луна и планеты. Есть поводы думать, что въ такомъ положенiи находится уже 61 звѣзда созвѣздiя Лебедя и что ея масса (считая обѣ составныя звѣзды) равна 0,353, если массу Солнца примемъ за 1.

Разстоянiе двойныхъ звѣздъ отъ Земли опредѣляется при помощи наблюденiя послѣднихъ и сравненiя временъ, втеченiи которыхъ лучи свѣта достигаютъ къ намъ отъ второй звѣзды, смотря по тому, находится-ли она въ части своей орбиты самой близкой, или самой удаленной отъ Земли.

Въ виду чрезвычайно важныхъ результатовъ, которыми во многихъ отношенiяхъ мы обязаны или будемъ обязаны познанiю этихъ далекiхъ системъ, мы не можемъ воздержаться, чтобъ не вспомнить о неправильномъ толкованiи принципа конечныхъ причинъ. Въ 1779 году аббатъ Майеръ написалъ брошюру о звѣздныхъ группахъ, брошюру, мало достойную ея автора. Николай Фуссъ, членъ С.-Петербургской Академiи Наукъ, рѣшился опровергнуть нѣкоторые явные промахи брошюры этой и въ числѣ ихъ тотъ, который помѣщаетъ спутниковъ на многiе градусы угловаго разстоянiя отъ ихъ планетъ. Но оружiе, которое употребилъ Фуссъ и которое не слѣдовало-бы ему употреблять, состояло все-таки въ вопросѣ: cie bono? „Къ чему свѣтлымъ тѣламъ обращаться вокругъ имъ подобныхъ? говорить онъ. Солнце — это единственный источникъ, изъ котораго планеты почерпаютъ теплоту и свѣтъ. Тамъ, гдѣ цѣлыя солнечный системы подчиняются другимъ солнцамъ, ихъ близость или ихъ движенiя не имѣютъ уже цѣли, ихъ лучи — пользы. Солнцамъ нѣтъ нужды заимствоваться отъ постороннихъ тѣлъ тѣмъ, чѣмъ они обладаютъ и сами. Если второстепенныя звѣзды суть свѣтлыя тѣла, то въ чемъ состоять цѣль ихъ движенiй?" Прекрасные выводы ума умѣющаго претензiю видѣть дальше, чѣмъ дозволяется это его силами! Сколько разъ своимъ обманчивымъ миражемъ они задерживали насъ въ слѣдованiи по прямому пути!

Сложность естественныхъ явленiй, усматриваемая нами въ системахъ двойныхъ звѣздъ, еще усилится, когда перенесемся мы въ систему звѣздъ тройныхъ. Отдѣлъ послѣднихъ меньше отдѣла первыхъ. Изъ числа 120,000 звѣздъ, видимыхъ на небѣ, 3,000 звѣздъ принадлежатъ къ отдѣлу двойныхъ, слѣдовательно на одну двойную звѣзду, среднимъ числомъ приходится 40 простыхъ. Намъ извѣстно около 50 тройныхъ звѣздъ. Мiры, подчиняющiеся подобнымъ системамъ и различнымъ пертурбацiямъ, производимымъ солнцами, сосѣдними къ солнцу мiровъ этихъ, должны образовать систему, къ которой мы не можемъ приравнять ничего аналогичнаго. Въ большей части тройныхъ звѣздъ одна звезда занимаетъ преобладающее положенiе и находится въ видимомъ центрѣ тройственной системы; ея спутникъ — двойная звѣзда. Первая есть центральное солнце, вокругъ котораго вращаются остальныя; вторая, составляя центральное светило для третьей, увлекаетъ последнюю въ своемъ кругообращенiи. Это все равно, какъ если-бы Земля и Луна были малыми Солнцами. Хватило-бы только охоты придумывать планетную систему для каждаго изъ этихъ трехъ свѣтилъ — и можно-бы создать мiръ, далеко выходящiй за пределы всего, что только можетъ измыслить самое причудливое воображенiе.

Что сказать, наконецъ, о четверныхъ звѣздахъ, о звѣздѣ ε въ созвѣздiи Лиры — свѣтилѣ, которое на первыхъ порахъ кажется двойнымъ, въ сущности-же каждая изъ его составныхъ частей есть двойная звѣзда? Что сказать о системахъ еще болѣе богатыхъ, напримѣръ о ο Орiона, состоящемъ изъ четырехъ главныхъ звѣздъ, расположенныхъ въ четырехъ углахъ трапецiи, причемъ двѣ звѣзды, находящiяся въ основанiи, имѣютъ еще по одному лучезарному спутнику?

Люди, заключающее о вселенной на основанiи видимаго ими на Землѣ, очень далеки отъ истины. Если-бы изученiе сложныхъ звѣздъ не имѣло другой цѣли, кромѣ обнаруженiя заблужденiй людей этихъ, то это одно заслуживало-бы уже нашей признательности. Пусть поборники абсолютнаго въ природѣ взглянуть на небо нашими глазами. Это будетъ для нихъ полезнѣйшимъ занятiемъ и предохранитъ ихъ отъ исключительныхъ теорiй, идущихъ вразладъ съ великою гармонiею вселенной.

Но насколько это невообразимое разнообразiе явленiй природы въ мiрахъ, относящихся къ малымъ солнечнымъ плеядамъ, должно еще увеличиться вслѣдствiе различiй въ силѣ, величинѣ и цвѣтѣ замѣчаемыхъ въ каждомъ изъ солнцъ? Вотъ, напримѣръ, система α въ созвѣздiи Овна: большое солнце бѣлаго цвѣта, малое — голубаго;; въ системѣ γ Андромеды: большое солнце — оранжевое, другое — изумрудно-зеленое; въ системѣ ρ Персея: одно солнце ярко-красное, другое — темно-голубое; въ системѣ σ Змѣи: оба солнца — голубыя, 8 звѣзда Единорога состоитъ изъ большаго желтаго солнца и малаго — пурпуроваго; въ α Кассiопеи: большое солнце — красное, малое — зеленое и проч. Это разнообразiе оттѣнковъ — фактъ и не происходить оно, какъ можно подумать на первыхъ порахъ, вслѣдствiе оптическаго обмана. Какою причиною обусловливается такое множество цвѣтовъ? Не возрастъ-ли это свѣтилъ, проходящихъ, отъ перваго дня своего существованiя до послѣдняго, извѣстною градацiею различныхъ видовъ? Однакожъ много голубыхъ звѣздъ и звѣздъ временныхъ (тѣ, напримѣръ, которыхъ появленiе и кончину вы видели въ 1572, 1604 годахъ и проч.), не проходили этого градацiею оттѣнковъ. Но, быть можетъ, временный звѣзды, по природѣ своей одинаковы со звѣздами неподвижными? Едва-ли: атмосферы, столь различныя по своимъ поглощающимъ свѣтъ свойствамъ, не различнымъ-ли образомъ влiяютъ на дѣйствiя звѣзды, свѣтъ которой онѣ возбуждаютъ? Какое влiянiе оказываютъ другъ на друга два солнца, различныя по физическому строенiю своему и обладающiя неравною степенью лучезарности? Опытами нашими поставлены въ соотношенiе съ дѣйствiемъ Солнца только тѣла земныя и тутъ попрежнему исчезаетъ уже всякаго рода аналогiя. Когда мысленно переносимся мы въ далекiе предѣлы неба и духомъ присутствуемъ при зрѣлищѣ дивныхъ мiровъ, освѣщаемыхъ многими различно окрашенными солнцами; когда видимъ мы, что разливая въ пространствѣ всевозможныхъ оттѣнковъ свѣтъ, за голубымъ солнцемъ слѣдуетъ солнце красное, за золотистымъ шаромъ — шаръ изумрудно-зеленый; когда къ этимъ великолѣпнымъ свѣтиламъ присоединяются еще цвѣтныя луны, носящiяся на небѣ своими многоцвѣтными дисками, — и разнообразiе явленiй этой природы представляется намъ удаленнымъ отъ нашей природы на столь громадное разстоянiе, что земное естество, со всѣмъ относящимся къ нему, меркнетъ въ тѣни и исчезаетъ въ своемъ ничтожествѣ! Что это за мiры, гдѣ нѣтъ ни дней, ни ночей, ни мѣсяцевъ, ни годовъ; гдѣ время не отпечатлѣваетъ слѣдовъ своихъ, отмѣчающихъ у насъ дорогу жiзни и гдѣ бытописанiя исторiи пишутся кистью Ириды? Таинственная природа неба, какiя тайны хранишь ты еще и какъ безконечно-малы являемся мы, когда мысль наша возносится къ тебѣ изъ бездны нашего ничтожества!

ГЛАВА XII
О типѣ человѣческомъ въ другихъ мiрахъ и вообще о формѣ живыхъ существъ.

Что человѣчества, пребывающiя на далекихъ островахъ небеснаго архипелага, родственны намъ по разуму, а духовныя существа, стоящiя на различныхъ ступеняхъ безконечной iерархической лѣстницы, принадлежатъ къ одной семьѣ и стремятся къ общему предназначенью; что абсолютные начала истины и блага повсюду во вселенной составляютъ основы для одной и той-же нравственной истины — вѣрить этому побуждаетъ насъ, съ одной стороны, философiя наукъ, а съ другой — самъ разумъ даетъ намъ право утверждать необходимость такого факта. Безусловныя начала истины всеобщи и всякiй сознательный духъ обязанъ стремиться къ уразумѣнию ихъ и признанию ихъ всемiрнаго тождества. Если-бы не опасенiе — неточно выразить мысль, саму по себѣ весьма точную — то мы сказали-бы, что духовный строй всякаго разумнаго существа вездѣ одинъ и тотъ-же, что вездѣ мышленiе должно представлять психологическому анализу одни и тѣ-же свойства (это не значитъ, однакожъ, одинаковую степень развитiя) и что на Нептунѣ и въ мiрахъ сосѣднихъ съ Сирiусомъ, точно такъ-же, какъ и на Землѣ мыслительная способность подобна самой себѣ.

Но можно-ли сказать то-же самое о формах физическихъ? Если разумъ обитателей Венеры управляются тѣми-же законами, какимъ подлежитъ разумъ обитателей Земли; если какъ первые, такъ и вторые, одинаковымъ образомъ понимаютъ истины нравственный и математическiя, если въ равной мѣрѣ обладаютъ они способностью логического мышленiя, — то необходимо-ли и правдоподобно, чтобы чувства ихъ были тождественны съ нашими, чтобы зрѣние у нихъ дѣйствовало у нихъ при помощи глазъ, помѣщенныхъ въ верхней части головы, обонянiе и вкусъ — при помощи органовъ, подобныхъ нашимъ, слухъ — при помощи боковыхъ отвѣрстiй. Необходимо-ли и правдоподобно, чтобы существа разумныя, стоящiя на верхней ступени животной iерархiи, представляли въ каждомъ отдѣльномъ месте вселенной извѣстныя намъ, человѣческiя формы? Однимъ словомъ — всеобщ-ли типъ человѣческiй, или видоизмѣняется онъ соотвѣтственно съ мiрами?

Для разрѣшенiя этого вопроса, прежде всего устранимъ отъ суда людей, полагающихъ, что поставленный такимъ образомъ, вопросъ этотъ становится недоступнымъ для человѣческаго изслѣдованiя. Послѣ этого не представлялось-бы уже возможности быть любознательнымъ и мы разомъ лишились-бы одной изъ драгоцѣннѣйшихъ способностей нашихъ. Въ самомъ дѣлѣ, не составляетъ-ли любознательность одного изъ самыхъ похвальныхъ и высокихъ стремленiй духа нашего? Конечно, любознательности мы обязаны изгнанiемъ нашимъ изъ земнаго рая, где человѣкъ на вѣки-вѣковъ былъ осужденъ не прикасаться къ древу познанiя добра и зла; но съ сыновнею благодарностью сохраняя блестящее наслѣдiе прародительницы нашей, будемъ все-таки стремиться согласно съ прирожденными свойствами нашими, къ прiобрѣтенiю познанiй.

Воспользуемся настоящимъ случаемъ для того, чтобы равнымъ-же образомъ устранить отъ суда людей, задающихся вопросомъ: къ чему ломать себѣ голову надъ задачею, такiя-ли головы у обитателей другихъ мировъ, какъ у насъ и вообще — есть-ли у нихъ головы. Къ чему?.. Ахъ, Боже мой! Да, послѣ этого къ чему все, интересующее насъ въ области поэзiи и воображенiя? Къ чему все, плѣняющее душу нашу приманкою новизны? Къ чему бóльшая часть трехсотъ тысячъ часовъ, проводимыхъ нами на Землѣ? Время, употребленное на размышленiя, изысканiя, изслѣдованiя и мечты, въ сущности затрачивается не столь непроизводительнымъ образомъ, какъ время, которое посвящаемъ мы важнымъ, по нашему мнѣнiю жiтейскимъ дѣламъ. Впрочемъ, времени хватить на все, тѣмъ болѣе, что въ настоящемъ случаѣ мы не столько имѣемъ въ виду самую науку, какъ ея примѣненiе. Не мѣшаетъ однакожъ вспомнить, что въ основѣ возбужденнаго нами вопроса кроются самыя трудныя задачи новѣйшаго времени, задачи, относящiяся къ вопросу о происхожденiи вещей, следовательно чрезвычайно важныя и разрѣшенiе которыхъ подвигается столь медленно, что свѣтильникъ девятнадцатаго столѣтiя еле-еле освѣщаетъ дорогу къ нимъ.

Os homini sublime dedit coelumque tueri

Jussit, et erectos ad sidera tolleri vultus

Когда, переносясь воображенiемъ въ другiе мiры, подобно земному шару носящiеся въ пустыняхъ пространства, мы рѣшаемся представить себѣ, кѣмъ они могутъ быть обитаемы; когда взоры наши обнимаютъ совокупность движенiй, совершающихся какъ въ мiрахъ этихъ, такъ и на Землѣ, — то первое впечатлѣнiе, котораго мы никакъ не можемъ избежать, есть впечатлѣнiе чисто-земное, находящееся въ связи съ нашею обычною обстановкою. Для насъ, европейцевъ, въ Iюнѣ мѣсяцѣ равнины раздваиваются золотистыми нивами и зелеными лугами, холмы увѣнчиваются густыми лѣсами, пейзажъ разнообразится теченьемъ рѣкъ и немногаго не достаетъ для того, чтобы картина эта не представила намъ, съ высоты птичьяго полета, въ глубинѣ какой-либо долины нѣсколько хижинъ, прiютившихся у сѣренькой колокольни, или города съ древними валами, прорѣзывающими горизонтъ своими суровыми очертанiями. Но для обитателей странъ экваторiальныхъ и тропическiхъ, не имѣющихъ временъ года, пейзажъ не представляетъ уже такихъ видовъ: песчаные берега вѣчнаго океана смѣняются тамъ непроходимыми лѣсами, лѣса — холмами, которые никогда не украшаются ни золотомъ нивъ, ни зеленью луговъ; растительность и животныя — все видоизмѣняется. Обитатель пустынь видитъ нѣчто, еще болѣе суровое. Nihil est in intellectu quin fuerit prius in sensu, гласитъ одно древнее положенiе эмпирической школы: ничто не проникаетъ въ сознанiе, не пройдя предварительно чрезъ ощущенiе. Въ основе положенiя этого есть доля истины: дѣйствiе внѣшняго мiра и отраженiе его на нашемъ внутреннемъ существѣ громадны и ими обусловливаются образы, способные возникать въ душѣ вашей. Поэтому можем быть увѣрены, насколько это относится къ нашему предмету, что если предположить въ другихъ мiрахъ людей въ шесть футовъ ростомъ и столь-же бѣлыхъ, какъ мы сами, то Китайцы представятъ ихъ себѣ желтыми, а Эскимосы — совершенно смуглыми дикарями. Опустимся еще ниже: обезьяны увидятъ тамъ стаи гориллъ и орангутанговъ, рыбы — пловцовъ, попугаи — искусныхъ говоруновъ съ золотыми клювами и зелеными перьями, муравьи — муравейники съ ихъ мелкимъ населенiемъ. Подобную наклонность духа нашего мы обозначаемъ словомъ, по нашему мнѣнiю вполнѣ опредѣляющимъ ее: антропоморфизмъ.

Однакожъ, что такое человѣкъ: главное въ вопросѣ этомъ. Съ анатомической и физiологической точки зрѣнiя, человѣкъ есть совершеннѣйшiй, крайнiй и далеко выдвинувшiйся впередъ представитель ряда существъ, выраженiе всѣхъ предшествовавшихъ ему на жизненной лѣстницѣ тварей и стоитъ онъ въ концѣ смыкающагося ряда. Допустимъ-ли вмѣстѣ съ Жофруа Сентъ-Илеромъ великолѣпную, но еще недосказанную мысль о единствѣ въ планѣ природы; вмѣстѣ-ли съ Кювье предпочтемъ четыре различныхъ органическихъ отдѣла, — во всякомъ случай нельзя не признать капитального факта, что организацiя человѣка не отличается отъ организацiи животныхъ, что она принадлежитъ къ тому-же зданiю и вѣнчаетъ послѣднее, что произведена она одинакими силами, управляется одинакими законами, зависитъ отъ одной и той-же системы и — чтобы ничего уже не прибавлять — отъ послѣдняго изъ позвоночныхъ къ человѣку, незамѣтными градацiями ведетъ непрерывная животная цѣпь. Въ этомъ случаѣ мы опираемся на точныя науки — анатомiю и эмбрiологiю.

Разъ допустивъ это, поднимемся мысленно къ началу или къ началамъ тварей. Какимъ-бы образомъ природа ни создала первичные организмы, приводящiе жизнь къ ея простѣйшему выраженiю — инфузорiй этихъ, состоящихъ только изъ пищепроводнаго канала; этихъ зоофитовъ, повидимому служащихъ связью между двумя царствами, — какимъ-бы образомъ, говоримъ мы, ни возникли существа эти, необходимо однакожъ допустить, что форма, величина, организацiя, способъ существованiя, природа первичныхъ организмовъ, обусловливались вызвавшими ихъ къ бытiю силами, средами, въ которыхъ пребывали они, обстоятельствами, окружавшими ихъ колыбель и общими, постоянными условiями ихъ существованiя. При преобладанiи другихъ силъ, существованiи другихъ началъ, проявленiи другихъ комбинацiй, совокупности другихъ условiй, существа эти, очевидно, болѣе или менѣе были-бы не такими, какими являются они теперь. Впрочемъ, истину эту мы усматриваемъ ежедневно; даже нынѣ всѣ существа — растенiя и животныя — видоизмѣняются согласно съ условiями, въ которыхъ они живутъ. Было-бы излишнимъ останавливаться на фактѣ этомъ и мы считаемъ себя вправѣ установить правило, что живыя существа родятся въ соотвѣтствiи съ мѣстомъ ихъ происхожденiя.

Птицы приспособлены къ летанiю, такъ какъ воздухъ — это ихъ царство и съ предназначенiемъ этимъ гармонируютъ не только орудiя ихъ спецiальныхъ отправленiй, но и различные ихъ органы, начиная съ механизма легкихъ и кончая устройствомъ маленькихъ канальцевъ въ крыльяхъ. Рыбы должны обитать въ глубинѣ водъ и достаточно одного взгляда на ихъ организацiю, чтобы догадаться объ ея отправленiяхъ. Будемъ-ли говорить о земноводныхъ животныхъ и летучихъ рыбахъ, упомянемъ-ли о цѣлыхъ полчищахъ черепокожихъ — послѣднихъ баронахъ допотопнаго Нептуна, о мирiадахъ насѣкомыхъ съ ихъ дивными метаморфозами, о сонмахъ свирѣпыхъ обитателей лѣсовъ? Какъ тѣ, такъ и другiя свидѣтелъствуютъ въ пользу непререкаемаго положенiя: вездѣ животныя находятся въ гармонiи съ обитаемою ими средою.

Замѣтимъ: какъ скоро ихъ не оказывается тамъ, т. е. какъ скоро перемѣстятъ ихъ въ другую среду или видоизмѣнятъ среду, въ которой они находятся, животныя тотчасъ-же применяются къ своей обстановкѣ, точно такъ, какъ матерiя приспособляется къ условiямъ равновѣсiя, температуры и движенiя.

И такъ, разнообразiе животныхъ формъ находится въ соотношенiи съ силами, средами, влiянiями, ассимилированными питательными веществами, прошедшими вѣками, климатами, плотностями и проч. Питая грибы углекислотою, при высокой температурѣ, можно искуственнымъ образомъ воспроизвести условiя жизни вторичной формацiи. Что произойдетъ въ данномъ случаѣ? Грибъ растетъ-растетъ, делается громаднымъ, чудовищнымъ и является наконецъ представителемъ колоссальныхъ тайнобрачныхъ растенiй, погребенныхъ теперь въ торфяникахъ первобытнаго мiра. Подобное дѣйствiе не ограничивалось-бы одними только растенiями и примѣнялосъ-бы къ животнымъ, если-бы организацiя послѣднихъ не была закрѣплена теченiемъ предшествовавшихъ вѣковъ. Но не выходя изъ предѣловъ нормальныхъ условiй настоящаго времени, мы видимъ, что поверхность земнаго шара населена существами, приспособленными къ условiямъ ихъ жизни.

Вмѣсто земнаго шара, взглянемъ теперь на другой мiръ системы нашей и перенесемся въ эпоху перваго возникновенiя жизни на его поверхности. Для большей точности возьмемъ мiръ Юпитера. Такiя-ли стихiи въ мiрѣ этомъ, какъ и у насъ? Вода на Юпитерѣ состоитъ-ли изъ извѣстнаго числа частей водорода и кислорода? Слагается-ли воздухъ изъ 79 частей азота и 21 части кислорода? Не преобладаютъ-ли тамъ другiе газы, другiе пары, другiя жидкiя тѣла? Съ другой стороны, масса светила этого, сравнительно съ массою Земли, больше въ триста тридцать восемь разъ, а плотность его въ четыре раза меньше; удѣльный вѣсъ на Землѣ выражается числомъ 5.48, а на Юпитерѣ -1,31. Объемомъ Юпитеръ превосходитъ Землю въ 1,400 разъ. Продолжительность кругообращенiя его составляетъ только четыре десятыхъ кругообращенiя земли, день его длится всего десять часовъ, а годъ, напротивъ, почти въ двадцать разъ продолжительнее нашего года. Временъ года онъ не имѣетъ; разстоянiе его отъ Солнца въ пять разъ больше разстоянiя Земли и онъ получаетъ отъ дневнаго свѣтила въ двадцать семь разъ меньше теплоты и свѣта, чѣмъ мы. Четыре спутника влiяютъ на его атмосферу и океаны. Въ какихъ условiяхъ находятся и находились его магнетическiя и электрическiя силы? Въ какомъ видѣ произошли первичныя комбинацiи, какого рода механическiе и физическiе, процессы совершились тамъ? Какая сила, какой законъ являлись преобладающими въ эпоху возникновенiя живыхъ организмовъ? — Изученiе законовъ природы даетъ намъ право отвечать, что жизнь на Юпитерѣ, во всѣхъ видахъ своихъ существенно разнится отъ жизни земной, и что твари, образующiя органическое царство свѣтила этого, по природе своей существенно различны отъ тѣхъ, которыми проявляется органически жизнь на Землѣ. Царство животныхъ — это цѣпь; второй созданный видъ (выраженiе неточное) зависитъ отъ перваго вида, или правильнѣе — отъ того-же мiра, какъ и первый видъ, и слѣдовательно связанъ съ послѣднимъ неизгладимымъ сходствомъ; третiй связанъ со вторымъ, тысячный съ сотымъ, и переходя отъ одного къ другому, мы приближаемся наконецъ къ послѣднему виду — къ тому, который выражаетъ собою всѣ другiе, принадлежитъ къ той-же системѣ, составляетъ послѣднее звено цѣпи и выражаетъ, своимъ наиболѣе выдающимся типомъ, форму существъ, предшествовавшихъ ему на лѣстницѣ жизни; — приближаемся къ человѣку и узнаемъ, что и онъ не изъятъ отъ общихъ законовъ природы, что подобно всему остальному, онъ подчиняется силамъ матерiяльнымъ и вездѣ находится въ соотношенiи съ физiологическими началами каждой изъ планетъ.

Если таковъ порядокъ въ мiрахъ нашей системы, повидимому получившей начало отъ Солнца, то что будетъ, если взглянемъ мы на далекiя планеты, сверкающiя въ мозаикѣ неба? Среди подобнаго многоразличия, среди этихъ сложныхъ солнцъ, вокругъ которыхъ вращаются планеты, движимыя непрестанными пертурбацiями, гдѣ годы, времена года и дни слѣдуютъ въ неправильной послѣдовательности и тысячи силъ взаимно уравновѣшиваются; среди мiровъ, ласкаемыхъ разноцвѣтными лучами многихъ свѣтильниковъ, гдѣ царство свѣта устанавливается во всей свѣтозарности своей; среди мiровъ, поперемѣнно переходящихъ отъ света къ мраку, отъ знойныхъ пространствъ къ ледяной стужѣ — возможно-ли, говоримъ мы, на лонѣ подобнаго разнообразiя поддерживать мысль о всеобщности типа и всеобщности того организма, отличительныя свойства которого состоять въ томъ, что онъ примѣняется ко всякой данной формѣ, входитъ въ тонъ окружающей гармонiи и въ столь высокой степени обладаетъ пластичностью, что нигдѣ, ни въ одной изъ системъ, не находится онъ, такъ сказать, внѣ своей родины.

Внѣшняя и внутренняя организацiя наша находится въ тѣсной связи съ нашимъ мiромъ. Легкiя, предназначеныя для вдыханiя воздуха, претворяютъ венозную кровь въ артерiальную; наша кишечная система приспособлена къ пищѣ растительной и животной; весь жизненный аппаратъ нашъ, содержится въ системѣ костей нашихъ и форма и свойства каждаго квадратнаго сантиметра тѣла нашего, начиная съ лодыжки и кончая рѣсницами, обусловливаются извѣстными причинами. Но при измѣненiи рода нашей пищи и способовъ нашего дыханiя, существо наше, вслѣдствiе влiянiя окружающей среды, необходимо принимаетъ другой видъ и примѣняются къ условiямъ своего новаго назначенiя. Вмѣстѣ съ тѣмъ видоизмѣнятся второстепенные органы и ихъ различные примѣненiя. И въ самомъ дѣлѣ, не смѣшно-ли утверждать, будто мозгъ всѣхъ мыслящихъ существъ, для выдѣленiя мысли, долженъ быть повсюду одинаковаго состава и одинаковой формы, что спецiальныя отправленiя, приспособленныя къ земной средѣ, должны быть исполняемы и замѣняемы во всей вселенной аналогичными-же отправленiями, которымъ подчинены подобные нашимъ органы? Не болѣе-ли еще нелѣпая шутка предположенiе, будто существо разумное состоитъ, во всѣхъ мiрахъ, изъ канала, предназначеннаго только для провода пищи? — Пройдемъ молчанiемъ подробности, могущiя возникнуть при болѣе подробномъ ислѣдованiи этого вопроса. — И такъ, по сказанному нами, отсутствiе извѣстной системы органовъ необходимо влечетъ за собою, въ видахъ возстановленiя необходимой гармонiи, совершенное видоизмѣненiе въ единствѣ организма. Тамъ, гдѣ законъ смерти не является закономъ жизни — какъ на Землѣ нашей, на которой существованiе твари есть слѣдствiе разрушенiя — болѣе совершеннымъ строенiемъ должно обусловливаться существованiе организмовъ, отличныхъ отъ нашихъ. Предположимъ, напримѣръ, что процессъ дыханiя въ болѣе разрѣженной атмосферѣ совершается при помощи дыхательнаго горла, отличнаго отъ нашего; предположимъ также, что механизмъ нашего рта будетъ не одинаковъ, по причинѣ различiя пищи, пищи воздушной, напримѣръ, почерпаемой изъ питательной атмосферы, — и въ силу этого говоръ нашъ станетъ совершенно не похожъ на нашъ настоящiй говоръ. Впрочемъ, почему одинъ и тот-же органъ долженъ повсюду служить для выраженiя мысли?

Не станемъ обманывать себя на счетъ нашей чисто-относительной красоты, которая какъ и всякая красота физическая, есть понятiе условное. Всякая другая органическая система, устроенная по другимъ комбинацiямъ, обусловленная другими силами, приспособленная къ другiмъ средамъ, тоже обладала-бы ей свойственною, характеристичною красотою. Силы, вслѣдствiе которыхъ возникло анатомическое строенiе различныхъ существъ и которыми обусловливаются у насъ единство и гармонiя, и на планетахъ могли вызвать къ жизни иныя системы, согласно съ условiями различныхъ мiровъ.

Но что же это за люди? спросятъ насъ. Вы не даете имъ ни нашихъ свойствъ, ни нашихъ лицъ, ни физическаго строенiя нашего. Чѣмъ замѣните вы эти руки, пригодныѣ для столькихъ дѣлъ; эту грудь, въ которой бьется мужественное сердце; эти могучiе глаза, вмѣстилище мысли?.. Съ другой стороны, какою красотою замѣните вы осязательную красоту, эти излюбленныя, столь дорогiя намъ формы? О, мы даже не попытаемся замѣнять ихъ. Мы не обладаемъ творческими силами и зная, что всѣ вымыслы наши отличались-бы чисто-земнымъ характером, мы ничего и не станемъ измышлять. Но намъ извѣстно, что если мы существа конечныя, слабыя и невѣжественныя, то въ мiрѣ есть Существо безконечное, сущность котораго состоитъ въ безконечномъ творенiи безконечныхъ формъ. Затѣмъ, мы уже вполнѣ будемъ спокойны на счетъ того, что это безконечное Существо съ поразительною легкостью замѣнитъ чѣмъ-нибудь другимъ самыя драгоцѣнныя, созданныя имъ формы.

Мы полагали, что не безполезно заявить здѣсь, на какомъ основанiи установлена нами относительность земнаго типа, такъ какъ люди, носившiеся воображенiемъ среди небесныхъ мiровъ, вообще поддерживали мнѣнiе, противоположное нашему. Гюйгенсъ распространяется на счетъ того, что обитателямъ другихъ планетъ крайне необходимо во всемъ быть подобными намъ; Сведенборгъ виделъ въ одной области звѣзднаго мiра барашковъ à la Florian, а одинъ послѣдователь нашего ученiя недавно еще поддсрживалъ, въ прекрасномъ сочиненiи своемъ*), идею всемiрности человѣческаго типа. Настоящая глава написана съ цѣлью опровержения этихъ неосновательныхъ воззрѣний.

*) Les lois de Dieu et l’Esprit moderne , par Ch. Richard , ancien élève de l’Ecole polytechnique, commandant de Génie.

Панорама формъ.

Прежде чѣмъ покончить съ вопросомъ о живыхъ формахъ въ другихъ мiрахъ, вызовемъ фантастическiя полчища существъ, созданныхъ воображенiемъ человека, начиная съ далекихъ эпохъ, когда робкая душа человека олицетворяла силы природы и до среднихъ вѣковъ, когда мистицизмъ населилъ мiръ новыми химерами. Призовемъ доктора Фауста и его адскаго спутника и пусть Мефистофель дастъ намъ второе представленiе классической Вальпургiевой ночи. Опустимся на Фарсальскiя поля: вотъ область Матерей, таинственное начало всего сущаго или имѣющаго существовать, пребывающее внѣ пространства и времени. Это не вѣщiя колдуньи Шекспира и не од-адамическiя формы Байрона: это бытiе, болѣе близкое къ началу всего сущаго. Какъ говорилъ Гердеръ, внѣ низшихъ сферъ природа показываетъ намъ только переходные моменты, а въ сферахъ высокихъ — только формы въ состоянiи развитiя. Природа обладаетъ тысячами незримыхъ путей преобразованiя. Это царство нерукотвореннаго, νλη или Hades. Невидимое скрыто для насъ; посмотримъ, чтó подходитъ къ предѣламъ видимаго.

Среди фантастическаго, вызваннаго нами легiона, замѣчается символическое существо, олицетворяющее собою производительныя силы природы: странное сочетанiе формъ человѣческихъ, звѣриныхъ и свѣтилъ. Рога на головѣ его имѣютъ притязанiе изображать собою лучи солнца и серпъ луны; его косматая грудь испещрена пятнами, какъ шкура леопарда, и усѣяна звѣздами; ноги и ступни у него козлиныя. Вокругъ Пана — его уже узнали — видны Сатиры и Сильваны; какъ у него, нижняя часть ихъ тѣла звѣриная, верхняя — человѣческая. Фавны — это римскiе потомки своихъ греческихъ предковъ. Дрiады и Гамадрiады посѣщаютъ берега рѣкъ; золоточешуйчатые Тритоны никогда не покидаютъ державу Нептуна.

Здѣсь не мѣсто представлять тридцать тысячъ второстепенныхъ божествъ римской миѲологiи и мы прослѣдимъ только одну за другою формы нечеловѣческiя. На горахъ, съ быстротою вѣтра носятся Центавры или Гиппоцентавры Ѳессалiйскiе — полу-люди, полу-кони; въ водахъ плещутся сладкогласныя Сирены, приподнимая надъ волнами несравненной красоты женскiй станъ, въ то время какъ нижняя часть ихъ тѣла, похожая на рыбiй хвостъ, остается скрытою. Горгоны, надъ которыми царитъ Медуза, вооруженныя страшными когтями, приводятъ въ трепетъ взглядомъ единственнаго ихъ глаза, помѣщеннаго посрединѣ лба, какъ у древнихъ Циклоповъ. Въ воздухѣ носятся Гарпiи — чудовища съ лицами старухъ, съ когтями и туловищемъ коршуновъ съ отвислыми грудями и лошадиною гривою. Но никто изъ общества этого не сравнится съ Протеемъ, который по желанiю измѣняетъ видъ свой и въ мгновенiе ока принимаетъ форму льва, птицы, дракона, рѣки или пылающаго огня.

Вотъ Сфинксы, которымъ превѣжливо кланяется Мефистофель. „Здравствуйте, прелестныя дамы!" Дѣйствительно, лица у нихъ и груди, какъ у молодыхъ дѣвушекъ, а остальная часть тѣла львиная, съ крыльями и хвостомъ дракона. А вотъ недалеко и Гриффоны; какъ и предшествующiя формы, родились они на таинственномъ востокѣ. Тѣло ихъ, ноги и когти — львиныя; голова и крылья — орлиныя; уши лошадиныя, съ плавательными перьями вмѣсто гривы, спина покрыта перьями. Впрочемъ Элiанъ поясняетъ, что перья на спинѣ черныя, на груди — красныя, а на крыльяхъ бѣлыя. Если-бы мы полюбопытствовали взглянуть на головы и ноги этихъ баснословныхъ существъ, то увидѣли-бы мы внизу крошечныхъ Мирмидоновъ, а вверху — исполинскихъ Аримасповъ.

Начиная съ индiйской древности и до среднихъ вѣковъ, мы видимъ Единорога съ туловищемъ лошади, хвостомъ вепря, съ рогомъ насрединѣ лба, каковой рогъ длиною никакъ не меньше двухъ локтей. Это опаснѣйшее въ мiрѣ животное; однакожъ св. Григорiй увѣряетъ, что улыбка дѣвушки можетъ смирить его. Рядомъ съ Единорогомъ мы находимъ Iенсу (Yença), который по произволу можетъ мѣнять свой полъ и Паранду эѲiопiйскую, принимающую какой угодно цвѣтъ, подобно хамелеону. Маникорна и Василискъ обдаютъ васъ холодомъ ужаса. Но въ воздухѣ витаютъ прелестные образы: Лилиты (Liliths), окрыленные херувимы; Ламiи (Lamies), змѣеподобныя чудища съ кроткими лицами; Стриги (Stryges), крылатыя ночныя женщины, похищающiя дѣтей. На берегахъ рѣкъ порою встрѣчается Гвивра, происходящая отъ греческой Гидры и Вивра (Vivre), полу-женщина, полу-змѣя; вмѣсто глазъ у нея карбункулы, которые она оставляетъ иногда на берегахъ рѣкъ.

Но этимъ далеко не исчерпывается классическiй романтизмъ средневѣковое баснословiе показало намъ одну только грань своего многоцвѣтнаго многогранника. Отправившись съ Данте въ адъ, мы встрѣтимъ тамъ Цербера, Минотавра и Фурiй съ волосами Церастовъ; ливiйскихъ змѣй, Хелиндръ (Chelyndres), Якуловъ (Iaculi), Фаровъ (Phares), Амфисбемъ (Amphusbèmes), Дракона седьмой пропасти и Феникса пятивѣковаго. Если вмѣстѣ съ Тассомъ проникнемъ мы за огненную ограду очарованнаго лѣса, то странные взоры еще болѣе странныхъ ликовъ поразятъ насъ изумленiемъ: Исмена представить намъ цѣлыя полчища Химеръ и Фантомовъ. Спустившись въ Ѳессалiйскiй лабиринтъ, мы тотчасъ-же будемъ окружены фантастическимъ людомъ: Кабирами, Тельхинами, Псиллами, Дактилями, Форкiадами, Имзами, Духами вѣтровъ, Духами водъ, Духами лѣсовъ и безмолвныхъ пещеръ. Отъ тропической Индiи до Скандинавiи все живетъ, все олицетворяется; Брама и Одинъ подаютъ другъ другу руку; тысячи формъ, тысячи образовъ возникаютъ въ созерцательныхъ умахъ и въ полетѣ своемъ устремляются къ небу фантазiи. Блестящiе призраки, выдѣляющееся среди туманныхъ облаковъ своими причудливыми формами, воздушныя видѣнiя, фантомы, порожденные воображенiемъ или страхомъ — мiръ населенъ вами въ своихъ сокровеннѣйшихъ и недоступнѣйшихъ предѣлахъ! Станемъ-ли разсматривать покрытыя рисунками лѣтописи тысячныхъ годовъ; поднимемся-ли по спиральнымъ лѣстницамъ, ведущимъ на вершину древнихъ храмовъ; прослѣдимъ-ли прошедшее до эпохи скандинавскихъ руновъ и египетскихъ iероглифовъ — и вездѣ увидимъ мы покровы вѣчнаго символизма, которыми духъ человѣка облекаетъ природу; вездѣ эмблематическiе, преувеличенные образы въ громадной картинѣ представляютъ намъ невообразимое многоразличiе живыхъ формъ, заброшенныхъ въ воздушныя пространства плодотворною мыслью человѣческою.

Но неужели воображенiе человека плодотворнѣе самой природы? Неужели въ созиданiи образовъ оно выше той вѣчной силы, которая носила въ лонѣ своемъ безконечное число живыхъ тварей? Нѣтъ! Развѣ мы не видимъ, что способности человѣческiя, въ самомъ широкомъ развитiи своемъ, въ самомъ незаконномъ выраженiи своемъ, въ самыхъ смѣлыхъ преувеличенiяхъ своихъ, не обладаютъ истинно творческими свойствами и только видоизмѣняютъ, преобразовываютъ первичный типъ? Развѣ не замѣчаемъ мы, что духъ человѣческiй не создаетъ типовъ, чуждыхъ видимой природѣ? Онъ только видоизмѣняютъ воспринятые ощущенiемъ впечатлѣнiя, развиваетъ ихъ, уменьшаетъ сочетаетъ ихъ по своему желанiю, подчиняетъ ихъ своему произволу — однимъ словомъ, дѣйствуетъ только на основанiи данныхъ, доставленныхъ внѣшнимъ наблюденiемъ.

Съ другой стороны, въ сравненiи съ силами природы, плодотворность воображенiя представляется чрезвычайно слабою. Въ самомъ дѣлѣ, какое могутъ имѣть даже въ смыслѣ странности и причудливости формъ — всѣ эти баснословныя, фантастическiя существа, порожденныя воображенiемъ человека, если поставить ихъ въ паралелль съ громаднымъ разнообразiемъ произведенiй природы? Возвратимся къ первичнымъ эпохамъ существованiя Земли и несколько мгновенiй будемъ присутствовать при разнообразномъ зрѣлищѣ исчезнувшей природы допотопныхъ перiодовъ. Вотъ границы громадныхъ, залитыхъ водою, лѣсовъ. Что это за необычайныя битвы рогатыхъ крокодиловъ, длиною въ пятьдесятъ футовъ, съ чешуйчато-кольчатыми змѣями, которыхъ изгибы скрываются въ высокихъ болотныхъ травахъ? Изъ лона водъ поднимается вихрь пламени, вокругъ котораго носятся летучiя рыбы: вотъ грибы, высотою во сто футовъ и папоротники, выше нашихъ дубовъ. Громъ бури и вѣтровъ заглушается какимъ-то необычайнымъ шумомъ: это исполинскiй ящеръ, длиною въ пятьдесятъ футовъ и съ зубами игуаны, величиною своихъ костистыхъ членовъ превосходящiй громаднѣйшихъ слоновъ нашихъ, — это Игуанодонъ, сцѣпившийся съ Мегалосавромъ, въ пятнадцать метровъ длиною, страшные зубы котораго похожи на ножи, на сабли и пилы. Страшныя пресмыкающiяся пожираютъ другъ друга. Пещеры оглашаются ихъ пронзительнымъ крикомъ; быстро улетаютъ Рамфоринхи и Птеродактилы. Что это за животныя? Первое изъ нихъ представляетъ нѣкоторое родственное сходство съ Химерами, которыя мы видимъ на башняхъ собора Богоматери въ Парижѣ: голова его похожа на голову утки, крокодила и журавля; позвоночный столбъ его заканчивается костистымъ и кольчатымъ хвостомъ; два прямыя и крѣпкiя крыла защищаютъ, точно бастiонъ, его тѣло; его лапы заканчиваются тремя пальцами, на шеѣ у него виситъ ожерелокъ индѣйскаго пѣтуха. Второй изъ этихъ воздушныхъ гадовъ (по всѣмъ вѣроятiямъ — Адамъ вампировъ) — это летучая мышь, величиною съ нашего лебедя, первообразъ нашихъ драконовъ, которыми такъ беззастѣнчиво пользовалась древняя миѲологiя, Его крокодилья пасть вооружена острыми зубами. Есть тутъ и Pterodactyle macronyx и Pterodactyle crassirostris (мелодическiя названия!). Не существуй эти земно-водныя амфибiи и можно бы держать пари, что никакое воображенiе не придумало-бы ихъ.

Не заходя такъ далеко въ исторiю чудесъ творенiя и „немедленно-же приближаясь къ потопу'', возьмемъ просто маленькую каплю воды и станемъ наблюдать ее въ фокусѣ солнечнаго микроскопа. Не думаете-ли вы, что тутъ не найдется множество формъ, болѣе еще странныхъ, чѣмъ весь рядъ сельскихъ полубожествъ миѲологiи! Посмотрите, какъ перекрещиваются въ движенiяхъ своихъ эти ящерицы, эти змѣи, эти проворные ужи. Обратите вниманiе на всѣ осуществившiяся здѣсь геометрическiя фигуры: тутъ шаръ вращается вокругъ самаго себя, тамъ четырехугольникъ, кубъ; дальше — цѣлая коллекцiя многосторонниковъ. Посвятите несколько минутъ наблюденiю — и какихъ только метаморфозъ вы не увидите! Не кажется-ли вамъ, что глядите вы сверху на слона, важно размахивающаго вправо и влѣво своимъ хоботомъ? Что это за глаза, которые, не смигнувъ, уставились на насъ, точно они насъ и не видятъ? Можно подумать, что это берегъ Ламаншскаго канала со своими раковинами, послѣ отлива. И вотъ, въ капелькѣ воды, объемомъ въ одинъ кубическiй миллиметръ, мы находимъ цѣлый мiръ, болѣе своеобразный и менѣе вымышленный, чѣмъ баснословный мiръ, созданный воображенiемъ человѣка.

Такимъ образомъ, въ ископаемыхъ первобытнаго мiра, въ допотопныхъ пластахъ, въ мѣловыхъ отложенiяхъ геологическихъ формацiй, въ каплѣ воды, въ сухомъ пескѣ, разносимомъ вѣтромъ по воздуху, на листочкѣ травки мы видимъ на Землѣ микроскопическiя существа и необъятное множество формъ, многоразличныхъ образовъ и тварей, способомъ существованiя своего открывающихъ предъ нами безграничные горизонты. Многоразличiе земной твари, начиная съ полиповъ, составляющихъ границы царствъ ископаемаго и растительнаго и кончая насѣкомыми, владѣющими свѣтлою областью воздуха, не можетъ быть опредѣлено тысячами тысячъ. Одна Земля наша служитъ источникомъ для невообразимаго многообразiя формъ. Но если силы, присущiя скромному земному шару, дали начало такому ряду существъ, то что будетъ, если взглянемъ мы на мiры чуждые нашему мiру и гдѣ отъ начала вѣковъ действовали невѣдомыя силы? Что значитъ разнообразiе баснословныхъ, созданныхъ воображенiемъ существъ, въ сравненiи съ разнообразiемъ тварей естественныхъ? Первое меркнетъ, стушевывается и неудивительно, если осуществляется оно или въ нашемъ, или въ другихъ мiрахъ. Оно ничтожно въ сравненiи съ естественными богатствами, съ гибкостью дѣйствующихъ силъ, съ видоизмѣняемостью слѣдствiй, зависящихъ отъ свойства и силы причинъ. Пластика природы не чета нашей слабенькой пластики и не ограничивается она извѣстными предѣлами и условными правилами, которыя мы необходимо должны блюсти, чтобы въ произведенiяхъ нашихъ не впасть въ негармоничное и безобразное. Въ царствѣ творенiя, какъ форма, такъ и жизненныя начала сопричастны безконечности природы; силы дѣйствуютъ, а матерiя, послушная и гибкая до безконечности, безъ малѣйшаго труда повинуется дѣйствiю творческихъ началъ.

Мiръ формъ возможныхъ и существующихъ на столько можетъ быть бесконеченъ въ проявленiяхъ, на сколько безконеченъ онъ въ силах своихъ, такъ что всѣ вымыслы человѣческой фантазiи неизбѣжно остаются ниже уровня дѣйствительности. Жизнь растительная, животная, человѣческая могутъ проявляться въ системахъ, совершенно различныхъ отъ техъ, которыя намъ известны; различныхъ по отправленiямъ, следовательно и по органамъ своимъ; различныхъ какъ по условiямъ внутренней жизни, такъ и по наружному виду своему. „Вотъ, сказалъ однажды Гете, показывая множество фантастическихъ цвѣтовъ, набросанныхъ имъ на бумагѣ во время разговора, — вотъ очень странныя и причудливыя формы, но будь они въ двадцать еще разъ страннѣе и причудливѣе, и все-таки можно-бы спросить, не существуетъ-ли ихъ типъ гдѣ-либо въ природѣ. Душа проявляетъ въ рисункѣ часть своей сущности и такимъ образомъ высказываетъ, въ ихъ основахъ, глубочайшiя тайны творенiя, покоющiяся на рисункѣ и пластикѣ." Но все, что душа, въ единенiи съ творческими силами, можетъ воспроизвести и создать, будетъ безмѣрно ниже дѣйствительности.

Переносить на Луну, на Марса и на Солнце людей и предметы земные — это значило-бы ошибаться на счетъ самыхъ основъ жизни органическихъ существъ. Кто увидитъ во снѣ Венеру, тотъ откроетъ мiръ, новѣе того, который Марко Поло видѣлъ въ Южныхъ Островахъ. Пусть умы поверхностные забавляются заселенiемъ свѣтилъ земными колонiями, но для насъ будетъ полезнѣе заняться изученiемъ природы въ дѣйствительности ея всемогущества и такимъ образомъ болѣе и болѣе познавать ее, вместо того, чтобы теряться въ преположенiяхъ. Никогда не должно упускать изъ вида подобнаго рода методъ, станемъ-ли изучать природу непосредственно, или-чтó мы и намѣрены сдѣлать въ скорости — въ ея отраженiи на духѣ человѣческомъ.

ГЛАВА XIII
О законахъ тяжести въ другихъ мiрахъ и въ особенности о нѣкоторыхъ замѣчательныхъ явленiяхъ центробѣжной силы на планетахъ съ быстрымъ вращательнымъ движенiемъ.

I. — Вѣсъ тѣлъ на поверхности свѣтилъ.

Не надо заходить слишкомъ далеко въ исторiю науки для того, чтобы усмотрѣть всю несостоятельность мыслей относительно сущности законовъ тяжести, такъ какъ на обитаемую нами Землю втеченiи долгаго времени смотрѣли, какъ на абсолютный центръ вселенной и постоянную точку, къ которой сводились всѣ космографическiя начала.

Исторiя множественности мiровъ обильна, въ этомъ отношенiи, странными и интересными мыслями, могущими служить указанiемъ, какъ легко заблуждается человѣкъ, полагая, что рассуждаетъ онъ правильно и основываетъ свои умозаключенiя на фактахъ, повидимому прочно установившихся. Такъ, у Плутарха мы видимъ, независимо отъ опасенiя нѣкоторыхъ народовъ на счетъ падѣнiя Луны, престранныя предположенiя о причинахъ, по которымъ обитатели этого свѣтила не валятся намъ на голову. Возвышенныя мысли краснорѣчиваго Лактанцiя и св. Августина тоже обязаны своими происхожденiемъ ложному пониманiю законовъ тяготѣнiя. Оба автора эти съ величайшимъ единодушiемъ обзываютъ глупцами, невѣждами, простофилями и сумасбродами людей, которые полагаютъ. будто у антиподовъ люди могутъ ходить головою внизъ, а ногами вверхъ и что градъ, дождь и снѣгъ падаютъ тамъ снизу вверхъ и проч. Исчисленiе всего, что люди степенные серьезно говорили объ этомъ, заняло-бы слишкомъ много мѣста.

Свидѣтельство чувствъ и нравственная сила инерцiи производятъ на насъ столь громадное влiянiе, что на первыхъ порахъ намъ невозможно отрѣшиться отъ общепринятыхъ понятiй высокаго и низкого и прiйти къ убѣжденiю, что слова эти имѣютъ лишь чисто-относительное значенiе и ничего не выражаютъ внѣ того примѣненiя, которое мы можемъ дать имъ въ сферѣ притяженiя извѣстной планеты. Во вселенной нѣтъ ни низа, ни верха и поднявшись (какъ вообще говорятъ) на уровень неподвижныхъ звѣздъ, мы были-бы въ сущности не выше, чѣмъ здѣсь, или въ разстоянiи 100 мiллiоновъ лье отъ Земли. Дѣйствительно, понять это трудно и мы ежедневно слышимъ выраженiя, въ родѣ слѣдующихъ: „А если звезды попадаютъ? Развѣ не сказано, что предъ завершенiемъ временъ, звѣзды должны низвергнуться съ неба! Вы говорите, что Земля брошена въ пространство, изолирована, что она не имѣетъ точекъ опоры; но въ такомъ случаѣ, почему-же она не падаетъ?"...Всѣ слова эти: верхъ, низъ, падать, подниматься — имѣютъ лишь ограниченное, относительное значение и не выражаютъ ничего абсолютнаго.

Центръ тяжести извѣстной сферы, точка, къ которой влекутся всѣ другiя сферы въ силу законовъ всеобщаго тяготѣнiя, къ которой стремятся всѣ тѣла, на которую, если хотите, они падаютъ — это есть низъ и нѣтъ другаго низа. Для насъ, обитателей Земли, центръ Земли есть низъ, для Селенитовъ — центръ Луны, для обитателей Юпитера -— центръ Юпитера.

Въ болѣе обширномъ значенiи и выражаясь астрономически, для Луны Земля находится внизу, для Земли — Солнце. Но и эти отношенiя не заключаютъ въ себѣ ничего абсолютнаго, такъ какъ, въ концѣ концовъ, зависятъ они отъ силъ, безпрестанно видоизмѣняющихъ ихъ взаимныя дѣйствiя.

На основанiи свидѣтельства нашихъ чувствъ мы полагаемъ, что предметы, помѣщенные надъ нашими головами, находятся вверху и что оставивъ занимаемое ими положенiе, они попадали-бы на Землю. Нас очень мало удивляетъ, когда такъ называемое „американское извѣстiе" сообщат, намъ, что нѣкiй обитатель Марса упалъ въ воду, мы хотимъ сказать — въ геологическiй пластъ. Въ этомъ отношенiи нѣкоторые номера газеты „Pays," были прочтены прошедшею осенью съ извѣстнаго рода интересомъ и — наивностью. Если-бы намъ сказали, что нога Большой Медвѣдицы упала въ океанъ, то и это не показалось-бы намъ положительно невозможнымъ. Но обитателю Венеры на столько-же невозможно упасть на Землю, на сколько намъ самимъ нельзя упасть на планету, вѣстницу разсвѣта, хотя, съ другой стороны, и не подлежитъ сомнѣнiю, что Земля можетъ рухнуть на одно изъ свѣтилъ (на Солнце, напримѣръ), въ то время, какъ ни одно изъ свѣтилъ не можетъ упасть на Землю.

Само собою разумѣется, что всѣ существа, относящiяся къ какой либо сферѣ, соединены съ послѣднею закономъ притяженiя и что каждая планета обладаетъ своею индивидуальностью, своими владѣнiями, своимъ личнымъ и непререкаемымъ правомъ господства надъ принадлежащими ей предметами. Поверхность каждаго мiра — это магнитъ для его обитателей; каждое свѣтило имѣетъ свою сферу притяженiя въ предѣлахъ котораго заключены всѣ существа, родившiяся на свѣтилѣ этомъ и платящiя ему дань. Но съ какою силою притяженiе дѣйствуетъ на поверхности другихъ мiровъ? Каковъ вѣсъ тѣл на планетахъ нашей солнечной системы1?

Ни сила, ни тяжесть сами по себѣ не имѣютъ никакого значенiя и вполнѣ зависятъ отъ количества вещества, содержимаго планетою, на которой онѣ пребываютъ. Вѣсъ тѣла опредѣляется массою планеты. Если сообразимъ съ одной стороны, что матерiальная сфера дѣйствуетъ такъ, какъ будто вся масса ея сосредоточена въ ея центрѣ, а съ другой — что сила притяженiя уменьшается въ отношенiи квадратовъ разстоянiя, которое есть ничто иное, какъ радiусъ самой сферы, то нетрудно уже видѣть, что для опредѣленiя силы тяжести на поверхности какого-бы ни было свѣтила достаточно раздѣлить его массу на квадратъ радiуса. Для большей точности слѣдовало бы принять въ разсчетъ полярную сжатость сфероида и противодѣйствiе центробѣжной силы. Первое изъ явленiй этихъ не имѣетъ значенiя, но второе кажется намъ заслуживающимъ спецiальныхъ изслѣдованiй, представляемыхъ намъ открытиями, изложенными во второй половинѣ настоящей статьи.

Зная съ одной стороны массу небесныхъ тѣлъ, а съ другой — ихъ объемъ, нашли возможнымъ опредѣлить силу тяжести на ихъ поверхности. Вотъ данныя, исчисленныя для Солнца, планетъ и Луны. Въ первымъ столбцѣ небольшой нижеслѣдующей таблицы показана сила тяжести, сравнительно съ силою тяжести на Землѣ; во второмъ — дѣйствительная сила тяжести, т. е. пространство, въ метрахъ, пробѣгаемое тѣлами въ первую секунду паденiя на поверхности различныхъ мiровъ.

Солнце	29,37	143,91
Меркурiй	1,15	5,63
Венера	0,95	4,64
Земля	1,00	4,90
Марсъ	0,40	2,16
Юпитеръ	2,55	12,49
Сатурнъ	1,09	5,34
Уранъ	1,11	5,44
Нептунъ	1,02	5,00
Луна	0,22	1,08

Такимъ образомъ, въ первую минуту паденiя тѣла проходятъ на солнцѣ 143,91 метра, на Землѣ — 4,90 метра, а на Лунѣ — только 1,08 метра. На малыхъ планетахъ сила тяжести слабѣе и тѣла падаютъ еще медленнѣе.

Такъ какъ вѣсъ тѣла вполнѣ зависитъ отъ силы тяжести, или, выражаясь точнѣе, опредѣляется послѣднею, то понятно, что изъ этого вытекаютъ значительныя различiя при относительномъ сравненiи различныхъ мiровъ. Человѣкъ средняго роста (это упущено изъ вида людьми, странствовавшими въ небесныхъ пространствахъ) и имѣющiй на Землѣ 60 килограммовъ вѣса, на Лунѣ вѣсилъ-бы только 13 килограммовъ, а на Солнцѣ — 1,762 килограмма.

Различiя, вызываемыя отношенiями этими въ строенiи, видѣ и величинѣ обитателей планетъ, подтверждают, въ другой только формѣ, соображенiя, изложенныя нами въ главѣ „О типѣ человѣческомъ" и вмѣстѣ съ тѣмъ, представляютъ изобрѣтателямъ и описателямъ планетныхъ жителей не легко устранимыя затрудненiя. Такъ какъ поперечникъ Солнца, говоритъ одинъ критикъ, равняется 112 земнымъ поперечникамъ, то свѣтило это надѣлили обитателями, выше насъ ростомъ въ 112 разъ, изъ чего слѣдуетъ, что ростъ жителей Солнца равенъ 200 метрамъ, т.е. тройной высотѣ башень парижскаго собора Богоматери. Но какъ сила тяжести на поверхности Солнца почти въ 29 разъ больше силы тяжести на Землѣ, то каждый обитатель этого громаднаго свѣтила, какъ-бы несущiй на плечахъ своихъ тяжесть 29-ти себѣ подобныхъ, не могъ-бы двигаться, а потому и пришлось нѣсколько уменьшить ихъ ростъ и воображаемыхъ гигантовъ превратить въ пигмеевъ. Такимъ образомъ, вмѣсто титановъ, возводящихъ зданiя высотою въ Монъ-Бланъ, явились человѣчки, не больше нашихъ крысъ, еле-еле ползущiе къ крошечнымъ, съ трудомъ возведеннымъ зданiямъ — однимъ словомъ, вышло нѣчто, вполнѣ противоположное первоначальнымъ предположенiямъ.

Если вѣсъ тѣлъ измѣняется на свѣтилахъ, сообразно съ измѣненiемъ силы тяжести, то изъ этого необходимо слѣдуетъ, что въ такой-же мѣрѣ должна видоизмѣняться, относительно силы, мускульная система животныхъ. Посмотримъ, что произойдетъ, если-бы масса Земли увеличилась или уменьшилась въ два, три или въ десять разъ, если-бы объемъ земнаго шара уменьшился или увеличился, если-бы вѣсъ животныхъ увеличился въ два, три или десять разъ. Не приращаясь въ той-же мѣрѣ, двигательныя силы стали-бы относительно слабѣе и не могли-бы поддерживать дѣятельную жизнь животнаго. Противоположное явленiе произошло-бы во второмъ случаѣ, слѣдовательно необходимо допустить, вмѣстѣ съ докторомъ Плиссономъ и докторомъ Ларднеромъ, что для свободнаго перемѣщенiя необходимо, чтобы развитiе силъ животнаго находилось въ соотношенiи съ вѣсомъ его тѣла, измѣняющимся, смотря по количеству матерiи и объему планеты, на которой находится животное.

Изъ предыдущихъ соображенiй слѣдуетъ, что книжний мiръ обладаетъ спецiальною системою законовъ тяготѣнiя, что вѣсъ тѣлъ существенно различенъ на каждой изъ планетъ и что строенiе и мускульная сила живыхъ существъ видоизмѣняются пропорцiонально съ началами, свойственными каждой изъ обитаемыхъ планетъ.

II. центробѣжная сила и вѣсъ тѣлъ въ мiрахъ съ быстрымъ вращательнымъ движениемъ.

Напередъ просимъ у читателей извиненiя за то, что находимся мы въ необходимости приводить здѣсь именно нѣкоторыя формулы и вычисленiя, не взирая даже на наше полнѣйшее желанiе представлять, по нашему обыкновенiю, только окончательные результаты изслѣдованiй. Страницы рацiональной механики не всегда укладываются въ литературныя рамки, а небесная механика въ особенности требуетъ математическихъ прiемовъ. Въ вознагражденiе за это, мы постаремся быть краткими и удобопонятными для возможно-бóльшаго числа читателей; быть можетъ, результаты, которыхъ мы достигнемъ, настолько окажутся интересными, что они заставятъ насъ забыть умственное напряженiе, требуемое подобнаго рода изслѣдованiями.

Вѣсъ тѣлъ не зависитъ, исключительно (какъ замѣчено нами выше) отъ притяженiя массы Земли и числовыя данныя, выведенныя для силы тяжести, вычисленной по массѣ и радiусу планетъ, не выражаютъ еще въ точности силы этой. Въ вычисленiе слѣдуетъ внести элементъ, о которомъ мы еще не упоминали.

Извѣстно, что Земля, обращаясь вокругъ самой себя въ двадцать четыре часа, описываетъ экваторомъ, въ сутки, вокругъ линiи своихъ полюсовъ, окружность въ 9,000 лье, иначе: 1,671 километра въ часъ, 464 метра въ секунду. Такъ какъ всякое вращательное движенiе производитъ извѣстную центробѣжную силу, примѣръ чего мы видимъ въ камнѣ, брошенномъ пращею, — то изъ этого слѣдуетъ, что въ экваторiальныхъ областяхъ Земли центробѣжная сила прiобрѣтаетъ значительное напряжете.

Мы говоримъ: въ экваторiальныхъ областяхъ. Дѣйствительно, самое поверхностное наблюденiе тотчасъ-же укажетъ нам что въ сфѣрѣ, вращающейся вокругъ самой себя, точки поверхности, гдѣ происходить самое быстрое движенiе, находятся въ наибольшемъ разстоянiи отъ линiи полюсовъ, вокругъ которой совершается вращенiе. У полюсовъ, гдѣ заканчивается ось вращенiя, движенiе незначительно. Очевидно, что точки, наиболѣе удаленныя отъ полярной оси, суть точки экватора и по мѣрѣ того, какъ мы удаляемся отъ полюсовъ и приближаемся къ кругу экватора, движенiе ускоряется, такъ какъ въ одну и ту-же единицу времени каждая точка планеты должна проходить бóльшiй путь. Подъ наибольшемъ изъ круговъ, перпендикулярныхъ къ оси вращенiя движенiе достигаетъ своего maximum'а. Такъ, въ Рейкьявикѣ, въ Исландiи, быстрота вращательнаго движенiяне не превышаетъ 202 метровъ въ секунду; въ Парижѣ она достигаете 305 метровъ, а въ Квито, подъ экваторомъ, 464 метровъ.

Слѣдующимъ опытомъ доказывается дѣйствiе центробѣжной силы. Предположимъ башню въ 200 футовъ высотою; подъ экваторомъ, центробѣжная сила, происходящая отъ вращенiя Земли, должна быть значительнѣе на вершинѣ башни, чѣмъ у ея основанiя. Если прикрѣпить на вершинѣ башни этой отвѣсъ, достигающiй до поверхности Земли, то направленiе отвѣса будетъ зависѣть отъ направленiя силы тяжести, въ связи съ силою центробѣжною, вычисленною у основанiя башни. Затѣмъ, если въ недальнемъ разстоянiи отъ перваго отвѣса, на востокъ, прикрѣпимъ другой отвѣсъ, который очень мало опускался-бы ниже своей точки прикрѣпленiя, то направленiе втораго отвѣса опредѣлится направленiемъ силы тяжести (такой-же, какъ и для перваго) и силы центробежной, вычисленной на вершинѣ башни. Однакожъ, направленiе обоихъ отвѣсовъ будетъ неодинаково, что докажется, если перерѣжемъ второй отвѣсъ: падая по тому направленiю, въ какомъ онъ натягивалъ нитку, отвѣсъ упадетъ въ 22 миллиметрахъ восточнѣе отъ перпендикуляра своей точки прикрѣпления. Такъ, напримѣръ, если-бы мы прикрѣпили два отвѣса въ 30 миллиметрахъ одинъ отъ другаго, то второй отвѣсъ упалъ-бы не въ тридцати миллиметрахъ отъ перваго, достигающаго до поверхности Земли, но въ разстоянiи 52 миллиметровъ.

Вмѣстѣ съ этимъ можно замѣтить, что направленiе отвѣса, или вертикальная линiя даннаго места, не идетъ прямо къ центру Земли, такъ какъ линiя эта есть равнодействующая силы притяженiя и силы центробѣжной. Направленiе послѣдней силы постоянно составляетъ бóльшiй или меньшiй уголъ съ направленiемъ силы притяженiя; послѣдняя направляется къ центру Земли, а сила центробѣжная — по продолженному радiусу окружности, описываемой теломъ перпендикулярно къ оси шара. Только подъ экваторомъ и у полюсовъ направленiе вертикальной линiи не измѣняется отъ действiя центробежной силы.

Разсмотримъ теперь величину центробѣжной силы. Движенiе какого-либо тѣла m, находящагося въ относительномъ покоѣ на поверхности Земли, есть движенiе круговое и равномерное; слѣдовательно, ничего не можетъ быть проще, какъ соотвѣтствующая ему сила центробѣжная. Если примемъ массу тѣла m за единицу, а угловую скорость вращательнаго движенiя Земли, въ секунду, означимъ буквою ω, буквою r — разстоянiе тѣла отъ мiровой оси, вокругъ которой совершается движенiе, то сила центробѣжная, увеличивающаяся въ отношенiи квадратовъ скорости, выразится:

mω²r

Такъ какъ звѣздный день состоитъ изъ 86,164 секундъ, то угловая скорость ω въ единицу времени получится отъ дѣленiя окружности Земли на число это. Итакъ:

Радiусъ экватора Земли = 6.376,821 метру.

Log.ω² + log. r = 2,5300.

Откуда ωr = 0,0339 метр.

Съ другой стороны извѣстно, что ускоренiе движенiя, производимое силою тяжести и обыкновенно обозначаемое въ физике буквою g, равно 9,8088 метр.

И такъ, отношенiе ускоренiя, производимаго центробѣжною силою, къ ускоренiю, обусловливаемому силою тяжести, выразится:

Одна двести-восемдесятъ девять сотая. Такимъ образомъ, подъ экваторомъ центробѣжная сила производить на вѣсъ тѣлъ лишь незначительное дѣйствiе. равняющееся только одной трехсотой доли вѣса тѣлъ. Предметъ, который заключаетъ въ себѣ 289 килограммовъ вѣса у полюсовъ, подъ экваторомъ вѣситъ только 288 килограммовъ: разница небольшая. Замѣтимъ однакожъ: такъ какъ центробѣжная сила увеличивается въ отношенiи квадратовъ скоростей, а 289 есть квадратъ 17 (17 X 17 = 289), то если-бы Земля обращалась въ 17 разъ скорѣе, тѣла подъ экваторомъ не имѣли-бы уже вѣса. Предметы, приподнятые надъ поверхностью земли, не падали-бы на послѣднюю и были-бы подобны легкимъ засохшимъ листочкамъ, которые вѣтеръ поднимаетъ и уноситъ въ пространство.

Поищемъ однакожъ, не найдется-ли въ числѣ этихъ мiровъ такой, гдѣ-бы подобный порядокъ осуществлялся и гдѣ дѣйствiе центробѣжной силы, по крайней мѣрѣ приблизилось къ указаннымъ даннымъ. Въ самомъ дѣлѣ, не пикантный-ли это вопросъ, не любопытно-ли дознаться, не существуетъ-ли гдѣ-либо на планетахъ столь слабой силы сцѣпленiя, что тамъ невозможно было-бы держаться на ногахъ? Если-бы подобное явленiе гдѣ-либо встрѣтилось, то не взирая на полнѣйшее желанiе наше, мы не могли бы населить такiя планеты никѣмъ другимъ, кромѣ безплотныхъ духовъ. Однакожъ возвратимся къ нашимъ вычисленiямъ.

Юпитеръ и Сатурнъ, въ сравненiи съ Землею, планеты громадныя и вращаются онѣ вокругъ самихъ себя съ большою скоростью. Первая изъ нихъ, въ 1,414 разъ бóльшая Земли, совершаетъ свое кругообращенiе въ 9 часовъ и 55 минутъ; вторая больше земнаго шара въ 734 раза и обращается вокругъ своей оси въ 10 часовъ и 16 минутъ. Значить, есть нѣкоторыя основанiя предполагать, что на поверхности ихъ мы встрѣтимъ интересное явленiе, относящееся къ затронутому нами вопросу.

Такъ какъ методъ вычисленiй, какъ въ настоящемъ случаѣ, такъ и въ предъидущемъ, одинъ и тотъ-же, то мы ограничимся приведенiемъ главнѣйшихъ числовыхъ данныхъ, прибегая къ помощи одинакихъ же символовъ.

На Юпитерѣ:

Слѣдовательно, на Юпитерѣ, подъ экваторомъ, центробѣжная сила почти равна одинадцатой части силы тяжести. Тѣло, имѣющее въ себѣ, въ полярныхъ странахъ, 110 кило вѣса, подъ экваторомъ вѣситъ только около 100 кило, и если-бы Юпитеръ обращался около трехъ разъ быстрее, то тѣла подъ его тропиками не имѣли-бы вѣса*).

*) Вычисленiемъ доказывается, что на Солнцѣ, не взирая на величину его радiуса, дѣйствiе центробѣжной силы, обусловливаемое вращательнымъ движенiемъ, составляетъ только одну стотысячную долю тяжести.

На Сатурнѣ дѣйствiе центробѣжной силы, относительно силы тяжести, еще значительнѣе, вслѣдствiе слабости послѣдней силы, едва превышающей силу тяжести на поверхности Земли. Такимъ образомъ, для мiра Сатурна мы находимъ:

Немного меньше одной шестой. Слѣдовательно числа, приведенный во второмъ столбцѣ небольшой таблицы первой части нашего этюда, (стр. 111) и выражающiя пространства, проходимыя телами на поверхности планетъ въ первыя минуты паденiя, должны быть уменьшены на количество, равное этой дроби. Такъ, вместо 12^мет.,49 для Юпитера и 5^мет.,34 для Сатурна, для перваго получится 11,^мет.36, а для второго — 4^мет.,51. Достаточно, чтобы Сатурнъ вращался два съ половиною раза быстрѣе, чтобы притягательная сила подъ его экваторомъ не оказывала уже никакого дѣйствiя.

Въ виду столь поразительныхъ результатовъ, намъ уже хочется останавливаться на поверхности Земли и невольно мы устремляемъ взоры къ исполинскiмъ Сатурновымъ Кольцамъ, вращающимся надъ экваторомъ на высотѣ болѣе чѣмъ восьми тысячъ лье, съ быстротою, мало чѣмъ уступающею скорости самой планеты (10 час 32 мин.). Внѣшнiй дiаметръ внутренняго Кольца равенъ 61,000 лье, а дiаметръ внѣшняго Кольца — 71,000 лье. Какъ дѣйствуетъ цетробѣжная сила на поверхности этихъ громадныхъ кругов? Вотъ три числа, изъ которыхъ первое выражаетъ ускоренiе производимое центробѣжною силою на поверхности планеты, второе — ту-же силу на внутреннемъ Кольцѣ, а третье — на Кольцѣ внѣшнемъ.

1^мет.
3
3

,659
,252
,779

Не имѣя положительныхъ данныхъ на счетъ массы Колецъ, мы не можемъ опредѣлить двѣ силы — центробѣжную и центростремительную, но во всякомъ случаѣ ясно, что вѣсъ тѣлъ на поверхности Колецъ существенно обусловливается этими силами, что слѣдуетъ пренебрегать тутъ, какъ дѣлается это на Землѣ дѣйствiемъ вращательной силы и что организацiя и форма обитателей этихъ мiровъ, вѣчно подчиняющiяся дѣятельнымъ силамъ природы, a priori могутъ быть вполнѣ чужды организацiи обитателей земнаго шара.

ГЛАВА XIV
О движенiи во вселенной.

Когда глубокая и безмолвная ночь окружаетъ насъ и взоры наши, переходя отъ одного свѣтила къ другому, позволяютъ душѣ свободно витать въ пространствѣ; когда сонъ природы распространяетъ вокругъ насъ спокойствiе и тишину, — тогда кажется намъ, будто находимся мы на лонѣ абсолютной неподвижности, бездѣятельности и покоя. Звѣздная сфера, повидимому, медленно вращается вокругъ мiровой оси; движенiе это неуловимо для глаза и даже Луна дремлетъ въ своей воздушной колыбели, неподвижныя звѣзды уснули на тверди небесной. Ни одинъ часъ дня не можетъ представить намъ картины бóльшаго покоя, ни одинъ городъ не приближается къ ней среди наибольшего затишья своего. Даже духъ нашъ, находясь подъ гнетомъ внѣшнихъ влiянiй, охватывается чувствомъ покоя и тишины.

Въ то время, какъ мы мечтаемъ на лонѣ глубокаго покоя, въ пространствѣ несется одна сфера, имѣющая въ дiаметрѣ три тысячи лье, вполнѣ уединенная и одиноко повисшая въ безпредѣльной пустотѣ. Сфера эта не неподвижна; она несется въ пространствахъ съ страшною скоростью, въ сравненiи съ которою скорость нашихъ лучшихъ локомотивовъ кажется черепашьимъ ходомъ. Чтобы составить себѣ точное понятiе о быстротѣ движенiя этого шара, необходимо стать къ точкѣ неба, находящейся невдалекѣ отъ пути, по которому слѣдуетъ сфера; тогда мы увидѣли-бы, какъ этотъ свѣтлый шаръ появляется въ отдаленiи, приближается, увеличивается, дѣлается громаднымъ, чудовищнымъ.... Вотъ онъ проходить, исчезаетъ съ быстротою молнiи, удаляется в мгновенiе ока, увлекаемый все тѣмъ-же одуряющимъ, беспрерывнымъ и вѣчнымъ движенiемъ. Съ какою быстротою несется онъ въ пространствахъ беспредѣльнаго неба? Двадцать семь тысячъ лье въ час, иначе, больше тридцати тысячъ метровъ въ секунду!

День и ночь, безпрерывно, свѣтило это пролагаетъ свой путь въ звѣздныхъ пространствахъ. Но — спросятъ насъ — почему-же не видно, чтобы оно проходило по этому и безмятежному и чистому небу, котораго звѣзды сiяютъ такъ кротко? Очень просто, почему: свѣтило, устрашающее насъ своимъ вѣчнымъ движенiемъ — это обитаемая нами Земля.

Да, ночь покойна и тиха, все покоится вокругъ насъ глубокимъ сномъ, а между тѣмъ мы сами находимся... на имперiялѣ вагона, несущагося въ пространствѣ съ страшною быстротою шестисотъ тысячъ лье въ сутки...

Дѣйствiе чувствъ до того сильно, что производимая ими илюзiя всецѣло овладѣваетъ нами. Мы не можемъ освободиться отъ изумленiя — вполнѣ законнаго, впрочемъ — производимаго мыслью о подобномъ движенiи, въ которомъ мы принимаемъ безсознательное участiе и не взирая на очевидность этой истины и привычку къ математическимъ соображенiямъ, привычку, вслѣдствiе которой мы вполнѣ освоились съ послѣдними, безъ изумленiя мы не можемъ подумать о громадной силѣ самаго явленiя. Дѣйствительно, нѣтъ ничего болѣе противоположнаго нашимъ первоначальнымъ понятiямъ о неподвижности земнаго шара, ничто такъ не противорѣчитъ идеѣ покоя, какъ фактъ этотъ, издавна и прочно установившiйся въ насъ на основанiи обыденнаго наблюденiя. Само по себѣ, явленiе представляется намъ какимъ-то чудомъ, а между тѣмъ оно только и истинно, а всѣ первоначальныя понятiя наши существенно ложны.

Человѣкъ, желающiй имѣть правильное понятiе о природѣ вселенной, прежде всего долженъ освободиться отъ иллюзiй, производимыхъ чувствам и признать дѣйствительность указанiй, вытекающихъ изъ наблюденiя фактовъ. Вмѣсто того, чтобы присутствовать при картинѣ безмятежной ночи, покоющихся свѣтилъ и усыпленнаго неба, взглянемъ на движенiя небесныя въ ихъ дѣйствительности, не опасаясь, чтобы вмѣстѣ с иллюзiею исчезла поэтическая сторона звѣздной ночи: по природѣ своей реальность безконечно выше вымысла, даже если смотреть на нее съ точки зрѣнiя чувства. Вмѣсто образа смерти, предъ нами предстанетъ царство движенiя и жизни.

И такъ, Земля безпрерывно движется со скоростiю 30,550 метровъ въ секунду. Ей предстоитъ въ 365 дней пройти всю орбиту, описываемую ею вокругъ Солнца и орбита эта, радiусъ которой равенъ 38 миллiонамъ лье, имѣетъ въ окружности 241,000,000 лье. Вотъ путь, проходимый Землею ежегодно, для чего ей необходимо нестись съ быстротою 660,000 лье въ сутки. Не слѣдуетъ забывать, что вмѣстѣ съ этимъ поступательнымъ движенiемъ, Земля совершаетъ еще и вращательное движенiе вокругъ самой себя, достигающее до 464 метровъ въ секунду.

Движенiя, подобный движенiямъ Земли, замечаются и въ ряду другихъ планетъ. Направляясь къ Солнцу, мы встрѣчаемъ планеты Венеры и Меркурiя. Первая описываем орбиту въ 172.000,000 лье. Годъ ея состоитъ, приблизительно, изъ 225 дней. Для совершенiя пути этого въ означенное время, Венерѣ необходимо проходить въ секунду 36,800 метровъ, или 32,190 лье въ часъ, или 772,585 лье въ сутки. Такая скорость превосходитъ даже скорость движенiя Земли и здѣсь именно можно повторить прежнiй вопросъ: почему незамѣтно прохожденiе свѣтилъ по небу? Читатель уже разгадалъ это: онъ знаетъ, что удаленiе звѣздъ не позволяетъ намъ сделать точную оцѣнку ихъ движенiямъ, становящимся менѣе ощутимыми по мѣрѣ разстоянiя отъ насъ планетъ и что величина послѣднихъ можетъ быть опредѣлена тогда только, когда извѣстно ихъ удаленiе.

Скорость движенiя планетъ увеличивается по мѣрѣ близости ихъ къ Солнцу. Въ то время, какъ Земля проходитъ въ секунду 30,550 метровъ, Венера несется со скоростью 36,800 и Меркурiй — 58,000 метровъ въ секунду. Меркурiй проходитъ въ часъ 52,520 лье, 1,260,000 лье въ сутки и въ 88 земныхъ дней совершаетъ весь путь свой, равный 111 миллiонамъ лье.

Возвращаясь назадъ и подвигаясь отъ Солнца къ предѣламъ системы, мы послѣдовательно встрѣчаемъ Марса, Юпитера, Сатурна и проч. Орбита первой изъ этихъ планетъ заключаетъ въ себе 362 миллiона лье; средняя скорость планеты равна 22,000 лье въ часъ, т. е., 24,448 метрамъ въ секунду. Мы говоримъ: средняя скорость (выраженiе это примѣнимо ко всѣмъ мiрамъ), такъ какъ каждая планета движется съ тѣмъ большею скоростiю, чѣмъ ближе находится она къ Солнцу, что происходитъ во время перигелiевъ каждаго изъ планетныхъ кругообращенiй, имѣющихъ, какъ известно, не вполнѣ круговидную форму, но болѣе или менѣе приближающихся къ формѣ эллипса. Напротивъ, планета движется съ меньшею скоростью въ точкахъ пути своего, наиболѣе удаленныхъ отъ Солнца. Такое различiе движенiй въ особенности замѣтно въ планетахъ, эллипсъ которыхъ очень удлиненъ. Нѣкоторыя кометы проходятъ въ перигелiѣ 30 лье въ секунду, а въ афелiѣ — только несколько метровъ.

Юпитеръ употребляем 12 нашихъ годовъ для прохожденiя своей орбиты, равной 1 мильярду 214 миллiонамъ лье. Скорость движенiя его въ секунду равна 12,972 метрамъ, 778 километрамъ въ минуту, 11,675 лье въ часъ, 280,200 лье въ сутки.

Путь, проходимый Сатурномъ втеченiи его года, состоящаго изъ 10 760 дней, равенъ 2 мильярдамъ, 287 миллiонамъ и 500 тысячамъ лье. Средняя скорость его достигаетъ до 212,600 лье въ сутки, 8,858 лье въ часъ, 9,842 метровъ въ секунду. Скорость движенiя Урана, проходящаго свою орбиту въ 4 мильярда 582 миллiона и 120 тысячъ лье, втеченiи 84 лѣтъ, равна только 149,300 лье въ сутки, или 6,000 лье въ часъ.

Орбита Нептуна представляетъ протяженiе въ 7 мильярдовъ 170 миллiоновъ лье, а скорость, съ какою планета проходитъ по орбитѣ своей втеченiи 164 лѣтъ, равна 20,000 километрамъ въ часъ, или 5½ километрамъ въ секунду.

Изъ этого видно, насколько быстрота планетныхъ движенiй постепенно уменьшается, начиная съ Меркурiя, проходящаго 58 километровъ въ ту-же единицу времени. Относительныя скорости эти, выраженные рядомъ чиселъ, въ километрахъ и секундахъ, представляютъ, отъ Меркурiя до Нептуна, слѣдующiя отношенiя:

58, 37, 30, 24, 13, 10, 7, 5.

Вотъ скорости, съ какими небесныя сферы носятся въ предѣлахъ пространства. Мы не упоминали еще о небольшихъ планетахъ, выполняющихъ промежутокъ между числами 24 и 13 въ ряду приведенныхъ цифръ. Бесчисленное множество этихъ малыхъ тѣлъ, величиною въ какую-нибудь область, вращается вокругъ Солнца со среднею скоростью 18 километровъ въ секунду, или 16,200 лье въ часъ. Изъ этого видно, что не взирая на незначительность этихъ планетъ, встрѣча съ ними не представляла-бы однакожъ ничего особенно прiятнаго.

Спутники увлекаются своими планетами вокругъ Солнца и притомъ со скоростями, равными скоростямъ планетъ; кромѣ того, первые быстро вращаются вокругъ послѣднихъ. Земля, Луна, планеты, спутники, кометы несутся по небу съ быстротою, о которой не можетъ дать понятiя никакое уловимое для насъ движенiе. Такъ движутся всѣ свѣтила небесныя. Звѣзды, до сихъ поръ называвшiяся неподвижными, обладаютъ наибольшими скоростями, какiя только могутъ быть присущи матерiи. Какая-нибудь звезда, кажущаяся намъ неподвижной въ созвѣздiи — Арктуръ, напримѣръ, — несется въ далекiхъ пространствахъ неба со скоростью 21 лье въ секунду; но пространство, отделяющее ее отъ Земли, такъ громадно*), что перемѣна звѣздою мѣста едва замѣчается нами. 61-я звѣзда въ созвѣздiи Лебедя стремится со скоростью 18 лье въ секунду; какая-нибудь другая звѣзда, Коза, напрiмѣръ, проходить 10½ лье въ секунду, а Сирiусъ — 9 лье въ ту-же единицу времени. Подумайте только о путяхъ, проходимыхъ этими свѣтилами въ часъ, въ сутки, въ годъ, въ столѣтiе! Разстоянiе, отделяющее ихъ отъ насъ, такъ велико, что громадный путь, проходимый ими втеченiи вѣка, — путь, который не можетѣ быть выраженъ величайшимъ изъ чиселъ, не занимаетъ однакожъ на звѣздной сферѣ видимаго мѣста въ одинъ палецъ шириною! Въ этомъ заключается тайна незримости этихъ ужасающихъ движенiй и глубокаго покоя звѣздныхъ ночей.

*) Проходя въ секунду 70,000 лье, лучъ свѣта достигаетъ отъ звѣзды этой до Земли въ 25 лѣтъ и 11 мѣсяцевъ.

Не замечая того, мы несемся въ пространствѣ съ различными скоростями: подъ широтою Парижа 305 метровъ въ секунду, вслѣдствiе вращательнаго и 30,000 метровъ въ секунду, вслѣдствiе поступательнаго движенiя Земли вокругъ Солнца. Присоединимъ къ этому еще движенiе Солнца въ пространствѣ, движенiе, увлекающее за центральнымъ свѣтиломъ всѣ относящаяся къ нему планеты и никакъ не меньшѣе 8,000 метровъ въ секунду, и вотъ три главныхъ движенiя, не считая уже второстепенныхъ, которымъ подчиняется Земля. Говоря по справедливости, Солнце и всѣ планеты низвергаются въ бездну пространства съ ужасающею, указанною нами скоростью. Само по себѣ, Солнце та-же звѣзда и носится оно въ пустынныхъ пространствахъ, подобно звѣздамъ, сестрамъ своимъ, о воздушныхъ странствованiяхъ которыхъ мы уже говорили.

Пусть впечатлѣнiя, производимое совокупностью движенiй тѣлъ небесныхъ, освободить насъ отъ обмана чувствъ; пусть оно не только вполнѣ убедить насъ въ постоянной дѣятельности различныхъ частей вселенной, но и оставить насъ въ полной увѣренности, что существованiе послѣднихъ не можетъ прекратиться безнаказанно,*) такъ какъ оно составляетъ необходимое условiе бытiя мiра.

*) Если-бы планеты, встрѣтiвъ препятствiе своему теченiю, остановились по прошествiи извѣстнаго времени, то центробѣжная сила, производимая ихъ движенiемъ, прекратилась-бы, не оказывала-бы противодѣйствiя притягательной силѣ Солнца, вслѣдствiе чего всѣ планеты прямо рухнули-бы на послѣднее свѣтило. Сколько времени потребовалось-бы для этого паденiя? Меркурiй достигъ-бы до Солнца въ 15¹/₅ дней; Венера — до истеченiя 40 дней; Земля въ 64 дня и 14 часовъ; Марсъ — черезъ четыре мѣсяца; Юпитеръ — въ два года и одинъ мѣсяцъ, или въ 767 дней, Сатурнъ — въ 1,900 дней, Уранъ — чрезъ 5,383 дня, т. е. чрезъ пятнадцать лѣтъ.

Но если-бы вмѣсто постепеннаго замедленiя, движенiе планетъ прекратилось мгновенно, то послѣднiя подверглись-бы престранному видоизмѣненiю. Такъ какъ движенiе не теряется, но превращается въ теплоту, то количество теплорода, происшедшее, напримѣръ, вслѣдствiе внезапной остановки Земли, оказалось бы достаточнымъ, не только для того, чтобы расплавить всю планету вмѣстѣ съ ея обитателями, но даже превратить ее отчасти въ пары. Задержать Землю въ ея теченiи — это значило-бы уничтожить жизнь на ея поверхности.

ГЛАВА XV
Начало и конецъ мiровъ.

Послѣднiй взглядъ, посвящаемый нами общему обозрѣнию, обойметъ две крайнiя точки предмета — начало и конецъ мiровъ, которыхъ жизнь и красоту мы описуемъ въ настоящую минуту. Покровъ, скрывающiй отъ взоровъ нашихъ тайну первичныхъ причинъ еще не приподнятъ, но выводы науки разсѣеваютъ мракъ, облекающей таинства природы и даютъ намъ общее понятiе о законахъ, управляющих сововупностью ея отправленiй. Начало и конецъ мiровъ еще скрыты от насъ и толь ко умы мечтательные или поверхностные могутъ думать будто они владѣютъ ключемъ къ разгадкѣ во всякомъ случаѣ историческое и сравнительное изученiе тверди небесной доставляетъ достаточно данныхъ для нѣкотораго удовлетворенiя человеческой любознательности. Не лишнимъ будетъ присовокупить, что настоящее изслѣдованiе, по добно предъидущимъ и послѣдующимъ, вообще имѣетъ цѣлью опроверженiе закрѣпленныхъ временемъ заблужденiй, а въ частности — указанiе неправдоподобности и несостоятельности нѣкоторыхъ понятiй о началѣ и концѣ мiровъ.

Мiры родятся, живутъ и умираютъ, подобно всѣмъ существамъ. Это не значитъ однакожъ, что они существа сознательныя и разумныя, одаренныя волею и страстями, доступныя чувствамъ удовольствiя и го ря, счастiя и страданiй; нѣтъ, и противники наши слишкомъ благовоспитаны для того, чтобы заставлять насъ говорить то, чего мы собственно не думаемъ. Это значить, что свѣтила, подобно розамъ, родятся для того только, чтобы умѣреть. Нѣкоторыя изъ нихъ красовались только „втеченiи одного утра." На глазахъ одного и того-же рода зажглось и погасло двадцать одно свѣтило: первое изъ нихъ была звѣзда, показавшаяся въ созвѣздiи Скорпiона, 134 года до Р. X., послѣднее — звезда, появившаяся 28 Апреля 1848 года, въ Офiухѣ. Но ни одно изъ нихъ не произвело такого шума, какъ звѣзда въ Кассiопеѣ, 1572 года, показавшаяся за 37 лѣтъ до изобрѣтенiя телескопа, въ концѣ робкаго средневѣковаго перiода, видѣвшаго въ ней предвѣстницу послѣдняго присшествiя Христа, грядущаго судить живыхъ и мертвыхъ. Тихо Браге, имя котораго сохранилось въ потомствѣ, какъ свидѣтельство заблужденiй, въ которыя онъ впалъ, желая создать новую систему (печальная участь великихъ людей), наблюдалъ фазы этой новой звѣзды и оставилъ намъ безъискуственное, но живое описанiе ея.

„Оставивъ Германiю — говорить онъ — съ тѣмъ, чтобы возвратиться на датскiе острова, я остановился въ древнемъ геррицвальденскомъ монастырѣ, находящемся въ прелестномъ мѣстоположенiи и принадлежащемъ дядѣ моему, Стенону Билле. Здѣсь я усвоилъ себѣ привычку оставаться въ моей химической лабораторiи до наступленiя сумерковъ. Наблюдая однажды, по своему обыкновенiю, сводъ небес ный, съ видомъ котораго я такъ освоился, я съ несказаннымъ изумленiемъ замѣтилъ близь зенита, въ Кассiопеѣ, лучезарную, необычайной величины звѣзду. Пораженный удивленiемъ, я не зналъ, вѣрить-ли собственнымъ глазамъ. Чтобы убѣдиться однакожъ, что это не меч та и заручиться свидѣтельствомъ другихъ лицъ, я позвалъ рабочихъ, занятыхъ въ моей лабораторiи и спрашивалъ у нихъ, равно и у всѣхъ прохожихъ, видятъ-ли они, подобно мнѣ, столь внезапно появившую ся звѣзду? Впоследствiи я узналъ, что въ Германiи возчики и некоторыя лица изъ простонародiя предсказали астрономамъ появленiе великаго знаменiя на небе, что дало поводъ къ возобновленiю обычныхъ насмешекъ надъ учеными, какъ случалось это по отношению кометъ, появленiе которыхъ не было предсказано.

У новой звѣзды не было хвоста; туманъ не окружалъ ее; она точь въ точь походила на другiя звѣзды и только мерцала сильнѣе даже, чѣмъ звѣзды первой величины, превосходя блескомъ своимъ свѣтъ Сирiуса, Лиры и Юпитера. Ее можно было сравнить только съ Венерою, когда послѣдняя находится въ ближайшемъ разстоянiи отъ Земли. Люди, обладавшiе хорошимъ зрѣнiемъ, могли видеть звѣзду днемъ, даже въ полдень, при ясномъ небѣ. Ночью, когда небо заволакивалось, новую звѣзду часто различали сквозь до вольно густой покровъ облаковъ; но другiя звѣзды въ это время не были видны. Разстоянiя, тщательно опредѣленныя мною въ слѣдующемъ году, между этою звездою и другими звѣздами Кассiопеи, убѣ дили меня въ полнѣйшей ея неподвижности. Начиная съ Декабря мѣсяца 1572 года (она появилась перваго Ноября), блескъ звѣзды началъ ослабѣвать; свѣтомъ равнялась она тогда Юпитеру, а въ Январе 1573 года стала слабѣе Юпитера. Вотъ результаты произведенныхъ мною фотометрическихъ сравненiй: въ Февралѣ и Мартѣ новая звѣзда равнялась свѣтомъ блеску звѣздъ первой величины; въ Апрѣлѣ и Маѣ — блеску звѣздъ второй величины; въ Iюлѣ и Августѣ — блеску звѣздъ третьей величины, а въ Октябре и Ноябре блеску звѣздъ четвертой величины. Къ Ноябрю мѣсяцу она не пре вышала свѣтомъ одиннадцатую звѣзду, находящуюся въ нижней части спинки сѣдалища Кассiопеи. Переходъ отъ звѣзды пятой величи ны къ звѣздѣ шестой величины совершился въ промежутокъ времени отъ Декабря 1573 г. до Февраля 1574. Въ слѣдующемъ мѣсяцѣ но вая звѣзда исчезла, не оставивъ никакихъ слѣдовъ, уловимыхъ для простого глаза" *).

*)De admiranda nova stella, etc (Progumnasmata)

Прибавимъ вмѣсте съ Гумбольдтомъ, которому мы обязаны предъидущимъ разсказомъ, что цвѣтъ звѣзды измѣнялся столько-же, какъ и ея блескъ. Въ первое время своего появленiя, втеченiи двухъ мѣсяцевъ, она казалась бѣлою, но затѣмъ приняла желтый оттѣнокъ и, наконецъ, красный. Весною 1573 года она начала меркнуть, чтó и продолжалось до ея полнаго исчезновенiя. Карданъ видѣлъ въ ней несомнѣнное знаменiе судебъ божiихъ и въ одной полемической статьѣ, направленной противъ Тихо Браге, онъ восходитъ даже до звѣзды Волхвовъ, съ целью отождествленiя этихъ двухъ явленiй. Исторiя новыхъ звѣздъ, явившихся и исчезнувшихъ на памяти людей — это сокращенная исторiя всѣхъ звѣздъ небесныхъ. Было время, когда не существовало ни Земли, ни планетъ, ни Солнца и если мы не въ состоянiи съ достовѣрностью изслѣдовать формацiю астро номическую, то намъ извѣстна въ настоящее время геологическая формацiя обитаемаго нами мiра и, такъ сказать, мы идемъ по стопамъ времени, отъ эпохъ историческихъ до вѣковъ, когда земной шаръ на ходился еще въ жидкомъ или расплавленномъ состоянiи, что и доказы вается сфероидальною формою планеты. Въ настоящее время нельзя не допустить, что мiръ начался такимъ образомъ; иначе пришлось-бы, вмѣстѣ съ Бернарденомъ де-Сенъ-Пьеромъ и съ нѣкоторыми чудаками нашей эпохи, предположить, будто мiръ созданъ вполнѣ развитымъ, что вышелъ онъ изъ рукъ Творца подобно тѣмъ шарамъ, которые, по мановенiю жезла фигляра, появляются изъ приспособленнаго для этого сосуда. На основанiи такого предположенiя, по слову Всемогущаго стада стали тотчасъ-же рѣзвиться на лугахъ, птицы запѣли въ древесной листвѣ, курица никогда не бывала маленькимъ цыпленкомъ въ яйцѣ, (о вопросѣ этомъ серьезно трактуютъ со временъ ПиѲагора), гiены стали пожирать трупы не существовавшихъ животныхъ — однимъ словомъ, земныя и водныя животныя родились скорѣе грибовъ. Но не таковы законы природы: они дѣйствуютъ медленно, свидѣтельствуя о предвѣчной Мудрости, которая въ дѣйствiяхъ своихъ не даетъ отчета преходящему времени.

Бесконечное въ пространствѣ, вѣчное во времени — вотъ начала, которыя будутъ намъ служить точками опоры. Но какъ оба эти отмеченныя понятiя, не взирая на ихъ значенiе и необходимость, представляютъ, однакожъ, очень мало существеннаго, то мы присоединимъ къ нимъ начало болѣе осязательное, назвавъ его эфиромъ, если хоти те. Названiе ни къ чему насъ не обязуетъ и если вы предпочитаете наимѣнованiе космической матерiи, то безъ малейшаго труда мы со гласны и на это.

Сказавъ, что эфиръ есть вещество болѣе осязательное, чѣмъ метафизическая отвлеченность, мы тѣмъ самымъ открываемъ уязвимыя стороны наши для составителей квинтэссенцiй, о которыхъ такъ забавно говоритъ остроумный авторъ Гаргантуа и у насъ могутъ спросить: какую степень осязаемости мы предполагаемъ въ этой первичной стихiи? Итакъ: кубический сантиметръ воздуха, разлитый въ пространствѣ отъ Земли до Сатурна, былъ-бы плотнѣе, чѣмъ эфиръ. Вообразите себѣ вѣсы съ гирными досками, величиною въ земной шаръ; на од ной изъ гирныхъ досокъ нѣтъ ничего, но предположите, что на дру гой находится столбъ эфира, шириною въ нашу Землю, а высотою какъ отъ насъ до Солнца, и все-таки послѣдняя гирная доска не опустится. Что сказать послѣ этого? Эфиръ -— это матерiя болѣе тонкая, чѣмъ пустота, образующаяся подъ колоколомъ нашихъ лучшихъ воздушныхъ насосовъ. Но тонкость и небытiе — вещи очень различныя — читатель согласится съ нами въ этомъ и какова-бы ни была стихiя наша, но она достаточно существенна для того, чтобы открыть собою ряд творческихъ процессовъ.

Действительно, очень можетъ быть, что въ областяхъ пространства, в которыхъ мы заключены и гдѣ находится Млечный путь, къ составу коего мы относимся, — совокупность движенiй, обусловливае мыхъ магнетизмомъ, электричествомъ, теплородомъ, однимъ словомъ — существенными, присущими матерiи свойствами, произвела съ теченiемъ времени вращательное движенiе, первымъ послѣдствiемъ котораго явилось развитiе теплорода. Для обитателей мiровъ, относящихся къ болѣе дремнiмъ туманностямъ, эти громадныя массы представля лись въ видѣ тѣхъ расплывчатыхъ, блѣдныхъ и бѣлесоватыхъ сiянiй, которыя проносятся по небу, подобныя легкимъ парамъ. То были бѣловатыя облака, въ которыхъ вѣка долженствовали зародить безчисленное множество свѣтлыхъ точекъ, а законъ всемiрнаго тяготѣнiя образовать многiе центры сгущенiя. Светозарные центры эти, вращательное движенiе которыхъ ускорялось по мѣрѣ увеличенiя ихъ плотности, вслѣдствiе притягательной силы центральнаго свѣтила выдѣляли изъ своей окружности рядъ концентрическихъ колецъ, отторгнутыхъ центробѣжною силою. Такимъ образомъ поочередно возникали планеты, начиная съ самыхъ удаленныхъ отъ центровъ,; такимъ образомъ образовалось Солнце — начало и основанiе системь.

По всѣмъ вѣроятiямъ, древнѣйшая изъ извѣстныхъ планетъ нашей системы — это Нептунъ, образовавшiйся на экваторѣ Солнца въ ту эпо ху, когда это громадное свѣтило простирало до этихъ предѣловъ га зообразную сферу свою. За Нептуномъ, по старшинству следуютъ: Уранъ, Сатурнъ, Юпитеръ, астероиды; затѣмъ — Марсъ, Земля, Ве нера и Меркурiй. На этомъ основанiи и путемъ сравненiя можно-бы гадательнымъ образомъ опредѣлить (инымъ только способомъ, чѣмъ сдѣлалъ это Бюффонъ) относительную продолжительность времени охлажденiя свѣтилъ, причемъ, быть можетъ, выяснилось-бы, что съ точки зрѣнiя обитамости, удаленныя планеты слишкомъ ужъ охладѣли для того, чтобы какая-бы то ни была система жизни могла существовать на нихъ.

Но подобнаго рода занятiя слѣдуетъ предоставить теоретикамъ, охотно тратящимъ время на чистыя химеры.

Изъ протяженiя и положенiя планетныхъ орбитъ вытекаютъ нѣкоторыя соображенiя (ихъ можно будетъ пояснить впослѣдствiи), от носительно продолжительности существованiя системы и постепеннаго сокращенiя планетныхъ кругообращенiй, обусловливаемая противодѣйствiемъ эфира. Въ самомъ дѣлѣ, извѣстно, что комета Энке, при близительно въ перiодъ 33-хъ лѣтъ, теряетъ тысячную часть своей скорости, вслѣдствiе чего легче уступаетъ действiю притягательной силы Солнца и незамѣтно приближается къ этому свѣтилу. По той-же самой причинѣ, планеты со временемъ могутъ попадать на небо. Многiе пытались приблизительно опредѣлить, во сколько времени эфиръ — причина гибели мiровъ — совершить свое дѣло разрушенiя; но какъ подобнаго рода опредѣленiя слишкомъ ужъ гадательны, то останавливаться на нихъ мы не будемъ.

Съ другой стороны, если спутники имѣютъ матерями свои отно сительныя планеты, а послѣднiя происходятъ отъ Солнца, то какъ тѣ, такъ и другiя, въ концѣ концовъ находятся въ зависимости отъ су ществованiя Солнца и, быть можетъ, что теплота и магнитическiя дѣйствiя послѣдняго светила достаточны для поддержанiя жизни на по верхности всѣхъ мiровъ. Въ послѣднемъ и вѣроятномъ случаѣ жизнь планетной системы должна длиться до тѣхъ поръ, пока чело ея владыки будетъ озаряться свѣтомъ. Опредѣлять время кончины мiровъ, это значило-бы опредѣлять эпоху, когда погаснетъ Солнце. Но какъ со времени древнѣйшихъ наблюдений производимыхъ надъ Солнцемъ, ни теплота его, ни свѣтъ не уменьшились замѣтнымъ образомъ, то напередъ можно сказать, что пройдутъ еще сотни вѣковъ, прежде чѣмъ ослабленiе элементовъ этихъ серьезно потревожитъ обитателей Земли и другихъ планетъ. Въ самомъ дѣлѣ, дневное свѣтило заключаетъ въ себѣ быть можетъ, не менѣе 8 миллiоновъ градусовъ жара, а по теорiи Поассона, Земля, имѣвшая 3,000 градусовъ жара въ ту эпо ху, когда находилась она въ расплавленномъ состоянiи, постепенно лишалась ихъ въ продолженiе 100 миллiоновъ лѣтъ, т. е. по одному градусу въ 33.000 лѣтъ. Но какъ скорость охлажденiя неравныхъ сферъ находится въ обратномъ отношенiи квадратовъ ихъ дiаметровъ и какъ дiаметръ Солнца въ 110 разъ больше дiаметра Земли, то умноживъ 33,000 на квадр. 110, т. е. на 12,100, и затѣмъ умноживъ еще новое произведенiе на 8 миллiон. градусовъ вѣроятнаго жара Солнца, мы будешь близки къ предположенiю, что Солнце просуществуетъ еще 3,200,000,000,000 лѣтъ. Слѣдовательно, если солнца умираютъ, „то очень медленною смертью," по выраженiю Шарля Ришара.

Во времена Уильяма Гершеля, вышеприведенная космогоническая гипотеза о происхождении всѣхъ планетъ, казалось, подтверждалась дѣйствительнымъ видомъ неба т. е. туманностями, находив шимися, повидимому, въ состоянiи развитiя. Ихъ возрастъ опредѣляется по степени ихъ плотности, т. е. по степени свѣтозарности туманной матерiи, подобно тому, какъ лѣта деревьевъ опредѣляются по числу концетрическихъ круговъ, образующихся подъ корою. Въ настоящее время, какъ кажется, это опредѣленiе (не необходимое, впрочемъ) нельзя считать точнымъ въ виду того, что всѣ туманности, повидимому состоятъ изъ скопленiя звѣздъ, а не изъ массы паровъ или космической матерiи. По мѣрѣ увеличенiя силы телескоповъ выяснялось, что туманныя пятна, первоначально казавшiяся чѣм-то загадочнымъ и въ которыхъ глазъ усматривалъ какое-то слабое мерцанiе, образуются скопленiемъ множества звѣздъ.

Телескопъ лорда Росса показалъ, что космическiя облака, на которыя смотрѣли прежде, какъ находящiяся въ зачаточномъ состоянiи планетныя системы, образуютъ собою великолѣпнѣйшiя спирали солнцъ, лучезарныхъ не менѣе того, которое освѣщаетъ насъ и, подобно послѣднему, обильныхъ свѣтомъ и теплотою. Гипотеза, называемая „гипотезою туманностей", допускается въ наше время только немногими, тѣмъ болѣе, что изъ числа всѣхъ небесныхъ, извѣстныхъ намъ тѣлъ, туманности наиболѣе удалены отъ Земли и свѣтъ ихъ не достигалъ бы до насъ, если-бы онъ проистекалъ отъ жидкой массы, а не отъ звѣздныхъ центровъ.

Это не препятствуетъ, однакожъ, считать туманныя пятна проис шедшими послѣдовательно отъ Солнца и соединенными съ ихъ родиною неразрывными узами, несмотря даже на мнѣнiе Малье и нѣкоторыхъ изъ новѣйшихъ писателей, утверждающихъ, что если-бы Солнцѣ погасло, то планеты, не нуждаясь уже въ немъ, отправились-бы на поиски за новымъ и болѣе гостепрiимнымъ центральнымъ свѣтиломъ. Допустимъ-ли, что вслѣдствiе противудѣйствiя матерiи, наполняющей повидимому пространства небесныя, планеты, утрачивая мало по малу свою скорость и центробѣжную силу, одна за другою будутъ поглощены громаднымъ горниломъ, горящимъ въ центрѣ на шей системы; ослабѣетъ-ли съ теченьемъ вѣковъ это горнило и погаснетъ прежде чѣмъ мы достигнемъ до него, — во всякомъ случаѣ мы спокойно можемъ ввѣрить будущность человѣчества продолжительности астрономическихъ перiодовъ. На звѣздныхъ часахъ наши столѣтiя проходятъ, подобно секундамъ и когда послѣднiя чада Земли увидятъ свою родину въ смертный часъ, исторiя нынѣшняго человѣчества давнымъ-давно будетъ уже забыта.

Но размышляя объ этихъ движенiяхъ, кажется, какъ будто разум ная, обусловливающая ихъ причина, не вполнѣ скрыта отъ насъ. Если, съ одной стороны, орбиты планетъ незамѣтно сокращаются, а самыя планеты мало по малу приближаются къ ихъ центру; если, съ другой стороны, творческiя силы свѣтозарнаго светила незамѣтно ослабѣваютъ и постепенно уменьшаются, — то не находятся-ли во взаимномъ соотношенiи эти два явленiя и не требуется-ли закономъ божественнымъ, чтобы семья приближалась къ родоначальнику по мѣрѣ того, какъ послѣднiй дряхлѣетъ? Или, выражаясь съ бóльшею точностью, не правдоподобно-ли, что обитатели солнечныхъ владѣнiй приближа ется къ источнику теплоты и свѣта по мѣрѣ того, какъ ослабѣваетъ согрѣвающая ихъ теплота и уменьшается озаряющiй ихъ свѣтъ?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Критическiй обзоръ теорiй научныхъ и романическихъ, древнихъ и новѣйшихъ, относительно обитателей свѣтилъ небесныхъ.

Предисловiе

Научная и философская доктрина множественности мiров, невзирая на древность ея въ области человѣческой мысли могла принять свойственный ей характеръ и установиться на прочныхъ основахъ только въ нашъ вѣкъ научнаго анализа и позитивной аргументацiи. Мы не имѣемъ въ виду начертанiе исторiи доктрины этой, такъ какъ съ позитивной точки зрѣнiя, подобная исторiя немыслима. Только идея множественности мiров можетъ считать за собою прошедшее — и притомъ — славное прошедшее въ исторiи всѣхъ переворотовъ, среди которыхъ подвигался духъ человѣка въ эпоху своего младенчества. Вокругъ этой исполненной жизни идеи, подобно могучему дереву высящейся на почвѣ прошедшихъ вѣковъ, разрослись произведенiя воображенiя, во многихъ отношенияхъ достойныя изученiя. Сдѣлать имъ обзоръ — это почти равносильно странствованiю по тому полу-ученому мiру, подъ наружною оболочкою котораго, по временамъ причудливо оттѣненною, таится несомнѣнно не одно полезное указанiе.

Мы сказали, что ученiе наше могло утвердиться только въ девятнадцатомъ столѣтiи и, по замѣчанiю бóльшей части крiтиковъ, для этого было необходимо содѣйствiе и помощь всѣхъ наукъ. Как ни важна здѣсь астрономическая сторона вопроса, но одной астрономiи не возвести-бы зданiе нашего ученiя: ей предназначалось положить прочныя ему основы, предоставивъ другимъ наукамъ продолжить начатое ею дѣло. Физика извѣстной сферы, физiологiя ея существъ, бiологiя — однимъ словомъ, всѣ отрасли знанiя, извѣстные подъ общимъ названiемъ естествѣдѣнiя, должны были, насколько это относится къ каждой изъ нихъ, положить основы сооруженiю, по указанiямъ философiи природы, возвести зданiе во всемъ его объемѣ. Таковъ единогласный судъ на счетъ условiй, при которыхъ могло установиться ученiе о множественности мiровъ. Считаемъ однакожъ приличнымъ не приводить здѣсь мнѣнiя прессы относительно нашей доктрины.

Въ нижеприведенныхъ картинахъ разоблачится исторiя идей и людей, предшествовавшихъ этой доктринѣ. Если убѣжденiя наши установились только въ силу успѣховъ науки, тѣмъ не менѣе они были предугаданы, указаны и подготовлены прошедшими вѣками. Въ ихъ пользу возникали извѣстныя стремленiя, ими были внушены извѣстныя теорiи и произведенiя духа человѣческаго, болѣе или менѣе прочныя, на различныхъ основанiяхъ разъясняли ихъ идею. Положительная наука не всегда порождала стремленiя эти: очень часто, особенно въ первые вѣка, они возникали вслѣдствiе наклонности къ чудесному, таящейся въ глубинѣ всякой человѣческой души, тѣмъ не менѣе всегда исходили они изъ характеристическихъ началъ, интересныхъ для каждаго наблюдателя. Картина ихъ представитъ, въ многоразличныхъ проявленiяхъ, дивную силу духа человѣческаго, который, при очень незначительныхъ средствахъ совершаетъ самыя смѣлыя дѣла и въ силу самой природы дѣлъ этихъ и ихъ мѣстнаго колорита, всегда указываетъ историку на степень величiя своего въ различныя, проходимыя имъ эпохи.

Много написано книгъ по поводу идеи множественности мiровъ и монографiя ихъ гораздо богаче и сложнѣе, чѣмъ кажется это при первомъ взглядѣ. Но многiя изъ нихъ, подобныя блестящимъ узорамъ, недолго продержались на небѣ мысли на своихъ немощных крыльяхъ (какъ случается это съ бóльшею частью слабыхъ произведенiй), и одна за другою, покрытая пылью, попадали на землю. Только нѣсколько именъ перешло въ потомство, именъ людей, понявшихъ все величiе мысли, зародышъ которой таился въ словахъ: множественность мiровъ. Остальныя были преданы забвенiю, но если порою они всплывали на поверхность океана вѣковъ, то развѣ въ силу вѣчныхъ прилива и отлива, поперемѣнно то покрывающихъ, то обнажающихъ неизвѣстныя страны.

Если-бы въ извѣстныя эпохи нашъ перечень переполнялся произведениями слабыми, но все-же достойными упоминанiя, то мы сгруппируемъ ихъ вокругъ главной идеи, къ которой они относятся и постараемся, не нарушая единства предмета, не отвлекать безполезно вниманiе читателей нашихъ.

Произведенiя, которыя мы намѣрены представить здѣсь, могутъ быть разделены на три категорiи.

Имена людей ученыхъ, философовъ и мыслителей, изучавшихъ вопросъ въ его дѣйствительномъ видѣ и сдѣлавшихъ его предметомъ серьезный и глубоко-обдуманныхъ занятiй, должны быть начертаны на фронтонѣ вашего храма. Они составляют нашу первую, теоретическую категорию. Затѣмъ слѣдуютъ романисты, поэты и писатели съ пылкимъ воображенiемъ, смотрѣвшiе на предметъ съ точки зрѣнiя картинности или занимательности и которые, не заботясь ни о прочности, ни о несостоятельности положенiй своихъ, давали полную свободу своей мысли. Предъ судомъ науки они стоятъ ниже писателей первой категорiи, но, во всякомъ случаѣ, заслуживаютъ второе мѣсто, такъ какъ не безплодный интересъ, который они сообщили произведенiямъ своимъ, даетъ имъ право быть хорошо принятыми съ нашей стороны. Третью категорию составляютъ наконецъ писатели, для которыхъ идея множественности мiровъ была только предлогомъ или сценою для сатиры или комедiи.

Несмотря на существенное различiе этихъ столь рѣзко охарактеризованныхъ категорiй, трудно провести пограничныя черты между упомянутыми авторами. Книги, о которыхъ мы станемъ говорить, рядами слѣдуютъ одна за другою и такъ плотно сливаются въ последовательныя звенья, что существующiе между ними промежутки становятся неуловимыми для глаза. Если-бы каждую изъ этихъ категорiй обозначить рѣзкимъ цвѣтомъ, то находящiеся между ними промежутки выполнялись-бы неуловимыми оттѣнками, сливающими цѣлое въ одинъ длинный, безразличный рядъ. Такой-то авторъ, напримѣръ, несомненно принадлежитъ къ первой категорiи, другой — ко второй, третiй — къ третьей; но такой-то писатель относится разомъ къ первымъ двумъ категорiямъ, тотъ — къ двумъ послѣднимъ, а этотъ — къ категорiи промежуточной. Приведемъ несколько примѣровъ. Cosmotheoros Гюйгенса, Dell'Infinito Universo Джордано Бруно, More Worlds than one нашего современника, Брюстера, принадлежатъ къ первой категорiи; Les Mondes Фонтенеля, Somnium Кеплера, нѣсколько приближаются къ первой, а Небесныя Мiры Сведенборга — еще больше, хотя въ родѣ дiаметрально противоположномъ. Etats et Empires du Soleil et de la Lune Сирано де Бержерака, l'Homme dans la Lune Годвина, вполнѣ выражаютъ эту категорiю; Les aventures de Hans Pfaal montant vers la Lune, d'Edgard Poё — относятся къ третьей категорiи, въ которой вообще встрѣчастся множество фантастическихъ путешествiй, начиная со странствованiй Лукiана до циническихъ Hommes volans, приписуемыхъ Ретифъ де-ля-Бретонну.

Повидимому, въ нашъ перечень не слѣдовало-бы заносить романистовъ двухъ послѣднихъ категорiй или, по меньшей мѣрѣ, третьей категорiи. Назначая имъ очень второстепенное мѣсто, намъ казалось, что было-бы полезно и вмѣстѣ съ тѣмъ интересно указать на тѣ изъ ихъ мыслей, которыя, болѣе или менѣе непосредственнымъ образомъ, приходятъ въ соприкосновенiе съ нашимъ предметомъ. На удаленнѣйшихъ нивахъ воображенiя, подбирающiй колосья все-таки можетъ найти нѣсколько колосковъ, достойныхъ его снопа. А нашъ перечень — это действительно снопъ и мы хотимъ, чтобы въ немъ блестѣло какъ можно больше цвѣтовъ, хоть нѣсколько скрашивающихъ путь къ доктринѣ, слишкомъ серьезной для нѣкоторыхъ изъ сыновъ веселой Францiи.

Къ тому-жъ, духъ человѣческiй — это не лукъ, который всегда можетъ быть натянуть съ одною и тою-же силою и, если хотите, на произведенiя нашихъ фривольныхъ авторовъ можно смотреть, какъ на мѣста отдохновенiя, где путникъ забываетъ тягости слишкомъ напряженного созерцанiя.

Во всякомъ случаѣ нельзя ожидать, чтобы мы упустили изъ вида главный предметъ настоящихъ занятiй нашихъ.

Авторовъ нашихъ можно бы распредѣлить въ указанномъ порядкѣ: на первомъ планѣ помѣстить, напримѣръ, тѣхъ изъ нихъ, которые обладаютъ высшими философскими достоинствами, установивъ такимъ образомъ умаляющуюся прогрессiю до писателей, относящихся къ области чистаго вымысла. Этотъ способъ классификации не лишенъ единства, а представляемая имъ градацiя теней въ цѣломъ не чужда нѣкотораго интереса.

За всѣмъ тѣмъ, мы предпочли естественный путь хронологiи, и къ выбору этому насъ побуждали многiя причины. Первая изъ нихъ состоитъ въ томъ, что при такой системѣ въ сознанiи человѣческомъ закрѣпляется самая исторiя идеи множественности мiровъ: кажется, будто идешь по колеѣ, проведенной въ мiрѣ нашихъ познанiй, порою глубокой, порою едва намеченной и сопровождаемой второстепенными колеями параллельно первой продолжающими то-же дѣло, подъ болѣе или менѣе поверхностною формою. При историческомъ методѣ мы познаемъ ходъ наукъ и истинъ, создаваемыхъ человѣчествомъ по мѣрѣ представляемыхъ ему временемъ новыхъ завоеванiй, дѣлаемъ оценку достоинствамъ писателей, согласно со смѣлостью и величiемъ ихъ воззрѣнiй и сравнительно съ эпохою, въ которую они жили и, наконецъ, усматриваемъ: при посредствѣ, какого рода филiацiи, истина проявляется иногда то въ видѣ научныхъ открытiй, то подъ покровомъ вымысла. Кромѣ того, и другiе поводы побуждали насъ къ усвоенiю подобнаго метода. Мы полагали, что представляя разсказы наши согласно съ эпохами ихъ внезапнаго возникновенiя, но не оттеняя книгу нашу соотвѣтственно съ большимъ или меньшимъ блескомъ разбираемыхъ произведенiй, мы тѣмъ самымъ сообщимъ разсказамъ нашимъ бóльшую степень разнообразiя, такъ какъ -откровенно сознаемся въ этомъ — занимательная книга казалась намъ предпочтительною книгѣ скучной и холодной.

Разсказы наши обильны большимъ разнообразiемъ: отъ бесѣды съ писателями самыхъ противоположныхъ направленiй, мы съ изумлениемъ будемъ переходить то къ знаменитымъ подвижникамъ науки, то къ нелѣпому и поверхностному мечтателю, такъ что въ пантеонѣ нашемъ цари мысли сталкиваются со своими переряженными шутами. Но мы не могли избѣжать такой странности въ виду того, что поставили мы себѣ задачею: приводить все, что ни говорилось разумнаго или нелѣпаго относительно идеи множественности мiровъ, начиная съ Энцеладовъ, которые, при помощи лѣстницы планетъ намѣревались, какимъ-то непонятнымъ образомъ, взобраться на небо и до молчаливыхъ учениковъ суровой Уранiи, проводившихъ жизнь въ созерцанiи и изслѣдованiи великихъ таинствъ.

Съ какой-бы точки зрѣнiя мы ни смотрѣли на философiю исторiи, но движенiя духа человѣческаго заметны для людей, обладающихъ способностiю анализа. Въ нашей критической монографiи мы будемъ присутствовать при всѣхъ фазахъ духа человѣческаго, отражающагося въ предметѣ нашемъ, какъ въ зеркалѣ. Вначалѣ духъ олицетворяетъ силы природы и не выходя изъ тѣснаго круга видимыхъ явлений, полагаетъ, что вселенная, какъ организованное тѣло, проникнута разумною жизнью. Затѣмъ мысль развивается, повсюду возникаютъ болѣе смѣлыя воззрѣнiя; начинаютъ размышлять о причинахъ, о тайнахъ происхожденiя мiровъ и ихъ настоящаго строенiя; медленнымъ полетомъ возносясь до понятiя безконечности, мысль начинаетъ сознавать, что одинъ мiръ не можетъ выполнить всего объема вселенной и что за сферою неподвижныхъ звѣздъ, ограничивающихъ сводъ неба, быть можетъ существуютъ другiе мiры и другiя небеса. Въ первые вѣка нашей эры, двѣ системы задерживали полетъ подобныхъ стремленiй и представляли природу съ болѣе простой точки зрѣнiя: система Птоломея, помѣстившая Землю въ средоточiи вселенной и тѣмъ самимъ сообщившая ей первенствующее значенiе въ мiрозданiй и духовная христiанская система, завершившая систему Птолемея установленiемъ вѣчнаго дуализма Земли и неба. Затѣмъ, вопросъ принимаетъ еще болѣе мистическiй и таинственный видъ, чѣмъ въ первыя столѣтия, такъ какъ въ средневѣковой перiодъ онъ усложняется мечтами и легендами. Въ эпоху возрожденiя наукъ, начатую Коперникомъ и изобрѣтенiя телескопа, идея множествѣнности мiровъ подвергается полнѣйшему видоизмѣненiю, начинаетъ сознавать подъ собою реальную почву и съ этой поры собственно открывается для нея новая эра. Но какъ дѣйствiе первыхъ зрительныхъ трубъ ограничивалось предѣлами лунной сферы и какъ вообще съ особымъ удовольствiемъ останавливались на изученiи этого недалекаго мiра, то втеченiи нѣсколькихъ столѣтiй Луна была мѣстомъ, гдѣ встрѣчались какъ теоретики, такъ и небесные странствователи. Ее описывали, посѣщали ея моря и горы, на ея поляхъ воздвигали первые города небесные.

Со смертью схоластики въ семнадцатомъ столѣтiи, философiя природы вступаетъ въ свои права, оптика продолжаетъ успѣхи свои, математическiя науки являются для измѣренiя пространства и всеобщее движенiе это ясно отпечатлѣвается въ исторiи идеи множественности мiровъ. Въ восемнадцатомъ столѣтiи, романическiе и фантастическiе узоры прививаются къ основной идѣе, принимающей многоцвѣтную форму, но въ глубинѣ сознанiя незыблемою силою таится внутреннее содержанiе доктрины и только по достиженiи всеми науками достаточной степени достовѣрности, явилась возможность возвести зданiе ученiя нашего въ его дѣйствительномъ значенiи. — Такимъ образомъ слѣдуютъ и взаимно пополняются открытiя духа человѣческаго; такимъ образомъ успѣхи наукъ и философiи неизгладимыми чертами отпечатлѣваются въ полной исторiи каждой частной идеи.

ГЛАВА I.
Древность восточная. — Первобытныѣ племена человѣческiя. — Арiйцы. — Древний натурализмъ. — Персiя. — Китай. — Религiи Зороастра, Конфуцiя и Брамы. — Галлы. — Египтяне. — Галлы. — Индо-европейская филiацiа.

Мысль о существовании мiра. подобного нашему И находящегося внѣ предѣловъ Земли, составляя, повидимому , первичное понятiе духа человѣческаго, производила на людей свое обаятельное дѣйствiе прежде чѣмъ наука проложила правильные пути для космографическихъ изысканiй. Въ первобытныя времена, когда человѣкъ, подобно ребенку, обладалъ умственнымъ запасомъ ложныхъ свѣдѣнiй исходящихъ непосредственно изъ внѣшнихъ влиянiй на чувство, на Землю смотрѣли какъ на плоскую и неопредѣленную площадь, однообразiе которой нарушалось горами и морями и со всѣхъ сторонъ замкнутую просторомъ безконечныхъ океановъ. Гдѣ заканчивались области, доступныя изслѣдованiямъ? Гдѣ прекращались самые смѣлые поиски кочевыхъ народовъ? До какихъ предѣловъ могъ доходить человѣк, не встрѣчая вѣчной преграды водъ? Едва-ли ставились даже эти наивные вопросы, съ цѣлью определенiя границъ, обитаемымъ странамъ, за которыми туманы далекихъ горизонтовъ опускали уже свою непроницаемую завѣсу. Надъ Землею разстилался лазуревый сводъ, покрывая мiръ своимъ таинственнымъ куполомъ; лучезарный предметъ, въ опредѣленныя эпохи, разливалъ повсюду теплоту и свѣтъ, другой предметъ, болѣе скромный, освѣщалъ безмолвные ночи, надъ которыми загорались въ выси невѣдомыя светила. Казалось, что столь простой видъ мiрозданiя не заключалъ въ себѣ никаких данныхъ для вдохновенiя, способныхъ возбудить мечты о другихъ мiрахъ и другихъ небесахъ и что полнѣйшѣе невѣдѣнiе на счетъ земнаго шара и его отношенiй къ другимъ свѣтиламъ, равно какъ и удаленiя и величины послѣднихъ, долженствовало поражать безплодiемъ самый пытливый умъ. Но не такъ было на дѣлѣ и подобный выводъ, который кажется намъ законнымъ, основанъ только на отношенiяхъ нашихъ настоящихъ понятiй къ понятiямъ первобытнымъ, отношенiяхъ, существенно условныхъ.

Въ самомъ дѣлѣ, зрелище природы составляетъ неисчерпаемый источникъ вдохновенiя какъ для кочеваго пастыря горъ, такъ и для образованнаго наблюдателя; причина одна и та-же, но результаты различны. Первый оставляетъ безъ руководства свою прихотливую мысль, но второй направляетъ ее къ областямъ, эксплоатацiя которыхъ можетъ быть полезна. Съ первыхъ минутъ появленiя своего на Землѣ, человѣкъ, существо мыслящее и сознательное, желая представить доказательства блестящей способности, отличавшей его отъ предшествовавшихъ ему существъ, сталъ нагромождать системы на системы въ видахъ представленiя устройства мiра и выясненiя законовъ происхожденiя вещей. Долго бродилъ онъ во мракѣ, среди заблужденiй и ошибокъ; но въ то время, какъ умъ его предавался медленнымъ изысканiямъ, его живое и любознательное воображенiе носилось уже блестящимъ и не знающимъ никакихъ границъ полетомъ. Для него мiръ былъ всегда слишкомъ тѣсенъ и даже теперь, когда телескопъ открылъ намъ безпредѣльность мiра, воображенiе едва-ли довольствуется и такими владѣнiями.

Въ глазахъ древнихъ народовъ, поприще земной жизни замыкалось чѣмъ-то въ родѣ мечты; пройдя эту область сновидѣнiй, можно было встрѣтить другiя страны, блестящiя жизнью, озаряемыя лучами другого Солнца, обитаемыя другими существами, необходимо обладавшими нѣкоторымъ съ нами сходствомъ. Не заключаетъ-ли въ себѣ идея множественности мiровъ какое-то особое обаянiе, которое, на первый взглядъ, освобождаетъ ее отъ болѣе солидныхъ достоинствъ? За предѣлами обитаемой нами Земли видѣть страны, гдѣ сверкаетъ Солнце, истинный родоначальник народовъ востока; находить другiя, увѣнчанныя кедрами горы, — холмы, цвѣтущiе оливковыми и апельсинными деревьями, — долины съ журчащими ручьями, — лѣса съ укромными убѣжищами — развѣ это не прекрасная мечта? Да, мечта великолѣпная, на которую впослѣдствiи смотрѣли, какъ на выраженiе дѣйствительности и которая, при самомъ возникновенiи своемъ, обладала уже характеромъ несомнѣнности, свойственнымъ только истинѣ. Кажется, что духъ человѣческiй, по природѣ своей обладаетъ въ этомъ отношенiи прирожденными идеями, или на него нисходитъ наитiе свыше.

Идея множественности мiровъ представлялась первобытнымъ пастушескимъ племенамъ и даже болѣе образованнымъ народамъ исторической древности не съ астрономической точки зрѣнiя, потому что собственно астрономическая наука для нихъ не существовала и являлась имъ возможною и вѣроятною внѣ всякаго математическаго воззрѣнiя на вселенную. Съ другой стороны, она не замедлила открыть готовое поприще для души, пробудившейся при первой мысли о безсмертiи; идея другаго мiра соединилась съ неопредѣленными стремленiями къ будущей жизни и втеченiи долгаго времени эти два понятiя слипались и смѣшивались.

Наука еще не народилась; человѣкъ жилъ среди иллюзiй; мiръ оставался неразгаданною тайною; системы нагромождались на системы но не освѣщали путей для научнаго наблюденiя, а только увеличивали мракъ и усложняли трудности. При помощи какихъ усилiй, путемъ какихъ элементарныхъ наблюденiй человѣкъ возвысился до познанiя вселенной; какiя формы усвоивались его мыслью на счетъ отношенiи неба и Земли; какимъ образомъ понятiе множественности мiровъ преобразилось и отождествилось съ понятiемъ объ обитаемости этихъ мiровъ; какимъ образомъ человекъ выяснилъ себе взаимный отношенiя, связующiя земную семью, къ которой мы относимся, съ другими семьями рода — исторiя этого будетъ разъяснена въ слѣдующихъ главахъ. Независимо отъ этого, настоящiй трудъ выяснить, что если воображенiе человѣка по временамъ бываетъ слишкомъ смѣло, то порывы его не всегда безплодны и если вымыселъ вообще считается болѣе поэтичнымъ, чѣмъ дѣйствительность, то въ этомъ именно и заключается ошибка. Воображенiе и поэзiя могутъ законно подать руку наукѣ: никакой вымыселъ, никакая фантазiя никогда не поднимались на высоту поэтическаго величiя, сообщаемая дѣйствительностью людямъ, умѣющимъ понимать послѣднюю.

Востокъ — это исходная точка исторiи человѣческаго рода. Въ отношенiи исторической цивилизацiи мы происходимъ отъ Римлянъ, Римляне — отъ Грековъ, Греки — отъ народовъ востока. Тутъ уже прекращается генеалогiя и, достигнувъ Ведъ, священныхъ книгъ Арiйцевъ, первая редакцiя которыхъ, повидимому, восходитъ къ четырнадцатому вѣку нашей эры, мы вмѣстѣ съ тѣмъ достигаемъ крайнихъ предѣловъ историческаго родоначалiя и мракъ далекихъ вѣковъ охватываетъ насъ своею синью.

Ригъ-Веда представляетъ намъ картину патрiархальнаго быта первыхъ племенъ человѣческихъ и состоянiе понятiй человѣка о природѣ. Картиною этою мы займемся преимущественно съ послѣдней точки зрѣнiя, такъ какъ краткое изложенiе понятiй о строѣ вселенной составляетъ естественное введенiе въ исторiю идеи множественности мiровъ.

Не впадая въ анохронизмъ, мы можемъ сопоставить космогонические идеи Индусовъ съ космогоническими понятiями Евреевъ. Арiйцы и Семиты, по всѣмъ вѣроятiямъ происходятъ отъ одного корня; но если религiозныя понятiя ихъ различны, то это объясняется различiемъ странъ, языковъ, соцiальнаго быта и духомъ этихъ народовъ.

При изученiи этихъ древнихъ памятниковъ письменности прежде всего насъ поражаетъ глубокiй натурализмъ, лежащiй у обоихъ народовъ въ основѣ ихъ воззрѣния на вселенную. Другое отличительное свойство, которое кажется намъ не менѣе очевиднымъ, это — антропоморфизмъ, господствующий надъ всѣми ихъ понятiями и вѣрованiями. Единственное исключенiе въ этомъ отношенiи можно допустить въ пользу Евреевъ, понятiя которыхъ о Богѣ болѣе возвышенны и болѣе независимы отъ явленiй природы. Евреи получили въ удѣлъ монотеизмъ — лучезарное средототочiе ихъ религiи, къ которому Индусы никогда не могли возвыситься, въ особенности послѣ переворота, произведеннаго Сакайя-Муни, апостоломъ буддизма.

Нельзя не допустить, что древнѣйшiе литературные памятники арiйскаго племени предшествовали Зендъ-Авестѣ, поэмамъ Гомера и идеалистическимъ системамъ; впрочемъ, послѣднiя у всѣхъ народовъ слѣдовали за теорiями сенсуалистическими. Прежде всего духъ поражался ежедневными явленiями природы, возбуждавшими его любознательность въ смыслѣ стремленiя къ познанiю причинъ явленiй. Очевидно, что Солнце создано для того только, чтобы освѣщать, согрѣвать Землю и содѣйствовать созрѣванiю плодовъ земныхъ. Какимъ образомъ и на основанiи какихъ данныхъ можно было предполагать, что Солнце горитъ на небѣ не для насъ собственно? Поэтому его поместили рядомъ съ облаками, воздухомъ и метеорами; подобно имъ, Солнце относилось къ системѣ Земли. Лунѣ отвели такое-же мѣсто, хотя вообще ее считали не столь благотворною, какъ вышеприведенныя стихiи. Въ замѣнъ того, ее всегда облекала поэзiя мистическихъ покрововъ, возвышавшихъ, казалось, ея значенiе.

Такимъ образомъ рядовой Арiец, скитавшiйся по берегамъ Ганга, Яксарта и отъ Каспiйскаго моря до Индостана, неспособный предохранить себя отъ атмосферическихъ влiянiй, не замедлилъ сознать въ глубинѣ своего духа нѣкоторого рода солидарность, существовавшую между нимъ и происходившими на небѣ явлениями. Небо, разстилавшее въ тихую погоду надъ Землею свой лазуревый пологъ; таинственныя свѣтила, озарявшiя по ночамъ сводъ небесный; блѣдная и трепетная Луна надъ горами; Солнце, своимъ царственнымъ обликомъ помрачавшее всѣ свѣтила; молния, мрачно бороздившая бурное небо — все это воспринимало въ его душѣ извѣстную живую форму, постоянно относимую имъ къ самому себѣ, какъ къ сознательному центру наблюденныхъ явленiй и образъ, возникавший мало по малу въ его душѣ, представлялся ему уже реальностью мыслящею и объективною, которую онъ обожалъ, или которой онъ страшился, смотря потому, какое дѣйствiе производила она на людей.

Было-ли то обожанiе или страхъ, но младенчествующiе народы, находившiеся подъ гнетомъ явленiй природы, не могли освободиться отъ идеи, развивавшейся и возникавшей въ нихъ, въ силу преобладанiя этих-же явленiй. Но чего-же они страшились и чему поклонялись? Религiю Ведъ охарактеризировали, назвавъ ее откровенiемъ свѣта. Дѣйствительно, первобытные народы обожали Солнце, свѣтозарный источникъ богатства и радостей мiра; они любили и призывали его, подателя дней, оживотворявшаго Землю своимъ присутствiемъ, надѣлявшаго ее жизнью и надеждами и каждый вечеръ, по захожденiи своемъ, погружавшаго ее въ угрюмый мракъ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, они страшились этой ночи, соучастницы преступленiй и инстинктивный ужасъ мрака остался не безъ влiянiя на ихъ космогоническiя воззрѣнiя. Могли-ли люди, трепетавшiе по ночамъ и съ такимъ восторгомъ воспѣвавшiе восходъ Авроры, слѣдить на небѣ за теченiемъ мiровъ и возвыситься хоть-бы до смутнаго пониманiя дѣйствительныхъ отношенiй, существующихъ между звѣзднымъ мiромъ и Землею? Нѣтъ! Пусть пройдутъ первые вѣки младенчества и затѣмъ мы постараемся открыть болѣе возвышенныя понятiя, такъ какъ въ средѣ младенчествующихъ народовъ духъ человѣческiй едва-ли заявляетъ о своей индивидуальности. Но съ наступленiемъ поры умственной зрѣлости, мы потребуемъ отъ него плодовъ, находящихся пока въ зародышѣ.

Индус усматривалъ въ явленiяхъ природы непосредственное дѣйствие незримой силы, перваго божества Ведъ, бога Индры, преобразiвшагося впослѣдствiи во множество другихъ божествъ. Индра восходить въ утренней зарѣ, сверкаетъ въ Солнцѣ, оплодотворяетъ землю дождями, гремитъ въ громѣ, проносится въ вѣтрѣ. Онъ не недоступенъ, подобно Богу Израиля и находится въ болѣе непосредственномъ, и близкомъ съ нами общенiи. Индра Арiйцевъ — это возвышеннѣйшее выраженiе понятiя о божествѣ, это Зевесъ Грековъ; но какъ метафизическая идея невещественной и безконечной Сущности едва-ли могла возникнуть въ средѣ первобытнаго народа и никоимъ образомъ не могла закрепиться въ его сознанiи, то вскорѣ понятiе это вытѣснилось второстепеннымъ божествомъ — Агни, богомъ огня. Антропоморфизмъ необходимъ для религiознаго чувства; человѣкъ хочетъ видѣть, хочетъ сознавать подлѣ себя существо, на которое онъ возлагаетъ свои упованiя. Онъ разводить огонь и полагаетъ, что въ пламени этомъ пребываетъ самъ Агни, что Солнце и звѣзды — огни, подобныя нашимъ огнямъ и что потухая, послѣднiе возвращаются къ первымъ. Вскорѣ и на Солнце стали смотрѣть различно: вначалѣ, согласно съ временами года, а впослѣдствiи, согласно съ двѣнадцатью положенiями, которыя Солнце занимаетъ послѣдовательно на небосклонѣ. Эпитеты, которыми обозначалось одно и то-же существо, облекались плотiю въ сознанiи послѣдовательныхъ поколѣнiй и служили для наименованiя особыхъ божествъ. Затѣмъ вознiкаетъ уже политеизмъ; желая подняться до начала вещей, человѣкъ придумываетъ бракъ Неба и Земли: нарождаются второстепенныя божества природы и, быть можетъ, такимъ образомъ возникло древнее преданiе о Кроносѣ и Реѣ у Грековъ.

Итакъ, космогонiя Арiйцевъ устанавливается сама собою, на основанiи естественнаго происхожденiя вещей. Чуждые самыхъ элементарныхъ астрономическихъ понятiй, Арiйцы втеченiе долгаго времени не задавались вопросомъ: почему Солнце погасаетъ вечеромъ на западѣ, а утромъ возгорается на востокѣ? Послѣ долгихъ исканiй, загадка была найдена: достигнувъ предѣловъ дневнаго пути, Солнце разоблачается отъ своихъ свѣтлыхъ одеждъ и съ мрачнымъ обликомъ проходить по небу на востокъ, гдѣ на слѣдующiй день восходитъ прежнимъ лучезарнымъ дискомъ. Въ то время, какъ Индра представляетъ божество дня, Солнце, ему противопоставляется уже божество ночи — Солнце мрачное, Варуна, олицетворенiе тверди небесной послѣ солнечнаго заката. Такой способъ созиданiя божествъ даетъ намъ нѣкоторое понятiе о сбивчивости космогоническихъ познанiй у первобытныхъ народовъ.

Фактъ знаменательный въ исторiи Арiйцевъ, но яснѣе всякаго другаго свидѣтельствующiй о древности этого народа: ни Луна, ни звѣзды не считаются у него воплощенiемъ божества. Созвѣздiя не имѣютъ у нихъ особыхъ наименованiй, за исключенiемъ только Большой Медвѣдицы, а о двѣнадцати мѣсяцахъ едва-ли упоминается. Такой сабеизмъ предшествовалъ халдейской эпохи, представлявшей уже правильныя астрономическiя наблюденiя и основы теогоническихъ фабулъ. Даже планеты не отличались отъ неподвижныхъ звѣздъ и только Венера имѣла особое названiе, такъ какъ она являлась при восходѣ и закатѣ Солнца и противилась могуществу Индры.

Не поднявшись до уровня истиннаго пониманiя природы вселенной, могли-ли Арiйцы настолько отрѣшиться отъ антропоморфизма, чтобы дойти до мысли о множественности мiровъ? Земля и Небо — это нераздѣльная единица, населенная таинственными существами, изъ которыхъ каждое находится въ связи съ человѣчествомъ; очевидно, что все создано для человѣка и что вселенная совершенна въ томъ видѣ, въ какомъ она представляется намъ. Напрасно искали-бы мы здѣсь какихъ-либо указанiй на ученiе, подобное нашему; принимать-же слова за идеи — было-бы большою ошибкою. Вотъ то мѣсто въ Ригъ-Ведахъ, где мы замѣтили намекъ, самый благопрiятный для нашего ученiя: „О Агни,“ вскричалъ Васишта (Wasichta): едва ты родился, властитель мiровъ, какъ уже носишься по нимъ, подобно пастырю, посѣщающему свои стада!“ Но дѣло идетъ здѣсь не о звѣздныхъ мiрахъ и поэтъ, предшествовавшiй Ж. Б. Руссо, воспеваетъ послѣдовательное прохожденiе дневнаго свѣтила надъ различными народами Земли.

В то время, какъ Варуна, по сказанному нами, представляетъ Солнце ночи, поэмы Ведъ присоединяютъ къ нему Митру — новое название Солнца дневнаго. Этотъ Митра, какъ объясняетъ ученая паралелль г. Мори, можетъ быть родоначальникомъ персидскаго Митры, божества героическаго и побѣдоноснаго, сохранившаго большое сходство съ родителемъ своимъ. Основатель маздеизма (Зороастръ) прiурочилъ своему Митре часть признаковъ, свойственныхъ Агни Ведъ. Дѣйствительно, Митра и Ариманъ являются въ маздеизмѣ, равно какъ и въ религiи Ведъ, въ двухъ различныхъ видахъ: утренними и вечерними свѣтилами, подобными Фосфоросу Грековъ и Луциферу Римлянъ; но этотъ двоякiй характеръ оставилъ лишь слабые слѣды въ Зендъ-Авестѣ.

Персы точнее формулировали свои космотеологическiя верованiя. Они разсуждали — можно-бы сказать, бредили — съ бóльшею отчетливостiю о происхожденiи вселенной и предназначенiи разумныхъ существъ. По словамъ писателей Востока, дѣло мiрозданiя началось въ 15-й день мѣсяца Митры и завершилось въ теченiи шести дней; годовщина этого событiя торжеcтвовалась празднествомъ. По смерти, души переходили мостъ, за которымъ и воспринимали новую жизнь. Подобнаго рода вѣрованiя облекались астрономическими миѳами, мало-по-малу принимавшими характеръ дѣйствительности земной. Вмѣсто того, чтобы путемъ наблюдения и анализа явленiй возвыситься до познанiя истины, Персы придерживались психологическихъ мечтанiй, подъ которыми исчезли даже послѣднiе признаки первобытной опытной науки. Такимъ образомъ, ни Брама, ни Зороастръ, ни послѣдователи ихъ, не могли отрѣшиться отъ характерическихъ признаковъ, свойственныхъ земному человѣчеству.

То-же самое было и въ Китае, где, около шести вѣковъ до нашей эры, Конфуцiй проповѣдывалъ свою великую философскую систему. Ни научнаго наблюденiя, ни анализа. Конфуцiй представилъ только сводъ положенiй нравственныхъ, политическихъ и административныхъ. Мы не унижаемъ достоинства этихъ положенiй, но съ точки зрѣнiя нашего предмета, Китай тогдашняго времени, равно и соседняя ему Индiя, не представили ничего такого, чтó могло-бы дойти до насъ Лаоти былъ болѣе мистиченъ и его главнѣйшее (положенiе (не хотѣлось бы намъ приводить его), состоитъ въ слѣдующемъ: „Мудрый полагаетъ все свое знанiе въ отсутствiи всякого знанiя.“ Этимъ подготовлялся буддизмъ. — Какъ ни замѣчательны нѣкоторыя астрономическiя наблюденiя Китайцевъ, у которыхъ правительственныя формы такъ тѣсно связаны съ понятiями космографическими, но природа вселенной была совершенно неизвестна Китайцамъ“*).

*) Ни въ сокращенномъ изложенiи астрономiи Китайцевъ, ни въ подобномъ же сочиненiи Ж. Б. Бiо, не упоминается о природѣ свѣтилъ и ихъ назначенiи.

Само собою разумѣется, что мы не станемъ искать въ буддизмѣ ни малѣйшихъ стремленiй, клонящихся въ пользу идеи множественности мiровъ. Эта невообразимая религiя есть ничто иное, какъ трупъ. Къ чему наблюдать, трудиться и мыслить? Дѣятельность — это безплодный трудъ; желательнѣе всего квiетизмъ или, скорѣе, лѣнь. Буддистъ могъ-бы сказать, не впадая въ парадоксъ, что высочайшее блаженство заключается въ отсутствiи всякаго блаженства. Примемъ ли буквальное толкование Бюрнуфомъ (Burnouf) слова Нирвана, допустимъ-ли толкованiе его противниковъ; во всякомъ случаѣ составившееся на счетъ буддистовъ мнѣнiе никогда не будетъ благопрiятно послѣднимъ. Буддисты въ широкихъ размѣрахъ осуществляютъ флегму тѣхъ юныхъ британцевъ, которые заставляютъ говорить своихъ сосѣдей, чтобы не утомлять себѣ языка.

Но — таковъ ужъ мiръ и ничего нѣтъ абсолютнаго въ природѣ — при болѣе близкомъ знакомствѣ съ народами не-классической древности, мы открываемъ — не въ ихъ наукѣ, но въ ихъ религiи — множество благотворныхъ идей, относящихся къ нашему предмету. Подводя, такимъ образомъ, основы для общаго обзора, мы встрѣчаемъ въ пантеистическомъ культѣ силъ природы Арiйцевъ, при преобладания упованiй здѣшней жизни, идею о странствованiяхъ души то въ горнихъ небесахъ, гдѣ онѣ сiяютъ, облеченныя тонкою плотью, то въ небесахъ неизменныхъ, гдѣ ихъ питаетъ Индра, то, наконецъ, на Землѣ, гдѣ онѣ воплощаются въ различныя существа. Позже, когда Индiею стала управлять организованная жрическая каста, причемъ первобытный натурализмъ замѣнился идеалистическимъ культомъ Брамы, существовало вѣрованiе, что высшее предназначенiе душъ состоять въ пребыванiи ихъ въ горнемъ небѣ. Подобныя теорiи, относящiяся къ понятiю о странствованiяхъ душъ, повидимому замыкаютъ въ себѣ идею множественности мiровъ; въ сущности-же, это воззрѣнiя чисто религiозныя, заняться которыми намъ представится случай впослѣдствiи и которыя не имѣютъ никакого отношенiя къ физическимъ наукамъ. Не мѣшаетъ, однакожъ, на нѣсколько мгновенiй остановиться на этихъ воззрѣнiяхъ, проливающихъ интересный свѣтъ на исторiю прирожденныхъ стремленiй духа человѣческаго.

„Душа отправляется въ мiръ, принадлежащiй ея дѣламъ“ говорится въ Ведахъ. Если душа совершила дѣла, ведущiя въ мiръ Солнца, она отправляется на Солнце... Человѣкъ, имѣвшiй въ виду вознагражденiе добрыхъ дѣлъ своихъ, по смерти отправляется въ мiръ Луны. Тамъ онъ поступаетъ въ услуженiе къ правящимъ половиною Луны въ перiодъ ея приращенiя. Послѣднiе съ радостью принимаютъ его, но онъ неспокоенъ и нетъ для него счастья; вся его награда состоитъ въ томъ только, что онъ достигъ мiра Луны. По прошествiи извѣстнаго врѣмени, служитель правителей Луны въ перiодъ ея приращенiя, нисходитъ въ адъ, гдѣ и возрождается червемъ, мотылькомъ, львомъ, рыбою, собакою, или подъ иною формою (формою человѣческою).“

„Въ мiрѣ Луны душа прiемлетъ награду за добрыя дѣла, которыя она совершила, не отказываясь отъ ихъ плодовъ: но награда эта длится извѣстное время, по истеченiи котораго душа воплощается въ низменномъ мiрѣ. Напротивъ, кто отказывается отъ воздаянiя за дѣла свои и ищетъ Бога съ твердою вѣрою, тотъ достигаетъ Солнца, Великаго Мiра“*).

*) La religion des Hindous selon les Védas par Lanjuinais.

Багавадъ Гита (Bhagawad Gita), устанавливая разницу между душами праведными, возвращающимися къ предмету ихъ мысли (Богу) и душами холодными, которыя переселяются въ мiръ Луны, но впослѣдствiи возвращаются назадъ, говоритъ: „Свѣтъ, день, эпоха приращенiя Луны, шесть мѣсяцевъ пребыванiя Солнца на сѣверѣ — вотъ времена, когда души, познавшiя Бога, отправляются къ Богу. Мракъ, ночь, ущербъ Луны, шесть мѣсяцевъ пребывания Солнца на югѣ — это время, когда iоги отправляются въ мiръ Луны, чтобы впослѣдствiи возвратиться оттуда.

Такiе же мысли встрѣчаются въ бóльшей части первобытныхъ релiгий, но мы не станемъ распространяться на счетъ подобныхъ вѣрованiй тѣмъ болѣе что обитатели свѣтилъ являются здѣсь результатомъ воззрѣнiй чисто-метафизическихъ. У Египтянъ существовали такiе же понятiя о предназначенiя души, понятiя, исчезнувшiя въ чрезмѣрномъ развитiи политеизма. Маздеизмъ продолжаетъ ихъ, сообщаетъ имъ новыя формы, но не точнѣе опредѣляетъ ихъ. Наконецъ, вавилонскiе Халдеяне создаютъ болѣе стройную систему, по которой переселенiе душъ въ неизвѣстныя небеса возобновляется каждыя 36,425 лѣтъ. Такимъ образомъ, въ предѣлахъ огромнаго астрологическаго перiода устанавливается, теченiемъ сознательной жизни въ безконечныхъ пространствахъ, нѣкотораго рода солидарность между небомъ и Землею.

Интересно и полезно присутствовать при первомъ пробужденiи мысли у первобытныхъ народовъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сознавать, что въ какомъ бы мѣстѣ земнаго шара ни находились послѣднiе, духъ человѣческiй проявляетъ одни и тѣ-же свойства, одни и тѣ-же первичныя стремленiя. Приподнимемъ-ли туманные покровы, облекающiе древнюю Скандинавiю; вспомнимъ-ли о первобытныхъ Кельтахъ и Гетахъ, чадахъ сѣвера, — и если внѣшняя форма ихъ мысли отличается отъ мысли народовъ юга меньшею степенью блеска, то все-же въ основѣ ея лежитъ тотъ-же страхъ предъ громадными силами природы, тотъ-же культъ пантеистическаго натурализма. Въ поэмахъ Осссiана (апокрифичны-ли онѣ, или нѣтъ) на столько-же выражаются подобныя стремленiя, какъ и въ Санкiяхъ (Sankyas).

До сихъ поръ мы не видимъ однакожъ, чтобы мысль о природѣ свѣтилъ опредѣлялась отчетливо, особенно съ точки зрѣния ихъ обитаемости. Воззрѣнiя поэтическiя и религiозныя носятся, туманныя, въ области беспредѣльнаго, не облекаются существенными формами и при малѣйшемъ къ нимъ прикосновенiи исчезаютъ, подобно безплотнымъ призракамъ. Но, быть можетъ, у народа болѣе способнаго къ научному наблюденiю, мы встрѣтимъ положенiя, болѣе прочныя и понятiя, менѣе неопредѣленныя.

Жанъ Рено изложилъ недавно космогонiю первобытныхъ Галловъ и трудъ его, болѣе обширный, чѣмъ можно было предполагать въ виду недостаточности историческихъ свидѣтельствъ, на рацiональномъ основанiи представляетъ философскую систему друидовъ, опредѣлившуюся съ бóльшею точностью, чѣмъ всѣ предшествовавшiя ей системы. Что друидамъ, до нѣкоторой степени были известны дѣйствительныя движенiя мiровъ и положенiе послѣднихъ въ пространствѣ — это является достовѣрнымъ въ виду оставшихся друидическихъ памятниковъ, хотя и очень сомнительно, чтобы у Галловъ существовала физическая астрономiя и чтобы они замѣчали аналогiю между Землею и другими планетами. Вотъ, однакожъ, замѣчательное свидѣтельство, оставленное намъ Гекатеемъ (Hecatée). Историкъ этотъ говоритъ, что Луна, видимая съ острова Великобританiи, кажется гораздо бóльшею, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ и что на поверхности ея замѣчаются даже горы, подобныя земнымъ. Не отсюда-ли басня, приводимая Плутархомъ и о которой мы поговоримъ въ слѣдующей главѣ? Какъ-бы то ни было, не подлежитъ сомнѣнiю, что друиды смотрѣли на Луну, какъ свѣтило, на которое переселялись души непосредственно по смерти тѣла.

Въ Галлiи, въ Халдеѣ, да и вездѣ впрочемъ, астрономiя и религiя находились мъ столь тѣсной взаимной связи, что отдѣлить первую отъ второй, или указать относительно первой такiя черты, которыя не были-бы свойственны и последней, довольно трудно. Цезарь говоритъ, что наблюденiе неба составляло оффицiальную обязанность касты друидовъ. Слѣдующiя слова Тальезена (Taliesen) доказываютъ, что Галламъ была извѣстна истинная система вселенной: „Я спрошу у бардовъ — говоритъ онъ — чтó поддерживаетъ мiръ и почему, лишенный подпоръ, онъ не падаетъ. Но что могло-бы служить подпорою? Мiръ — это великiй странствователь! Онъ безпрерывно движется, а между тѣмъ спокойно несется по пути своемъ и какъ дивна форма пути этого, если мiръ не уклоняется отъ него ни въ одну сторону!“ Нѣкоторые изъ кельтическихъ памятниковъ свидѣтельствуютъ объ успѣхахъ астрономiи у Галловъ.

Мы не рѣшаемся высказать здѣсь мнѣнiе вышеприведеннаго автора, будто Пиѳагоръ заимствовалъ у бардовъ свѣдѣнiя относительно той системы мiра, которой онъ училъ посвященныхъ въ его эзотерическую доктрину. Однакожъ между доктриною друидовъ и пиѳагорейцевъ существуетъ такая аналогiя, что мы считаемъ Пиѳагора скорѣе ученикомъ друидовъ, чѣмъ египетскихъ жрецовъ. Действительно, пиѳагорейская школа во главѣ догматовъ своихъ ставила догматъ метампсихоза.

Орфей первый изъ Грековъ проповѣдывалъ ученiе наше. Проклъ, (Proclus) in Timoeum, lib. IV, передаетъ намъ стихи, въ которыхъ говорится, что Луна есть мiръ, на которомъ существуютъ горы, люди и города.

Altera terra vega est quam struxit, quamque Selenem
Dii vocitant, nobis nota est sub nomine Lunae:
Haec moutes habet, ac urbes, aedesque superbas. *)

*) Если эти стихи не принадлежать ни Орфею, котораго существованiе очень сомнительно, ни Пиѳагору, то ихъ можно приписать пиѳагорейцу Кекропсу. Orphicum carmen, говорить Цицеронъ (D nat. deor L. I) Pythagoric ferunt cujusdam fuisse Cecropis.

Нѣкоторыя изъ греческихъ, а также и римскихъ школъ проповѣдывали, съ различныхъ однакожъ точекъ зрѣнiя, доктрину множественности мiровъ, и только здѣсь анализъ открываетъ тѣ изъ побужденiй, которыми мотивировались подобныя воззрѣнiя на вселенную, или которыя гармонично сливались съ послѣдними. Заканчивая изложенiе предмета нашего въ древнiя времена, мы опять вынуждены ограничиться общими соображенiями, такъ какъ къ намъ не дошло ни одной книги, специально написанной по этому предмету. Генеалогическая картина, которую мы намѣрены представить, можетъ быть примѣнена ко всѣмъ временамъ: если условiя и самые мотивы человѣческаго самолюбiя измѣняются согласно съ вѣками и народами, то нельзя сказать этого о духѣ человѣческомъ, повсюду подобномъ самому себѣ.

На первыхъ порахъ, число философскихъ системъ представляется столь громаднымъ, что трудно обознаться среди ихъ и дать имъ ясную квалификацiю. Но при болѣе внимательномъ наблюденiи мы замѣчаемъ, что прежде всего онѣ могутъ быть сведены къ двумъ главнымъ системамъ и затѣмъ еще къ двумъ другимъ системамъ, исторически слѣдующимъ за первыми. По первой системѣ, системѣ матерiалистовъ, существуетъ только чувственный мiръ; наша душа есть ни-что иное, какъ совокупность впечатлѣнiй, воспринимаемыхъ нами отъ предметовъ внѣшняго мiра и возбуждаемыхъ ими представленiй, подобно тому, какъ Богъ есть несознательная единица всѣхъ явленiй природы. Но такъ какъ столь исключительная система не объясняла всѣхъ явленiй природы, то наблюденiе незримыхъ феноменовъ, совершающихся въ нашемъ сознанiи и никоимъ образомъ невыясняемыхъ системою матерiалистовъ, создало новую и противоположную ей систему спиритуалистовъ или идеалистовъ. Последняя система столь-же полна, какъ и первая, но подобно первой, не можетъ быть допущена отъ всего прочаго. Предаваясь поочередно исключительному изученiю то первой, то второй изъ системъ, человѣкъ не замедлилъ усмотрѣть, насколько онѣ противоположны одна другой, насколько онѣ несостоятельны и насколько, несмотря на ихъ антагонизмъ, онѣ не удовлетворяютъ нашей великой потребности знанiя. Здравый смыслъ вскорѣ покончилъ съ этими человѣческими измышленiями: сомнѣваясь какъ въ первой, такъ и во второй системахъ, онъ впадаетъ въ скептецизмъ — систему новую, представляющую меньше трудностей, но непослѣдовательную. Но въ силу той-же непослѣдовательности скептицизма, душа приходитъ къ потребности вѣрованiя; переходя отъ одной системы къ другой и не находя удовлетворительною ни одну изъ нихъ, она предается наконецъ мистицизму, пылкому и свободному отреченiю отъ дѣйствительности и погружается въ лоно великой причины, столь жадно отыскиваемой, но вѣчно неизвѣстной.

Собственнымъ опытомъ убѣдившись въ филiацiи главнѣйшихъ философскихъ системъ, къ которымъ могутъ быть сведены всѣ ихъ варiанты полагаемъ, что нѣтъ на свѣтѣ ни одного пытливаго ума, который не старался-бы изучить каждую изъ системъ этихъ, не убѣдившись въ концѣ концовъ, что ни одна изъ нихъ не можетъ быть допущена исключительно, что каждая изъ нихъ заключаетъ въ себѣ извѣстную долю истину и что благоразумiе требуетъ, чтобы въ духѣ нашемъ существовало равновѣсiе, хоть-бы и неустойчивое: другого, впрочемъ, и нѣтъ въ природѣ.

И такъ, въ какомъ неизмѣнномъ видѣ вопросъ о множественности мiровъ является предъ судомъ каждой изъ указанныхъ философскихъ систем?

Матерiалисты, смотрящiе на вселенную, какъ на несознательное и вѣчное произведенiе слѣпыхъ силъ, не признающiе первичной и конечной причины и усматривающiе поочередно причину въ предшествовавшемъ дѣйствiи, а дѣйствiе въ причинѣ, допускаютъ, что вслѣдствiе свободнаго дѣйствiя стихiй, въ безпредѣльныхъ пространствахъ могли возникнуть одинъ или многiе мiры, даже безконечное множество мiровъ, подобныхъ обитаемому нами. Для нихъ идея безконечнаго множества мiров заключается въ предѣлахъ возможнаго, а идея ихъ множественности — въ предѣлахъ вѣроятнаго; для нѣкоторыхъ-же послѣдняя представляется необходимою.

Идеалисты полагаютъ, что разумное начало управляло творенiемъ и распорядкомъ всего сущаго и что природа необходимо должна имѣть извѣстную цѣль. Къ предъидущимъ предположенiямъ относительно того, что все сущее произведено свободнымъ дѣйствiемъ мiровыхъ началъ, идеалисты присоединяют еще гипотезы, вытекающiя изъ идеи разумнаго управленiя вселенною. Имъ отрадно думать, что красота и гармонiя, усматриваемыя на Землѣ, проявляются, быть можетъ, въ болѣе совершенномъ видѣ въ небесныхъ пространствахъ и что бесконечное богатство явленiй, которое мы, такъ сказать, только предвкушаемъ здѣсь, свободно развивается въ предѣлахъ эфира. Кромѣ того, они вѣрятъ въ существованiе и въ безсмертiе души и требуютъ для будущей жизни своей мѣста въ горнихъ обителяхъ. Скептики... Они не были-бы скептиками, если-бы, подобно идеалистамъ, легко допускали что-либо. Поэтому мы видимъ, что они всевозможными мерами стараются возражать противъ допущенiя какого-бы то ни было положенiя, не опасаясь даже отрицать то или другое, изъ одного удовольствiя отрицать, тѣмъ болѣе, что возражать имъ очень не легко. Межъ нами будь сказано, люди эти очень полезны: безъ нихъ матерiалисты и идеалисты не рѣдко доходили-бы до крайнихъ предѣловъ абсурда. Скептики — это противовѣсъ добросовѣстнымъ мыслителямъ. Что касается идеи множественности мiровъ, то они сильно поддержили-бы ее, если-бы вообще она отвергалась; но какъ въ сущности эта идея не задѣваетъ ни одной изъ теорiй, то скептики не прочь даже и подтрунить надъ ея защитниками.

Наконецъ, вотъ мистики. Для нихъ не существуешь ни малѣйшаго повода отвергать идею множественности мiровъ; напротивъ, у нихъ есть многiе поводы для ея допущенiя. Поэтому, они нисколько не затрудняются создавать воображаемыя существа, которыми можно-бы населить безконечное число мiровъ. Но съ ними надо соблюдать осторожность и не заходить въ ихъ владѣнiя, такъ какъ извѣстно, что по принцiпу скептики (мистики) стоятъ внѣ всякаго научнаго наблюденiя, а это именно наблюденiе и составляетъ нашу опору.

Исторiя въ двухъ словахъ объяснить такую классификацию философскихъ идей и степень ихъ расположенiя въ пользу нашего ученiя. Iонiйская школа, основанная ѳалесомъ, отчасти школа Элея (Elée) и эпiкурейцевъ принадлежатъ къ первой группѣ. У Римлянъ, корифеемъ школы этой является Лукрецiй. Школы Пиѳагора, Сократа и Платона относятся ко второй группѣ; Аристотель принадлежитъ къ двумъ группамъ разомъ и въ этомъ отношенiи онъ великъ, какъ философъ, не смотря даже на его заблужденiя по части астрономiи. Софисты, циники, ново-академики принадлежатъ къ третьей группѣ и, наконецъ, Александрiйская школа и неоплатонизмъ — къ четвертой.

Въ числѣ Грековъ и Римлянъ, подобно тому какъ и между сынами нашего вика, были люди, не имѣвшiе никакого мнѣнiя, не развивавшiе свой умъ изученiемъ природы, очень мало размышлявшiе о томъ, чему слѣдуетъ и чему не слѣдуетъ вѣрить и не заботившiеся о вопросахъ отвлеченныхъ. Мы и не упоминали-бы объ этихъ людяхъ, если-бы между ними не встречались порою творцы системъ, интересныхъ для изученiя. Къ числу послѣднихъ относятся системы, основанныя на антагонизмѣ Сухаго и Влажнаго началъ, Свѣта и Мрака, Геометрическiя формы, Стремленiя естественныя — системы, изъ которыхъ возникали различные мiры, устроенные согласно съ фантазiею ихъ творцовъ. Таковы были еще космогоническiя теорiи по началу происхожденiя чиселъ, по которымъ вселенная начинается точкою и продолжается линiею — первичными движенiями, изъ которыхъ рождаются время и пространство.

ГЛАВА II.
Древность западная. — Продолженiе исторiи первобытныхъ воззрѣнiй на вселенную. — Множественность мiровъ внѣ мiра. — Лукрецiй. — Мысли древнiхъ о вселенной. — Космографическiя фикцiи Грековъ и Римлянъ. — Первыя странствованiя по Лунѣ. — Лукiанъ. — Плутархъ. — О видимомъ на Лунѣ обликѣ.

Идея множественности мiровъ настолько естественна, что была она присуща духу человеческому прежде чѣмъ стали известны первыя основы наукъ физическiхъ; ее проповѣдывали съ убѣжденiемъ и энтузiазмомъ въ тѣ времена, когда нельзя было, да и не заявлялось еще притязанiй поддерживать ее при помощи какихъ-бы то ни было научныхъ доводовъ. Логика и разумъ достаточны были для установленiя ея началъ и не выходя изъ предѣловъ логическихъ соображенiй, идею множественности мiровъ поддерживали и защищали успешно.

Странно и удивительно, что такiя понятiя могли установиться помимо всякаго физическаго наблюденiя, въ силу только соображенiй, не имѣвшихъ никакого отношенiя къ космографiи. Въ наше время однимъ изъ главнѣйшихъ аргументовъ въ пользу нашего ученiя является сходство другихъ мiровъ съ нашимъ и аналогiя послѣдняго съ другими небесными тѣлами, среди которыхъ Земля помѣщена безразлично. Но древнiе послѣдователи нашего ученiя не только не опирались на сходство свѣтилъ съ Землею, но даже устраняли и отвергали его, на основанiи убѣжденiя, что звѣзды — свѣтила временныя, питающiяся испаренiями Земли.

Такимъ образомъ, для древнихъ, о которыхъ мы говорим, мiръ слагался не только изъ одной Земли, но изъ всего ее окружающаго: воздуха, небесъ и звѣздъ. Утверждать, что существуютъ многiе мiры, это было-бы равносильно утвержденiю, что за предѣлами неподвижныхъ звѣздъ могутъ находиться Земли, подобныя нашей и окруженныя другими небесами. Для насъ важно знать подобнаго рода мысли. Лукрецiй, какъ пѣвецъ природы и Плутархъ, какъ историкъ, — это совершеннѣйшiе образцы, представляемые намъ въ этомъ отношенiи древностью.

Для знаменитого автора поэмы De natura rerum, для всей школы Эпикура и для бóльшей части сенсуалистовъ, Солнце, Луна и звѣзды представляются „въ томъ видѣ, въ какомъ усматриваются они нами на небѣ. Дискъ дневнаго свѣтила не больше и не лучезарнѣе, чѣмъ является онѣ нашимъ чувствамъ, ибо доколѣ свѣтлое тѣло, каково-бы ни было его удаленiе, посылаетъ намъ свой свѣтъ и свою теплоту, до тѣхъ поръ видимая форма предмета не измѣняется въ нашихъ глазахъ вслѣдствiе его удаленности". „Блеститъ-ли Луна собственнымъ или заимственнымъ свѣтомъ, но она проходитъ по нѣбу не въ бóльшемъ видѣ чѣмъ тотъ, подъ которымъ она поражаетъ взоры наши; сквозь покровы атмосферы, предметы далекiе представляются въ неясномъ видѣ, но какъ свѣтило ночей показываетъ намъ свои ясно обозначенные очертанiя, то, безъ сомнѣнiя, оно таково-же на небѣ, какимъ кажется намъ на Землѣ"... „Неудивительно, если такъ бываетъ въ отношенiи огней эфирныхъ, потому что всѣ свѣтила, находящiяся на нашей Землѣ, каково-бы ни было ихъ удаленiе, очень мало измѣняются въ своемъ дѣйствительномъ видѣ, доколѣ ихъ слабый свѣтъ достигаетъ до насъ. Этимъ доказывается, что небесныя свѣтила не больше и не меньше того, чѣмъ они представляются нашимъ взорамъ*).

*) De natura rerum, lib V.

Не приступая къ дальнейшему развитiю подобныхъ воззрѣнiй, мы несомненно узнаемъ здѣсь великую, усвоенную Лукрецiемъ теорiю, по которой Земля занимаетъ подобающее ей мѣсто въ средоточiи вселенной, а всѣ светила небесныя составляютъ ея достоянiе и служатъ ей. Однакожъ поэтъ воспѣваетъ идею множественности мiровъ въ смыслѣ, указанномъ нами выше: „Великое Все безконечно; здѣсь, тамъ, подъ нашими ногами, надъ головами нашими — безпредѣльное пространство. Я говорилъ тебѣ это, но то-же самое возвѣщается голосомъ природы. Итакъ, если въ безпредѣльномъ пространствѣ, безконечно простирающемся по всѣмъ направленiямъ, безчисленное множество творческихъ волнъ матерiи отъ вѣковъ носится и вращается среди Океана и безконечнаго пространства (spatium infinitum), то почему въ плодотворной борьбе своей оно не создало-бы ничего, кромѣ Земнаго шара и небеснаго свода? Можно-ли допустить, чтобы за предѣлами нашего мiра это необъятное количество стихiй было обречено на бездѣятельный покой? Нѣтъ, нѣтъ! Если наша Земля есть дѣло природы, если жизненныя начала, въ силу ихъ сущности и управляемыя законамъ необходимости, после тысячи тщетныхъ попытокъ сплотились наконецъ, видоизмѣнились и произвели массы, изъ которыхъ возникли уже небо, Земля и ея обитатели, — то согласись, что въ другихъ предѣлахъ пустоты, матерiя должна была произвести безчисленное множество живыхъ тварей, морей, небесъ, земель и усѣять пространство мiрами, подобными тому, который колеблется подъ нашими стопами на волнахъ воздуха.

„Впрочемъ, ни одинъ предметъ не рождается отдельно, единственнымъ въ своемъ родѣ каждый имѣетъ свою семью и составляетъ одно звено въ цѣпи существъ. Таково предназначенiе живыхъ тварей. И такъ, все доказываетъ, что небо, океанъ, звѣзды, солнце и всѣ великiя тѣла природы, далеко не будучи подобны только самимъ себѣ, разсѣяны въ безконечномъ числѣ въ предѣлахъ необъятнаго пространства; время ихъ существовованiя опредѣлено и подобно другимъ существамъ, они родились и умрутъ... Въ то время, когда зарождался нашъ мiръ, когда Земля, воды и Солнце возникали изъ хаоса, излишними волнами матерiи, лившейся со всѣхъ сторонъ пространства, были отложены, внѣ и вокругъ нашего, недавно родившагося, мiра, бесчисленное множество началъ и зародышей" *).

*) De natura rerum, lib II.

Итакъ, вотъ несомненный и авторитетный представитель полнѣйшаго матерiализма, проповедующiй мысль о множественности мiровъ во имя разума. Ни астрономiи, ни физики, ни закона причинности. Земля и небо — это мiръ. Внѣ его могутъ существовать другая Земля и другое небо, другiя Земли и другiя небеса. Впослѣдствiи, когда христiанизмъ сообщитъ небу и Землѣ другой видъ, мы увидимъ, что иные изъ богослововъ высказываютъ, очень осторожно впрочемъ, такiя-же мысли.

Вѣкъ спустя, Плутархъ, по поводу „Прекращенiя прорицалищъ" (Cessation des Oracles), впадаетъ въ большiя уклоненiя отъ своего предмета (уклоненiя эти часто встречаются въ его сочiненiяхъ) и выражаетъ относительно идеи множественности мiровъ подобныя-же предъидущимъ мысли, но различiе въ аргументацiи, равно какъ и наивность приводимыхъ имъ доводовъ, представляютъ не безполезный интересъ любителямъ такого рода старинныхъ и благодушныхъ бесѣдъ.

Ламприй (Lamprias), братъ Плутарха, приводящiй разговоръ, который происходилъ въ Дельфахъ относительно прорицалищъ, начиная бесѣду свою о мiрахъ, повидимому находился подъ живымъ впечатлѣнiемъ мыслей Лукрецiя. „Неправдоподобно, говоритъ онъ, чтобы существовалъ одинъ только мiръ, носящiйся уединенно въ безконечномъ пространстве, безъ всякаго общенiя и отношенiя съ чѣмъ-бы то ни было. Если въ природѣ ничего нѣтъ единичнаго — ни человѣка, ни лошади, ни звѣзды, ни бога, ни генiя, то почему-бы существовалъ одинъ только мiръ? Люди, утверждающiе, что существуетъ только одна Земля и одинъ океанъ, не замѣчаютъ очевиднаго сходства между частями этихъ предметовъ. Напрасно смущаются тѣ, по мнѣнiю которыхъ вся матерiя пошла на образованiе мiра; напрасно опасаются они, что остатки вещества, своимъ противодействiемъ хаосу или столкновениями своими нарушатъ гармонiю вселенной. При допущенiи существованiя многихъ мiровъ, каждый изъ нихъ будетъ обладать опредѣленнымъ количествомъ матерiи и вещества: ничего не будетъ излишняго, находящегося въ безпорядкѣ и выходящаго изъ своей сферы. Самая форма, свойственная каждому мiру и содержащая въ себѣ весь объемъ опредѣленной ему матерiи, не дозволяетъ, чтобы какая-либо изъ частей его, блуждая безцѣльно, отторглась отъ него и упала въ другой мiръ".

Затѣмъ разскащикъ опровергаетъ мнѣнiя Аристотеля. Такъ какъ каждое тѣло, говоритъ послѣднiй, имѣетъ свойственное ему и естественное мѣсто, то необходимо, чтобы Земля повсюду стремилась къ центру и чтобы находящаяся надъ нею вода поддерживала болѣе легкiя тѣла. Но при существованiи многихъ мiровъ, Земля во многихъ мѣстахъ будетъ превышать огонь и воздухъ, а въ иныхъ будетъ уступать имъ. То-же самое должно сказать о воздухѣ и огне, которые займутъ определенное имъ природою место или перемѣстятся. Но какъ, по мнѣнию Аристотеля, подобныя гипотезы невозможны, то существуетъ не два мiра и не множество мiровъ, но одинъ, заключающiй въ себѣ всю созданную матерiю и устроенный по законамъ природы, сообразно съ различiемъ вещества. Эти произвольныя предположенiя легко опровергаются Лампрiемъ, доказывающим, что все въ природѣ относительно. Затѣмъ, онъ поддерживаетъ свои тезисы слѣдующими замѣчательными соображенiями:

...Какова-бы ни была причина подобныхъ стремленiй и измѣненiй тѣлъ, но она содержитъ каждый изъ мiровъ въ соотвѣтствующемъ ему положенiи. Каждый мiръ обладаетъ своею Землею и своими морями, каждый имѣетъ свойственныя ему: средоточiе, стремленiя, измѣненiя тѣлъ, сохраняющiя и содержащiя его въ опредѣленномъ ему мѣсте. Находящееся внѣ мiра, будь это ничтожество или безконечная пустота, не имѣетъ центра. Но какъ существуютъ многiе мiры, то каждый изъ нихъ имѣетъ свое средоточiе, слѣдовательно и собственное свое движенiе, которое влечетъ одни тела къ центру, другiя удаляетъ отъ послѣдняго, а третьи заставляетъ вращатъся вокругъ него. Но предполагать многiя средоточiя и утверждать, будто все тяжелыя тела стремятся къ одному центру, это было-бы почти равносильно мненiю, что кровь всехъ людей течетъ въ одной жиле, или что все мозги заключены въ одной оболочкѣ. Столь-же безразсудно было-бы желанiе, чтобы существовалъ одинъ только мiръ и чтобы Луна находилась внизу, точно у людей мозгъ въ пяткахъ, а сердце въ головѣ".

„Но не безрассудна гипотеза о существованiи многихъ, отдѣльныхъ одинъ отъ другаго мiровъ, столь-же различныхъ между собою, насколько различны ихъ составныя части.

„Въ каждомъ мiрѣ, Земля, моря и небо займутъ наиболѣе приличное ихъ природѣ мѣсто. Каждый изъ нихъ будетъ иметь верхнiя и нижнiя части свои, свою окружность и средоточiе, въ самомъ себе и относительно самаго себя, а не внѣ себя и не по отношенiю къ другому мiру. Камень, который иные предполагаютъ помѣщеннымъ внѣ мiра, съ трудомъ можетъ быть мыслимъ какъ въ состоянии покоя, такъ и движенiя. Можетъ-ли онъ находиться въ покоѣ, обладая тяжестью? Можетъ-ли онъ упасть на Землю, не составляя ея части? Что касается тѣлъ, заключающихся въ другомъ мiрѣ и принадлежащихъ послѣднему, то нечего опасаться, чтобы сила тяжести отторгла ихъ отъ цѣлаго, въ составъ котораго они входятъ, какъ часть, и увлекла ихъ въ нашъ мiръ, ибо мы видимъ, какъ незыблемо каждая часть содержится въ ея естественномъ положенiи. Если мы предположимъ низъ и верхъ внѣ мiра и не по отношенiю къ послѣднему, то впадемъ въ тѣ-же несообразности, какъ и Эпикуръ, который заставляетъ стремиться все атомы къ точкамъ, находящимся подъ нашими ногами, какъ будто пустота обладаетъ ногами и точно въ безконечномъ есть низъ и верхъ."

„Поэтому, не могу я понять, чтó полагаетъ Хризиппъ, утверждая, будто мiръ находится въ средоточiи, что искони вѣковъ матерiя занимаетъ это место и что такимъ ея положенiемъ обезпечивается существованiе мiра и, такъ сказать, его несокрушимость и вѣковѣчность. Это находится въ его четвертой книге о „Возможномъ" приводя столь нелепую мечту о средоточiи въ пустомъ пространстве, Хризиппъ еще более нелепымъ образомъ полагаетъ, что воображаемое средоточiе это составляетъ причину существованiя мiра."

Если-бы Плутархъ не былъ историкомъ и моралистомъ, то можно было бы удивиться, что послѣ словъ этихъ, въ которыхъ выражаются столь здравыя мысли, онъ могъ, очертя голову, предаться мечтамъ, о которыхъ мы поговоримъ впослѣдствiи, по поводу его „Трактата о Лунѣ." Затѣмъ онъ переходитъ къ опровержению одного положенiя стоиковъ, которые, называя Бога природою, рокомъ, судьбою и провидѣнiемъ, не могли однакожъ удвоить число мiровъ, не удвоивъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, понятiе этого божества. Здѣсь Плутархъ возвышается до пониманiя истиннаго Бога. „Какая нужда, говоритъ онъ, — предполагать многихъ Юпитеровъ на томъ основанiи, что существуютъ многiе мiры и не лучше-ли допустить для каждаго мiра божество разумное и сознательное, которое, подобно тому, кого мы называемъ Владыкою и Отцемъ всего сущаго, управляло-бы каждымъ отдѣльнымъ мiромъ? Почему не могли-бы они зависить отъ судьбы и провидѣнiя Юпитера? Почему не подчинялись бы они послѣднему? Почему это верховное божество не пеклось-бы обо всемъ, не управляло всѣмъ и не сообщало всѣмъ совершающимся явленiямъ ихъ принципъ, начало и причину? Развѣ мы не видимъ, что нерѣдко цѣлое состоитъ изъ многихъ частей, изъ которыхъ каждая отдѣльно обладаетъ жизнью, разумомъ, дѣятельностью, подобно обществу гражданъ, войску или музыкальному хору? Такъ полагаетъ Хризиппъ. Развѣ невозможно, чтобы въ вѣликомъ цѣломъ вселенной существовало десять, пятьдесятъ или сто мiровъ, управляемыхъ однимъ разумомъ и подчиненныхъ одному началу?... Касторъ и Поллуксъ подаютъ помощь людямъ во время бури, но имъ не для чего спускаться на корабль и раздѣлять его опасности: они только появляются въ выси и управляютъ ходомъ корабля. (Дѣло идетъ здѣсь объ огняхъ св. Эльма, явленiи электрическомъ). Такимъ образомъ, боги поочередно посѣщаютъ различные мiры, наслаждаясь ихъ видомъ и управляя ими по законамъ природы... Юпитеръ Гомера, добавляетъ философъ, истинно возвышаясь здѣсь надъ самимъ собою, — Юпитеръ Гомера недалеко простираетъ взоры свои, перенося ихъ отъ Трои на страны Ѳракiйцевъ и на кочующiе народы береговъ Дуная. Но истинный Юпитеръ, взирающiй на многiе мiры, имѣетъ предъ своими глазами картину болѣе величественную и болѣе достойную его".

Въ той же бесѣдѣ обсуждаются различныя системы и въ особенности система Платона, ограничивавшаго число мiровъ пятью. Въ этомъ случаѣ онъ основывался на соображенiяхъ о происхожденiи числа этого, на свойствахъ пяти основныхъ геометрическихъ фигуръ, на пяти поясахъ земнаго шара и даже на пяти чувствахъ души. Приведенiе этихъ чисто-условныхъ соображенiй не представляетъ для насъ никакого интереса.

Однакожъ мы не можемъ не разсказать здѣсь исторiю одного старца на Чермномъ морѣ, который проповѣдывалъ систему ста восьмидесяти трехъ мiровъ.

Если вѣрить Клеомброту, то старецъ этотъ показывался только одинъ разъ въ году: втеченiе остальнаго времени онъ жилъ съ блуждающими нимфами и духами. „Когда, наконецъ, я отыскалъ его, говоритъ Клеомбротъ, — то онъ принялъ меня ласково и позволилъ мнѣ обратиться къ нему съ несколькими вопросами. Онъ говоритъ дорiйскимъ нарѣчiемъ; рѣчь его подобна поэзiи и музыкѣ, а запахъ, истекающiй изъ устъ его, наполняетъ всю мѣстность благоуханiемъ. Онъ никогда не бывалъ боленъ. Онъ проводитъ жизнь въ изучении наукъ, но одинъ разъ въ году отъ него нисходiтъ духъ прорицанiя и старецъ отправляется тогда на морской берегъ и предсказываетъ будущее. Онъ говоритъ, что Пиѳонъ втеченiи девяти лѣтъ не былъ въ изгнанiи въ Темпеѣ, но отправился въ другой мiръ.".

„Платонъ колебался между однимъ и пятью мiрами, прибавляетъ Клеомбротъ. Иные философы постоянно смущались при мысли о существованiи многихъ мiровъ, какъ будто чрезъ непомѣщенiе всей матерiи въ одномъ мiрѣ мы необходимо должны впасть въ неопредѣленное и столь стеснительное понятiе безконечности".— „Твой иноземецъ, сказалъ ему Лампрiй, — не опредѣлялъ-ли, подобно Платону число мiровъ, или будучи у него, ты забылъ спросить его объ этомъ?"

,,Не думаешь-ли, возразилъ первый, — что для меня могло быть что-либо интереснее беседы съ нимъ объ этомъ предметѣ? Онъ говорилъ, что существуетъ не одинъ мiръ, не безчисленное множество мiровъ и не пять мiровъ, а сто восемьдесятъ три мiра, которые расположены треугольникомъ, по шестидесяти на каждой сторонѣ и по одному еще въ каждомъ углу треугольника; они касаются другъ друга и движенiями своими производятъ нѣчто въ родѣ пляски. Площадь треугольника составляетъ поприще всѣхъ мiровъ этихъ и называется поэтому „Полемъ истины". Тамъ пребываютъ, въ состоянiи неподвижности, образы мыслей, первичныя причины всего существующаго и имѣющаго существовать, а вокругъ нихъ носится вѣчность, изъ лона которой время изливается по всѣмъ мiрамъ. Души человѣческiя, жившiя праведно, допускаются, одинъ разъ втеченiи десяти тысячъ лѣтъ, къ созерцанiю этихъ великихъ предметовъ и священнѣйшiя таинства, празднуемыя на Землѣ, не больше какъ тѣнь въ сравненiи съ этимъ велiчественнымъ зрѣлищемъ".

По мнѣнiю повѣствователя, старецъ этотъ былъ настоящiй Грекъ, которому не чужда ни одна изъ наукъ. Это доказывается его системою о числе мiровъ, системою не египетскою, не индiйскою и не дорiйскою. Она возникла въ Сицилiи и творцемъ ея былъ нѣкто Петронъ Гимерскiй. Клеомброту неизвѣстны сочиненiя послѣдняго, но онъ говоритъ, что Гипписъ Регiйскiй (Hippis de Rhège), о которомъ упоминаетъ Фанiасъ Эрезiйскiй (Phanias d'Erèse), утверждалъ, будто эти сто восемьдесятъ три мiра взаимно соприкасаются своими началами. Что значитъ: соприкасаться началами?

Какъ ни странными кажутся подобныя мысли на счетъ опредѣленнаго числа мiровъ, но онѣ не должны изумлять людей, имѣвшихъ возможность наблюдать, насколько воображенiе способно создавать различныя представленiя и затѣмъ мало по малу свыкаться со своими индивидуальными измышленiями, закрепляющимися вскоре въ сознанiи, какъ непреложныя истины. Съ нашей стороны, мы встрѣчали въ извѣстномъ кругу не мало слабыхъ умовъ, создававшихъ самыя неправдоподобныя системы, которыя считались однакожъ столь-же вѣроятными, истинными и основательными, какъ факты, добытые путемъ научнаго наблюденiя.

Теперь пора взглянуть на астрономическiя фикцiи древности греческой и римской.

Фикцiи эти, какъ и все, относящееся къ понятiямъ древнихъ о природѣ, представляютъ гораздо больше интереса съ точки зрѣнiя научной или философской, и обозренiе ихъ покажетъ намъ, какъ необходим физическiй анализъ человѣку и насколько послѣднiй способенъ заблуждаться, если въ рукахъ его нѣтъ этого пробнаго камня. Ограничиваясь только нѣсколькими примѣрами, мы распросимъ первѣйшихъ греческихъ философовъ на счетъ ихъ мнѣнiй о началѣ мiра. Ѳалесъ Милетскiй отвѣтитъ, что вода составляетъ начало всего сущаго, что все состоитъ изъ воды и что все должно претвориться въ воду. Это тотъ кругъ ошибочныхъ понятiй, который нерѣдко встречается у древнихъ, часто принимавшихъ за доказательства основательности своихъ мыслею самыя шаткiя данныя, болѣе даже шаткiя, чѣмъ мысли эти. Въ числѣ указанныхъ доводовъ встрѣчается произвольное предположенiе, будто пламень Солнца и звѣздъ питается испаренiями воды. Подобный способъ аргументацiи очень похожъ на доводы Пиѳагора, говорившаго, что Луна такая-же Земля, какъ и земной шаръ потому, что она обитаема. Анаксимандръ Милетскiй усматривалъ начало вселенной въ безконечности: жаль однакожъ, по остроумному замѣчанiю Плутарха, что Анаксимандръ не указываетъ, въ чемъ состоитъ эта безконечность: воздухъ-ли это, вода, земля, или какое-либо другое вещество? Анаксагоръ Клазименскiй полагаетъ началомъ всего гомеомерiи.

Что это за гомеомерiи? Это — однородныя части. Архелай Аѳинскiй утверждалъ, что все происходитъ отъ сгущенiя и разрѣженiя воздуха. Пиѳагоръ Самосскiй полагаетъ, что началомъ мiру служатъ числа и ихъ отношенiя. Гераклитъ и Гиппазъ (Hippasus) Метапонтскiй думали, въ противность Ѳалесу, что все происходитъ отъ огня и что все разрѣшится огнемъ. Эпикуръ создалъ свои неосязаемые атомы. Эмпедоклъ допускаетъ четыре стихiи и два начала — гармонiю и противодѣйствiе. Сократъ и Платонъ установили три начала: Бога, матерiю и идею. Аристотель создалъ энтелехiю или форму. Зенонъ допускалъ Бога и матерiю и т. д. Каждая изъ системъ этихъ обладала особымъ способомъ аргументацiи и покоилась на болѣе или менѣе правдоподобныхъ соображенiяхъ.

Не взглянуть-ли теперь, какого рода понятiя существовали у древнихъ на счетъ устройства мiра? Вообще, Земля помѣщалась въ средоточiи. Парменидъ окружаетъ ее многими кругами, лежащими одинъ на другомъ; одни изъ нихъ состоятъ изъ плотнаго вещества, другiе — изъ жидкаго. Левкиппъ (Leucippe) и Демокритъ окружаютъ ее туникою или пеленою. Платонъ на первомъ мѣстѣ ставитъ огонь, затѣмъ эфиръ, воздухъ, воду и Землю, но Аристотель помѣщаетъ эфиръ прежде огня. Эпикуръ допускаетъ все это разомъ. Относительно вещества тверди небесной, Анаксименъ говоритъ, что послѣднiй кругъ неба состоитъ изъ вещества земнаго. Эмпедоклъ полагаетъ, что небо состоитъ изъ воздуха, претвореннаго огнемъ въ стекло и похожаго на хрусталь. Что касается звѣздъ, то ихъ вообще считали испаренiями земли, а Ксенофонъ утверждалъ даже, что это легкiя облака, которыя загорались вечеромъ, а утромъ погасали. Гераклитъ и пиѳагорейцы возвысились до истиннаго пониманiя природы звѣздъ и утверждали, „что каждое светило есть мiръ, имѣющiй землю, атмосферу и эфиръ". Напрасно только Гераклитъ прибавляет, будто одинъ обитатель Луны упалъ на Землю. Платонъ пространно описываетъ въ Федрѣ выпуклые своды, образующiе твердь небесную и считаетъ звѣздный мiръ созданнымъ, собственно для человѣка. — Ничего не можетъ быть страннѣе подобной путаницы понятiй.

Анаксимандръ говоритъ, что Солнце — это кругъ въ двадцать восемь разъ больше, чѣмъ Земля, что оно подобно колесу колесницы и наполнено огнемъ и что въ одномъ мѣстѣ на Солнцѣ есть отверстiе, изъ котораго истекаютъ лучи свѣта, какъ бы изъ отверстiя флейты. Когда отверстiе закрывается, то происходитъ солнечное затмѣнiе. Анаксименъ даетъ Солнцу форму металлическаго круга; стоики утверждаютъ, что это тѣло, одаренное разумомъ; Анаксагоръ говоритъ, что Солнце — раскаленный камень, больше чѣмъ Пелопонезъ. Такого-же мнѣнiя придерживались Демокритъ и Метродоръ, но Гераклитъ полагаетъ, что Солнце не больше фута въ ширину и что оно имѣетъ вогнутую форму челнока; когда челнокъ опрокидывается, тогда наступаетъ солнечное затмѣнiе. Пиѳагореецъ Филолай высказываетъ мысль, что Солнце есть прозрачное, стекловидное вещество, отражающее свѣтъ огня, наполняющаго вселенную! Эмпедоклъ допускалъ существованiе двухъ Солнцъ. Ксенофонъ говоритъ, что Солнце есть скопленiе малыхъ огней, образуемыхъ влажными испаренiями и которые порою то потухаютъ (во время затмѣнiй), то снова возгораются.

Обилiе матерiи такъ велико здѣсь, что давать волю подобнаго рода воспоминанiямъ — это значило-бы злоупотреблять цѣною времени. Но обзоръ этихъ, столь различныхъ по существу понятiй, по меньшей мѣрѣ можетъ выяснить намъ все значенiе положительныхъ наукъ новѣйшаго времени.

Изъ этого видно, что для космографическихъ фикцiй не было недостатка въ почвѣ.

Живое воображенiе Эллиновъ одѣло землю и море грацiозными миѳами и допустимъ-ли объясненiе Эвгемера (Evhemère) о чисто-историческомъ происхожденiи божествъ, взглянемъ-ли на политеизмъ (какъ и сдѣлано это нами въ предъидущей главѣ), какъ на результатъ медленнаго олицетворенiя силъ природы, — во всякомъ случаѣ очевидно, что въ Грецiи по преимуществу отвлеченiя и идеи быстро облекались плотiю и проявлялись въ осязательныхъ формахъ. Съ цѣлью большаго распространенiя своихъ идей, наука часто скрывалась подъ личиною басни и поэтическаго вымысла и въ отдаленныя историческiя времена, подобно тому какъ и въ наши, писатели нерѣдко представляли исторiю въ фантастической одеждѣ, будучи довольны и тѣмъ, если они не искажали истину, желая представить ее въ несвойственной ей одеждѣ. Со временъ Гезiода до Плутарха ясно сознавалась нравственная польза баснословныхъ повѣствованiй, такъ что съ эпохи возникновенiя Ѳеогонiи, до времени забавнаго дiалога Улисса и Грилла о душѣ животныхъ, перiодически появлялись остроумные или наивные разсказы, успѣхъ которыхъ отозвался эхомъ даже въ нашi времена. Миѳы допускались, разсказывались баснословныя повѣствованiя, апологи Эзопа имѣли многихъ подражателей, дѣлились взаимно баснями ливiйскими, сибаритскими и египетскими. Платонъ измыслилъ своего Гера-Армянина (Her l'Arménien); Геродотъ, Ксенофонъ, Ктезiй перемѣшивали исторiю съ баснями; каждая эпоха имѣла своихъ логографовъ и миѳографовъ и въ то время, какъ Ѳукидидъ полагалъ основы истинной исторiи, его послѣдователи — Тимей, Филархъ и Изократъ носились еще въ области фикцiй. Ѳеопомпъ рассказывалъ о чудесахъ Земли Мероповъ, страны обширной внѣ нашего мiра, гдѣ, по словамъ Силена, ростъ животныхъ и людей въ два раза больше того, который намъ извѣстенъ и гдѣ самая жизнь въ два раза продолжительнѣе. На предѣлахъ страны этой находится бездна, называемая Аностосъ и наполненная краснымъ воздухомъ — не то свѣтомъ, не то тьмою; такъ протекают рѣки Наслажденiя и Страданiя; на берегахъ ихъ произрастаютъ деревья, плоды которыхъ отличаются свойствами каждой изъ сказанныхъ рѣкъ. Платонъ описываетъ свою Атлантиду, которую географы, подобные Посидонiю и Аммiану Марцеллину, считали за историческiй фактъ; вообще, писатели всѣхъ эпохъ очень серьезно относились къ ней, начиная съ Филона до нашего злополучнаго Бальи. За предѣлами извѣстнаго мiра воображенiе создавало новыя страны, безпрестанно расширявшiяся по мѣрѣ того, какъ географiя раздвигала предѣлы своихъ завоеванiй, а историки, романисты и философы различно пользовались этою творческою способностiю, доставлявшею по временамъ превосходную сцену для ихъ измышленiй.

Романъ аттическаго перiода продолжался и во времена, Александрiйской школы. „Землевѣдѣние, говоритъ Шассанъ (Chassang), — приняло въ свою среду географовъ, которые, стремясь къ осуществленiю гдѣ-бы то ни было своихъ теорiй, создавали воображаемыя страны и нерѣдко своими географическими вымыслами прiобрѣтали больше довѣрiя, чѣмъ прочими мечтами своими. Разсказы о путешествiяхъ всегда представляли живѣйшiй интересъ; человѣка естественно влекло къ неизвѣстному и необыкновенному, и только разсудокъ заставлялъ его изучать истину и обсуждать правдоподобность сообщаемыхъ ему фактовъ."

Изъ числа философскихъ романовъ о баснословныхъ странахъ, мы упомянемъ только о Аттакорахъ Амомета (Attacores d'Amomet), о Гиперборейцахъ Гекатея, о Счастливомъ островѣ Ямбула и Панхаiи Эвгемера (Panchaïe d'Evhemère). Какъ кажется, Индiя есть родина перваго произведенiя; это описанiе жизни брамановъ. Второе, какъ указываетъ его названiе, относится къ бореальнымъ странамъ, „за предѣлами той мѣстности, откуда вѣетъ Борей," подъ созвѣздiемъ Медвѣдицы и гдѣ обитали поклонники Латоны. Читая Дiодора Сицилiйскаго, можно подумать, что творцу фикцiй извѣстенъ былъ девятнадцати-мѣсячный циклъ Луны. Панхаiя Эвгемера, отвергаемая, само собою разумѣется, какъ монотеистами, такъ и политеистами, повѣствуетъ о царствахъ Юпитера, Сатурна и другихъ олимпiйскихъ божествъ. Прибывъ на Счастливый Островъ, Ямбулъ по крайней мѣрѣ увидѣлъ тамъ ничто новое. Оказывается, что тамошнiе люди совершенно непохожи на насъ: ростомъ они въ четыре локтя; кости ихъ эластичны; голова не покрыта волосами; ноздри снабжены наростами, подобными надгортанному хрящику; ихъ языкъ раздвояется при основанiи, что даетъ имъ возможность производить большое разнообразiе звуковъ и разговаривать съ несколькими лицами одновременно. Живутъ они полтора вѣка и, по достиженiи послѣднихъ предѣловъ существованiя, преспокойно умираютъ: ложатся на снотворныя травы и больше не просыпаются.

Фантазiя риторовъ и философовъ римской эпохи не менѣе богата, чѣмъ эпохи предшествовавшей: Дiонъ пишетъ свой ,,Борисѳенскiй разсказъ" (Discours Borysténique;); Элiанъ — „Темпейскую долину;" Антонiй Дiогенъ повѣствуетъ о дивныхъ вещахъ, видимыхъ за предѣлами Ѳулэ (Thulé); Этикъ (Ethicus) составляетъ свою Космографiю, въ которой, по крайней мѣрѣ по переводу св. Iеронима, отведено большое мѣсто раю и аду. Скажемъ нѣсколько словъ о произведенiи Антонiя Дiогена.

Подъ именемъ Ѳулэ разумѣлась, повидимому, Исландiя; многiе были такого мнѣнiя и въ особенности Кеплеръ, какъ выяснится это впослѣдствiи въ его описанiи Луны. На топографическихъ картахъ Эратостена, Гиппарха и Страбона приведено названiе это. Какъ-бы то ни было, но историкъ замѣчаетъ, что у обитателей сказанной страны дни и ночи длятся по нескольку мѣсяцевъ, а путешественникъ говоритъ (позже мы увидимъ у Плутарха мѣста, находящiяся въ связи съ этимъ разсказомъ), что онъ настолько приблизился къ Лунѣ, что могъ видѣть все на ней происходящее и разсказать объ этомъ людямъ любознательнымъ. Три разскащика участвуютъ въ этомъ повѣствованiи: Динiй, Дерциллiй и Мантинiй и, какъ кажется, всѣми силами стараются перещеголять другъ друга. Дерциллiй видѣлъ лошадей, мѣнявшихъ масть, подобно хамелеонамъ и людей, слѣпыхъ днемъ и зрячихъ ночью. (Въ восемнадцатомъ столѣтiи „Летающiе люди" сдѣлаютъ подобное-же открытiе). Наконецъ, въ этомъ дивномъ повѣствованiи говорится обо всемъ, чтó люди, животныя, Солнце и Луна представляютъ самого замѣчательнаго.

Популярность фантастическихъ путешествiй у Римлянъ свидѣтельствуется сатирами Лукiана *) и тотъ, кого мы будемъ называть дѣдушкою Рабле, не написалъ-бы своего Путешествiя на Луну, не будь замѣчены предшествовавшiя путешествiя. Въ нижеслѣдующемъ перечнѣ, въ которомъ сгруппированы астрономическiя поэмы Грековъ и Римлянъ, мы не находимъ ничего достойнаго фигурировать въ книгѣ о теорiяхъ, о которыхъ идетъ дѣло.

*) Изъ этого не слѣдуетъ однакожъ, что фантастическiя путешествiя находились въ соотношенiи съ идеею множественности мiровъ. Напротивъ, свѣтила не считались тогда жилищемъ людей; воображенiе не наука, а только путеводитель. Одинъ только Лукрецiй, въ своей поэмѣ, De natura rerum, серьезно затронулъ этотъ вопросъ.

Вотъ древнѣйшiя изъ поэмъ, память о которыхъ передана намъ исторiею и преданiемъ: поэмы Геркулеса, Изиды и Тезея. Затѣмъ слѣдуютъ Аргонавты Орфея, Аполлонiя Родосскаго и Валерiя Флакка; Дѣянiя и Дни Гезiода (Travaux et Jours); Дiонизiахи (Dionysiaques) Нонна, заключающiя въ себѣ 22 тысячи стиховъ (какъ разъ столько, сколько въ Иллiадѣ и Одиссеѣ,) отличаются еще чисто-аллегорическимъ характеромъ. Рядъ астрономическихъ поэмъ открывается Сферою Эмпедокла, продолжается въ древнiя времена Феноменами Арата, Астрономiею Манлiя, Уранiею и Метеорологiею Понтана, а въ новѣйшiя — Сферою Буханана, Затмѣнiями Босковича, Кометами Сусiэ, Радугою и Сѣверными сiянiями Вочетти, Сферою Рикара. Опытъ объ Астрономiи Фонтана заключаетъ въ себѣ замѣчательныя мысли, клонящiяся въ пользу нашего ученiя, но Генiй человѣка Шенедолля даже не касается этого вопроса въ своей одѣ астрономiи.

Одинъ изъ новѣйшихъ историковъ полагаетъ*), что въ книгѣ Рабле не замѣчаются ни высокiя нравственныя тенденцiи Робинсона, ни политическое или соцiальное значенiе Гулливера, но что, во всякомъ случаѣ, это не вздорное произведенiе, въ родѣ „Путешествiя на Луну" Сирано де-Бержерака. Впослѣдствiи мы увидимъ, на столько-ли „вздорна" книга Сирано, на сколько ее считаютъ таковою. А теперь подольше побесѣдуемъ о Лукiанѣ.

*) Chassahg, Du roman dans l'antiquité

ΛΟΥΚΙΑΝΟΥ ΤΟΥ ΣΑΜΟΣΑΤΕΩΕ ΤΑ ΣΩΖΟΜΕΝΑ

Лукiанъ Самосатскiй. Истинное повѣствованiе.

Авторъ Дiалоговъ въ царствѣ мертвыхъ слишкомъ извѣстенъ для того, чтобы необходимо было напомнить, что онъ относится къ третьей категорiи нашихъ писателей и что его фантастическое путешествiе есть ничто иное, какъ занимательная повѣсть, несущаяся на всѣхъ парусахъ по рѣкѣ воображенiя, какъ говаривали наши предки. Во всякомъ случаѣ, Лукiанъ даетъ намъ понятiе о фантазiяхъ, которымъ предавались древнiе относительно возможности существованiя другихъ мiровъ и другихъ людей, причемъ мифологическое освѣщенiе проливаетъ еще на его произведенiе свои оттѣнки и окраску.

Путешествiе Лукiана на Луну, на Солнце и на островъ Свѣтильнiковъ (Lampes), лежащiй между Плеядами и Гiадами, несмотря на свое старшинство въ порядкѣ времени, есть самое занимательное, интересное и вмѣстѣ съ тѣмъ самое вольное произведенiе, и на каждой страницѣ его живо чувствуется, что вѣянье, подъ дыханiемъ котораго носились ладьи Горацiя и Овидiя, не перестало еще проноситься по цвѣтущимъ полямъ Италiи.

Пройдя Геркулесовы столбы и вступивъ на хорошо снаряженномъ кораблѣ въ Атлантическiй океанъ, Лукiанъ и его товарищи втеченiи шестидесяти девяти дней носились, гонимые восточнымъ вѣтромъ, по бурному и мрачному морю и наконецъ увидѣли они очень высокiй, покрытый лѣсомъ островъ, къ которому и пристали. Тамъ протекали винныя рѣки и жили тамъ привѣтливыя женщины, Виноградныя-Лозы. Нѣкоторые изъ мореплавателей соблазнились ихъ прелестями, но Лукiанъ и его друзья настолько были благоразумны, что продолжали свой путь по безпредѣльному морю.

Однажды смерчъ поднялъ ихъ корабль на высоту трехъ тысячъ стадiй (ста лье) и съ этого дня понеслись они по небу. Семь дней и семь ночей они блуждали въ пространствѣ, но на восьмой день пристали къ большому круглому и блестящему острову, повисшему въ воздухѣ, однакожъ обитаемому. Смотря съ этого острова внизъ, можно было замѣтить какой-то мiръ, покрытый реками, морями, лѣсами и горами, изъ чего наши туристы заключили, что это земной шаръ, тѣмъ болѣе, что на немъ замѣчались города, похожiе на огромные муравейники. Едва вступили они въ страну, съ цѣлью ея обозрѣнiя, какъ тотчасъ же ихъ подхватили гиппогрифы, люди, сидѣвшiе на птицахъ о трехъ головахъ и крылья которыхъ длиннѣе и шире корабельныхъ парусовъ. По обычаю страны, чужеземцевъ представили царю.

Царь Луны тотчасъ-же узналъ по ихъ одеждѣ, что они Греки. Онъ и самъ былъ родомъ Грекъ и притомъ никто иной, какъ самъ Эндимiонъ. Въ то время онъ велъ войну съ его величествомъ Фаэтономъ, владыкою Солнца, которое есть обитаемый мiръ, какъ и мiръ Луны, и заутра предстояла великая битва между обитателями Луны и жителями Солнца.

На слѣдующiй день, ранымъ-рано, войска находились уже въ сборѣ. Велика была армiя Луны: одной пехоты насчитывалось шесть-десятъ миллiоновъ, восемьдесятъ тысячъ гиппогрифовъ, двадцать тысячъ лаканоптеровъ — большихъ, покрытыхъ травою птицъ, на которыхъ сидѣли скородомахи; тридцать тысячъ псиллотоксотовъ, верхомъ на огромныхъ блохахъ, величиною въ двѣнадцать нашихъ слоновъ... Намъ кажется, что Лукiанъ подшучиваетъ тутъ надъ номенклатурою Гомера, исчислявшаго войска, находившiеся подъ стѣнами Трои: какъ извѣстно, номенклатура эта положительно безконечна. Не станемъ приводить пространное описанiе забавнымъ разсказчикомъ воинствъ Солнца и Луны, но представимъ, какъ образчикъ причудливости фантазiи, рядъ названiй, придуманннхъ авторомъ для обозначенiя новыхъ существъ.

На предѣлахъ Земли.

Войска на Лунѣ.

Войска на

Солнцѣ

Въ созвѣздiи Кита

Женщины „Виноградныя лозы".

Гиппогрифы,

Лаканоптеры,

Скородомахи,

Цевхроболы,

Псилотоксоты полярной звѣзды.

Анемондромы,

Струтобаланы,

Гиппогерамы,

Гиппомирмехи,

Аэроконопы,

Аэрокордахи,

Коломицеты,

Кинобаланы съ Сирiуса,

Нефелоцентавры Млечнаго пути, голые Центавры

Свѣтильники Плеядъ.

Тариканы,

Тритопомендеты,

Картинокиры,

Кинокефалы,

Пагурады.

Пситтоподы

Люди съ пробочными ногами.

Минотавры,

Морскiя женщины, превращаю-

щiяся въ воду.

съ крыльями изъ травы.

сражающееся чесночинами.

метающiе льнянымъ сѣмянемъ.

гонимые вѣтромъ.

воробьи-желуди.

верхомъ на журавляхъ,

верхомъ на муравьяхъ.

воздушные комары.

носящiеся въ воздухѣ

стержни-грибы.

собаки-желуди.

соленые раки.

съ кошачьими ногами

съ клешнями морскихъ раковъ вместо рукъ.

собакоголовые.

быстроногiе.

Вотъ настоящая картина ѣ la Rabelais; замѣтимъ мимоходомъ, что веселый медонскiй куратъ, какъ кажется, нередко водилъ хлѣбъ-соль съ благодушнымъ старикомъ Лукiаномъ Самосатскимъ. Но возвратимся на Луну.

Битва двухсотъ-миллiоннаго воинства произошла на паутинѣ, протянутой между Луною и Солнцемъ и окончилась къ обоюдному удовольствiю обитателей этихъ двухъ планетъ. Былъ заключенъ мiръ, въ силу котораго враждующiе стали союзниками и обязались не тревожить жителей другихъ свѣтилъ; въ завершенiе-же мiра, Эндимiонъ уплатилъ Фаэтону десять тысячъ мѣръ росы.

На Лунѣ нѣтъ женщинъ... Молодые люди зачинаютъ въ икрѣ ноги... Ребенокъ родится мертвый, но начинаетъ дышать, когда его вынесутъ на воздухъ... Иные родятся на поляхъ, подобно растенiямъ, послѣ нѣкоторой, манипуляцiи... Когда человѣкъ состарится, онъ не умираетъ, а разрѣшается дымомъ... Обитатели Луны не ѣдятъ, а только вдыхаютъ (позже мы встрѣтимъ такую-же мысль у Бержерака) паръ жареныхъ лягушекъ... Их напитокъ состоятъ изъ сгущеннаго въ стаканѣ воздуха... Естественныхъ потребностей они не имѣютъ... Вмѣсто источниковъ, у нихъ имѣются деревья, покрытыя крупинками града (когда вѣтеръ потрясаетъ деревьями, то на Землѣ падаетъ градъ)... Животъ служитъ для ихъ карманомъ, въ который они кладутъ все, что угодно, потому что онъ открывается и закрывается, подобно сумкѣ. Они снимаютъ и приставляютъ себѣ глаза, какъ очки, но лишившись ихъ, заимствуются глазами у своихъ соседей... Уши ихъ — платановые листы... Одежда богатыхъ состоитъ изъ стекла, а иныхъ изъ мѣди; какъ первая, такъ и вторая ткутся; послѣднюю можно даже чесать, какъ шерсть, предварительно смочивъ ее...

Оставивъ Луну, путешественники понеслись въ воздушныхъ пространствахъ по направленiю къ созвѣздiямъ; отрядъ гиппогрифовъ сопровождалъ ихъ почти на пятьсотъ стадiй. Они очень недолго пробыли на дневномъ свѣтилѣ и, оставивъ его влѣво, проникли въ зодiакъ и слѣдовали по немъ до созвѣздiя Тельца. Между Плеядами и Гiадами находится дивный островъ, называемый островомъ Свѣтильниковъ, гдѣ путники и остановились при наступленiи ночи. На островѣ они не нашли ни растенiй, ни животныхъ, ни людей; одни только Светильники, точно жители какого-либо города, сновали взадъ и впередъ, то на площадь, то въ гавань; одни изъ нихъ были малы и невзрачны, какъ простолюдины, но другiе отличались величиною и блескомъ, надо полагать — богачи; впрочемъ, послѣднихъ было немного. Каждый Свѣтильникъ обозначается особымъ именемъ и имѣетъ свое жилище, подобно гражданамъ государства; они разсуждали и бесѣдовали другъ съ другомъ.

Пробывъ на островѣ одну ночь, на слѣдующiй день путники отправились дальше, возвращаясь назадъ къ предѣламъ Земли. По дорогѣ они видѣли городъ Нефелококсигiю, о которомъ упоминаетъ Аристофанъ и которымъ правилъ Киронiй, сынъ Коттифiона. Однакожъ, они не вошли въ городъ и держали путь къ океану, окружающему Землю. Мiры, оставленные ими въ пространствахъ неба, казались имъ уже далекими, ясными и блестящими точками и три дня спустя они вступили въ область океана.

Тутъ заканчивается путешествiе по небу. Лукiанъ и его товарищи приблизились къ пасти громаднаго кита, въ каковую пасть ихъ корабль былъ втянутъ теченiемъ. Тамъ они пробыли около двухъ лѣтъ, причемъ посетили страны: Тарикановъ, у которыхъ рачьи лица, а остальная часть тѣла какъ у угрей; Тритономендетовъ и многихъ другихъ, обитающихъ тамъ народовъ. По выходѣ из утробы чудовища, путешественники продолжали свой путь, и пробывъ нѣсколько мѣсяцевъ въ аду, возобновили тамъ знакомство съ древними Греками, Пиѳагоромъ и другими метампсихозистами. Затѣмъ проникли они портомъ Сна на островъ сновидѣний, къ Калипсо, посѣтили супругу Улисса, встрѣтивъ у нея Минотавровъ и, наконецъ, прибыли къ антиподамъ, гдѣ глазамъ ихъ представились сосновые и кипарисовые лиса, не имѣющiе корней и носящiеся по водѣ. Путешественники перенесли свои суда по этимъ подвижнымъ островамъ.

Лукiанъ намѣревался описать въ двухъ слѣдующихъ книгахъ диковины, видѣнныя имъ во время дальнѣйшихъ странствованiй своихъ и конецъ послѣднихъ, но намѣренiе его осталось неисполненнымъ. Одинъ изъ переводчиковъ его, Перро д' Абланкуръ, написалъ продолженiе путешествiй Лукiана. Въ двухъ послѣднихъ книгахъ представлено царство животныхъ, въ центрѣ котораго находится круглый храмъ, съ куполомъ изъ лазуревыхъ перьевъ, среди которыхъ свѣтляки и другiе свѣтящiяся насѣкомыя играютъ роль звѣздъ. Дальше представленъ островъ Пирандрiянъ (Pyrandriens) огненныхъ людей, о которыхъ могутъ дать намъ понятiе блуждающiе огни и кометы; островъ Апарктиянъ (Aparctiens), людей изъ льда, прозрачныхъ какъ стекло; островъ Поэтiянъ (Роёtiens), зачинающихъ въ полости головы и рождающихъ оконечностями пальцевъ; островъ Волшебниковъ, гдѣ юныя и нагiя красавицы отплясываютъ сарабанду съ похотливами козлами и т. д.

Послѣ романиста послушаемъ историка. Это послѣднiе отголоски древности; философы прошедшихъ вѣковъ пробуждаются при зовѣ великаго жреца дельфiйскаго: дѣло идетъ о мiрѣ Луны, о его природѣ и обитателяхъ.

ΠΛΟΥΤΑΡΧΟΥ

ΠΕΡΙ ΤΟΥ ΛΜΦΑΙΝΟΜΛΝΟΥ ΠΡΟΣΩΠΟΥ ΤΩ ΚΥΚΛΩ ΤΗΣ ΣΕΛΗΝΗΣ

Плутархъ. О видимомъ на Лунѣ обликѣ.

Отъ начала мiра Луна обращена къ намъ одною и тою-же стороною, чтó слѣдуетъ изъ стиховъ Агезiанакса, переданныхъ Араго еще въ болѣе наивной формѣ, чѣмъ нижеслѣдующая:

La Lune nous présente in contour lumineux,

En elle on voit briller la douce et pure image

D'une jeune beauté que la couleur des cieux

En relevant ses traits embellit davantage.

Dans ses yeux, sur son front, une vive rougeur

S'alleic avec éclat à la simple candeur.

На Лунѣ, говоритъ Плутархъ, тѣни рѣзко обозначаются свѣтлыми массами; сочетаясь, тѣ и другiя своими контрастами образуютъ человѣческiй обликъ. Послѣдняго изъ греческихъ моралистовъ, также какъ и философовъ и простолюдиновъ, сильно смущалъ обликъ этотъ, вѣчно смотрящiй на насъ съ высоты звѣздной сферы. Аполлонидъ престраннымъ образомъ объяснялъ это. Онъ говорилъ, что образъ, принимаемый нами на Лунѣ за человѣческiй обликъ, есть ничто иное, какъ великое море, отражающееся на планетѣ этой, какъ въ зеркалѣ.

Полная Луна, вcлѣдcтвiе ровности и блеска своей поверхности, составляетъ превосходнѣйшее изъ зеркалъ. По причинѣ особаго преломленiя свѣта на Лунѣ, внѣшнее море (Океанъ) представляется на ней не въ томъ мѣстѣ, которое оно занимаетъ, но, въ томъ, гдѣ образъ воспроизводится рефракцiею. Лунныя пятна — это отраженiе Земли. Странно, что Гумбольдтъ встречалъ въ Персiи очень образованныхъ людей, думавшихъ такимъ-же образомъ. „Представляемое нами телескопомъ — говорили они — есть только образъ нашей Земли".

Плутархъ занимается опроверженiемъ этой мнимой теорiи при помощи очень наивныхъ доводовъ. Вопервыхъ, говоритъ онъ, темныя пятна не составляютъ непрерывнаго цѣлаго; но нельзя же предположить, чтобы Земля обладала многими большими морями, которыя пересѣкаются перешейками и материками! Во-вторыхъ, если на Лунѣ отражается наша Земля, то почему не отражаются на ней и другiя свѣтила? Вмѣстѣ съ этими, ни къ чему не ведущими доводами, философъ представляетъ обзоръ мнѣнiй древнихъ на счетъ Луны: стоиковъ, полагавшихъ, что свѣтило это состоитъ изъ воздуха и спокойнаго и слабаго огня, покрывающаго поверхность Луны пятнами и чернотою; — Эмпедокла, который считалъ Луну массою сжатаго холодомъ воздуха чѣмъ-то въ родѣ крупинки града, окруженной сферою огня. Повременамъ, въ этой системѣ вселенной замѣчаются, подобно жемчужинамъ в кучѣ навоза, здравыя сужденiя которыя высказываетъ Плутархъ, не подозрѣвая даже ихъ значенiя. Такъ, напримѣръ, онъ говоритъ о Грекахъ, обвинявшихъ Аристотеля въ томъ, что онъ нарушилъ покой Весты и боговъ Ларовъ, покровителей вселенной, предположенiемъ своимъ, будто небо неподвижно, а Земля движется по зодiаку въ наклонномъ положенiи и, кромѣ того, вращается еще вокругъ своей оси. Затѣмъ онъ говоритъ о Лунѣ, какъ о мiрѣ, подобномъ нашему и носящемся на волнахъ эфира.

Вообще упускаютъ изъ вида, что принятая въ наше время система мiра, точно такъ, какъ и система видимостей, можетъ требовать права старшинства въ порядке хронологическомъ и что въ отдаленнѣйшiя историческiя эпохи, первую изъ этихъ системъ разсматривали въ ея абсолютномъ значенiи, взвѣшивали трудности, препятствовавшiя ея допущенiю и — увы! — подъ конецъ отвергли ее, какъ самую неудобную для уразумѣнiя. Хотя наука тогда еще не существовала, но, казалось, что люди доходили до познания истины путемъ какого-то вдохновенiя. Интереснѣйшая сторона исторiи состоитъ въ томъ, что она даетъ намъ возможность наблюдать, какъ человѣкъ ежеминутно то приближался къ истинѣ, то удалялся отъ нея въ изысканiяхъ своихъ, имѣвшихъ однакожъ въ виду ту же истину. Вотъ, напримѣръ, памятнѣйшая изъ страницъ исторiи и достойнѣйшая храненiя на пользу грядущимъ вѣкамъ. Начертавшiй ее представляетъ систему мiра въ истинномъ ея свѣтѣ, но затѣмъ излагаетъ причины, заставляющiя его сомнѣваться въ ней и отвергать ее.

„Не станемъ слушать философовъ, нагромождающихъ парадоксы на парадоксы и противополагающихъ нелѣпымъ системамъ еще болѣе странныя и нелепыя мысли, напримѣръ, тѣхъ изъ нихъ, которые воображаютъ, будто Земля вращается вокругъ центра. Какихъ только нелѣпостей не находимъ мы въ этой системѣ! Не говорятъ-ли эти философы, что Земля имѣетъ форму сферы, несмотря даже на то, что мы замѣчаемъ на ней столько неровностей? Не утверждаютъ ли они, будто существуютъ антиподы, которые, будучи обращены головою внизъ, пристаютъ къ Землѣ, подобно древеснымъ червямъ или цѣпляющимся когтями кошкамъ? Не говорятъ-ли они, что мы стоимъ на Землѣ не отвѣсно и не подъ прямымъ угломъ, но наклонившись въ сторону, какъ люди хмѣльные? Не утверждаютъ-ли они, что тѣло, упавшее во внутренность Земли, по достиженiи центра должно остановиться, если-бы даже оно не встрѣтило препятствiя со стороны другаго тѣла и что если-бы, вслѣдствiе силы паденiя оно и миновало этотъ центръ, то немедленно-же возвратилось-бы къ послѣднему и остановилось? Не предполагаютъ-ли они, что стремительный потокъ, протекающий подъ Землею, достигнувъ центра (по ихъ мнѣнiю, центръ этотъ есть какая-то несокрушимая точка), непремѣнно остановился-бы въ теченiи своемъ и вращаясь какъ-бы вокругъ полюса, вѣчно оставался-бы повисшимъ въ пространствѣ? По большей части, мысли эти до того нелѣпы, что самое лвгковѣрное воображенiе едва-ли можетъ допустить ихъ. Это значило-бы помѣщать вверху то, чтó находится внизу, перевернуть все вверхъ дномъ и утверждать, что все, идущее отъ поверхности Земли къ ея центру, находится внизу, а все, помѣщенное внизу, находится вверху. Если-бы возможно было, чтобы пупъ человека находился какъ-разъ въ центрѣ Земли, то одновременно его ноги и голова очутились-бы вверху; если-бы за центромъ этимъ стали рыть отверстiе съ тѣмъ, чтобы вытащить оттуда сказаннаго человѣка, то часть его тѣла, находящаяся внизу, влеклась вверхъ, а находящаяся вверху — внизъ".

Подобнаго рода разсужденiями, противодѣйствовавшими истинному пониманiю системы вселенной, еще разъ было доказано, что если человѣкъ субъективно и прозрѣваетъ истину, то все-же нѣтъ въ его рукахъ положительныхъ данныхъ, доколѣ опытная наука не служитъ ему точкою опоры. Пока основныя положенiя механики и физики не сдѣлались достоянiемъ мiра, человѣкъ возводилъ въ пустомъ пространствѣ зданiе своихъ теорiй.

Трактатъ Плутарха о Лунѣ заключаетъ въ себѣ изложенiе главнѣйшихъ понятiй древнихъ о свѣтилѣ этомъ, какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношенiяхъ. Какъ и въ большей части подобныхъ произведенiй древнiхъ, истина перемѣшана тутъ съ заблужденiями, небылицы съ положительными свѣдѣнiями. Повидимому, Плутархъ смотритъ на Луну, на другiя свѣтила и на самую Землю, какъ на божества, достойныя нашей признательности, какъ на существа, состоящiя изъ плоти и духа: мысль столь-же древняя, какъ и самый мiръ, но подновленная благодушными философами, подобно многимъ старымъ новостямъ. Скажемъ мимоходомъ, что человѣкъ, на дняхъ отошедшiй отъ сего мiра въ другой, гдѣ, безъ сомнѣнiя, онъ яснѣе увидитъ истину*), вмѣстѣ съ Фурье раздѣлялъ ничѣмъ неоправдываемую мысль объ индивидуальности мiровъ. — Плутархъ, какъ кажется, измѣняетъ свои мнѣнiя вмѣстѣ съ выводимыми имъ на сцену собесѣдниками. Въ одномъ мѣстѣ онъ представляетъ Луну, какъ небесную страну, наслаждающуюся чистѣйшимъ свѣтомъ и указываетъ на ея поверхности восхитительной красоты мѣста; горы, сверкающiе подобно пламени и обильные золотомъ и серебромъ рудники, находящiеся на поверхности Земли, на равнинахъ или у подошвы возвышенiй. Дальше он прибавляетъ, что „замѣчаемыя на Лунѣ пятна означаютъ, что она пересѣкается большими углубленiями, наполненными водою и очень сгущеннымъ воздухомъ, и что въ углубленiя эти никогда не проникаетъ Солнце, котораго преломленные лучи въ очень слабомъ отраженiи достигаютъ до Земли." Позже онъ выражаетъ мысль, что, подобно многимъ странамъ Египта, въ которыхъ никогда не бываетъ дождей, Луна не нуждается ни въ дождяхъ, ни въ вѣтрахъ и одними силами, присущими ея почвѣ, можетъ питать растенiя и животныхъ, совершенно отличныхъ отъ живущихъ на Землѣ и что на Лунѣ могутъ существовать люди, не нуждающiеся, подобно намъ, въ пищѣ. Мысли сами по себѣ превосходнѣйшiя, но Плутархъ старается подкрѣпить ихъ примѣрами несравненной наивности въ своей исторiи народовъ Индiи, называемыхъ Астомами, потому что не имѣютъ они ртовъ и питаются, по словамъ Мегастена, какимъ-то корнемъ, который они жгутъ и затѣмъ вдыхаютъ его пары. Такiе-же нелѣпости говоритъ онъ по поводу весьма сильныхъ сотрясений Луны, доказанныхъ, между прочимъ, и тѣмъ, что однажды съ Луны упалъ въ Пелопонезъ левъ!

*) О. Анфантенъ.

Кромѣ того, Плутархъ пренаивно разсказываетъ, какъ премудрый Эпименидъ своимъ примѣромъ доказалъ, что природа можетъ поддерживать существованiе животныхъ при помощи очень небольшаго количества пищи, ибо сказанный мудрецъ съѣдалъ ежедневно только по кусочку имъ-же приготовляемаго тѣста. Затѣмъ Плутархъ добавляетъ, что обитатели Луны должны быть чрезвычайно слабаго тѣлосложенiя и питаются они самою простою пищею. „Говорятъ, продолжаетъ онъ, — что Луна, подобно звѣздамъ, питается испаренiями нашей Земли: до того увѣрены, что животныя этихъ горнихъ странъ очень слабой комплекцiи и довольствуются малымъ."

Но вотъ мысли, которыя доставятъ удовольствiе позитивистамъ нашей эпохи.

Если-бы ни одна часть вселенной, говоритъ одинъ изъ собесѣдниковъ, — не была расположена, въ противность своей природѣ, но каждая занимала свое естественное мѣсто и не нуждалась ни въ перемѣщенiи, ни въ перемѣнѣ, даже при самомъ возникновенiи вещей, то не вижу я, въ чемъ собственно состояло дѣло Провидѣнiя и чѣмъ Юпитеръ, этотъ совершеннѣйшiй изъ зодчихъ, заявилъ-бы, что онъ отецъ и творецъ вселенной. Въ войскахъ не нуждались-бы въ свѣдущихъ въ тактикѣ начальникахъ, если-бы каждый воинъ зналъ, какое мѣсто онъ долженъ занимать или защищать. Къ чему садовники и каменьщики, если-бы вода сама собою распредѣлялась по растенiямъ и увлажала ихъ; если-бы кирпичъ, дерево и камни, вслѣдствiе естественныхъ движенiя и расположенiя, сами собою занимали свои места и складывались такимъ образомъ въ правильное зданiе? Если-бы, отрѣшившись отъ усвоенныхъ привычекъ и понятiй, содержащихъ насъ въ рабствѣ, мы захотѣли свободно выразить, чтó считаемъ мы истиннымъ, то пришлось-бы сказать, что, повидимому, ни одна часть вселенной не обладаетъ ни положенiемъ, ни мѣстомъ, ни свойственнымъ ей движенiемъ, на которыя можно бы смотрѣть, какъ на ей собственно по природѣ принадлежащiя. Но когда каждая изъ частей этихъ распределяется приличнымъ образомъ, тогда находятся онѣ на своихъ надлежащихъ мѣстахъ; но такого рода распредѣление есть уже дѣло верховнаго Разума.

Послѣ замѣтки этой, скрывающей въ себѣ важнѣйшiе вопросы натуральной религiи, Плутархъ приступаетъ къ разсмотрѣнiю естественныхъ различiй, отличающихъ обитателей Луны отъ обитателей Земли и по этому поводу прибѣгаетъ. къ сравненiю, тысячу уже разъ повторявшемуся, но которое не безъ пользы повторяется еще и теперь. Мы не обращаемъ вниманiя, говоритъ онъ, на различiя, которыми существа эти отличаются отъ насъ, и не замѣчаемъ, что какъ климатъ и природа ихъ обители, такъ и самая ихъ организацiя совсѣмъ иныя и поэтому самому соотвѣтствуютъ имъ. Если-бы мы не могли подходить къ морю и, такъ сказать, прикасаться къ нему; если-бы видѣли мы его только издали, зная однакожъ, что вода его горька и солона, и если-бы, кто-либо сказалъ намъ, что въ пучинахъ своихъ море питаетъ множество животныхъ всякихъ формъ и величины, что наполнено оно чудовищами, которымъ вода служитъ для тѣхъ же цѣлей, для какихъ служитъ намъ вохдухъ, то, безъ всякаго сомнѣнiя, мы сочли-бы такого человѣка сумасбродомъ, разсказывающимъ лишенная всякаго правдоподобiя небылицы. Таково наше мнѣнiе на счетъ Луны, и мы съ трудомъ вѣримъ, чтобы она могла быть обитаема. Что касается до меня, то я полагаю, что обитатели Луны удивляются еще больше насъ при видѣ Земли, представляющейся имъ комомъ грязи и подонками вселенной сквозь покровъ облаковъ, паровъ и тумановъ, дѣлающихъ ее обителью мрака и лишающихъ ее движенiя *). Имъ съ трудомъ вѣрится, чтобы Земля могла производить и питать животныхъ, обладающихъ способностью движенiя, дыханiемъ и теплотою, и если по какому-либо случаю имъ извѣстенъ стихъ Гомера:

C'est un affreux sèjour, en horreur aux dieux même

И другiе стихи того-же поэта:

II s'enfonce aussi loin sous les terrestres lieux

Que la Terre elle-même est distante de cieux,

то, безъ всякаго сомнѣнiя, они полагаютъ, что поэтъ подразумѣваетъ тутъ нашу Землю. Они нисколько не сомнѣваются, что адъ и Тартаръ находится на земномъ шарѣ и что Луна, находящаяся въ равномъ разстоянiи отъ неба и отъ преисподней, есть истинная Земля.

*) Плутархъ впадаетъ здѣсь въ заблужденiе, производимое обманомъ чувствъ и указанное нами въ главѣ о законахъ тяжести.

Плутархъ, по мнѣнiю котораго обитатели Луны такъ лестно думаютъ о насъ, переходить затѣмъ къ палингенезической теорiи, повидимому родившейся у нашихъ сѣверныхъ предковъ.

Въ заключенiе, не можемъ воздержаться, чтобъ не привести мнѣнiй его о переселенiи душъ на Луну, мнѣнiй, говоритъ Плутархъ, получившихъ начало у обитателей одного острова на западъ отъ Великобританiи, невдалекѣ отъ полюса. Удалившись съ Олимпа, Сатурнъ самолично сталъ управлять этимъ островомъ. Изъ этого разсказа видно, что древнiе различали въ человѣкѣ тѣло, душу и разумъ; разумъ настолько выше души, на сколько душа выше тѣла. „Соединенiемъ души съ разумомъ образуется мышленiе; изъ союза души съ тѣломъ возникаетъ страсть; первое есть начало удовольствiя и страданiй, второе — добродѣтели и порока. Тѣло происходить отъ Земли, душа — отъ Луны, мышленiе — отъ Солнца; мышленiе есть свѣтило души, подобно тому, какъ Солнце есть свѣтило Луны. Мы умираемъ два раза: первый разъ на Землѣ, въ обители Цереры, отчего аѳиняне называли души усопшихъ Цереалами (céréaliens); во второй разъ — на Лунѣ, въ области Прозерпины. Втеченiи нѣкоторого времени души носятся между Землею и Луною, но затѣмъ вступаютъ въ свою родину, какъ-бы послѣ долговременнаго изгнанiя, гдѣ и умираютъ второю смертiю, вводящею ихъ въ состоянiе вѣчнаго разума. Праведники пребываютъ въ той части Луны, которая обращена къ небу, а грѣшники занимаютъ сторону, обращенную къ Землѣ и называемую „Полемъ Прозерпины."

Мы привели послѣднюю выдержку въ видахъ избѣжанiя пробѣловъ. Предшествовавшiя страницы даютъ достаточное понятiе о мнѣнiяхъ, которыхъ представителемъ является Плутархъ; они возникли въ воображенiи первобытныхъ вѣковъ, не умѣвшихъ еще различать предѣлы возможнаго. Въ физикѣ и метафизикѣ едва зарождался экспериментальный методъ: это подъемъ, по которому духъ человѣка не осмѣливался еще слѣдовать.

ГЛАВА III.
Отъ перваго года нашей эры до тысячнаго. — Теологическая система мiра. — Зогаръ (Le zohar). — Лактанцiй. — Отцы Церкви. — Общепринятыя мнѣнiя. — Козьма Индиковплестъ. — Магометъ. — Мечты и легенды.

Едва уловимая до сихъ поръ идея обитаемости мiровъ не находитъ еще условiй для своего развитiя въ эпоху, до которой мы достигли. Вопервыхъ, истины физическiя не могутъ еще выступить изъ облекающаго ихъ мрака, потому что естествовѣдѣнiе, какъ положительная наука, еще не существовало; во-вторыхъ, даже истина нравственная встречаетъ препятствия для своего проявленiя, такъ какъ религiознаго свойства оттенки, сливавшiеся въ минувшихъ вѣкахъ съ истиною этою и поддерживавшiе ее, замѣняются теперь ученiемъ дiаметрально противоположнымъ. Но самая идея не умираетъ; она находится только въ летаргическомъ снѣ, прерываемомъ повременамъ перемежающимися пробужденiями.

Странный видъ представляетъ взорамъ историка состоянiе европейскаго мiра втеченiи первыхъ вѣковъ нашей эры. Вслѣдъ за политеизмомъ греческимъ и римскимъ, за обоготворенiемъ всѣхъ силъ природы, за всестороннимъ развитiемъ всѣхъ страстей человѣческихъ, настаетъ эпоха всеобщаго утомленiя, потребности новыхъ вѣрованiй, новыхъ кругозоровъ, новыхъ надеждъ.

Чтобы замѣнить угаснувшiя вѣрованiя, необходима была новая религiя: подобно тѣлу, душа не можетъ жить безъ пищи.

Едва безчисленному множеству божествъ и героевъ противопоставилось понятiе божественнаго Единства, какъ душа, до тѣхъ поръ обуреваемая противоположными силами или увлекаемая различными стремленiями, тотчасъ же усвоила себѣ это новое понятiе, водворившее миръ тамъ, гдѣ неистовствовали прежде бури. Только люди, заинтересованные сохранениемъ стараго порядка вещей, сильные дня, противодѣйствовали распространенiю новыхъ идей, но ихъ преслѣдованiя привели къ тѣмъ именно результатамъ, которые всегда достигаются преслѣдуемыми мыслями — къ полному торжеству послѣднихъ.

Поэтому мы видимъ, что всѣ благородные и высокiе умы этой эпохи, отвергая формы древности, забываютъ о Землѣ, которая служитъ темницею для души — этой Психеи, со столь слабымъ и робкимъ полетомъ. Они привѣтствуютъ зарю новой эры и погружаются въ созерцанiе идеальныхъ, открываемыхъ религiею, красотъ. Но человѣкъ по природѣ своей такъ немощенъ, что легко выходитъ онъ изъ предѣловъ возможнаго и, подчиняясь реакцiи минувшихъ идей, тотчасъ же устремляется въ недосягаемую даль. Вѣка, радостно взиравшiе, какъ благословенные роды насыщались чистыми водами христiанскаго ученiя, въ то же время съ горестiю видѣли, что мистицизмъ обрывалъ первые цвѣты юношескихъ душъ. Разверзлись небеса, но Земля изчезла, или выражаясь точнѣе, она представлялась человѣку подъ однимъ только видомъ: внизу — юдоль испытанiй, вверху — пресвѣтлая обитель, гдѣ добродѣтель уготовляетъ избранникамъ престолъ славы.

Подъ влияниемъ подобныхъ воззрѣнiй, могла-ли идея множественности мiровъ развиваться въ умахъ, приводить въ движенiе мысль и возбуждать энтузiазмъ? Небо и Земля представляли дуализмъ, освященный глаголами Новаго и Ветхаго завѣтовъ: ничего не могло быть проще, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и безполезнѣе такой системы. Къ чему людямъ, жизнь которыхъ составляла только переходъ къ вѣчному блаженству, заниматься изученiемъ Земли и свѣтилъ? Какое значенiе имѣли науки физическiя для того, кому откровенiе выяснило его грядущiя судьбы, которыя только и заслуживаютъ нашего вниманiя? Въ уедiненiи и молитвѣ будемъ проводить дарованную намъ Богомъ жизнь будемъ, тщательно устранять отъ себя всѣ соблазны мiрскiе, всѣ поводы, могущiе заставить насъ забыть о конечномъ предѣлѣ нашемъ; пусть взоры наши никогда не имѣютъ другой цѣли, кромѣ лучезарной точки, къ которой волны времени уносятъ всѣхъ насъ.

Палингенезическiя идеи составляютъ, повидимому, неотъемлемое достоянiе человѣчества. Жизнь находится въ постоянномъ движенiи отъ перваго до послѣдняго изъ существъ; ничего не теряется; мiръ есть безпрерывный и постоянный процессъ видоизмѣненiй. Во второмъ вѣкѣ нашей эры, Оригенъ *) является представителемъ подобныхъ воззрѣнiй. Земля занимаетъ у него второстепенное мѣсто въ средѣ миллiоновъ подобныхъ ей мiровъ и вселенная по временамъ обновляется въ своемъ составѣ уничтоженiемъ и зарожденiемъ матерiальныхъ мiровъ. Души переселяются изъ одного мiра въ другой, гдѣ и протекаетъ ихъ грядущая жизнь, а не въ неподвижномъ небѣ i не вѣчномъ аду. Хотя это не совсѣмъ согласуется съ ученiемъ Церкви, но Оригенъ никакъ не желаетъ прослыть еретикомъ. Онъ старается согласить идею множественности мiровъ съ текстомъ св. Писанiя и комментируя слѣдующiя слова Евангелiя: „И соберутъ ангелы праведниковъ отъ вершины небесъ до ихъ предѣловъ", слѣдующимъ образомъ объясняетъ значенiе употребленнаго здѣсь множественнаго числа: „Каждое небо имѣетъ начало и предѣлъ, т. е. конецъ устройства, свойственнаго этому небу. Такимъ образомъ, послѣ пробыванiя здѣсь, на Землѣ, человѣкъ достигаетъ обители въ нѣкоторомъ небѣ и заключающагося въ послѣднемъ совершенства. Оттуда онъ проникаетъ во вторую обитель, во второе небо и въ соотвѣтствующее этому небу совершенство, затѣмъ въ третью обитель, въ третье небо и въ иное совершенство. Однимъ словомъ, слѣдуетъ допустить, что всѣ небеса, въ которыхъ Богъ соберетъ избранниковъ своихъ, имѣютъ начало и предѣлъ". Въ одномъ изъ толкованiй своихъ на псалмы, Оригенъ, по замѣчанiю Жана Рено, исходитъ изъ болѣе еще опредѣленнаго свидѣтельства въ пользу идеи множественности мiровъ. Онъ утверждаетъ, что физическая красота мiровъ просвѣтляется по мѣрѣ того, какъ послѣднiе возносятся надъ Землею. По поводу словъ Давида: „Господи, дай мнѣ познать число дней моихъ", словъ, которыя Оригенъ принимаетъ далеко не въ ихъ прямомъ смыслѣ, онъ говоритъ: „Есть дни, которые принадлежатъ сему мiру, но есть и такiе, которые находятся внѣ его. Проходя по своду небесному, Солнце позволяетъ намъ наслаждаться извѣстными днями, но душа, достойная вознестись во второе небо, находитъ тамъ совсѣмъ иные дни; будучи-же восхищена, или прибывъ въ третье небо, она обрѣтаетъ тамъ дни еще болѣе лучезарные и не только наслаждается этими невыразимыми днями, но и слышитъ глаголы, повторить которыечеловѣкъ не можетъ **).

*) Родился въ 185 году, умеръ въ 252 году

**) Homelies, I, in psalm. XXXVIII. Для уразумѣнiя истиннаго значенiя этихъ трехъ небесъ, необходимо замѣтить, что по понятiямъ Оригена и христiанъ тогдашней эпохи, нашъ мiръ заключаетъ въ себѣ три небесныя сферы, окружающiя Землю: первое небо составляетъ область воздуха и облаковъ; второе — есть пространство, въ которомъ двигаются свѣтила; третье — небо, находящееся за областью звѣздъ, есть пребыванiе Всевышняго, обитель избранниковъ, созерцающихъ лице Бога.

Но какiе-же это обители и какое число дней должны совершить мы для достиженiя царства мiра? Чтобы подыскать авторитетный отвѣтъ на вопросы эти, Оригенъ еще разъ прибѣгаетъ къ истолкованiю библейскихъ словъ.

Въ книгѣ Числъ опредѣлено число становъ еврейскаго народа, отъ исхода изъ Египта, до Iордана; становъ этихъ было 42, чтó равняется числу колѣнъ отъ Авраама до Iисуса Христа. Прибавимъ, что названiя становъ имѣютъ неопредѣленное значенiе, изъ котораго толкователь можетъ почерпать все, что ему необходимо. Для Оригена не надо было больше: усматривая въ этомъ мистическое значенiе странствованiй души, начиная отъ Рамессе (движенiе нечистаго), до Абарiма (переходъ), онъ устанавливаетъ лѣствицу переселенiй души. „Послѣднiй станъ есть Iорданъ, рѣка Господа".

Но, какъ уже замѣчено, существуетъ не только множество мiровъ одновременно, но до сотворенiя нашей вселенной существовало, а послѣ ея окончанiя будетъ существовать безчисленное множество послѣдовательныхъ вселенныхъ. Кажется, что, по мнѣнiю Оригена, мiръ совѣченъ Богу и что отъ начала вѣковъ души воплощались въ различныхъ мiрахъ.

„Если вселенная имѣетъ начало" говоритъ онъ, „то чемъ проявлялась дѣятельность Бога до сотворенiя вселенной? Грѣшно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, безумно было бы думать, что божественная Сущность пребывала въ покоѣ и бездѣятельности и было время, когда благость ея не изливалась ни на одно существо, а всемогущество ея ничѣмъ не проявлялось. Полагаю, что еретикъ не легко отвѣтитъ на это. Что касается меня, то скажу, что Богъ приступилъ къ своей дѣятельности не въ то время, когда былъ созданъ нашъ видимый мiръ и подобно тому, какъ послѣ окончанiя послѣдняго, возникнетъ другой мiръ, точно такъ до начала вселенной существовала другая вселенная (На полѣ находится помѣтка: Cave и caute lege). То и другое подтверждается св. Писанiемъ. Исаiя учитъ насъ, чтó произойдетъ поcлѣ окончанiя нашего мiра. „Будутъ другiя небеса и другой мiръ". (Isaie LXVI, 22). Эклезiастъ, съ своей стороны указываетъ, чтó было до начала мiра. „Что было? То, что должно быть. Что сотворено? То, что будетъ еще сотворено. Ничто не ново подъ Солнцемъ и никто ни можетъ сказать: „вотъ новый предметъ, ибо онъ существовалъ уже въ вѣкахъ, предшествовавшихъ намъ". Ecclésiast. I, 9). Таковы свидѣтельства, указывающiя, чтó было и чтó будетъ. Итакъ, слѣдуетъ полагать, что не только существуютъ одновременно многiе мiры, но до начала нашей вселенной существовали многiя вселенныя, а по окончанiи ея будутъ существовать другiе мiры. — Затѣмъ Оригенъ переходитъ къ филологическимъ соображенiямъ на счетъ слова χαταβολη, которое переводится словами: constitutionem Mundi.

Комментируя мысли Оригена относительно множественности мiровъ, св. Iеронимъ не слишкомъ однакожъ подрываетъ ихъ значенiе, а позже св. Аѳанасiй, доказывая единичность Бога, добавляетъ, что этимъ не обусловливается еще единичность мiра. „Творецъ всего сущаго," говоритъ онъ, — могъ создать, кромѣ обитаемаго нами мiра, и другiе мiры" *).

*) Origenis opera omnia, edit. in-fol, 1733 Principis, lib. III, cap V.

Contra Gen. I. Ipse opifex universum mundun unum fecit ut ne multis constructis, multi quogue opifices putarentur; sed uno opere existente, unus quoque ejus autor crederetur. Nec tamen, quia unus est effectus, unus quoque est mundus nam alios etiam mundos Deus fabricari poterat.

Книга, подлинность которой долго была оспариваема — Зогаръ, еврейскихъ раввиновъ и, по всѣмъ вѣроятiямъ, написанная Cимономъ-бэнъ-Iохаи во второмъ вѣкѣ нашей эры, равнымъ-же образомъ проповѣдуетъ движенiе Земли вокругъ Солнца и идею множественности мiровъ. „Доктрина о множественности мiровъ и множественности существований, говоритъ А. Пеццани *), — изложена въ Зогарѣ, Сеферѣ (Sepher), Жезирѣ (Iesirah), въ большомъ и маломъ Индра и въ прибавленiяхъ къ Зогару. Нѣкоторые Евреи относили это ученiе къ эпохѣ Моисея, сообщившаго его, въ видѣ таинственнаго преданiя семидесяти старцамъ въ то время, когда онъ далъ законъ Синая младенчествующему народу. Иные утверждаютъ, что оно было возвѣщено Аврааму. Вотъ мѣсто изъ книги этой, въ которомъ самымъ положительнымъ образомъ изложено ученiе объ истинной системѣ мiра.

„Книга Шамуна-Старца (да будетъ благословенно имя его) пространно излагаетъ, что Земля, подобная шару, вращается вокругъ самой себя. Одни изъ ея обитателей находятся вверху, а другiе внизу; виды и небеса измѣняются для нихъ, смотря по вращательному движенiю Земли, но сами они всегда сохраняютъ равновѣсiе. Когда какая-нибудь часть Земли освѣщена, то это день; когда другiя части погружены во мракъ, то это ночь. Есть страны съ очень короткими ночами" **)

Кромѣ этихъ положительныхъ выраженiй въ Зогарѣ встрѣчаются слова, въ родѣ слѣдующихъ: „Господь всѣхъ вѣдомыхъ и невѣдомыхъ мiровъ" ***).

Къ какой-бы эпохѣ ни относился Зогаръ, но въ первый разъ онъ былъ изданъ въ Испанiи, въ тринадцатомъ вѣкѣ, задолго до рожденiя Коперника. Для Евреевъ онъ былъ тѣмъ, чѣмъ было ученiе Оригена для христiанъ. Зогаръ противополагаетъ истинную систему мiра тѣмъ узкiмъ воззрѣнiямъ, въ силу которыхъ Земля считалась средоточiемъ вселенной. Изъ этого видно, что въ первые вѣка христiанской эры идея обитаемости свѣтилъ и величины вселенной находила уже послѣдователей, равно какъ и до и послѣ этой эпохи религiозного обновленiя.

*) La Pluralité des existences de L'Ame conforme à la doctrine de la Pluralité des Mondes, 1865, p. 114.

**) Le Zohar, 3 partie, fol. 10. recto. См. Франкъ, la Kabbale.

***) In Zohar, Deus Mundorum dicitur tum revelatorum, tum absconditorum. Fabricius, Bibliotheca graeca, lib. I, cap. IX

Но не таковы были общепринятая понятiя о строенiи вселенной и намъ помнится, что главнѣйшiя положенiя Оригена подверглись осужденiю на Халкедонскомъ соборѣ, а впослѣдствiи на пятомъ соборѣ Константинопольскомъ. Въ половинѣ перваго вѣка нашей эры, ложная система мiра, основанная на наблюденiи видимыхъ явленiй, освящалась ученiемъ Александрiйской школы и въ особенности — ученiемъ Птоломея. Мысли о движенiи Земли покоились сномъ въ нѣкоторыхъ таинственныхъ книгахъ, дошедшихъ отъ временъ Пиѳагора и идея превосходства нашей Земли или, скорѣе, ея единичности въ средоточiи вселенной, господствовала надъ умами и утверждала ихъ въ ложныхъ понятiяхъ. Установленный Птоломеемъ фактъ въ мiрѣ физическомъ дивно совпадалъ съ фактами, установленными евангелистами въ области нравственнности и всякое движенiе внѣ оффицiальной системы казалось или лишеннымъ здраваго смысла, или достойнымъ осмѣянiя. Отъ перваго до пятнадцатаго столѣтiй, европейское общество развивалось между поверхностью Земли и сводомъ неба, какъ будто въ безпредѣльныхъ пространствахъ не было ничего другаго, кромѣ замкнутаго со всѣхъ сторонъ земнаго шара.

Если кто-нибудь осмѣливался допускать возможность существованiя другихъ мiровъ и сомневался въ превосходствѣ Земли, то люди серьезные, учители закона, глумились надъ нимъ, если только не относились съ презрѣнiемъ къ подобнаго рода вздорамъ или не причиняли ихъ дерзкимъ творцамъ дѣйствительныхъ невзгодъ. Мы видѣли, что Плутархъ, послѣднiй представитель древняго мiра, изложилъ исторiю подобныхъ мыслей; призовемъ теперь Лактанцiя, первейшую личность того новѣйшаго мiра, который втеченiи пятнадцати столѣтiй упорно наблюдалъ только свой внутреннiй строй.

Въ трактатѣ своемъ „О ложной мудрости" (De falsa Sapientia), Лактанцiй *) премило подшучиваетъ надъ всѣми философами прошедшихъ временъ, трактовавшими о природѣ мiровъ. Выставляя на видъ парадоксы, опровергая факты съ ихъ выводами, все критикуя, онъ съ самоувѣренностью педагога рѣшаетъ спорные вопросы. Упоминая сначала о нѣкоторыхъ мысляхъ относительно обитаемости свѣтилъ, Лактацiй говорить, что по нелѣпымъ понятiямъ Ксенофана, Луна въ двадцать два раза больше Земли; въ довершенiе глупости своей, Ксенофанъ полагаетъ, что Луна вогнута и что на ней есть другая Земля, которая можетъ быть обитаема породою людей, отличною отъ нашей. Изъ этого слѣдуетъ, что Селениты имѣютъ другую Луну, обязанную освѣщать ихъ по ночамъ, подобно нашей Лунѣ, озаряющей своимъ свѣтомъ мракъ Земли. Послѣ этого и мы, чего добраго, служимъ Луною для какой-нибудь нижней Земли **)!

*) Родился около половины третъяго столѣтiя, умеръ въ 325 году.

**) Iосифъ Изеусъ (Iosephus Isaeus), въ замѣткахъ своихъ Лактанцii комментируетъ слова: Intra concavum Lunae sinum esse aliam terram. Кромѣ Ксенофана, какъ говоритъ Цицеронъ (in Lucull.), Пиѳагоръ, какъ кажется, полагаетъ, что на Лунѣ, равно какъ и на другихъ свѣтилахъ, есть четыре стихiи, горы, долины, моря, однимъ словомъ все, находящееся на Землѣ. Но если вѣрить Ямблику (de symbol. pythagor.) и св. ѳомѣ (in secundo Aristotelis de coelo com. 49), то воззрѣнiя эти представляют чисто-мистическое значенiе.

Бэль (Bayle) полагаетъ, что Лактанцiй не понялъ Ксенофана; но и Бэля вводить въ этомъ случаѣ въ заблужденiе слово sinum, которое означаетъ не внутренность Луны, а скорѣе ея сторону. Ксенофанъ очевидно хотѣлъ сказать, что обитатели Луны заключены не во внутренности планеты этой, а въ обширныхъ и глубокихъ ея долинахъ. Ясно, что Лактанцiй слѣдуетъ мысли этой, такъ какъ онъ противополагаетъ ей слова: Селениты „имѣютъ другую Луну, освѣщающую ихъ по ночамъ."

Затѣмъ онъ торжественно добавляетъ: „Что сказать о людяхъ, допускающихъ существованiе антиподовъ и помѣщающихъ какихъ-то людей подъ нашими ногами? Можно-ли быть настолько ограниченнымъ (tam ineptum), чтобы думать, будто есть люди, у которыхъ ноги выше головы, что существуютъ страны, гдѣ все стоитъ вверхъ дномъ, гдѣ плоды висятъ снизу вверхъ, верхушки деревьевъ стремятся внизъ, дождь, снѣгъ и градъ падаютъ снизу вверхъ! Послѣ этого нечего удивляться висячимъ садамъ и относить ихъ къ числу семи чудесъ, потому что есть-же на свѣтѣ философы, которые помещаютъ въ воздухе поля и моря, города и горы. Подобныя заблужденiя встречаются у людей, полагающихъ,что Земля кругла."

Затѣмъ онъ великолѣпнѣйшимъ образомъ доказываетъ, что Земля не кругла и — фактъ замѣчательный — подобно Плутарху, о которомъ мы бесѣдовали въ предъидущей главѣ, Лактанцiй изо всехъ силъ хватается за истину и затѣмъ далеко отбрасываетъ ее отъ себя. „Если спросите вы, говоритъ онъ, — у людей, поддерживающихъ подобныя нелепости, почему у антиподовъ все тела не падаютъ въ нижнюю часть неба, то вамъ отвѣтятъ, что согласно съ природою вещей, все тяжелое стремится къ центру (ut pondera in medium ferantur), что все направляется къ этому центру, подобно спицамъ въ колесе, а тѣла легкiя, каковы облака, дымъ, огонь и проч. удаляются отъ средоточiя и поднимаются вверхъ. Право, не знаю, что нелѣпѣе: заблужденiя-ли этихъ людей, или ихъ упрямство" *)?

Вотъ такимъ-то образомъ отделывали людей, осмѣливавшихся сомнѣваться въ истинности преподаваемой системы. Св. Iоаннъ Златоустъ, св. Августинъ **), преподобный Бэда и Абулензисъ (Abulensis) рукоплещутъ рѣзкимъ нападкамъ Лактанцiя и даже стараются превзойти его. Геродотъ говоритъ, что онъ не можетъ воздержаться отъ хохота, когда при немъ говорятъ, будто „море окружаетъ вселенную и что Земля кругла, какъ шаръ." Св. Iоаннъ Златоустъ тоже не далече ушелъ: онъ готовъ вступить въ состязанiе со всякимъ, осмеливающимся утверждать, что Земля кругла и что непохожа она на палатку или на шатеръ ***). Бэда добавляетъ, что „не слѣдовало-бы допускать небылицъ, разсказываемыхъ объ антиподахъ" ****).

*) Lactantii Firmiani opera quae exstant omnia. In 4°, Caesenae, 1646

**) De Civitate Dei, lib.XVI, cap. IX. Quod vult Deum, cap. XVII, ubi dogma istud philosophicum perinde ut in jure canonico, causa XXIV, quaest. III, cap. XXXIX, haeresibus adscribitur. Fabricius, Bibliotheca graeca.

***) Homélie XYI, De Epist. ad Hebroeos.

****) De ratione temporum, cap. XXII.

Прокопiй Газеусъ (Gazoeus), въ доказательство того, что нѣтъ другаго материка и что море занимаетъ нижнюю часть мiра, приводитъ слова Псалмопѣвца (псал. XXIV, 2): „Онъ основалъ Землю на водахъ" *). Тостатъ (Tostat), наконецъ, утверждаетъ, что не можетъ быть ни другого мiра, кромѣ обитаемаго нами, ни антиподовъ, ни чего-бы то ни было, потому что апостолы, странствуя по всему обитаемому мiру, не переходили однакожъ за равноденственную линiю; но какъ Iисусъ Христосъ желаетъ, чтобы всѣ люди обрѣли спасенiе и познали проповѣданную Имъ истину, то странствованiя апостоловъ по такимъ странамъ (будь только онѣ обитаемы), являлись-бы и приличными, и необходимыми, тѣмъ болѣе, что Спаситель заповѣдалъ апостоламъ наставлять всѣ народы и проповѣдывать Евангелiе во всемъ мiрѣ" **). Св. Виргилiй, епископъ Зальцбургскiй, былъ отлученъ отъ церкви папою Захарiемъ не потому собственно, что онъ вѣровалъ въ существованiе антиподовъ, но вслѣдствiе его убѣжденiя, будто подъ нашимъ мiромъ есть другой обитаемый мiръ. Поэтому, авторъ „Луннаго Мiра" (Monde dans la Lune), желая доказать, что новость идеи объ обитаемости Луны не составляетъ еще достаточной причины для того, чтобы отвергать идею эту, говоритъ: этихъ примѣровъ вы достаточно можете усмотрѣть, съ какимъ упорствомъ и ожесточенiемъ многiе изъ ученыхъ людей придерживались, столь грубаго заблужденiя и насколько, по ихъ мнѣнiю, представлялось мало вѣроятнымъ и мыслимымъ, чтобы подъ Землею существовали люди. Но отвергать мысль о существованiи людей на Лунѣ никакъ не слѣдуетъ, хотя, повидимому, она и не согласуется съ общепринятыми мнѣнiями ***).

*) Commentarii in primo capitulo Genesis.

**) Comment. in I Genesis.

***] Le Monde dans la Lune, de la trad, du Sieur de la Montagne, 1 part. p. 10.

Такъ какъ система Птоломея о неподвижности Земли въ средоточiи мiра не замыкала въ себѣ необходимо мысль о шаровидности послѣдней, то и видимъ мы, что въ шестомъ вѣкѣ установились самыя нелѣпыя мнѣнiя одного египетскаго монаха относительно новаго вида вселенной. Козьма, прозванный Индикоплевстомъ вслѣдствiе путешествiя его въ Индiю, написалъ „Топографiю христiанскаго мiра," съ цѣлью опроверженiя мнѣнiй людей, утверждавшихъ будто Земля шаровидна. По его мнѣнiю, Земля четырехугольна или, точнѣе, продолговата и подобна параллелограму, котораго большiя стороны въ два раза длиннее малыхъ; поверхность ея плоская; неопредѣленное пространство водъ окружаетъ эту равнину и образуетъ внутри материка четыре озера: Средиземное и Каспiйское моря, заливы Аравiйскiй и Персидскiй. На востокъ отъ внѣшнихъ морей, зоркiй путникъ могъ-бы увидѣть Эдемъ, но, какъ кажется, никто изъ смертныхъ не видѣлъ еще этой блаженной обители. За предѣлами водъ, въ недоступномъ пространствѣ, высятся четыре стѣны, замыкающiя вселенную; на известной высота онѣ сходятся аркою, образуя такимъ образомъ сводъ небесный, надъ которымъ находится лучезарный Эмпирей. Подъ сводомъ двигаются звѣзды; послѣдовательность дней и ночей обусловливается большою горою, находящеюся на сѣверѣ и за которую Солнце закатывается каждый вечѣръ.

Понятно, что творецъ этой клетки и не думалъ о множественности мiровъ; впрочемъ, мы несказанно благодарны ему за такое вниманiе.

Аравитяне такъ высоко ставили книгу Птоломея, что въ порывѣ восторга назвали ее Альмагестъ, самою большою книгою, книгою по преимуществу, подобно евреямъ, назвавшимъ свои священныя книги Библiею. Восточные калифы, победители константинопольскихъ императоровъ, не иначе соглашались иногда на заключенiе мира, какъ подъ условiемъ полученiя рукописи Альмагеста. Понятно, что при такихъ условiяхъ, религiозный переворотъ, произведенный Магометомъ въ седьмомъ столѣтiи, не коснулся священнаго зданiя Птоломея и возвелъ духовную систему свою на физической основѣ александрiйскаго философа. Это столь-же ясно доказывается главами Корана, въ которыхъ приведены астрономическiя соображенiя о настоящей и будущей жизни, какъ и мнимыми чудесами пророка, разсѣкшаго, будто-бы, Луну пополамъ и заставившаго Солнце обратиться вспять, въ угоду Али, который не кончилъ своей молитвы. XVII Сурата, озаглавленная „Ночное странствованiе", основана на воздушномъ путешествiи Магомета въ предѣлахъ семи небесъ къ престолу Бога, путешествiи, совершенномъ при содѣйствiи ангела Гаврiила и кобылицы Баракъ которую преданiе представляетъ существомъ окрыленнымъ, съ лицомъ женщины, туловищемъ лошади и съ павлиньимъ хвостомъ *). Идея физическаго мiра является одною и тою-же у всѣхъ народовъ и Сирацины въ этомъ отношенiи могутъ подать руку христiанамъ, такъ что законнымъ образомъ можно упрекать въ невѣжествѣ не ту или другую религiозную систему, а младенчество человѣчества. Въ послѣднемъ случаѣ упрекъ былъ-бы, впрочемъ, несправедливъ.

*) „Долго спорили, говоритъ Казимирскiй, — въ первыя времена исламизма на счетъ действительности этого небеснаго путешествiя. Одни утверждали, что ночное восхожденiе Магомета на небеса совершилось только въ видѣнiи; другiе — что оно произошло на самомъ дѣлѣ и тѣлесно. Поддерживавшiе первое толкованiе, основывались на свидѣтельствѣ Моавiи (Moawiah), товарища Магомета (впослѣдствiи калифа), который всегда считалъ видѣнiемъ путешествiе это, а также на свидѣтельствѣ Аиши (Aïcha), жены пророка, уверявшей, что Магометъ никогда не ночевалъ внѣ дома. Не доставало только вмѣшательства этихъ личностей, столь ненавистныхъ нѣкоторымъ сектамъ, шiитамъ, напримѣръ, чтобы противоположное мнѣнiе окончательно утвердилось. Такимъ образомъ, въ настоящее время мусульмане вообще убѣждены, что восхожденiе Магомета на небо совершилось въ дѣйствительности. Добавляютъ еще, что это небесное путешествiе, во время котораго Магометъ видѣлъ семь небесъ и бесѣдовалъ съ самимъ Богомъ, совершилось съ такою быстротою, что пророкъ нашелъ свою постель еще теплою и успѣлъ поддержать горшокъ, въ которомъ кипѣла вода и который готовъ былъ опрокинуться въ минуту ухода Магомета, такъ что изъ горшка не пролилось ни одной капли воды.

До сихъ поръ мы ничего еще не говорили о главномъ видѣ подъ которымъ представляется таинственная эпоха отъ перваго до десятаго вѣка, т. е. о ея легендарномъ видѣ. Втеченiи этого перiода видѣнiя смѣняются видѣнiями и христiанское ученiе о грядущей жизни пролагаешь по мистическому небу многочисленные пути, по которымъ одна за другою следуютъ благочестивыя души. Небезъинтересно замѣтить здѣсь, въ какой тѣсной связи находятся космографическiя идеи съ вымысломъ и даже съ теологическими принципами и указать на паразительное легковѣрiе, съ которымъ длинный рядъ поколѣнiй относился къ небылицамъ извѣстнѣйшихъ мечтателей. Житiя святыхъ переполнены наивными разсказами о восхищенiи на небеса, о посѣщенiи чистилища и — рѣже, впрочемъ — о нисхожденiяхъ въ адъ. Миѳы Платона о Герѣ-Армянинѣ (Her l'Arménien) и Плутарха о ѳеспезiѣ (Thespésius) исчезаютъ подъ волнами средневѣковыхъ легендъ. Св. Iоаннъ Златоустъ говорить, что „разсказы выходца съ того свѣта пользовались-бы безусловною вѣрою." Никогда слово не являлось болѣе законнымъ, никогда не подтверждалось оно болѣе блестящимъ образомъ.

Въ рамки настоящей книги не могутъ входить разсказы о видѣнiяхъ, которыя, начиная съ видѣнiй св. Карпа и св. Сатура, (во второмъ вѣкѣ) до странствованiй св. Брендама (въ одинадцатомъ вѣкѣ), занимали вниманiе христiанскихъ массъ описанiемъ обителей, уготованныхъ для будущей жизни. Они только косвеннымъ образомъ относятся къ нашему предмету и упоминать о нихъ можно только съ исторической точки зрѣнiя. Однакожъ мы представимъ два подобныхъ повѣствованiя, достаточно выясняющихъ состоянiе умовъ втеченiи этой эпохи выжиданiя.

Первое изъ нихъ относится къ шестому вѣку. Древнѣйшiе бiографы св. Макарiя Римлянина, жившаго въ то время, говорятъ, что три восточныхъ монаха: ѳеоѳiлъ, Сергiй и Гигинъ (Hygin), возимѣли намѣренiе мѣсто, гдѣ Земля и Небо соприкасаются, т. е. земной рай. Посѣтивъ святыя мѣста, они прошли всю Персiю и достигли Индiи. Еѳiопiйцы (таковы ужъ географическiя познанiя агiографовъ) тотчасъ-же ввергаютъ путниковъ въ темницу, изъ которой послѣднiе, къ счастiю, освободились. И отправившись тогда по землѣ Ханаанской (все та-же точность), пришли они въ страну цвѣтущую и вешнюю, обитаемую пигмеями, ростомъ въ одинъ локоть, драконами, ехиднами и тысячами другихъ, разсѣянныхъ по горамъ животныхъ. И вотъ, являются къ нимъ олень и голубь и ведутъ монаховъ по мрачнымъ пустынямъ къ высокому столбу, поставленному Александромъ Великимъ на предѣлахъ Земли. Послѣ сорокадневнаго пути они прошли адъ. Черезъ сорокъ другихъ дней глазамъ ихъ предстала дивная страна, оттѣненная бѣлыми какъ снѣгъ и пурпуровыми красками, съ млечными источниками, свѣтлыми видами, съ храмами, которые были украшены хрустальными колоннами. Наконецъ, они пришли ко входу въ пещеру, гдѣ и нашли Макарiя, подобно имъ чудеснымъ образомъ пришедшаго ко вратамъ рая. Болѣе ста уже лѣтъ святой мужъ находился тамъ, погруженный въ молитву. Наставленные примѣромъ этимъ, путники, восхваливъ Бога, отправились въ обратный путь къ своему монастырю *).

*)Ch. Labitte, La divine Comédie avant Dante

Здѣсь проявляется характеръ видѣнiй во всей его полнотѣ : время и пространство — это не имѣющiя никакого значенiя понятiя: подобно дворцамъ „Тысячи и одной ночи", зданiе видѣнiй возводится по произволу повѣствователя. Сказанные монахи хотѣли проникнуть въ Небо, не покидая однакожъ Земли, отыскать мѣсто, гдѣ Небо и Земля соприкасаются и пройти таинственные врата, отдѣляющiе сей мiръ отъ загробнаго. Въ такомъ видѣ представляются космографическiя понятiя эпохи: все таже юдоль земли, увѣнчанная сводомъ неба. Если возьмемъ кого-нибудь изъ праведниковъ, совершившаго путешествiе въ небо непосредственно, причемъ онъ нисколько не старался отыскивать предѣлы Земли, а только умеръ на нѣсколько дней, то и въ такомъ случаѣ подтвердятся прежнiя понятiя о вселенной. Св. Савва, напримѣръ, повѣствуетъ о небѣ proprio visu. „День спустя послѣ моей смерти, все уже было готово къ похоронамъ, какъ вдругъ тѣло пошевелилось въ гробѣ и вотъ къ великому страху людей порочныхъ, святой муж поднялся, какъ бы пробудившись отъ глубокаго сна, открылъ глаза и вскричалъ: „О, милосердный Господи! Зачѣмъ призвалъ Ты меня въ мрачную обитель мiра, если милосердiе твое въ небесахъ было мнѣ отраднѣе жизни сего развращеннаго вѣка?" И когда всѣ въ изумленiи стали спрашивать, что означаетъ такое чудо, то святой вышелъ изъ гроба, но видѣннаго имъ никому но повѣдалъ. Три дня спустя, склонившись на ихъ просьбы, онъ сказалъ своимъ братьямъ: „Когда, четыре дня тому назадъ, вы нашли меня мертвымъ въ моей потрясенной келiи, ангелы уже унесли меня и восхитили на небо; мнѣ казалось, что Солнце и Луна находятся у меня подъ ногами, равно какъ звѣзды и облака. И дверью, пресвѣтлѣе дня, я былъ введенъ въ обитель, преисполненную неизрѣченнаго света, дивную пространствомъ и полъ которой сверкалъ золотомъ и серебромъ. Она была переполнена такимъ множествомъ людей обоего пола, что ни вдоль, ни поперегъ взоры не могли проникнуть сонмище это. Ангелы, предшествовавшiе мнѣ, пролагали путь среди густой толпы и пришли мы къ одному мѣсту, которое видѣли мы уже издали и надъ которымъ носилось облако, лучезарнѣе всякаго свѣта. Нельзя было различить въ немъ ни Солнца, ни Луны, ни звѣздъ; оно сверкало собственнымъ свѣтомъ сильнѣе, чѣмъ всѣ звѣзды и изъ облака исходилъ гласъ, подобный шуму водъ многихъ... И послышался голосъ: „Да возвратится онъ на Землю, ибо необходимъ онъ Церкви нашей." Итакъ, оставивъ товарищей моихъ, рыдая отправился я назадъ, сказалъ святой, — и вышелъ тою-же дверью, которою и пришелъ." Григорiй Турскiй, приводящiй разсказъ объ этомъ путешествiи, прибавляетъ: „Клянусь Всемогущимъ, что все, разсказанное мною, я слышалъ изъ собственныхъ устъ святаго."

Таковъ легендарный характеръ эпохи. Аббаты и епископы, бѣлое духовенство и монахи эксплоатировали легковѣрiе народа и вмѣсто распространенiя свѣта во тьмѣ этой, освящали своимъ авторитетомъ подобнаго рода легенды, отводя имъ почетное мѣсто въ житiяхъ святыхъ и поучительныхъ разсказахъ. Если къ подобному душевному настроенiю прибавимъ еще заблужденiя тысячелѣтниковъ, заблужденiя, втеченiи десяти вѣковъ раздѣляемыя многими поколѣнiями, то омертвѣнiе, тяготѣвшее тогда надъ умами, становится уже вполне понятнымъ. Легковѣрiе народа, говорить Лабитъ, достигаетъ своего апогея въ мрачныя времена, наступившiя вслѣдъ за великою эпохою Карла Великаго. Въ десятомъ вѣкѣ истощается даже фантазiя составителей жизнеописанiй святыхъ и ангелъ смерти, казалось, распростеръ крылья свои надъ европейскимъ обществомъ. Цѣлыя поколѣнiя, увѣровавъ въ дѣйствительность адскихъ фантасмагорiй, ждутъ близящейся кончины мiра и роковой минуты. Termino mundi appropinquanti: такъ помѣчаются хартiи и письма. Вѣрованiя тысячелѣтниковъ сдѣлались хронологическимъ терминомъ. Казалось, что человѣчество стояло одною ногою въ могилѣ; подъ гнетомъ всеобщаго и глубокаго впечатлѣнiя никто уже не осмѣливался оставлять предѣлы настоящей жизни для опасныхъ странствованiй по путямъ жизни грядущей. Для составителей легендъ настала эпоха отдохновенiя.

ГЛАВА IV.
Конецъ тьмѣ. — „Сводъ." св. Ѳомы и богословiе. — Дуализмъ Неба и Земли. — „Божественная Комедiя Данте". — Кардиналъ Куза. — Арiостъ и Раблэ. — „Зодiакъ жизни человѣческой".

Тысячный годъ канулъ въ бездонную пучину вѣковъ, но вмѣстѣ съ этимъ не заканчивалось легковѣрiе предковъ нашихъ: боязнь свѣтопреставленiя тяжелымъ бременемъ лежала на нихъ и человѣчество уединенно стояло между поверхностью неба и сводомъ неба. Комментировались пророчества, Апокалипсисъ и предсказанiя извращался смыслъ св. Писанiя, но въ эпоху минутнаго затишья кометы появленiемъ своимъ снова возбуждали вниманiе умовъ. При постоянномъ преобладанiи теологическихъ вопросовъ, никто не старался проникнуть тайны тлѣнной природы, долженствовавшей вскорѣ погибнуть при общемъ обновленiи всего сущаго. О внѣшней природѣ забывали съ тѣмъ, чтобы замкнуться въ созерцанiи внутреннихъ процессовъ духа и преходящiя явленiя физическаго мiра изсчезали предъ величiемъ судебъ небесныхъ. Рисунки, которыми искусные живописцы украшали рукописи тогдашней эпохи, даютъ намъ указанiе или, скорѣе зеркало того, чтó происходило въ сказанное время. За недостаткомъ типографiи намъ осталась живопись и роскошные, великолѣпные рисунки, съ десятого вѣка до тринадцатаго, представляютъ намъ иллюстрированное описанiе мiра предковъ нашихъ.

На нѣсколько мгновенiй развернемъ эти древнiя хартiи и обратимъ вниманiе на ихъ поля и заголовки. Не замѣчаете-ли вы здѣсь той замкнутости мысли, подъ влiянiемъ которой начертаны эти образы? Не видите-ли вы, насколько интересы небесные преобладают надъ интересами земными, поглощаютъ и уничтожаютъ послѣднiе? Все забыто, за исключенiемъ престоловъ святыхъ, вратъ чистилища и адскаго пламени. Нѣтъ другаго неба, кромѣ неба мистическаго; самый видъ Земли измѣняется и становится неузнаваемъ. Если и представлено нѣсколько животныхъ, то въ какомъ искаженномъ видѣ! Изъ-за символизма даже о природѣ забываютъ. Вотъ левъ, заметающiй хвостомъ слѣды свои: это преобразованiе Скрывающая свои пути. Но приглядитесь: это левъ геральдический, существующiй только въ живописи, въ гербовникахъ среднихъ вѣковъ. Вотъ орелъ, царящiй въ области воздуха, подобно тому, какъ левъ царитъ въ пустыняхъ, но какой-то странный орелъ, сохранившiйся только на германскихъ знаменахъ; его шею не затруднятся украсить двумя головами, а льву вскорѣ дадутъ два могучiя крыла и преобразится онъ въ гриффа. Въ воздухѣ будутъ носиться окрыленные змѣи и драконы; пеликанъ станетъ утопать въ своей крови, а столѣтнiй фениксъ сброситъ съ себя свое ветхое оперенiе. Земля преобразилась; мiръ Земли и Неба, весь живой мiръ исчезъ, уступивъ свое мѣсто измышленiямъ порожденнаго страхомъ символизма.

Въ то время, какъ Западъ замыкался въ изученiи метафизики, аттрибутовъ невѣдамаго Бога и природы духовныхъ существъ, обитающихъ въ незримомъ мiрѣ, Востокъ бодрствовалъ и наблюдалъ. Аравитянамъ и Александрiйской школѣ новѣйшая астрономiя обязана длиннымъ рядомъ наблюденiй, давшихъ семнадцатому столѣтiю возможность создать космологическую науку. Такъ какъ астрономическiя наблюденiя представляютъ одинаковое значенiе и совершенно тождественны какъ въ системѣ видимостей, такъ и въ теорiи истинной системы вселенной, то явилась возможность вывести общiе законы природы на основанiи множества драгоцѣнныхъ фактовъ, собранныхъ астрономами Востока. Въ этомъ отношенiи мы должны смотрѣть на упомянутыхъ астрономовъ, какъ на людей, стоящихъ выше, чѣмъ средневѣковые монахи, дѣйствовавшихъ въ силу лучшихъ убѣжденiй и болѣе достойныхъ нашей признательности. Несомнѣнно, что монастыри сохранили для насъ, во время вторженiй варваровъ, сокровищницу латинской и греческой литературъ; но втеченiе пятнадцати вѣковъ, они почти безплодно потратили свое время на науку отвлеченную, не представлявшую никакой пользы для положительныхъ знанiй. Метафизика должна следовать за физикою; это истинная этимологiя этого слова; измѣнять естественный порядокъ сказанныхъ наукъ было-бы большою ошибкою *).

*) Слово метафизика произошло въ новѣйшее время: оно не существовало ни у Грековъ, ни у Римлянъ. За вѣкъ до нашей эры, Андроникъ Родосскiй опредѣлилъ произведенiя Аристотеля, впослѣдствiи получившiя названiе метафизическихъ, слѣдующими словами: „Mετà τà φνσιχà:" слѣдуетъ читать послѣ физики".

Чтобы дать ясное и авторитетное понятiе не только объ общепринятыхъ мнѣнiяхъ этой эпохи, но и объ ученiи отцевъ Церкви, не лишнимъ будетъ обратиться съ вопросомъ къ тому изъ послѣднихъ, о которомъ одинъ папа сказалъ, что онъ просвѣтилъ мiръ больше, чѣмъ всѣ ученые, взятые вмѣстѣ; къ тому, который былъ причисленъ къ лику святыхъ не больше, какъ пятьдесятъ лѣтъ послѣ его смерти и получилъ наименованiе Ангела школы; однимъ словомъ, къ человѣку, который, по единогласному мнѣнию всѣхъ вообще, признается „величайшимъ богословомъ и величайшимъ философомъ среднихъ вѣковъ."

Св. Ѳома Аквинскiй *), прозванный соучениками своими Нѣмымъ быкомъ, такъ какъ въ первые годы ученiя онъ не отличался большими умственными способностями, но о которомъ его учитель (Альбертъ Великiй) сказалъ: — „Быкъ этотъ впослѣдствiи зареветъ такъ громко, что услышитъ его весь мiръ", — въ двухъ главнѣйшихъ сочиненияхъ своихъ изложилъ ученiе о догматическихъ понятiяхъ христiанъ. Сочиненiя эти — Сводъ (Somme) Вѣры противъ язычниковъ и Сводъ богословiя. Послѣднее сочиненiе вообще извѣстно подъ именемъ Свода, такъ какъ дѣйствительно оно есть сводъ всѣхъ наукъ, входившихъ въ составъ христiанской доктрины, а потому приличнѣе всего обратиться къ „Своду", чтó мы немедленно и сдѣлаемъ въ главѣ: Utrum sit Mundus unicus?

*) Родился въ 1227, умеръ въ 1274 году.

Существуетъ ли одинъ только мiръ? *)

*) Somme théologique, part 1, quaestio XLVII, art. 3

Чтобы хорошо понять способъ аргументацiи автора, необходимо знать, что на данныя, представляемыя вопросомъ, всегда получается утвердительный отвѣтъ; затѣмъ авторъ начинаетъ разсужденiе свое возраженiями противъ приведенныхъ данныхъ и заканчиваетъ опроверженiемъ этихъ возраженiй.

1) Повидимому, существуетъ не одинъ мiръ, но множество мiровъ, ибо, какъ говорить св. Августинъ (Quaest. lib. LXXXIII, 46), нельзя утверждать, чтобы Богъ создалъ вещи безъ причины. Но причина, по которой Богъ создалъ одинъ мiръ, могла побудить Его создать и многiе мiры, такъ какъ Его безконечное могущество не можетъ быть ограничено сотворенiемъ одного мiра.

2) Природа творитъ самое лучшее, а Богъ тѣмъ паче. Но было-бы предпочтительнѣе, чтобы существовалъ не одинъ мiръ, а множество мiровъ, такъ какъ существованiе большаго количества хорошихъ вещей предпочтительнѣе существованiю небольшаго количества таковыхъ. Итакъ, Богъ создалъ многiе мiры.

3) Всякая тварь, которой форма связана съ матерiею, можетъ быть повторена численно, причем сущность ея не уничтожается и не видоизмѣняется, такъ какъ численное повторенiе совершается при помощи матерiи. Но форма мiра связана съ матерiею, слѣдовательно ничто не препятствуетъ существованiю многихъ мiровъ.

(Таковы возраженiя противъ единичности мiровъ. Вотъ отвѣтъ св. ѳомы):

„Напротивъ, ибо у св. Iоанна сказано: Мiръ сотворенъ Имъ (1, 10), и если св. Iоаннъ говоритъ о мiрѣ въ единственномъ числѣ. то потому именно, чтобы доказать существованiе одного только мiра."

Заключенiе. „Такъ какъ Богъ создалъ всѣ твари для себя собственно и подчинилъ ихъ дивному порядку, то и слѣдуетъ допустить существованiе одного мiра, а не многихъ мiровъ."

...Необходимо сказать, что порядокъ, установленный между созданными Богомъ тварями, есть очевидное доказательство единичности мiра. Ибо если мiръ единиченъ, то потому только, что подчиняется онъ единственному порядку, въ силу котораго части мiра находятся во взаимномъ между собою соотношенiи. Но все созданныя Богомъ твари, находясь во взаимномъ между собою порядкѣ, относятся къ самому Богу, слѣдовательно все сущее необходимо принадлежитъ къ одному и тому-же мiру. По этому люди, не признающiе всеустраивающую Мудрость творцемъ мiра, допускаютъ существованiе многихъ мiровъ. Такъ, Демокритъ говорить, что нашъ мiръ и множество другихъ мiровъ произведены дѣйствiемъ атомовъ."

„На первый аргументъ необходимо ответить, что причина, по которой мiръ единиченъ, заключается въ томъ, что все твари должны относиться къ одной цели, подчиняясь одному и тому-же порядку. Поэтому Аристотель выводитъ единичность правящаго нами Бога изъ единства порядка, существующаго между всѣмъ сущимъ, а Платонъ доказываем единичность мiра на основанiи единства типа и первообраза, котораго преобразованiемъ является мiръ."

„На второй аргументъ слѣдуетъ ответить, что нѣтъ дѣйствiя, которое полагало-бы своею конечною целью матерiальную множественность, потому что послѣдняя не имѣетъ извѣстнаго предѣла: по сущности своей, она стремится къ неопредѣленности, а неопредѣленность не можетъ составлять конечную цѣль ни для чего сущаго. Когда говорятъ, что многiе мiры лучше одного мiра, то подъ этимъ разумеется множественность матерiальная. Но это „лучшее" не может быть цѣлью Бога: ибо если два мiра лучше, чемъ одинъ мiръ, то три будутъ лучше двухъ и такъ дальше до безконечности."

„На третiй аргументъ надо отвѣтить, что мiръ заключаетъ въ себѣ матерiю во всей ея полнотѣ и невозможно, чтобы существовала другая Земля, кромѣ нашей, потому что въ такомъ случаѣ каждый мiръ естественно стремился-бы къ центру, въ какомъ-бы мѣстѣ онъ ни находился. Такимъ-же образомъ можно разсуждать о прочихъ тѣлахъ, входящихъ въ составъ другихъ частей мiра."

Такова аргументацiя „Ангельскаго учителя" противъ идеи множественности мiровъ. Чтобы не оставалось никакого сомнѣнiя на счетъ теологическаго значенiя мнѣнiй св. ѳомы, одинъ изъ его переводчиковъ прибавляетъ: „Оригену ставили въ упрекъ сказанное имъ, будто до начала сего мiра существовали многiе мiры и что по окончанiи его возникнуть другiе мiры. Идея множественности мiровъ допускалась многими философами; считая матерiю вечною, они допускали безпредѣльный рядъ слѣдующихъ одинъ за другимъ мiровъ. Но св. Писанiе говоритъ только объ одномъ мiрѣ и всѣ Отцы Церкви учили, что существуетъ одинъ только мiръ *).

*) L'abbé Drioux, traduction dediée à Mgr l'évêque de Langres. 1851.

По понятiямъ знаменитаго автора, выражающаго мысли всей Церкви, Земля составляетъ верховную цѣль творенiя и все Небо, отъ Луны и до послѣдней изъ горнихъ областей, создано для обитателей Земли. Послушаемъ, какъ св. ѳома комментируетъ св. Писанiе, ясно высказывая при этомъ свои мысли.

„Чтобы отклонить народъ отъ идолопоклонства, Моисей достаточно выяснилъ причину, въ силу которой созданы свѣтила, показавъ, что сотворены они на пользу человѣку, т. е. для того, чтобъ они служили ему для различенiя временъ, дней, годовъ и проч. Свѣтъ iхъ озаряетъ людей въ ихъ дѣлахъ и даетъ имъ возможность познавать всѣ предметы, подлежащiе чувствамъ, по сказанному: Да сiяютъ они на тверди небесной и освѣщаютъ Землю. Они указываютъ перемѣну временъ года, устраняющихъ однообразiе жизни, поддерживающихъ здоровье человѣка и дающихъ ему всѣ необходимое для существованiя. Ничего подобнаго не могло-бы существовать, если-бы зима или лѣто длились вѣчно; поэтому сказано, что свѣтила сотворены для опредѣленiя временъ, дней и годовъ. Они служатъ для регулированiя дѣлъ торговыхъ и вообще всякаго рода дѣлъ, указываютъ время дождей, вёдро, вѣтры и все, могущее влiять на человѣческую дѣятельность" *).

*) Quaestio LXX, art. 2.

Пусть говоритъ „Ангелъ школы," а мы, между тѣмъ, прослѣдимъ его мысль отъ начала до конца мiра. Мы видимъ, что по его мнѣнiю свѣтила созданы спецiально для Земли; вполнѣ естественно послѣ этого, что какъ скоро прекратится существованiе Земли, то и свѣтиламъ не для чего будетъ существовать. Но что произойдетъ тогда?

Обновится-ли мiръ?

Пророкъ говоритъ устами Бога: „ Я сотворю другiя небеса и другую Землю и все существовавшее прежде изгладится изъ памяти людей." А св. Iоаннъ свидетельствуетъ: „Я видѣлъ другое Небо и другую Землю, потому что прежнее Небо и прежняя Земля — миновали."

„Обитель должна соотвѣтствовать обитателю. Мiръ созданъ для того, чтобы въ немъ обитали люди, слѣдовательно мiръ соотвѣтствуетъ человѣку;, но какъ послѣдний будетъ обновленъ, то и мiръ тоже обновится."

„Каждая тварь любитъ себѣ подобныхъ (Eccles., XIII, 19); изъ этого очевидно, что сходство составляетъ причину любви. Но человѣкъ обладаетъ сходствомъ съ мiромъ, почему и называется онъ малымъ мiромъ. Человѣкъ любитъ весь мiръ по естественному влеченiю и желаетъ ему блага; слѣдовательно необходимо, чтобы мiръ усовершенствовался въ видахъ удовлетворенiя желанiй человѣка..." Если этотъ аргумента кажется вамъ яснымъ, то и толковать тутъ нечего.

Заключение. „Итакъ, необходимо, чтобы мiръ обновился, подобно тому, какъ прославится человѣкъ." (Quaest. XCI, art.I).

Прекратится-ли движенiе тѣлъ небесныхъ?

(Quaest. XCI, art.2).

„По сказанному въ св. Писанiи, явившiйся ангелъ поклялся Живымъ въ вѣкахъ, что время перестанетъ существовать вслѣдъ затѣмъ, какъ седьмой ангелъ вострубитъ въ трубу, при звукѣ которой должны воскреснуть мертвые, по слову апостольскому. Но вмѣстѣ съ завершенiемъ времени, перестанетъ существовать движенiе неба, слѣдовательно движенiе это прекратится.

Пророкъ сказалъ: „Солнце ваше не будѣтъ закатываться и Луна не будетъ подвергаться ущербу." Но Солнце закатывается и Луна подвергается ущербу вслѣдствiе движенiя Неба. Слѣдовательно, движенiе это когда-либо прекратится."

Аристотель доказываетъ, что движенiе Неба происходитъ отъ безрерывнаго нарожденiя низшихъ существъ. Но нарожденiе прекратится вмѣстѣ съ завершенiемъ числа избранныхъ, слѣдовательно движенiе Неба тоже прекратится."

„Покой возвышеннѣе движенiя, ибо неподвижностiю своею вещи наиболѣе уподобляются Богу, который есть верховная неподвижность. Движенiе низшихъ тѣлъ необходимо имѣетъ предѣломъ покои, но какъ небесныя тѣла совершеннѣе земныхъ, то ихъ движенiе естественно имѣетъ предѣломъ также покой."

Заключение. „Небесныя тѣла, равно какъ и другiя тѣла, созданы на потребу человѣку, но какъ люди, осiянные горнею славою, не нуждаются въ этихъ тѣлахъ, то движенiе неба, по волѣ божiей прекратится вслѣдъ за прославленiемъ человѣка."

Итакъ, само сабою разумѣется, что крошечная, обитаемая нами Земля составляетъ верховную цѣль Творца. Мы ничего не истолковываемъ, ничего не объясняемъ: безпристрастный историкъ долженъ вопрошать выводиммхъ имъ на сцену людей, поставляя себѣ закономъ — выслушивать ихъ. Чтобы не оставалось однакожъ ничего больше желать, закончим нашъ разсказъ, пополнивъ предъидущiя мысли объясненiемъ природы неба.

Слова: „Въ началѣ Богъ создалъ Небо и Землю," истолковывавались въ томъ смыслѣ, что подъ словомъ Небо должно разуметь не твердь небесную, а Эмпирей и огненное небо. Отъ начала мiра было приличнымъ, чтобы существовала преславная обитель блаженныхъ, лучезарное небо, которому дано названiе Неба-эмпирея.

При настоящихъ условiяхъ существованiя вселенной, тѣла чувственныя обладаютъ движенiемъ, такъ какъ движенiемъ вещества производится многоразличiе стихiй. Но съ завершенiемъ славы, прекратится движенiе вещества. Отъ начала вселенной являлось приличнымъ, чтобы Эмпирей занималъ такое мѣсто.

Изъ словъ св. Василiя явствуетъ, что Небо заканчивается формою сферы: оно настолько твердо и плотно, что разграничиваетъ содержащиеся в немъ отъ того, что находится внѣ его. Поэтому за нимъ простирается пустынная и безсвѣтная область, препятствующая дальнейшему распространенiю свѣтлыхъ солнечныхъ лучей. Хотя твердь небесная плотна, но вмѣстѣ съ тѣмъ она прозрачна, такъ какъ мы видимъ звѣзды сквозь промежуточныя небеса. Можно сказать, что Небо-эмпирей не есть сгущенный свѣтъ, что оно не издаетъ лучей, подобно Солнцу и обладаетъ свѣтомъ болѣе тонкимъ, болѣе жидкимъ; можно-бы сказать еще, что оно сверкаетъ блескомъ небесной славы, неимѣющимъ ничего общаго съ натуральнымъ свѣтомъ." (Quaest. LXVI, art.3).

Св. ѳома добавляетъ, что могутъ существовать многiя небеса, подобно многимъ окружностямъ вокругъ одного центра, но что слѣдуетъ дать общее названiе Неба всему, окружающему Землю, отъ Эмпирея, до атмосферы. Онъ полагаетъ, что по этой причинѣ св. Василiй выразилъ мнѣнiе о существованiи многихъ небесъ, но послѣднiй авторъ заходитъ еще дальше, говоря: „Безконечное Существо могло бы забросить въ пространства многiе мiры, подобные тѣмъ пузырькамъ, которые образуются на поверхности взволнованныхъ водъ." Во всякомъ случаѣ, и здѣсь замѣчается условная форма, а не прошедшее совершенное.

Философская система „Ангельскаго учителя" выражаетъ, сказали мы, философскую доктрину всей католической Церкви и по этой именно причинѣ мы нѣсколько распространились объ этой главѣ „Свода" съ цѣлью подробнее распросить автора на счетъ предметовъ, находящихся въ связи съ нашею доктриною. До настоящего времени его схоластическая философiя истолковывалась не иначе, какъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ мы представили ее, причемъ больше обращали вниманiя на личныя мнѣнiя св. ѳомы, чѣмъ старались уменьшать значенiе его докторальныхъ положенiй.

Все это представляло однакожъ одни чисто-теоретическiя соображенiя: телескопы, выяснившiе намъ природу свѣтилъ, не были еще изобрѣтены въ тринадцатомъ столѣтiи и нечего удивляться, если въ сказанную эпоху не стесняясь преподавали ложную систему и принимали ее за основу для самыхъ смѣлыхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ, шаткихъ выводовъ. Но удивительно, что впослѣдствiи нѣкоторые люди упорствовали въ поклоненiи авторитету, освященному и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ослабленному вѣками, считали истиннымъ написанное въ эпоху невѣжества и сомнѣвались въ томъ, что въ столь яркомъ свѣтѣ представляетъ намъ наука новѣйшихъ временъ. Въ числѣ богословскихъ сочиненiй (это очень хорошо извѣстно докторамъ каноническаго права), книга о. Гудена пользовалась огромнымъ авторитетомъ *), такъ что люди, не читавшiе св. ѳому, останавливались на менѣе грубомъ научномъ изложенiи перваго изъ сказанныхъ авторовъ. Богослову этому, повидимому, были извѣстны новѣйшiя открытiя по части астрономiи. Онъ посѣщалъ новую королевскую обсерваторiю въ Парижѣ и Кассини показывалъ ему въ телескопъ свѣтила небесныя; онъ самъ измѣрялъ высоту лунныхъ горъ, а къ третьему тому его сочинений приложены три прекрасныя карты Луны; он видѣлъ Кольцо Сатурна, полосы на Юпитерѣ, очертанiя Марса и солнечныя пятна, но несмотря на это, о. Гуденъ, подобно св. ѳомѣ, не допускаетъ идею множественности мiровъ и придерживается системы Птолемея. Будучи убѣжденъ въ нетлѣнности неба и звѣздъ и въ превосходствѣ Земли въ средѣ творенiя, онъ снова приводитъ аргументы „Ангельскаго учителя", клонящiеся въ пользу единичности мiра и въ особенности тѣ изъ нихъ, которые вытекаютъ изъ идеи единичности Бога и такимъ образомъ впадаетъ, подобно своему знаменитому учителю, въ указанный Плутархомъ заблужденiя, какъ будто на основанiи того, что существуетъ одинъ только зодчiй, мы вправѣ заключать о существованiи одного только зданiя... Не можемъ не перевесть нѣкоторыя изъ положенiй автора Philosophia Livi Thomae.

*) Philosophia juxta inconcussa tutissimaque dim Thomae dogmata, quatuor tomis comprehensa. Editio decima, prioribus accuratior. Paris, 1692.

„Если-бы свѣтила и планеты подвергались перемѣнамъ и измѣненiямъ, обусловливаемымъ существованiемъ на нихъ органической жизни, то прежде всего это доказывалось-бы Луною, планетою, столь намъ близкою. Но мы видимъ въ телескопъ, что она постоянно покойна и бездѣятельна и что на поверхности ея не происходить другихъ перемѣнъ, кромѣ тѣхъ, которыя производятся тѣнями при дѣйствiи солнечныхъ лучей. На ней легко можно-бы было замѣтить малѣйшiя измѣненiя, движенiя животныхъ, колебанiя деревьевъ, ходъ растительной жизни. Но какъ не замѣчается ничего подобного, то очевидно, что люди, уподобляющiе Луну Землѣ и помѣщающiе на ней моря, рѣки, воздухъ, лѣса, города и животныхъ, находятся въ полнѣйшемъ заблужденiи."

„Намъ могутъ возразить, что планеты подобны земному шару, что съ поверхности другой планеты насъ можно-бы видеть между Марсомъ и Венерою, слѣдовательно, какъ тамъ, такъ и здѣсь необходимо должна проявляться жизнь, тѣмъ болѣе, что нельзя предположить, чтобы столь обширные мiры были лишены обитателей и оставались громадными пустынями. Но я не допускаю ни сходства планетъ съ Землею (Nego planetas esse telluri similes), ни мысли, что послѣдняя есть планета. Земля сотворена для того, чтобы, быть мѣсторожденiемъ рода человѣческаго, а планеты помѣщены на Небѣ; для освѣщенiя Земли (Ut terram illuminent. По истинѣ, не велико-же освѣщенiе!) и управлять теченiемъ жизни на поверхности земнаго шара, какъ учитъ св. Писанiе. Слѣдовательно, помѣщать на свѣтилахъ чтобы то ни было — представляется излишним" *).

*) T. III. Quaest. II, § 2. An coelorum substantia sit corruptibilis.

А относительно звѣздъ, Лактанцiй говоритъ: „Что онѣ нетлѣнны, доказывается это самою нетлѣнностью неба. Значить, было-бы напрасною тратою времени опровергать бредни древнихъ авторовъ, повторяемыми также и новѣйшими писателями, смотрѣвшими вообще на свѣтила, а въ особенности на планеты, какъ на обитаемые мiры, на которыхъ находятся рѣки, моря, лѣса, горы, животныя, растенiя и проч. Все это вытекаетъ, быть можетъ, изъ орфическихъ поэмъ, но все это чистѣйшiя небылицы**)."

**) De Sideribus.

И въ концѣ XVII в. ученый докторъ богословiя не опасается закончить свой трактатъ о системѣ неба слѣдующими предложенiями:

„Не слѣдуетъ допускать систему Коперника, но, по всей справедливости, ее должно отвергнуть на томъ основанiи, что было-бы дерзновенно сообщать Землѣ движенiе и удалять ее изъ средоточiя вселенной."

„Система Тихо Браге сноснѣе (tolerabilius) системы Коперника, такъ какъ первая оставляетъ Землю въ центрѣ вселенной; во всякомъ случаѣ, и эта система не доказана."

„Система Птоломея вѣроятнѣе всѣхъ прочихъ. Однакожъ движенiе Меркурiя и Венеры представляетъ нѣкоторыя затруднения и не мѣшало-бы придумать четвертую систему, которая заняла-бы посредствующее положенiе между системами Коперника и Тихо Браге."

Оставимъ нашего метафизика съ его отрицанiями и сомнѣнiями, не простивъ ему однакожъ его прегрѣшенiй, чтó съ величайшею готовностью мы дѣлаемъ по отношенiю св. ѳомы и возвратимся къ тринадцатому вѣку, который на нѣсколько времени мы оставили за собою.

За богословомъ средневѣковаго христiанскаго перiода вскорѣ появляется поэтъ: Данте на безсмертной лирѣ воспоетъ ученiе, проповѣдывавшееся священнослужителями съ высоты каѳедръ и мрачный флорентiйскiй мечтатель посѣтитъ небесныя сферы и круги, описанные учителемъ Церкви. Но прежде чѣмъ дойдемъ до видѣнiй Алигiери, побесѣдуемъ нѣсколько мгновенiй съ его учителемъ, энциклопедистомъ тринадцатаго вѣка, итальянцемъ Брунетто Латини. Изгнанный гибелинами въ 1260 году, онъ прiютился въ добромъ городѣ Парижѣ, гдѣ и издалъ на французскомъ языкѣ свое сочиненiе „Сокровищница всего существующаго" (Trésor de toutes choses). Это одна изъ первыхъ, написанныхъ на французскомъ языкѣ книгъ и ради курьеза мы представимъ, безъ всякихъ покрововъ, слова подлинника, въ которомъ такъ наивно отражается та далекая эпоха, когда предки наши разсуждали о природѣ вещей. Дѣло идетъ о Небѣ, Небѣ-эмпиреѣ.

„Итакъ знайте, что надъ твердью высится наипрекраснѣшiй и пресвѣтлый хрустальный сводъ, почему и называется онъ хрустальными Небомъ; это мѣсто, откуда были низвергнуты падшiе ангелы... Безъ сомнѣнiя есть и другое, пурпуроваго цвѣта, называемое Эмпиреемъ, гдѣ пребываетъ пресвятое и преславное Божество съ ангелами и съ тайнами своими, говорить о которыхъ авторъ настоящей книги не дерзаетъ, предоставляя это, какъ и подобаетъ, божественнымъ учителямъ и владыкамъ святой Церкви."

Въ этой выдержкѣ отражаются народныя понятiя, въ сущности тождественыя съ тѣми, которыя проповѣдывались учителями Церкви. Ихъ наивная форма показываетъ, съ какимъ пассивнымъ повиновенiемъ народъ относился къ ученiю высшихъ авторитетовъ. Однакожъ Брунетто Латини не ученикъ, а учитель и его „ Сокровищница" есть энциклопедия, заключающая въ себѣ весь сводъ человѣческихъ познанiй современной эпохи, начиная отъ свѣтилъ небесныхъ и до полевыхъ букашекъ. Во всѣхъ вопросахъ, которые, подобно нашему, приходятъ въ соприкосновение съ догматомъ, Брунетто подчиняется господствующимъ идеямъ, ни о чемъ не разсуждаетъ и ничего не объясняетъ. Слѣдуя системѣ Птоломея, онъ имѣетъ однакожъ правильные понятiя о законахъ тяжести, о притягательной силѣ Земли и — какъ замѣтилъ одинъ ученый *) — если Данте, въ XXXIV книгѣ Ада поступаетъ согласно съ законами тяготѣнiя, то, быть можетъ, люди безпристрастные замѣтятъ влiянiе Брунетто Латини въ слѣдующей выдержкѣ, въ которой онъ излагаетъ свои мысли о Землѣ, подобно тому, какъ въ первой выдержкѣ онъ уже изложилъ свои мнѣнiя о Небѣ.

*) Фердинанд Дени (Dénis), въ его книгѣ: Le monde enchanté.

„Говоря по правдѣ, Земля подобна точкѣ компаса, которая всегда находится въ центрѣ своего круга и никогда не уклоняется ни въ ту, ни въ другую сторону. Слѣдовательно, Земля необходимо шаровидна, такъ какъ при иной формѣ въ одномъ мѣстѣ она находилась-бы ближе къ Небу и тверди, чѣмъ въ другомъ. Но это немыслимо и еслибы можно было остановить Землю и выкопать колодезь, который проходилъ-бы ее насквозь, причемъ въ колодезь этотъ мы бросили-бы огромнѣйший камень или другое тяжелое тѣло, то, по моему мнѣнiю, камень не пролетелъ-бы сквозь всю землю, но возвратился къ ея центру."

Можно-бы подольше послушать автора „Сокровищницы", представляющаго намъ фантастическую систему естествовѣденiя этой дивной эпохи, равно какъ и мнѣнiя современныхъ ему „астрономiйцевъ" но слава ученика затмѣваетъ славу учителя, такъ что въ наше время многiе знаютъ о существованiи Латини только по тѣмъ совѣтамъ, которые онъ даетъ знаменитому флорентiйцу въ его „Нисхожденiи въ Адъ:"

Sieti raccommandato'l mio Tesoro,

Nel quale i'vivo ancora; e piu non cheggio

Данте Алигiери, Рай (JI Paradiso).

Въ страстную пятницу 1300 года, имѣя отъ роду тридцать три года, Данте низошелъ въ адъ. Въ двадцать четыре часа онъ прошелъ всѣ круги, достигъ средоточiя Земли и съ трудомъ обойдя вокругъ громаднаго тѣла Люцифера, находящагося какъ разъ въ центрѣ, поднялся къ ногамъ его, вышелъ на поверхность Земли въ южномъ полушарiи, а на слѣдующiй день приблизился къ горѣ Чистилища, гдѣ Вергилий поручилъ его руководительству Беатрисы. Очистившись въ земномъ раѣ, онъ отправился на Небеса, посѣтивъ послѣдовательно мiры Луны, Меркурiя, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна, Неподвижныхъ звѣздъ, Перваго Двигателя и Эмпирея. — Предметомъ нижеприведенныхъ картинъ будетъ то изъ громадной поэмы Данте, что находится въ связи съ направленiемъ настоящей книги.

„Слава Того, Который всему сообщаетъ движенiе, наполняетъ Собою вселенную и въ нѣкоторыхъ частяхъ ея сiяетъ больше, чѣмъ въ другихъ".

„Я былъ въ Небѣ, наиболѣе воспринимающемъ Его свѣта и видѣлъ я то, чего не знаетъ и чего не можетъ повѣдать никто изъ приходящихъ оттуда".

„Беатриса смотрѣла вверхъ, а я гдядѣлъ на нее и втеченiи непродолжительнаго времени, въ которое стрѣла налагается на лукъ, отдѣляется отъ тетивы и летитъ",

Я очутился въ мѣстѣ, гдѣ нѣчто дивное приковало къ себѣ взоры мои. Та, для которой мысли мои не могли быть тайною",

„Повернулась ко мнѣ и столь-же грацiозная, какъ и прекрасная, сказала: „Вознесись къ Богу благодарнымъ духомъ, къ Нему, приведшему насъ на первое свѣтило".

Это первое свѣтило была Луна (дальше поэтъ называетъ ее Вечною Жемчужиною) и казалась она шаромъ изъ прозрачнаго алмаза; когда путники приблизились къ ней, то свѣтлое облако обдало ихъ; ихъ тѣла, казалось, проницали тѣло Луны, какъ будто послѣдняя не обладала физическимъ свойствомъ, называемымъ непроницаемостью. Луна есть обитель цѣломудрiя, не въ томъ однакожъ смыслѣ, чтобы обитали на ней смертные, которыхъ главную добродѣтель составляетъ цѣломудрiе, но, подобно прочимъ шести небеснымъ сферамъ, Луна служитъ мѣстопребыванiемъ для праведныхъ душъ, которыя впослѣдствiи должны вознестись въ обитель блаженныхъ. Небесныя сферы составляютъ, такъ сказать, предверiе рая, въ которомъ пребываетъ Богъ во славѣ своей.

Поэтъ встрѣчаетъ на Лунѣ души женщинъ, давшихъ обѣтъ дѣвства, но, вслѣдствiе насилiя, нарушившихъ обеты свои. Пиккарда, сестра Форизы, говоритъ ему, что блаженные довольствуются степенью славы, доставшейся имъ въ удѣлъ, а Беатриса объясняетъ разницу между волею смѣшанною и абсолютною.

Они вознеслись въ мiръ Меркурiя, более свѣтлый, чѣмъ мiръ Луны и — достойно замѣчания — по мѣрѣ того, какъ они поднимаются по лѣстницѣ планетной iерархiй, мiры дѣлаются все лучезарнѣе, ихъ вещественная форма просвѣтляется и очищается. Достигнувъ мiра Меркурiя, они увидѣли безчисленное множество блаженныхъ духовъ, и въ числѣ ихъ императора Юстинiана, повѣдавшаго имъ славу римскихъ знаменъ. Въ мiрѣ этомъ обитаютъ души людей, прославившихся своими доблестными дѣянiями. Начинаютъ рассуждать о философiи и Беатриса объясняетъ положенiе схоластиковъ, что душа животныхъ создана природою, а душа человѣка — непосредственно Богомъ.

Языческая Венера располагаетъ къ любви, но дѣйствiе ея оказывается здѣсь совершенно чистымъ и духовнымъ. „На свѣтилѣ, на свѣтлыя рѣсницы котораго и развѣвающiеся по плечамъ волосы Солнце взираетъ съ удовольствiемъ", душа Карла Мартелла, котораго Данте знавалъ во Флоренцiи, произноситъ слѣдующiя прекрасныя слова: „Я скрыть отъ взоровъ твоихъ сверкающимъ окрестъ меня блаженствомъ, которое окружаетъ меня, подобно заключенному въ шелковой ткани мотыльку".

На лучезарныхъ равнинахъ дневнаго светила, Данте и Беатриса ветрѣчаютъ „Ангельскаго учителя" — св. ѳому Аквинскаго, краснорѣчiе котораго разрѣшаетъ сомнѣнiя, таившiяся еще въ душѣ поэта. Альбертъ Кельнскiй, Грацiанъ, Петръ Ломбардъ, Павелъ Орозъ (Orose), Боэцiй, Соломонъ, Денисъ Ареопагитъ бесѣдуютъ съ Данте; головы этихъ знаменитыхъ духовъ увѣнчаны свѣтлыми коронами. Св. Бонавентура поименовываетъ души, обитающiя на Солнцѣ. Всѣ бесѣды эти относятся къ числу мистическихъ. По отношенiю къ бесѣдующиму съ нимъ св. ѳомою, Данте находится какъ-бы въ центрѣ приводимаго во вращательное движенiе стакана съ водою, а по отношенiю къ Беатрисѣ — какъ-бы на окружности этого круга.

Беспрестанно укрѣпляясь, очищаясь и просвѣтляясь, воодушевляемый священнымъ рвенiемъ, поэтъ продолжаетъ свое экстатическое странствованiе и возносится съ Беатрисою въ пятое небо, на небо Меркурiя . Область эта лучезарнѣе всѣхъ предшествовавшихъ ей, а ея обитатели-духи сверкаютъ неизреченнымъ свѣтомъ. „И между двухъ лучей явилось мнѣ сiянiе столь ослѣпительное и багровое, что я вскричалъ: „О, Гелiосъ, какъ ты изукрасилъ его!.. И подобно тому какъ Млечный путь, усѣянный малыми и большими свѣтилами, простираетъ между полюсами мiра столь свѣтлую полосу, что вводитъ она въ сомнѣнiе мудрѣйшихъ, такъ точно скопленiемъ этихъ лучей образуется въ глубинѣ Марса Пречестное Знаменiе".

Дѣйствительно, сонмы духовъ складывались на Марсѣ въ образъ громаднаго креста, на которомъ сiяло тѣло Спасителя. И подобно тому, какъ лютня и арфа множествомъ струнъ своихъ производить сладостную гармонiю, понятную даже для того, кто не различаетъ каждый звукъ отдѣльно, такъ точно скопленiемъ свѣтилъ образовалась на крестѣ мелодiя, которою поэтъ былъ восхищенъ, хотя въ пеньи этомъ онъ не мог разслышать ничего, кромѣ хвалебныхъ словъ: „Воскресни и явись побѣдителемъ"!

Каччиагвида, пращуръ поэта, предсказываетъ будущее и поименовываетъ многихъ изъ духовъ, образующихъ собою знаменiе креста на Марсѣ, затѣмъ Данте, съ подругою своею, возносится въ мiръ Юпитера, в шестое небо. Души святыхъ, достойно отправлявшихъ дѣло правосудiя, составляютъ здѣсь собою образъ огромнаго орла. Это сатира на современныя скупость и сiмонию. Бонифацiй VIII обвиняется въ томъ, что онъ налагалъ запрещенiя съ темъ, чтобы отъ нихъ откупались деньгами. Въ небесномъ орлѣ замѣчаются души праведниковъ, обитающихъ на Юпитерѣ: въ зрачкѣ орла — пѣвецъ Духа Святаго, переносившiй ковчегъ завѣта изъ города въ городъ (Давидъ); въ бровяхъ — утѣшитель вдовы, лишившейся сына (Траянъ), и тот, который замедлилъ ходъ смерти истиннымъ покаянiемъ (Езехiя). На Сатурнѣ пребываютъ души людей, жившихъ созерцательной жизнью, поэтъ видитъ тамъ символическую лѣстницу, по которой нисходило и восходило такое множество сiянiй, что, казалось, собрались здѣсь всѣ свѣтила тверди небесной. (По поводу символовъ этихъ, мы задавались порою вопросомъ: не былъ ли вызванъ Сведенборгомъ — позже и онъ появится у насъ на сценѣ — въ числѣ его учителей и духъ Данте)?

Когда божественный пѣвецъ и его путеводитель возносились к сферѣ неподвижныхъ звѣздъ, то первый изъ нихъ обратилъ взоры свои на семь планетъ и увидѣвъ нашу Землю, улыбнулся ея жалкому виду. „Я видѣлъ дщерь Латоны, говоритъ онъ, — пылавшую во мракѣ и считалъ я ее поэтому и жидкою, и плотную; я вынесъ видъ твоего сына, о Гиперiонъ, и видѣлъ я, какъ близъ него и вокругъ него вращались Майя и Дiоней (Dioné). Оттуда предсталъ взорамъ моимъ Юпитеръ, умѣрявший своего отца и своего сына и ясно видѣлъ я, какъ передвигались съ мѣста на мѣсто. И всѣ семь планетъ предстали мнѣ въ ихъ объемахъ и выяснилась мнѣ скорость ихъ движенiй и взаимныя ихъ разстоянiя".

Данте проникъ въ сферу неподвижных звѣздъ созвѣздiемъ Близнецовъ; его спутница выпрямилась и стала внимательна, подобно птицѣ, когда полузакрытая сѣнью древесною, она наблюдаетъ погоду въ излюбленной листвѣ, подлѣ гнѣзда своихъ милыхъ птенцовъ и страстно ждетъ восхода солнечнаго. Слѣдя за ея взоромъ, поэтъ увидѣлъ въ выси Христа, Который подобно Солнцу сiялъ надъ избранниками Своими, а подлѣ него Богородицу и Апостоловъ; ихъ окружалъ ореолъ изъ чистѣйшаго изъ небесныхъ сiянiй. Попросивъ апостоловъ благосклонно отнестись къ поэту, Беатриса выразила св. Петру желанiе, чтобъ онъ испыталъ Данте въ вѣрѣ; поэтъ отвѣчаетъ апостоламъ на счетъ трехъ богословскихъ добродѣтелей, затѣмъ Адамъ начинаетъ разсказъ о временахъ своего блаженства и несчастiй... Святые возносятся и скрываются, а Данте съ Беатрисою вступаютъ въ девятую сферу, называемую Первымъ Двигателемъ (Premier mobile).

Оттуда Данте начинаетъ говорить; послушаемъ его (Зачѣмъ знаменитый флорентиецъ былъ поэтомъ ложной системы)?

„Природа мiра, содержащая въ покоѣ средоточiе и приводящая во вращательное движенiе все прочее, начинается отсюда, какъ отъ своего предѣла".

„И Небо не имѣетъ другаго предѣла кромѣ Божественнаго Духа, отъ Котораго возжигается какъ любовь, приводящая Небо во вращательное движенiе, такъ и сила, заставляющая его производить дождь".

,,Свѣтъ и любовь окружаютъ Небо, подобно тому, какъ оно само окружаетъ другiя сферы и предѣлы эти извѣстны лишь Создавшему ихъ".

„Его движенiе не производится никакимъ другимъ движенiемъ; но движенiе прочихъ небесъ соразмѣряется съ движенiемъ Перваго Двигателя, подобно тому какъ десять соразмѣряется со своею половиною и съ пятою частью своею".

И теперь ты уразумѣешь, какимъ образомъ время пребываетъ корнями своими въ этомъ сосудѣ а вѣтвями — въ другихъ сосудахъ".

Поэтъ говорить, что ему суждено было узреть божественную Сущность, лучезарную точку, сiявшую самымъ яркимъ блескомъ; вокругъ нея двигались девять круговъ. Девять круговъ этого сверхъ-мiроваго мiра (по выраженiю схоластиковъ), соотвѣтствуютъ девяти сферамъ чувственнаго мiра. Еще выше, поэтъ находится уже въ Эмпиреѣ. Беатриса облекается здѣсь дивною красою; появляются оба воинства небесныя — святые и ангелы. „Отъ большей изъ сферъ небесныхъ, говорить Беатриса — мы вознеслись на небо, которое есть чистѣйшiй свѣтъ, свѣтъ духовный, преисполненный любви къ истинному и обильному радостями благу — радостями, превосходящими всякую сладость". Этотъ апоѳеозъ христiанскаго Рая, въ которомъ Апокалипсисъ апостола Iоанна является въ столь странномъ смѣшенiи съ идеями мантуанскаго пѣвца, неизмѣннаго путеводителя мрачнаго флорентiйца по областямъ Ада; этотъ божественный и свѣтлый апоѳеозъ оставляетъ насъ на вершинѣ лучезарной iерархiи, со взорами, благоговѣйно устремленными на неисповѣдимую Троицу, носящуюся надъ безпредѣльностью мiровъ. Здесь поэтъ останавливается въ полетѣ своемъ; но, кажется, что въ ослѣпленныхъ очахъ Данте проносится еще одно видѣнiе — это проявленiе человѣчества въ Богѣ... Действительно, поэма Данте — это обоготворенiе человѣческой мысли, или очеловѣченiе мысли божественной. Съ такой точки зрѣнiя должно смотрѣть на вѣрованiя среднихъ вѣковъ, не понимавшiхъ ни истиннаго величiя Бога, ни относительной незначительности человѣческаго общества и заключавшихъ въ однѣ и тѣ-же рамки два понятiя несовмѣстимыя. Кто въ эту эпоху осмѣлился-бы говорить объ существахъ, не принадлежащихъ къ роду Адамову, но все-же чадахъ Божiихъ, подобно намъ достойныхъ благодѣянiй ихъ небеснаго Отца? Мiръ ограничивался окружностью въ нѣсколько сотъ лье; пространство и время — это еще неизвѣстныя понятiя. Но съ эпохи Колумба, озарившаго земной шаръ новымъ свѣтомъ, съ появленiемъ Кеплера, открывшаго предъ нами небесныя пространства — человѣчество стряхнетъ съ себя оцѣпененiе вѣковой спячки и быстрымъ полетомъ устремится къ новымъ горизонтамъ науки.

Еще до Кеплера, первый годъ пятнадцатаго столѣтiя начался рожденiемъ знаменитаго ученаго, имя котораго, — втеченiе почти двухъ cтолѣтiй, было свѣтиломъ для мыслящихъ людей, но къ 1600 году оно померкло и вскорѣ затѣмъ совсѣмъ погасло. Поставимъ на подобающий ей пьедесталъ статую, которую мракъ минувшихъ вѣковъ уже покрывалъ своею завѣсою и такъ несправедливо скрывалъ отъ взоровъ нашихъ. Мы говоримъ здѣсь о кардиналѣ де-Куза, Для насъ рекомендацiею служитъ ему не его духовный санъ и санъ этотъ ни на одну минуту не заставитъ насъ упустить изъ вида обязанностей историка.

Николай де-Куза. — De docta ignorantia. (ученое невѣжество.)
(1440-1450).

Вотъ одинъ изъ князей церкви, смѣло несущiй знамя идеи множественности мiровъ и притомъ — втеченiи пятнадцатаго столѣтiя! Мы никакъ не можемъ понять, какимъ образомъ этотъ знаменитый мужъ, облеченный римскимъ пурпуромъ, могъ, не подвергаясь преслѣдованiямъ, высказывать свои столь смѣлыя мысли въ то время, какъ сто пятьдесятъ лѣтъ позже, Бруно Джордано быль осужденъ какъ еретикъ и сожженъ живымъ за подобныя мнѣнiя, а Галилея принудили позорно отречься отъ такихъ же мыслей. Но, быть можетъ, мысли ученаго кардинала сдѣлались извѣстны только по его смерти.

Николай Кребсъ (ракъ), родившiйся въ Кусѣ на Мозелѣ и потому прозванный Кузанусъ, откуда уже произошло имя Куза, по всей справедливости можетъ считаться высочайшимъ умомъ не только пятнадцатаго и предшествовавшихъ вѣковъ, но и шестнадцатаго столѣтiя. Въ физикѣ, въ астрономiи и въ философiи оно стоитъ неизмѣримо выше своихъ современниковъ. За сто лѣтъ до Коперника, онъ проповѣдуетъ уже движенiе Земли; въ самомъ дѣлѣ, трактатъ Коперника о движенiи тѣлъ небесныхъ. какъ известно, появился въ 1543 году, между тѣмъ Николай де-Куза писалъ объ этомъ предметѣ еще въ 1444 году, чтó и доказывается однимъ мѣстомъ рукописи, собственноручно писанной кардиналомъ и найденной докторомъ Клеменсомъ въ Кусскомъ госпиталѣ. Николай Кребсъ родился въ 1401, а умеръ въ 1464 году, слѣдовательно онъ отошелъ въ вѣчность за девять лѣтъ до рожденiя того человѣка, имя которого навсегда связано съ истинною системою мiра.

Куза опередилъ ходъ наукъ своего времени не только съ точки зрѣнiя нашего ученiя объ обитаемости мiровъ, не только въ отношенiи истинныхъ началъ астрономiи, но и въ отношенiи спецiальныхъ вопросовъ, представляющихся самыми загадочными. Порою, говоритъ Гумбольдтъ, въ счастливыхъ предчувствiяхъ и въ вымыслахъ воображенiя таятся, независимо отъ всякаго реальнаго наблюдения, зародыши правильныхъ понятiй. Греческая древность обильна подобнаго рода фантазiями которыя впослѣдствiи осуществились. Такъ точно, въ пятнадцатомъ вѣкѣ мы находимъ въ сочиненiяхъ кардинала де-Куза ясно выраженное предположение, что Солнце само по себѣ есть тѣло, окруженное легкимъ покровомъ свѣтовой сферы, что посрединѣ — вѣроятно между темнымъ ядромъ и лучезарною атмосферою — находится прозрачный воздухъ, сложный, влажный и подобный нашей атмосферѣ. Онъ добавляетъ, что выдѣление свѣтовыхъ лучей, одѣвающих нашу Землю растительностiю, свойственно не ядру Солнца, но окружающей его фотосферѣ. По его мнѣнию, Солнце можетъ быть обитаемо, подобно другимъ свѣтиламъ; планеты — это мiры, подобные нашему. Вотъ главнѣйшiя положенiя его знаменитаго трактата „Объ ученомъ невѣжествѣ" *).

*) D Nicolai de Kusa, cardinalis, utriusque juris doctoris, in omnique philosophia incomparabilis viri opera, etc. Cum priv. caes. majest. Basileae, 1566 in-fol.

Для насъ несомнѣнно движенiе Земли, хотя явленiе это и не подпадаетъ непосредственно чувственному наблюденiю, такъ какъ о движенiи мы можемъ заключать только по сравненiю съ тѣмъ, что находится въ состоянiи неподвижности. Находящiйся на кораблѣ, спокойно несущемся вдоль береговъ рѣки, познаетъ свое движенiе только чрезъ движенiе береговъ рѣки. Такимъ образомъ, движенiе Солнца и другихъ свѣтилъ указываетъ намъ на наше собственное движенiе.

Незначительностью Земли еще не доказывается, что она тѣло ничтожное и низкое, такъ какъ Земля не составляетъ аликвотной части безконечнаго: во вселенной нѣтъ ни большаго, ни малаго, ни середины, ни окраинъ, ни опредѣленныхъ частей, а только относительныя. Хотя Земля имѣетъ темный видъ, но не слѣдуетъ считать ее ничтожною, ибо если она кажется намъ темною, то оттого только, что мы находимся на ней; издали она казалась-бы намъ свѣтлою. То-же самое можно сказать и о Лунѣ, которую ея обитатели должны находить очень темною. Даже на Солнцѣ, быть можетъ, не знаютъ свѣта, которымъ оно горитъ для насъ. Земля есть свѣтило и ей присущи тѣ же силы, свойства и влiянiя, какiя присущи и прочимъ свѣтиламъ.

Не слѣдуетъ также говорить, что Земля есть меньшее изъ свѣтилъ. Затмѣнiями доказывается, что она больше Луны; а что она больше Меркурiя, это намъ хорошо извѣстно.

Мы не знаемъ также, составляетъ-ли Земля лучшую или худшую обитатель для людей, животныхъ и растѣнiй. Богъ есть средоточiе и окружность всѣхъ звѣздныхъ мiровъ и всякое совершентство и величiе исходятъ отъ Него: далекiе мiры эти не пустынны, но обитаемы разумною породою, одинъ изъ видовъ которой населяетъ Землю. Но какъ назвать этихъ обитателей и какъ опредѣлить их? Даже попытка подобнаго рода должна считаться слишкомъ ужъ смѣлою. Обитатели другихъ мiровъ ни въ какомъ отношенiи не могутъ быть приравниваемы къ намъ: Improportionales sunt, ясно говорится въ текстѣ. Такъ какъ области вселенной скрыты отъ насъ, то мы должны отказаться отъ познанiя природы ихъ обитателей. Мы видимъ, что даже на Землѣ животныя особыхъ породы, обитающiя въ извѣстныхъ странахъ, во всемъ отличаются отъ прочихъ животныхъ. Всѣ предположенiя наши насчетъ двухъ планетъ, наиболѣе намъ извѣстныхъ, т. е. насчетъ Луны и Солнца, ограничиваются лишь тѣмъ, что обитатели Солнца должны быть совершеннѣе обитателей прочихъ свѣтилъ.

Очень возможно, что обитатели Солнца во многихъ отношенiяхъ причастны природѣ свѣтила этого: они свѣтозарны, свѣтлы, разумны и гораздо болѣе духовны чѣмъ Селениты, близкiе къ природѣ Луны и чѣмъ обитатели Земли, еще больше матерiальные и грубые. Теплотворныя дѣйствiя Солнца, влiянiе, производимое Луною на атмосферу, и океаны и матерiальная тяжесть Земли заставляютъ насъ вѣрить этому. То-же самое можно сказать о другихъ свѣтилахъ, которыя, безъ сомнѣнiя подобно всѣмъ остальнымъ, не лишены обитателей: suspicantes nullam inhabitoribus carere, такъ какъ каждое изъ нихъ составляетъ отдѣльный мiръ и число ихъ извѣстно лишь Тому, кто все устроилъ согласно съ мѣрою и числомъ.

Тлѣнность всего существующаго на Землѣ, извѣстная намъ изъ опыта, не составляетъ еще достаточнаго доказательства ничтожности нашего мiра. Такъ какъ мiръ безпредѣленъ и какъ дѣйствiе свѣтилъ одновременно распространяется по всѣмъ мiрамъ, то и не можемъ мы утверждать тлѣнность чего-бы то ни было, въ истинномъ значенiи этого слова. Намъ извѣстны только видоизмѣненiя и перемѣны, происходящiя въ состоянiи вещей и вызываемыя различными влiянiями. По словамъ Виргилiя, смерть есть претворенiе сложнаго существа въ другое, сложное-же. Но кто можетъ утверждать, что этотъ процессъ претворенiя свойственъ только обитателямъ Земли? Некоторые писатели полагали, будто на Землѣ существуетъ столько родовъ вещей, сколько звѣздъ на небѣ. Свѣтила производятъ на другiе мiры дѣйствiя подобныя темъ, которыя они производятъ и на нашъ мiръ; Земля влiяетъ на нихъ, какъ Луна влiяетъ на насъ, такъ что между различными частями вселенной происходитъ беспрерывный обмѣнъ какъ въ области духа, такъ и въ области матерiи.

Въ сочиненiяхъ кардинала де-Куза замѣчается удивительное смѣшенiе предметовъ, существенно различныхъ между собою, чтобы не сказать — противоположныхъ. Богословiе, астрономiя, астрологiя, чернокнижiе и алхимiя — все это часто сливается въ одномъ перiодѣ, длинномъ, тяжеломъ, запутанномъ, съ безконечными вводными предложенiями. Порою, въ промежуткѣ отъ одного параграфа до другаго, переходишь отъ глубочайшаго мрака къ днѣвному свѣту; но относительно нашего предмета, кардиналъ никогда ни прибѣгаетъ къ оттяжкамъ. Онъ не только утверждаетъ, но и представляетъ его въ истинномъ научномъ видѣ, и старается доказать, что считая самихъ себя мiровымъ типомъ и все относя къ нашему метру (μετρον), мы впадаемъ въ заблужденiе. Желая однакожъ устранить теологическiя послѣдствiя вытекающiя изъ допущенiя подобной истины, кардиналъ тутъ-же поспѣшно добавляетъ, что такое воззрѣнiе на вселенную не должно измѣнять понятiй нашихъ относительно значенiя Земли.

На основанiи того, что Земля меньше Солнца, говоритъ онъ, и что подчиняется она дѣйствiю послѣдняго, нельзя еще утверждать, что она ничтожна, такъ какъ земная область, простирающаяся до огненной сферы, въ сущности очень велика. И хотя Земля меньше Солнца, чтó и доказывается тѣнью затмѣнiй, однакожъ мы не знаемъ, на сколько область Солнца меньше или больше области Земли; мы можемъ сказать только, что первая неравна второй, потому что ни одно свѣтило не можетъ быть вполнѣ равно другому. Землю не слѣдуетъ также относить къ числу малыхъ свѣтилъ: она больше Луны, чтó доказывается наблюденiемъ затмѣнiй, больше Меркурiя и, быть можетъ, больше другихъ мiровъ. Изъ состоянiя, въ которомъ находится она, нельзя выводить доказательствъ ея несовершенства. Влiянiе, которому подчиняется какое-либо свѣтило, не составляетъ логической причины его несовершенства; находясь въ средоточiи влiянiй, относящихся къ нашему мiру, мы не можемъ сравнивать его состоянiе съ состоянiемъ другихъ мiровъ, такъ что свѣдѣнiя наши оказываются тутъ вполнѣ несостоятельными. Хотя кардиналъ Куза отличный богословъ, но онъ во всей полнотѣ сохраняетъ независимость своихъ мнѣнiй и убѣжденъ въ безконечности пространства. Вселенная не можете имѣть окружности, говоритъ онъ, потому что за этою окружностью необходимо должно находиться еще что-нибудь; она не имѣете и центра, такъ какъ центръ есть точка, находящаяся въ равномъ разстоянiи отъ всѣхъ частей окружности. Вселенная не имѣетъ ни центра, ни окружности. Земля не больше восьмой сферы находится въ средоточiи вселенной; существуетъ одно только абсолютное понятiе, безконечное и абсолютное понятiе Бога; Его духомъ все живетъ и зиждется, Его сущностью устанавливается безконечность пространства.

Предшественникъ великихъ открытiй въ астрономiи новѣйшихъ временъ и въ философiи астрономiи, долженствовавшей утвердиться на основанiи астрономiи физической, ученый кардиналъ стоитъ на первомъ планѣ въ нашемъ научномъ пантеонѣ. Онъ производилъ громадное влiянiе на мнѣнiя писателей шестнадцатаго столѣтiя относительно идеи множественности мiровъ и въ нѣкоторой мѣрѣ былъ непререкаемымъ авторитетомъ для всѣхъ, склонявшихся въ пользу допущенiя этой идеи. Астрономы и философы, впослѣдствiи писавшiе о томъ же предметѣ, очень часто, какъ мы увидимъ это, прибѣгали къ авторитету кардинала де-Куза.

Зачиналась заря Коперника и скоро сумерки уступятъ свое мѣсто дню. Быть можетъ приличнѣе всего было-бы непосредственно перейти къ году, въ которомъ появилась книга De revolutionibus orbium coelestium, но какъ нарочно двѣ лукавыя личности прiотворятъ нашу дверь, а спровадить ихъ мы не осмѣливаемся. Обѣ онѣ, въ особенности-же вторая, не принадлежатъ къ нашему обычному обществу, но пользуясь авторитетомъ въ историческомъ методѣ, которому мы рѣшились слѣдовать, онѣ заявляютъ права свои хоть-бы и на не подобающее имъ мѣсто въ пантеонѣ нашемъ. Арiостъ *) и Раблэ ** непосредственно слѣдуютъ другъ за другомъ въ первой половинѣ шестнадцатаго столѣтiя; первый странствовалъ по Лунѣ въ XXXIV пѣснѣ своего Orlando Furioso; второй совершилъ другiя путешествiя въ IV и V книгахъ своего Пантагрюэля, такъ что отказать имъ въ просьбѣ — было-бы несправедливо.

*) Родился въ 1474, умеръ въ 1533 году.

*) Родился въ 1483, умеръ въ 1553 году.

По праву старшинства, первымъ долженъ явиться поэтъ Реджiо.

Одинъ изъ главнѣйшихъ героевъ Orlando, Астольфъ, верхомъ на гиппогрифѣ, посѣтилъ въ Нубiи Сенапа (Sénapes), столѣтняго монарха, извѣстнаго подъ имѣнемъ Священника-Iоанна и столь славнаго въ числѣ средневѣковыхъ миѳовъ. Звукомъ своего могучаго рога Астольфъ обратилъ въ бѣгство Гарпiй и остановился близь гигантской горы, у подошвы которой Нилъ имѣетъ свои истоки. Это крайнiй предѣлъ востока. У подошвы горы этой находится отверстiе, которымъ Гарпiи возвратились въ преисподнюю и съ котораго Арiостъ началъ свое путешествiе по областямъ ада. Надъ горою находится земной рай. Астольфъ видѣлъ чудеса дивнаго вертограда, плоды котораго такъ вкусны, что грѣхопаденiе прародителей нашихъ нисколько не удивляетъ Астольфа. Гора такъ высока, что рай дѣйствительно долженъ находиться въ небѣ и очень недалеко оттуда до Луны, Апостолъ Iоаннъ, котораго Астольфъ встрѣтилъ въ обществѣ Эноха и Илiи предложилъ нашему герою отправиться на Луну, где можно добыть элексиръ, при помощи котораго паладину Роланду можно будетъ возвратить утраченный имъ разсудокъ.

„Едва Солнце погрузилось въ лоно водъ и показался серпъ Луны, какъ святой угодникъ приказалъ приготовить колесницу, предназначавшуюся для тѣхъ, которые должны вознестись на небеса. Въ ней Илiя поднялся надъ горами Iудеи; четыре свѣтозарные коня везли ее. Святой садится подлѣ Астольфа, беретъ поводья и устремляется въ небо. Вскорѣ колесница находится уже въ области огня, зной котораго умѣряется присутствiемъ святаго мужа. Пронесшись этими знойными пространствами, они прибыли въ обширный мiръ Луны, поверхность которой блѣстела подобно свѣтлой стали. Планета эта, вмѣстѣ съ окружающими ее парами, по величинѣ казалась равною земному шару. Паладинъ съ изумленiемъ узнаетъ, что если смотрѣть на Луну сблизи, то она кажется небольшою. Съ трудомъ различаетъ онъ Землю, погруженную во мракъ и не имеющую блѣска; онъ видитъ на Лунѣ рѣки, поля, долины, горы, города и страны, вполнѣ отличныя отъ нашихъ. Дома кажутся ему непомѣрной величины; въ обширныхъ лѣсахъ нимфы безпрестанно преслѣдуютъ дикихъ животныхъ. Астольфъ, у котораго имѣется въ виду совсемъ иная цѣль, не занимается созерцанiемъ этихъ предметовъ и позволяетъ провести себя въ долину, лежащую между двумя холмами. Тамъ находится все утерянное нами или случайно, или по собственной винѣ: дѣло идетъ не о царствахъ и не о сокровищахъ, даруемыхъ прихотливою фортуною, но о томъ, чего она не можетъ ни дать, ни отнять. Я говорю о доброй славѣ, которую время, подобно точащему червю, мало по малу подрываетъ и наконецъ уничтожаетъ. Здесь собраны всѣ обеты и мольбы, съ которыми злосчастные грѣшники обращаются къ Небу. Здѣсь находятся также слезы и вздохи любовниковъ; время проведенное въ игрѣ и въ праздности; тщетныя, оставшiяся неисполненными намѣренiя и пустыя желанiя, несмѣтное количество которыхъ почти наполняетъ одну долину, — однимъ словомъ, все утраченное на Землѣ",

Въ этомъ состоятъ главнѣйшiя богатства этой лунной долины. Имѣется тамъ также гора „Здраваго смысла"; въ видахъ воспрепятсвованiя испаренiю столь тонкой матерiи, послѣдняя заключена въ различной величины стклянкахъ, обозначенныхъ особыми надписями. Астольфъ не безъ удивленiя узнаетъ, что многiе люди, которыхъ онъ считалъ чрезвычайно умными, отправили на Луну большую часть своего здраваго смысла... Увидѣвъ свою склянку, онъ взялъ ее съ дозволенiя творца Апокалипсиса и немедленно сталъ вдыхать ея содержимое. Затѣмъ онъ взялъ совсѣмъ полную склянку Орланда и доставилъ ее на Землю. Прежде чѣмъ оставить блестящiй шаръ Луны, евангелистъ показалъ Астольфу и другiя чудеса. На берегу одной рѣки пряли три Парки. На каждомъ клубкѣ находилась надпись, означавшая имя смертнаго, жизнь которого связана съ прядущеюся нитью. Одинъ старецъ, очень бодрый для своихъ лѣтъ, беретъ надписи по мѣрѣ того, какъ прядется нить, уноситъ ихъ и бросаетъ въ рѣку, гдѣ онѣ тотчасъ-же исчезаютъ въ тинѣ; едва-ли одна изъ ста тысячъ поднимается на поверхность воды. Два бѣлые, находящiеся тамъ, лебедя берутъ въ клювы всплывающiя надписи. Стаи воронъ, совъ, ястребовъ, галокъ и хищныхъ птицъ носятся надъ рѣкою и не позволяютъ всплывать ни одной надписи. Несмотря на это, лебеди подплывают къ одному холму; прекрасная нимфа выходить къ нимъ на встрѣчу, беретъ у нихъ спасенныя отъ крушенiя надписи, относитъ въ храмъ Безсмертiя, вѣнчающаго вершину холма и прикрѣпляетъ ихъ къ священному столбу, гдѣ онѣ вѣчно остаются на виду.

Такимъ-то образомъ непокорный любимецъ кардинала д'Эсте совершилъ свое путешествiе на Луну. Личность, следующая за нимъ и о которой мы только-что упоминали, веселый куратъ Медонскiй, не заходилъ такъ далеко; но, подобно Лукiану, и онъ отправился однажды на поиски за неизвѣстными народами. Въ вымыслахъ этихъ кроется ничто, не вполнѣ безплодное. Если сравнительная физiологiя, составляя главнѣйшую основу ученiя о множественности живыхъ существъ, обитающихъ въ пространствахъ небесныхъ, объясняетъ естествнное многоразличiе тварей, созданныхъ согласно съ разнообразiемъ средъ, въ которыхъ они возникли; то можно отвести место (конечно, ниже науки и въ отделе фантазiи) и мыслямъ, имѣющимъ чисто-химерическiй характеръ, но которыя нѣкоторыми изобрѣтательными умами примѣнялись къ идеѣ видоизмѣняемости и безконечнаго многоразличiя въ наружной формѣ животныхъ.

По этой причинѣ, фантазiи древнихъ имѣютъ право гражданства въ анекдотической части нашего разсказа и, быть можетъ, воображенiе не безъ интереса взглянетъ, какъ предъ идеею невѣдомыхъ странъ небесныхъ мiровъ станетъ проходить безконечный рядъ фантастическихъ существъ въ родѣ Ундинъ, Сиренъ, Центавровъ, Ламiй и Эльфовъ... Быть можетъ, небезъинтересно будетъ, вмѣсте съ Алькастомъ и Танкредомъ, посѣтить дивныя существа заколдованнаго лѣса, вызванный Тассомъ въ XII пѣснѣ Gerusalema liberata.

Во всякомъ случае, подробности эти могутъ быть полезны для колонизаторов планетъ.

Мы не можемъ отводить слишкомъ много мѣста для измышленiй фантазiи, такъ какъ нерѣдко они являются только аллегорическими образами, рожденными сатирою, а между тѣмъ мы желаемъ представить только то, что произведено мыслью человѣческою сообразно съ духомъ времени, народовъ и отдѣльныхъ личностей. Что касается Раблэ, то мы находимся вынужденными стушевывать по возможности, не нарушая однакожъ мѣстнаго колорита, нѣсколько вольнаго свойства картины, въ которыхъ шестнадцатый вѣкъ такъ безцеремонно воспроизводилъ формы во всей ихъ наготѣ.

Читатель помнитъ, что во время дивныхъ странствованiй своихъ по невѣдомымъ морямъ, доблестный Пантагрюэль, въ обществѣ Панюржа и Iоанна Дезантомера, прибылъ на чудные острова, обитаемые существами, которыя по природѣ своей относятся не къ сему, а къ совсѣмъ иному мiру. Выдержавъ множество страшнѣйшихъ бурь, описанныхъ неподражаемымъ разсказчикомъ въ столь наивномъ и забавномъ тонѣ, путники открываютъ новый островъ, островъ Рюа (Ruach)*).

*) Pantagruel, liv. IV, Descente en l'ile de Ruach et autres.

Клянусь созвѣздiемъ Насѣдки, что образъ жизни этого народа я нашелъ болѣе страннымъ, чѣмъ можно выразить это. Ничего они не ѣдятъ, ничего не пьютъ, за исключенiемъ вѣтра; въ садахъ разводятъ они только три сорта вѣтренницы (anémone), а руту и другiя утоляющiя вѣтры растенiя воздѣлываютъ съ величашимъ старанiемъ. Простой народъ, въ видахъ своего прокормленiя, употребляетъ опахала изъ бумаги, перьевъ и полотна, смотря по возможности и достаткамъ. Богатые питаются отъ вѣтряныхъ мельницъ. Устраивая пиры, они разставляютъ столы подъ какою-нибудь мельницею, или подъ двумя вѣтряными мельницами и тутъ объѣдаются они до отвалу, точно на свадьбахъ! А во время трапезъ бесѣдуютъ они о достоинствѣ, превосходствѣ, полезныхъ свойствахъ и недостаткахъ вѣтровъ, точно такъ какъ наши питухи на пирахъ разсуждаютъ о винахъ. Одни восхваляютъ сирокко, другiе — лебешъ (lebesch), третьи — юго-западный, иные — сѣверный вѣтеръ, другiе — зефиръ и проч."..! Затѣмъ приводятся подробности о естественныхъ отправленiяхъ, несвойственныхъ обитателямъ этихъ странъ, а также и о тѣхъ, которымъ они въ особенности подвержены, о способѣ, какимъ они испускаютъ духъ....

Путешествiе на островъ Папефиговъ и Папимановъ есть ничто иное, какъ остроумная сатира, такъ-же какъ и путешествiе къ Энгастромiтамъ и Гастролатрамъ, но только въ другомъ родѣ. Скажемъ нѣсколько словъ объ островѣ „Желѣзныхъ издѣлiй" (Ferrement).

„Хорошенько набивъ себѣ желудки и имѣя вѣтеръ въ корму, мы поставили бизань-мачту и не больше какъ черезъ два дня прибыли мы на островъ „Желѣзныхъ издѣлiй", островъ пустынный и обитаемый только деревьями, производящими кирки, заступы, мотыки, косы, серпы, лопаты, пилы, ножницы, клещи, буравы и проч. На иныхъ деревьяхъ находились ножи, кинжалы, мечи и т. д.".

„Если кто-либо нуждается въ нихъ, то стоитъ только тряхнуть деревомъ и начинаютъ они валиться, точно сливы. Большая часть предметовъ этихъ, упавъ на Землю, сами собою вдѣваются въ траву, называемую Ножнами. Кромѣ того (говорю я это съ тѣмъ собственно, чтобъ не возненавидѣли вы мнѣнiя Анаксагора, Платона и Демокрита — философовъ не дюжинныхъ), деревья эти казались похожими на земныхъ животныхъ; головы у нихъ замѣняются стволами, волосы и ноги — ветвями и похожи они на человѣка, ставшаго на голову, ногами врозь."

Дальше Пантагрюэль вступаетъ ли островъ Одъ (d'Odes), „где дороги ходятъ" (Паскаль употребилъ такое-же выраженiе для обозначения каналовъ). Чтобы достичь извѣстнаго места, стоитъ только стать на дорогѣ, движущейся по желаемому направлению. „Дороги ходятъ тамъ, подобно животнымъ" говорить Раблэ: „однѣ изъ нихъ блуждаютъ, какъ кометы, а другiя двигаются, взаимно перекрещиваются и пересѣкаются „

Въ странѣ Атласа, доблестные бойцы встрѣчаютъ братьевъ Фредонъ, составляютъ знаменитый списокъ обожателей Фредондиллы и во очiю видятъ фантастическiя существа, изображаемая рисовальщиками на шаляхъ. Въ заключенiе приведемъ одинъ занимательный отрывокъ изъ сатиры этой, направленной противъ беззастенчивости путешественниковъ.

И видѣлъ я тамъ Сфинговъ (Shinges), Рафовъ (Raphes), Оинсовъ (Оinces), у которыхъ переднiя ноги похожи на руки, а заднiя, какъ ноги человѣка; Крокутовъ, Эалей, величиною съ гиппопотамовъ: хвосты у нихъ слоновьи, клыки кабаньи, а роги подвижные, какъ уши у ословъ"

У Левкрокутовъ, (животныхъ чрезвычайно живыхъ, величиною съ мирбалейскихъ ословъ), шеи, хвосты и грудь львиныя, ноги оленьи, рты по самыя уши, а зубовъ у нихъ всего два: одинъ вверху, а другой внизу; говорятъ они человѣчьимъ голосомъ. Я видѣлъ тамъ Мантихоровъ, животныхъ престранныхъ: туловище у нихъ львиное и три ряда зубовъ, заходящихъ одинъ за другой, словно переплетенные пальцы рукъ вашихъ; на хвостахъ имѣется у нихъ жало, которымъ они и жалятъ, какъ скорпiоны; голосъ у нихъ чрезвычайно мелодическiй. Видѣлъ я тамъ также Катоблеповъ, животныхъ свирѣпыхъ, но небольшихъ: головы у нихъ несоразмѣрно велики, такъ что съ трудомъ приподнимаютъ они ихъ отъ земли, а глаза до того ядовиты, что взглянувшiй на нихъ умираетъ мгновенно, точно при видѣ Василиска. Я видѣлъ тамъ двухъ зверей о двухъ спинахъ; они казались мнѣ чрезвычайно веселыми; у нихъ очень большiе... Проникнувъ дальше въ страну обоевъ (Tapisserie), мы увидѣли Тритона, играющаго на большой раковинѣ, Главка, Протея, Нерея и множество другихъ морскихъ чудовищъ.»

Это грубая прелюдiя къ „Торжеству Амфитриты", прославившему впослѣдствiи поэму Фенелона. Оставимъ автора Гаргантюа на его дивныхъ островахъ и вмѣстѣ съ Марселемъ Палингенезiемъ въ послѣднiй разъ взглянемъ на пройденную нами эпоху, завершивъ этимъ авторомъ рядъ теоретиковъ, которые во время странствованiй своихъ ничѣмъ не руководствовались и имѣли компасомъ только указанiя своего прихотливаго воображенiя.

Подобно Арiосту, Палингенезiй жилъ при дворѣ Геркулеса, герцога феррарскаго. До прошедшаго столетiя онъ былъ извѣстенъ только подъ своимъ псевдонимомъ, подъ которымъ и теперь еще Палингенезiя знаетъ большинство ученыхъ, хотя въ настоящее время и дознано, что имя его — Манцолли. Какъ и большая часть нашихъ авторовъ, онъ относится къ числу писателей, называемыхъ теперь — „романтиками", т. е. къ партiи свободныхъ мыслителей и людей съ независимыми убѣжденiями. Однакожъ онъ не съумѣлъ подняться надъ уровнемъ астрологическихъ заблужденiй своей эпохи и не принадлежалъ къ числу послѣдователей экспериментальнаго метода.

Книга его озаглавлена: Зодiакъ жизни человѣческой *). Палингенезiй назвалъ свою поэму „Зодiакъ" потому только, что она раздѣлена на двѣнадцать частей, изъ которыхъ каждая обозначена названiемъ одного изъ знаковъ зодiака, а не вслѣдствiе свойствъ предметовъ, о которыхъ идетъ дѣло въ его произведенiи. Но въ одиннадцатой и двѣнадцатой книгахъ говорится собственно объ астрологической астрономiи, согласно съ системою Птоломея.

*) Zodiacus vitae hoc est, de hominis vita, ac moribus optime instituendis. Bâle 1573.

Вотъ нѣсколько характеристическихъ положенiй феррарскаго геоманта:

„Горнiй эѳиръ, изъ котораго состоитъ Небо, тверже алмаза. Всѣ сферы вращаются вмѣстѣ съ Небомъ, Первымъ Двигателемъ. Все сущее воспринимаетъ бытiе отъ формъ. Эфиръ обитаемъ существами, не нуждающимися въ пищѣ". — Достойно замѣчанiя: какъ физикъ, Палiнгенезiй утверждаетъ, что матерiя вѣчна, но какъ богословъ, онъ отрицаетъ возможность этого.

Изъ XII книги слѣдуетъ, что эфиромъ не завершается вселенная: за пределами Неба простирается область безконечнаго невещественнаго свѣта. Это мечта древнихъ философовъ о существованiи трехъ небесъ, которыя считались обитаемыми. Существуетъ свѣтъ невещественный — форма, дающая бытiе всему, но невидимая для тѣлеснаго ока. Эфиръ и невещественный свѣтъ населены безчисленнымъ множествомъ существъ, которыхъ совершенство и жизнь описываетъ Палингенезiй...

„Моя Муза, говоритъ онъ въ началѣ XI пѣсни, — моя Муза воспоетъ горнiя области вселенной и ея недоступнѣйшiе предѣлы; ихъ окружаетъ Небо въ своихъ неизмѣримыхъ пространствахъ, увлекаетъ ихъ за собою вѣчнымъ и вращательнымъ движенiемъ, посредствомъ котораго и замыкаетъ всю тварь въ самомъ себѣ. Оно раздѣлено на пять поясовъ, обитаемыхъ существами, находящимися въ соотношенiи съ температурою этихъ поясовъ; по крайней мѣрѣ, нѣтъ поводовъ отвергать это." -«Quinque secant ipsum zonae, sed quaelibet harum est habitata suis, nihilo prohibente, colonis». — Боги не чувствуютъ ни жестокой стужи, ни самаго знойнаго жара; подобныя невзгоды созданы только для Земли. Этотъ достопочтенный эфиръ никогда не замерзаетъ и не страшится онъ огня. Онъ вѣчно движется, но всегда подобенъ самому себѣ и не покидаетъ занимаемаго имъ мѣста, такъ какъ, въ силу божественной причины, онъ помѣщенъ между двумя постоянными и неподвижными полюсами, изъ которыхъ одинъ, всегда для насъ видимый, увлекаетъ за собою обѣихъ Медвѣдицъ далеко отъ предѣловъ Океана. Другой полюсъ, составляющей противоположную точку земнаго шара, представляется взорамъ антиподовъ въ видѣ слабаго, неяснаго мерцанiя.

Тутъ конецъ сумеркамъ.

ГЛАВА V.
Эпоха обновленiя. — Коперникъ: De revolutionibus orbium coelestium. Statu quo. Опыты, Монтеня. — Джордано Бруно: О вселенной и о безконечномъ множествѣ мiровъ. — Послѣднiе изъ противниковъ. — Защитники. — Галилей. — Кеплеръ: Путешествiе на Луну. — Философы. — Астрологи. — Алхимики.

(1543-1634).

Теорiя вращательнаго движенiя Земли вокругъ своей оси и поступательнаго вокругъ Солнца — истина древняя, эпоху возникновенiя которой определить нельзя. Она занимала уже Архимеда, Аристотеля и Платона. Сенека, Цицеронъ и въ особенности Плутархъ говорятъ о ней, какъ мы видели это, въ очень опредѣленныхъ выраженiяхъ. Но противорѣча, повидимому, свидѣтельству чувствъ — что-бы ни говорилъ Вольтеръ — она допускалась съ трудомъ и честь утвержденiя ея въ новѣйшихъ временахъ всецѣло принадлежитъ Копернику *).

Но истина эта представлялась Копернику истиною чисто-физическою. Онъ не только не старался изследовать кругозоры, открываемые ею для философiи, но даже не внесъ ее въ область механики и не устранилъ тѣ изъ затрудненiй, которыя препятствовали ея допущенiю. Къ числу такихъ препятствiй относятся понятiя о центробѣжной силѣ подъ экваторомъ **), понятiя, остановившiя Птолемея въ его изысканияхъ и на которыя ссылались всѣ богословы до рожденiя науки о небесной механикѣ.

*) Родился въ 1473, умеръ въ 1543.

**) Дѣйствiю центробѣжной силы приписывали гораздо больше значенiя, чѣмъ оно имѣетъ его дѣйствительно, чтó охлаждало самыхъ ревностныхъ защитниковъ новой системы. Мы знаемъ (первая часть, глава XIII), что вслѣдствiе центробѣжной силы, всѣ тѣла утрачиваютъ подъ экваторомъ только 289-ю часть своего вѣса; но въ то время полагали, что никакое тѣло не могло-бы оставаться на поверхности Земли, точно такъ, какъ муха не продержалась-бы на поверхности вертящагося волчка." Очень можетъ быть, что вслѣдствiе замѣчанiя этого самъ Птолемей предпочелъ движенiю Земли ея неподвижность. „Если-бы, говорилъ онъ. — Земля въ двадцать четыре часа обращалась вокругъ своей оси, то каждая точка ея поверхности обладала-бы страшною скоростью, а возникающая при этомъ сила верженiя поколебала-бы въ основанiяхъ прочнѣйшiя зданiя наши и разметала въ воздухѣ ихъ обломки." Отъ подобнаго рода заблужденiй стали освобождаться только въ эпоху изобрѣтенiя первыхъ зрительныхъ трубъ, при помощи которыхъ были открыты планеты, бóльшiя, чѣмъ Земля и вращавшiяся еще съ бóльшею скоростью.

Не обращая вниманiя на противорѣчiя, могущiя возникнуть между его мыслями и опредѣленiями Церкви, Коперникъ предугадывалъ однакожъ кое-какiя затрудненiя и, быть можетъ, этому обстоятельству слѣдуетъ приписать двадцатисемилѣтнее молчанiе, которое онъ хранилъ до появленiя въ свѣтъ его книги. Впрочемъ, Коперникъ не былъ честолюбивъ: покой и неизвѣстность уединенiя больше почестей приходились ему по сердцу. Его каноникатъ былъ скорѣе синекурою, чѣмъ должностiю, требовавшею большихъ занятiй и Коперникъ проводилъ жизнь между уединеннымъ изученiемъ астрономiи и безвозмездною медицинскою практикою. Онъ открылъ свою теорiю только небольшому кружку избранныхъ учениковъ, къ числу которыхъ принадлежали Кеплеръ и его учитель, Местлинъ. Опасаясь послѣдствiй слишкомъ смѣлаго и внезапнаго посвященiя въ таинства науки, онъ распространялъ свои идеи съ бóльшею осторожностью, чѣмъ энтузiазмомъ, съ бóльшимъ постоянствомъ, чѣмъ рвенiемъ, не думая, чтобы научныя убѣжденiя требовали отъ насъ подвиговъ мученичества и предпочитая молчанiе возможности подвергнуться порицанiю и обвиненiю въ реформаторскихъ поползновенiяхъ. Въ астрономiи онъ поступалъ точно такъ, какъ и въ медицинѣ и не отказывалъ ни въ обществѣ своемъ, ни въ бесѣдахъ своихъ немногимъ ученикамъ, являвшимся къ нему за совѣтами. Но въ отношенiи людей, довольствовавшихся авторитетомъ одного лица, полагавшихъ, что природа извѣстна имъ и, изъ опасенiя сдѣлаться болѣе учеными, „чѣмъ слѣдовало-бы," не осмѣливавшихся приподнять завѣсу, скрывающую природу отъ взоровъ нашихъ, — Коперникъ, по словамъ Бертрана, никогда не выказывалъ особого желанiя возвысить ихъ помыслы и просветить ихъ добровольно закрытые глаза. Не слѣдуетъ забывать, что въ качествѣ каноника онъ былъ обязанъ повиноваться старшимъ, а это всегда стѣсняетъ нѣсколько свободу мысли *).

*) См. Journal des Savants. fevr.1864

Однакожъ Коперникъ не скрывалъ отъ себя богословское значенiе идеи, которой новѣшимъ представителемъ онъ являлся и наперекоръ тому, чтó предисловiе къ его книгѣ, написанное не имъ, а Оссiандеромъ, могло внушить нѣкоторымъ комментаторамъ, онъ старался представить свою теорiю съ чисто-математической точки зрѣнiя. „Я посвящая книгу мою вашему Святѣйшеству", говоритъ онъ въ предисловiи, обращаясь къ папѣ Павлу III, — „чтобы люди ученые, равно какъ и несвѣдущiе видѣли, что я не уклоняюсь отъ суда и критики. Если-бы кто-либо изъ людей легкомысленныхъ и невѣжественныхъ захотѣлъ выставитъ противъ меня нѣкоторыя мѣста св.Писанiя, превратно истолкованные, то я съ презрѣниемъ отнесусь къ ихъ дерзкимъ нападкамъ:

истины математическiя должны быть обсуждаемы только математиками". Слова эти не помешали однакожъ Копернику лишить Землю той исключительной роли, которую она играла во вселенной и низвести ее на степень обыкновенныхъ, вращающихся вокругъ Солнца планетъ, причемъ онъ доказывалъ, что всѣ планеты сходны между собою въ отношенiи ихъ формы, законовъ, которымъ онѣ подчинены и общаго ихъ предназначенiя въ области Солнца. Съ этого времени, видъ вселенной вполнѣ измѣнился. „Итакъ, говоритъ вышеприведенный математикъ, — тайны предвѣчной Мудрости слѣдуетъ искать или выше, за предѣлами нашей Земли, или смиренно отказаться отъ ихъ познанiя. Но на счетъ столь щекотливыхъ вопросовъ фрауэнбургскiй каноникъ высказываться не могъ".

Страшась послѣдствiй подобнаго переворота, богословы проповѣдывали древнюю систему мiра и папская цензура не замедлила осудить „всѣ книги, утверждающие движенiе Земли". Ученые iезуиты порою находились въ очень затруднительномъ положенiи; но известно, что въ силу своихъ Monita secreta имъ не трудно ладить съ совѣстью. Такъ, два столѣтiя по смерти Коперника, о. Босковичъ, опредѣливъ орбиту одной кометы по законамъ истинной системы мiра, въ извиненiе своего проступка приводить слѣдующее странное оправданiе: „Исполненный уваженiя въ св. Писанiю и къ постановленiямъ святой Инквизицiи, я считаю Землю неподвижною... Во всякомъ случаѣ, я дѣйствовалъ такъ, какъ будто она движется". Паскаль былъ откровеннѣе, сказавъ: „Никакiе декреты Рима не докажутъ, что Земля неподвижна и всѣ люди, сколько ни есть ихъ на свѣтѣ, не воспрепятствуютъ ни движенiю Земли, ни ихъ собственному съ нею движенiю".

Книга De revolutionibus orbium coelestium. была напечатана только вслѣдствiе настоятельныхъ требованiй друзей астронома, въ особенности-же по просьбамъ Гизiуса, епископа Кульмскаго и кардинала Шомберга. Втеченiи тридцати лѣтъ она лежала въ портфелѣ Коперника, которому не было суждено ни насладиться своею славою, ни страдать отъ преслѣдований, неминуемо постигшихъ бы автора столь замѣчательного произведенiя. Въ 1543 роду книга была отпечатана и первый экземпляръ ея поднесенъ Копернику, въ то время, когда великий мыслитель находился уже внѣ области человѣческихъ дрязгов: разбитый параличемъ, онъ съ трудомъ прикоснулся немощною рукою къ произведенiю своему, увидѣвъ его только сквозь мрачные покровы смерти.

Если мы ставимъ статую Копернику въ пантеонѣ нашемъ, то въ свидѣтельство его славы и какъ человѣку, положившему основы истинной системы мiра, а не какъ послѣдователю нашего ученiя.

Въ то время, какъ избранные умы старались изследовать законы природы, толпа писателей-астрологовъ и романистовъ продолжала издавать свои чисто-фантастическiя произведенiя. Прежде чѣмъ отправимся дальше, упомянемъ о произведенiи, въ своемъ родѣ типическомъ, именно о книгѣ Дони: I mondi celesti, terrestri e inferni, въ которой самыя широкiя воззрѣнiя перемѣшаны съ вздорными или ничего незначущими мыслями, Les Mondes célestes, terrestres et infernaux, le Monde petit, grand, imaginé meslé,risible, des sages et fous et le très-grand; l'enfer des piètres docteurs, des poёtes, des malmariez etc. на нѣсколько мгновенiй должна явиться здѣсь въ качествѣ представительницы своего литературнаго семейства. Мы ограничимся теорiею микрокосма, Μιχσοχσμος.

„Знайте, что части человѣческаго тѣла созданы и устроены согласно съ устройствомъ и расположенiемъ мiра. Представьте себѣ человѣка какой угодно величины: подобно сферамъ, его голова кругла и вознесена надъ тѣломъ, какъ небеса вознесены въ горнiе предѣлы, одни изъ которыхъ видимы, а другiя нѣтъ. Луну и Солнце можно уподобить двумъ глазамъ; Сатурна и Юпитера — двумъ ноздрямъ, Меркурiя и Марса — ушамъ, Венеру — рту. Планеты эти освѣщаютъ мiръ и управляютъ имъ, подобно тому, какъ семь членовъ украшаютъ тѣло человѣческое и сообщаютъ ему полнѣйшѣе совершенство. Небо, усѣянное бесчисленнымъ множествомъ звѣздъ, можетъ быть сравнено съ волосами, которымъ нѣтъ числа. Хрустальное, невидимое для насъ небо можно сравнить съ здравымъ разсудкомъ, заключающимся въ лобной части головы; Эмпирей, котораго мы не видимъ, уподобимъ воображенiю, создающему дивные образы. Спустившись ниже, мы увидимъ огненную сферу, т. е. желудокъ, гдѣ дѣйствуетъ теплота и совершается процессъ пищеваренiя. За областью огня вы увидите сферу воздуха, въ которой зараждаются дожди, снѣгъ и градъ. Взгляните на сердце человѣка; но ничего не найдете вы въ немъ, кромѣ гнусной скупости, человѣкоубiйственныхъ помысловъ, кощунства и проч. (По-видимому, авторъ не изъ числа оптимистовъ). Наконецъ Земля и Вода, гдѣ происходятъ зарожденiе и смерть, подобны нашему тѣлу, въ которомъ совершаются такiя-же дѣйствiя. Тѣло наше поддерживается и движется при помощи двухъ опоръ: дѣло поистинѣ удивительное, такъ какъ животныя съ трудомъ могутъ стоять на четырехъ ногахъ. Итакъ, Земля чудеснымъ образомъ поддерживается волею Господа".

Втеченiе долгаго еще времени большая часть ученыхъ довольствовались такого рода соображенiями, нисколько не заботясь о несостоятельности и ничтожности своихъ умозаключенiй. Научный и философскiй переворотъ, произведенный творцемъ истинной системы мiра, не могъ совершиться съ быстротою и блескомъ переворотовъ чисто-внѣшнихъ; долго еще теорiю Коперника считали гипотезою и Птолемей царилъ въ школахъ и въ средѣ перипатетиковъ новѣйшихъ временъ. Семнадцать лѣтъ послѣ появленiя книги Derevolutionibus, человѣкъ, прозванный португальскимъ Гомеромъ, слогомъ Данте воспѣвалъ движенiе мiровъ вокругъ Земли, какъ центра.

Краснорѣчиво описывая въ „Луизiадѣ" древнюю систему вселенной, Камоэнсъ не дѣлаетъ однакожъ ни малѣйшаго намека на жизнь мiровъ и придерживается теорiи Птоломея. Эмпирей есть обитель святыхъ угодниковъ. Первый Двигатель вращенiемъ своимъ приводитъ въ движенiе всѣ сферы небесныя, которыя лишены однакожъ обитателей. Въ X пѣснѣ поэтъ ясно говоритъ: „Среди этихъ сферъ Богъ помѣстилъ обитель людей, Землю, окруженную огнемъ, воздухомъ, вѣтрами и стужею."

Десять лѣтъ спустя, в 1580 году, человѣкъ, девизомъ котораго были вѣсы, съ надписью „Que sais je?," скептически отнесся къ системѣ Коперника, какъ вообще ко всякой философской системѣ. „Небо и звѣзды двигались въ теченiи трехъ тысячъ лѣтъ," говоритъ Монтень; — покрайней мѣрѣ всѣ такъ полагали, пока Клеантъ Самiенский или, по Ѳеофрасту,Никита Сиракузскiй не вздумали утверждать, будто Земля вращается вокругъ своей оси по наклонному поясу зодiака. Коперникъ, въ наше время установившiй эту систему, съ величайшей точностiю примѣняетъ ее ко всѣмъ астрономическим соображенiямъ. Что можно вывести изъ этого, кромѣ сомнѣнiя въ истинности какъ первой, такъ и второй системъ? И кто можетъ поручиться, что черезъ тысячу лѣтъ обѣ эти гипотезы не будутъ опровергнуты третью?" (въ томъ же году Тихо Браге, не выждавъ тысячу лѣтъ оправдалъ предположенiя Монтеня).

Хотя авторъ „Опытовъ" во многомъ сомнѣвается, однакожъ онъ допускаетъ идею множественности мiровъ, сперва самымъ положительнымъ образомъ утверждаетъ ее и затѣмъ приступаетъ къ разсмотрѣнiю условiй обитаемости мiровъ и безконечнаго разнообразiя живыхъ тварей. „Нигдѣ, говоритъ онъ, — разсудокъ не находитъ для себя столько прочныхъ основъ, какъ въ идеѣ существованiя многихъ мiровъ. Но если — какъ полагали Демокритъ, Эпикуръ и почти всѣ философы — существуютъ многiе мiры, то можемъ-ли мы опредѣлить, насколько начала и строенiе нашего мiра свойственны другимъ мiрамъ? Быть можетъ, у ихъ обитателей совсѣмъ другiя лица и другое развитiе. Эпикуръ считаетъ ихъ или подобными, или неподобными намъ. На пространствѣ десяти лье мы замѣчаемъ на нашей Землѣ безконечное разнообразiе и различiя; въ новой части открытаго нашими предками свѣта нѣтъ ни хлѣбныхъ злаковъ, ни виноградныхъ лозъ, ни животныхъ: все тамъ другое..." Затѣмъ Монтень переходитъ къ баснямъ Геродота и Плинiя относительно различныхъ породъ людей: „Существуютъ помѣсныя, сомнительныя формы, занимающiя середину между породами человѣческою и звѣриною; есть страны, гдѣ родятся безголовые люди, съ глазами и ртомъ на груди. Обитатели нѣкоторыхъ странъ всѣ безъ исключенiя гермафродиты; иные ходятъ на четырехъ ногахъ, иные имѣютъ только по одному глазу и головы ихъ скорѣе похожи на собачьи, чѣмъ на человѣчьи; у иныхъ нижняя часть тѣла рыбья и живутъ они въ водѣ; женщины родятъ пяти лѣтъ и умираютъ восьми; у иныхъ голова и кожа на головѣ такъ тверды, что желѣзо отскакиваетъ отъ нихъ; въ нѣкоторыхъ странахъ у мужчинъ не ростетъ борода и проч." И все это приводится съ подробностями, напоминающими вѣкъ Раблэ. Мы уже воздали должное подобнымъ баснямъ.

Родился въ 1533, умерь въ 1592 году. ????

„Но сколько есть извѣстныхъ намъ предметовъ, подрывающихъ значенiе прекрасныхъ правилъ, которыя мы установили и предписали природѣ! Мы даже самого Бога хотимъ подчинить имъ! Сколько есть такихъ вещей, которыя мы считаемъ нелѣпыми и противными природѣ! И каждый народъ, каждый человѣкъ поступаетъ въ этомъ отношенiи согласно со своимъ невѣжествомъ. Сколько насчитывается у насъ таинственныхъ свойствъ и сущностей: Дѣйствовать сообразно съ природою, по нашимъ понятiямъ, значитъ: дѣйствовать сообразно съ нашимъ разумѣнiемъ насколько хватаетъ послѣдняго и насколько позволяетъ наше зрѣнiе. Все выходящее изъ круга нашихъ понятiй — чудовищно и нелѣпо.

Никогда Монтень не высказывалъ мыслей болѣе правильныхъ, чѣмъ вышеприведенныя, особенно по примѣнению ихъ къ столь существенно разнообразной природѣ мiровъ, чуждыхъ нашему мiру. Не менѣе удачно Монтень говоритъ дальше: „Я не нахожу хорошимъ ограничивать всемогущество Бога законами нашего слова; слѣдовало-бы съ большимъ уваженiемъ и благоговѣнiемъ выражать сужденiя подобнаго рода. Нашъ языкъ, какъ и все, имѣетъ свои недостатки и слабыя стороны и грамматики всегда были причиною бóльшей части мiрскихъ смутъ. Возьмемъ, напримѣръ, фразу, которая логически представляется чрезвычайно ясною. Если вы скажете: „хорошая погода" и если это правда, то вотъ самая точная форма выраженiя. Однакожъ, она обманетъ васъ въ слѣдующемъ примѣрѣ: если вы скажете: „я лгу," говоря однакожъ истинную правду, то вотъ вы и солгали. Послѣднее предложенiе столь-же убѣдительно, какъ и предыдущее, однакожъ вы попали въ просакъ."

Остроумно доказавъ, что языкъ нашъ недостаточенъ для выраженiя всего возможнаго, нашъ скептикъ презабавно подшучиваетъ надъ людьми, допускающими существованiе одного только мiра и примѣняетъ къ нимъ монологъ цыпленка. Этимъ мы закончимъ беседу нашу съ благодушнымъ старикомъ-разсказчикомъ. „И почему, говоритъ онъ, — цыпленокъ не могъ-бы сказать: „Всѣ части природы сводятся ко мнѣ: Земля служитъ мнѣ для того, чтобы я ходилъ по ней; Солнце освѣщаетъ меня; звѣзды производятъ на меня свои дѣствiя; вѣтры полезны мнѣ для такой-то цѣли, воды — для другой; сводъ неба ни на что не взираетъ съ такимъ удовольствiемъ, какъ на меня; я любимецъ природы! Развѣ человѣкъ не кормитъ меня, не заботится о моемъ помѣщенiи, не служитъ мнѣ? Для меня онъ сѣетъ, для меня мелетъ онъ зерно, если-же порою онъ съѣдаетъ меня, то таким-же точно образомъ поступаетъ онъ и въ отношенiи своихъ ближнихъ; съ своей стороны я произвожу червей, которые будутъ причиною его смерти и съѣдятъ его." Такимъ-же, если не большимъ еще правомъ пользуется и журавль, носящiйся свободнымъ полетомъ и обладающiй высокою и прекрасною областью воздуха. Итакъ, все создано для насъ, весь мiръ — нашъ; свѣтъ Солнца и грохотъ грома, Творецъ и творенiе — все наше: это точка и цѣль, къ которымъ стремится все сущее. Загляните въ лѣтописи, веденныя философiею втеченiи двухъ тысячъ лѣтъ: боги дѣйствовали и говорили только для человѣка и философiя не опредѣляла имъ ни другаго дѣла, ни другаго назначенiя" *).

*)Essais, liv. II. chap. XII.

Въ то время, какъ Монтень занимался изслѣдованiемъ области философiи, другой философъ возводилъ природѣ зданiе, увѣнчанное и освященное впослѣдствiи вѣками.

Джордано Бруно. Dell infinito, Universo e Mondi.

Въ числѣ замѣчательныхъ произведенiй, трактующихъ о множественности мiровъ, сочиненiя Бруно *) должны занять первое мѣсто не только вслѣдствiе сочувствiя, возбуждаемаго ими къ этому великому мученику-философу, но и вслѣдствiе дѣйствительнаго и несомнѣннаго достоинства проповѣдуемыхъ ими теорiй. Знаменитый уроженецъ Нолы принадлежитъ къ числу величайшихъ и, вместе съ тѣмъ, незабвеннѣйшихъ личностей эпохи возрожденiя и за произведенiями его на вѣки останется слава провозглашенiя свободы мысли.

Не раздѣляя во всемъ его пантеистическихъ воззрѣнiй и не соглашаясь съ его системою одухотворенной природы, мы видимъ въ произведенiяхъ Джордано основныя положенiя опытной философiи, которой слѣдовалъ Галилей и которой впослѣдствiи онъ явился столь знаменитымъ представителемъ. Бруно, какъ и каждый изъ насъ, не свободенъ отъ заблужденiй, неразлучныхъ съ темною эпохою наукъ. Постараемся однакожъ разсѣять мракъ этотъ съ тѣмъ, чтобы герой нашъ явился во всемъ блескѣ своемъ.

Джордано Бруно проповѣдуетъ безконечность пространства и мiровъ. На двѣ книги: Dell' Infinito, Universo e Mondi и Della Causa, Principio et Uno, онъ смотритъ, какъ на основы своей системы (i fondamenti de l'intiero edifizio de la nostra filozofia). Послѣднее произведенiе нѣсколькими годами предшествовало первому; первое изъ нихъ имѣло предметомъ идею единства въ безконечномъ, а второе — многоразличiя.

Въ первой-же бесѣдѣ мы замѣчаемъ, что Бруно желаетъ согласить ноланскую доктрину съ новою системою мiра. „Если Земля не неподвижна въ средоточiи мiра, говоритъ Бруно, — то вселенная не имѣетъ ни центра, ни предѣловъ; слѣдовательно, безконечность является уже осуществившеюся какъ въ видимой природѣ, такъ и въ беспредѣльности небесныхъ пространствъ, причемъ неопредѣленная совокупность тварей образуетъ собою безконечное единство, поддерживаемое и образуемое первичнымъ единствомъ, причиною причинъ."

Первичное единство — это аттрибутъ Всемiрнаго Духа, который не есть бытiе опредѣленное, но можетъ быть уподобленъ голосу, наполняющему собою, не умаляясь отъ этого, пространство, въ которомъ онъ раздается. Духъ этотъ есть источникъ жизни мiровъ. Религiя ставитъ Бога внѣ мiра, но философiя усматриваетъ Его въ формахъ и въ бытiи вселенной. Бытiе первичной Сущности не можетъ быть познано чувствами и только духовное око усматриваетъ необходимость и, вмѣстѣ съ тѣмъ, проявленiе первичной причины.

Изъ этихъ строкъ достаточно выясняется, что Бруно такой-же пантеистъ, какъ и Спиноза.

Вселенная едина, безконечна и недѣятельна. Существуетъ одно только абсолютное бытiе, одна только реальность, одна дѣятельность. Форма или духъ — это одно и тоже. Одно бытiе, одна жизнь. Гармонiя вселенной — гармонiя вѣчная, потому что она едина. Богъ единъ во всемъ; чрезъ Него все едино. Безпрестанно видоизмѣняясь, особо воспринимают не другое бытiе, а только другую форму существованiя. Безконечное множество существъ содержится во вселенной, не какъ въ вместилищѣ; оно подобно жиламъ, разносящимъ жизнь по организму. Все проникнуто духомъ.

Главный предметъ „Размышленiй" (Contemplalions) Бруно, во второмъ трактатѣ его о „Безконечности вселенной," есть излюбленная гипотеза о безконечномъ множествѣ мiровъ, въ доказательство чего главнѣйшимъ образомъ онъ приводитъ несовершенство нашихъ чувствъ и силу разсудка.

Бытiе и сущность не могутъ быть познаны нашими чувствами, такъ какъ чувствамъ доступны только видимыя явленiя и отношенiя. Разумъ возвышается до понятiя безконечнаго и убеждаетъ насъ, что мiръ ничѣмъ не опредѣляется и не ограничивается, ни даже самымъ воображенiемъ, которое стремится положить ему предѣлы и завершить его. Ограничивать вселенную — это значило-бы ограничивать Творца; Богъ необходимо безконеченъ во всѣхъ дѣйствiяхъ своихъ.

Только на словахъ можно отрицать безконечность пространства, только на словахъ и отрицаютъ ее люди упрямые, утверждающее, что пустота немыслима... Если существование обитаемаго нами мiра является необходимымъ, то не менѣе необходимо существованiе другихъ мiровъ. бесконечнаго множества мiровъ. Мiръ нашъ, который кажется намъ огромнымъ, не составляетъ ни извѣстной части, ни цѣлаго по отношенiю къ безконечному и не можетъ быть объектомъ безконечной дѣятельности. Безконечный дѣятель являлся-бы несовершеннымъ, если-бы дѣятельность его не соразмѣрялась съ его могуществомъ. Разумъ и дѣятельность Бога необходимо требуютъ вѣрованiя въ безконечность вселенной.

Ничто не можетъ быть недостойнѣе философа, какъ наделять небесныя сферы особыми формами и допускать существованiе различныхъ небесъ. Существуетъ одно только небо, т. е. мiровое пространство, въ которомъ носится безконечное число мiровъ. Если хотите, наша Земля имеетъ свое собственное небо, т. е. небесный сводъ, атмосферу, среди которыхъ она движется; другiе безчисленные мiры также имеютъ свои небеса, но эти отдѣльныя небеса составляютъ одно небо, звездный океанъ. Небесныя тела безконечно следуютъ одно за другимъ въ громадныхъ пространствахъ и замыкаютъ всю совокупность мiровъ, все многоразличiе ихъ обитателей.

Какого рода различiе съ такимъ упорствомъ стараются проводить между Землею и Венерою, между Землею и Сатурномъ, между Землею и Луною? Развѣ всѣ планеты не стоятъ на одной и той-же ступени подъ могучею властью солнца? Развѣ мiры, имѣющiе одинаковое предназначенiе, не сходны между собою? И какое различiе можетъ существовать въ безконечномъ пространствѣ между Солнцемъ и свѣтилами? Развѣ сама природа не открываетъ намъ множество Солнцъ и мiровъ въ безпредѣльныхъ областяхъ пространства? Вселенная — это огромное органическое тѣло; мiры — это его составныя части, Богъ — его жизнь. Безконечная вселенная — это безконечная форма, если можно такъ выразиться, безконечной мысли. Истина эта представляется уму нашему въ неотъемлемомъ отъ нея свѣтѣ.

Люди, такимъ образомъ взирающiе на мiрозданiе, не должны опасаться никакихъ треволненiй. Для нихъ ясна исторiя самой природы, исторiя, начертанная въ нас для того, чтобы мы слѣдовали божественнымъ законамъ, отпечатлѣннымъ въ сердцахъ нашихъ. Столь возвышенныя воззрѣнiя заставятъ насъ съ презрѣнiемъ отнестись къ недостойнымъ помысламъ.

Небо повсюду: въ насъ самихъ и вокругъ насъ; мы не восходимъ и не нисходимъ въ небеса и, подобно другимъ свѣтиламъ, неуклонно и свободно носимся среди принадлежащаго намъ пространства и въ областяхъ, въ составъ которыхъ мы входимъ, какъ часть. Смерть не открываетъ предъ нами мрачныхъ горизонтовъ; страшное слово это не существуетъ. По сущности своей ничто не погибаетъ, но все видоизмѣняется и протекаетъ безконечныя пространства.

Итакъ, идея множественности мiровъ, казавшаяся перипатетикамъ неясною, не только возможна, но и необходима; она является непреоборимымъ дѣйствiемъ безконечной причины. Въ дивной и изумительной картинѣ мiрозданiя она представляетъ намъ совершенство и образъ Того, который не можетъ быть ни понятъ, ни сознанъ; выясняетъ намъ величiе Бога и господство Его надъ мiромъ; укрѣпляетъ и утѣшаетъ душу человѣка.

В своей латинской поэмѣ: De Immenso et Innumerabilibus, seu de Universo et Mundis, , Бруно, быть можетъ, еще съ большимъ краснорѣчiемъ высказываетъ убѣжденiя свои относительно существованiя многихъ мiровъ. Вотъ вкратце его мысли: Земной, обитаемый нами шаръ, есть планета, слѣдовательно самъ по себѣ онъ не составляетъ вселенной. На всѣхъ планетахъ, какъ и на нашей Землѣ, существуютъ растенiя, различныя животныя и существа, которыя, подобно намъ, одарены разсудкомъ и волею. Солнце, вокругъ котораго вращается Земля, не есть единственное Солнце: существуетъ множество другихъ Солнцъ. Безконечное множество звѣздъ и небесныхъ тѣлъ составляетъ безконечную вселенную. Безконечность повсюду: внѣ ея не существуетъ ничего. Богъ есть животворящая мысль этой безконечности.

Въ числѣ прекрасныхъ страницъ этой поэмы, слѣдующая страница достойна нашего глубочайшаго уваженiя:

„Всякая тварь, вслѣдствiе природы своей, стремится къ источнику своего бытiя. Человѣкъ стремится къ совершенству умственному и нравственному.....Если человѣку суждено познать вселенную, то пусть устремитъ онъ взоры свои и помыслы къ окружающему его небу и къ носящимся надъ нимъ мiрамъ. Это картина, это зеркало, въ которомъ онъ можетъ созерцать и читать формы и законы верховнаго Блага, планъ и устройство совершеннѣйшей системы. Тамъ услышитъ онъ невыразимую гармонiю, оттуда онъ вознесется на вершины, съ которыхъ открываются всѣ роды человѣческiе, всѣ вѣка мiра... Не слѣдуетъ опасаться, что вслѣдствiе такихъ стремленiй и такой жажды безконечнаго мы сдѣлаемся равнодушны къ настоящей жизни и къ дѣламъ мiрскимъ. Какъ-бы высоко ни возносился духъ нашъ, но доколѣ связанъ онъ съ тѣломъ, до тѣхъ поръ матерiя содержитъ его въ его настоящемъ положенiи. Нѣтъ! Это пустое сомнѣнiе не должно препятствовать намъ благоговѣть предъ величiемъ Бога, предъ великолепною обителью Всемогущаго. Изучать возвышенный строй мiровъ и существъ, однимъ хоромъ прославляющихъ величiе Господа — это достойнейшѣе изъ дѣйствiй нашего ума. Убѣжденiе въ существованiи Господа, содержащаго все въ такомъ порядкѣ, наполняетъ радостью душу мудраго и позволяетъ ему съ презрѣнiемъ смотрѣть на смерть, пугало людей обыденныхъ".

Мы хотѣли-бы побольше поговорить объ этомъ знаменитомъ человѣкѣ, но въ галлереѣ нашей такое множество статуй, что не можемъ мы подлѣ каждой изъ нихъ останавливаться настолько, насколько мы желали-бы этого. Изъ предъидущаго видно, что Бруно питомецъ итальянской школы: онъ раздѣляетъ пиѳагорейскiй догматъ о видоизмѣненiи всего существующего, о переселенiи душъ изъ одного тѣла въ другое и является предтечею Лейбница въ томъ смыслѣ, что считаетъ началомъ и основою всего монаду — бытiе духовное, составляющее сущность каждой твари и непрестанно восходящее по ряду тѣлъ до вершины предназначенiя живыхъ существъ.

Интересъ, возбуждаемый именемъ Бруно еще усилится, когда взглянемъ на него не только какъ на послѣдняго и знаменитѣйшаго питомца Флорентiйской Академiи, учрежденной Медичисами въ честь Платона, но и какъ на доблестнѣшаго и своеобразнѣйшаго представителя многочисленной группы мыслителей и писателей съ независимыми убѣждениями. „Кажется, говорить Бартольмесъ, — что лѣтописи новѣйшихъ временъ не представляютъ ни страны, ни эпохи болѣе обильныхъ великими людьми и учеными обществами, какъ Италiя шестнадцатаго столѣтiя. Гордый изгнанникъ ноланскiй стоитъ во главѣ этихъ благородныхъ людей. Ученикъ Пиѳагора и Парменида, послѣдователь Платона и неоплатониковъ, апологистъ Коперника, Бруно былъ предтечею людей, которые въ новѣйшее время боролись и страдали во имя свободы мысли и просвѣщенiя. Симпатiя, возбуждаемая его личностью, кроткою и проницательною, смиренною и глубокомысленною, еще усиливается при мысли о постигшей его участи".

Дѣйствительно, тяжко становится на душѣ, когда видишь, что изъ-за убѣжденiй, стоящихъ внѣ всякихъ мiрскихъ дрязговъ, внѣ политическихъ вопросовъ, внѣ матерiальнаго и нравственнаго благостоянiя людей, что изъ-за мнѣнiй чисто-метафизическихъ и, во всякомъ случаѣ, глубоко-религiозныхъ, этому мужественному и правдивому человѣку пришлось сдѣлать выборъ между костромъ и отреченiемъ отъ своихъ идей! И онъ предпочелъ смерть притворству! Какъ прискорбно это и какъ достойно удивленiя мужество такого мученика! Въ планъ настоящихъ изслѣдованiй не можетъ входить описанiе недостойнаго суда надъ Бруно, но не можемъ воздержаться, чтобъ не привести здѣсь одно мѣсто изъ письма очевидца (Каспара Шоппе) о смерти нашего высокаго мыслителя.

„9-го Февраля, въ дворцѣ великаго инквизитора, въ присутствiи высокоименитыхъ кардиналовъ священной курiи, богослововъ-совѣтниковъ и мiрскихъ властей, Бруно былъ введенъ въ залу Инквизацiи, гдѣ и выслушалъ на колѣняхъ приговоръ суда. Въ приговорѣ упоминалось о жизни Бруно, о его занятiяхъ и мнѣнiяхъ, о рвенiи, выказанномъ инквизиторами для его обращенiя, объ ихъ братскихъ увѣщанiяхъ и о закоснѣломъ нечестiи Бруно. Затѣмъ онъ былъ лишенъ сана своего, отлученъ отъ Церкви и переданъ мiрскимъ властямъ съ просьбою, чтобы его подвергли милосердному наказанiю, не сопряженному съ пролитiемъ крови. На все это Бруно отвѣтилъ угрозою: „Очень можетъ быть, что въ настоящую минуту приговоръ вашъ смущаетъ васъ больше, чѣмъ меня! Тогда стража губернаторская увела его въ тюрьму, гдѣ еще разъ попытались — тщетно, впрочемъ — чтобы онъ отрекся отъ своихъ заблужденiй. Сегодня (17 февраля 1600 г.) его взвели на костеръ... Несчастный умеръ среди пламени; полагаю, что онъ разскажешь въ другихъ, вымышленныхъ имъ, мiрахъ, какъ Римляне вознаграждаютъ нечестивцевъ и хулителей. Такимъ-то образомъ, другъ мой, поступаютъ у насъ въ отношенiи подобнаго рода людей или, скорее, изверговъ рода человѣческаго."

Такъ кончилъ жизнь авторъ книги О безконечности мiровъ!

Если этотъ примѣръ показываетъ, что тогда уже существовали знаменитые защитники истины, то слѣдующимъ примѣромъ доказывается существованiе во всѣхъ слояхъ современнаго общества упорныхъ и ослѣпленныхъ поборниковъ древней системы.

Такова ужъ судьба всѣхъ истинъ: при появленiи своемъ въ исторiи человѣческой мысли, онѣ наталкиваются на противорѣчiя и противъ нихъ вооружаются, прежде чѣмъ онѣ настолько окрѣпнутъ, чтобы выдерживать борьбу и выходить изъ нея побѣдительницами. На зарѣ нашего ученiя, с первыхъ-же дней существованiя опытной философiи, рѣдкiе и благородные умы, при помощи первыхъ оптическихъ инструментовъ старались утвердить наше ученiе; но въ то-же время были уже люди, оспаривавшiе самыя законныя прiобрѣтенiя науки въ области познанiй.

Въ такомъ, очень незавидномъ свѣтѣ представляется намъ заносчивый Юлiй Цезарь Ла-Галла въ произведенiи своемъ *), посвященномъ пресвѣтлѣйшему и достопочтеннѣйшему кардиналу Алоизiю Капонiо, недавно возведенному папою Павломъ V въ санъ сенатора. Авторъ — непоколебимый перипатетикъ, наперекоръ всѣмъ и каждому отстаивающiй вековѣчную философiю Аристотеля. Некоторые изъ знаменитыхъ людей, говоритъ онъ, допускали существованiе многихъ мiровъ: Орфей, Ѳалесъ, Филолай, Демокритъ, Гераклитъ, Анаксагоръ и Плутархъ. Галилей доказалъ намъ, что Луна подобна обитаемой нами Землѣ, чтó воспѣто уже древнимъ Орфеемъ въ слѣдующихъ стихахъ:

Melitus est aliam Terram infinitam, quam lampadem
Immortales vocant, Terreni vero Lunam,
Quae multos montes habet, multas urbes, multas domus.

*) De Phaenomenis in orbe Luni, novi telescopii usu a Galileo phisica disputatio.

Многiе изъ древнихъ писателей придерживались такого-же мнѣнiя и въ числѣ нашихъ современниковъ — кардиналъ де-Куза, Николай Коперникъ и другiе. Но если столь явное заблужденiе было раздѣляемо (притворно, быть можетъ) людьми извѣстными, то это не составляетъ еще достаточной причины, чтобы въ нашъ просвѣщенный вѣкъ мы отвергали свидѣтельство чувствъ и предавались нелѣпымъ мечтамъ.

Демокритъ утверждаетъ существованiе многихъ мiровъ, подобныхъ нашему и тоже обитаемыхъ. Его школа и другiя, возникшiя позже, учили, что вслѣдствiе безчисленнаго множества атомовъ и силъ природы, за предѣлами нашего земнаго шара существуютъ другiе, подобныя же ему мiры; что въ безпредѣльномъ пространствѣ достаточно мѣста для мiровъ этихъ, что пространство пусто и предназначено для послѣдней цѣли, что ничто не препятствует допущенiю идеи многихъ мiровъ; что Луна, наконецъ, есть одинъ изъ такiхъ мiровъ — такъ какъ телескопомъ обнаружено на ней присутствiе полей. Подобнаго рода безсмысленныя положенiя я опровергну при помощи несомнѣнныхъ доводовъ. (Посмотрiмъ!) Если вы скажете, что пространство ничѣмъ не наполнено, то я отвѣчу, что рѣшительно я не понимаю васъ, такъ какъ пустота не есть пространство. Если вы говорите, что пространство безконечно, значитъ вы не понимаете значенiя вашихъ словъ, ибо прилагательнымъ качественнымъ нельзя опредѣлить нѣчто несуществующее. Напрасно стали-бы вы доказывать, что пространство имѣетъ три протяженiя и что три линiи, пересѣкающiяся въ одной точкѣ, могутъ быть мысленно продолжены до безконечности. Если пространство имѣетъ три протяженiя: высоту, ширину и длину — значитъ, оно есть тѣло, но въ такомъ случаѣ, пространство не пусто; если вы станете утверждать, что оно не есть тѣло, то, по моему мненiю, оно не можетъ имѣть и трехъ протяженiй; если вы допускаете, что пространство есть тѣло, то я неопровержимо докажу, что Земля, будучи тяжелѣйшимъ изъ тѣлъ, необходимо должна находиться въ средоточiи пространства, средоточiи, къ которому тяготѣютъ всѣ тяжелыя тѣла и что въ пространствѣ нигдѣ не могутъ существовать другiя Земли. Не вздумаете-ли вы выпутаться изъ затруднительнаго положенiя сказавъ, что пространство не есть ни матерiя, ни пустота? Признаюсь, не понимаю я такого рода нейтральность. Съ другой стороны, если вы допускаете безконечность вещества, то я скажу, что это положительно невозможно; если вещество безконечно, то не существуетъ ни пустоты, ни конечнаго, ни безконечнаго, ибо въ такомъ случаѣ вещество вполнѣ наполняло-бы собою пространство". Чрезвычайно остроумное доказательство, послѣ котораго и желать ничего не остается.

Нашъ авторъ чрезвычайно приверженъ къ силлогизму. „Или пустота объемлетъ матерiю, говорить онъ, — въ такомъ случаѣ матерiя не безконечна; или матерiя наполняетъ пустоту, слѣдовательно пустота тоже не безконечна. Выпутайтесь изъ этого: какъ то, такъ и другое невозможно. Можно сказать, что матерiя дѣлима, слѣдовательно она не безконечна. Впрочемъ, всѣ эти пререканiя вполнѣ безполезны, да и лучше не возбуждать ихъ. Измышляя другiе мiры, вы, повидимому, сомнѣваетесь въ совершенствѣ нашего мiра, дѣлѣ рукъ Божiихъ и становитесь дерзновеннымъ, чтобъ не сказать нечестивымъ, такъ какъ выходите вы изъ предѣловъ, въ которые Богъ заключилъ насъ. Поэтому недавно Елизавета, королева англiйская, назвала Джордано Бруно . Нетрудно также доказать, что подобно тому, какъ нѣтъ другаго Бога, другой первичной причины, такъ точно нѣтъ и другаго мiра."

Вотъ еще и другiе, не менѣе неопровержимые аргументы: ,,Вcѣ тѣла стремятся къ центру мiра, т. е. къ центру Земли. Но допуская сущеcтвованiе другаго мiра, вы тѣмъ самимъ чрезвычайно затрудняете естественное движенiе тѣлъ. Гдѣ находится этотъ новый мiръ? Къ какой точке онъ тяготѣетъ? Если онъ находится въ центрѣ, значитъ Земля — внѣ центра; но вѣдь это нелѣпо! Не оставить-ли Землю въ центрѣ? Въ такомъ случаѣ мiръ не будетъ въ средоточiи вселенной. Вотъ въ какое затруднительное положенiе ставите вы природу! А то-ли будетъ еще, если вмѣсто двухъ мiровъ, вы измыслите множество, бесконечное множество мiровъ! Впрочемъ, вотъ превосходный аргументъ, который тотчасъ-же поставить васъ втупикъ и который принадлежитъ перу самого св. Ѳомы. Воображаемые мiры ваши или равны, или неравны нашему по совершенству. Если они равны ему, то они излишни; если они стоятъ ниже его — значитъ, они несовершенны; если они совершеннѣе его, то нашъ мiръ является несовершеннымъ. Но какъ Богъ не создалъ ничего безъ причины, ничего несовершеннаго, слѣдовательно и проч."

Дѣйствительно, многiе богословы полагаютъ, что Богъ могъ-бы создать множество мiровъ, если-бы на то была его воля, такъ какъ въ его власти сотворить новую матерiю. Но Онъ не сдѣлалъ этого и никогда не сдѣлаетъ. Существованiе одного только мiра доказывается св. Писанiемъ; въ первой главѣ евангелиста Iоанна сказано: Et Mundus per ipsum factus est: Mundus, а не Mundi. (Одинъ только Творецъ, одно Провидѣнiе). Но какъ единый мiръ въ такой-же мѣрѣ можетъ заключать въ себѣ все совершенство божественнаго дѣйствiя, какъ и многiе мiры, то многiе мiры были-бы послѣ этого вполнѣ безполезны.

Ла-Галла утверждаетъ, съ другой стороны, что не существуетъ другаго мiра, на столько подобнаго нашему мiру, чтобы подкрѣпить ученiе наше; даже свѣтъ Луны принадлежитъ собственно ей, а не Солнцу, какъ вообще думаютъ.

Софиста этого не щадили, впрочемъ, тѣ изъ современниковъ, которые защищали новое ученiе. Цезарь Ла-Галла, говоритъ авторъ „Луннаго Мiра", опровергаетъ всѣ наши доводы и доходитъ даже до утвержденiя, будто Галилей и Кеплеръ насмѣхались надъ нами въ сочиненiяхъ своихъ и ручается, что они даже не думали о другихъ мiрахъ. Но прочтите сказанное Кеплеромъ въ предисловiи къ пятой книгѣ его „Epitоmе", посмотрите, чтó говоритъ Кампанелла о Галилеѣ и его страданiяхъ и скажите, понимаетъ-ли Ла-Галла, что онъ говоритъ? Развѣ не утверждалъ онъ, будто гипотеза объ эксцентрикахъ и эпициклахъ была отвергнута потому только, что не нашлось достаточно глупаго математика, чтобы защищать ее? Однакожъ исторiя говоритъ противное. Поэтому я полагаю, что положенiя его не столько-же основательны въ первомъ случаѣ, какъ и во второмъ и что на столько-же онъ правъ, утверждая, будто Луна блеститъ не отраженнымъ свѣтомъ.

Кто хотѣлъ-бы напрасно потратить время, добавляетъ нашъ критикъ, читая книгу De Phaenomenis , тотъ нашелъ-бы въ ней столько-же ошибокъ и лжи, какъ и опечатокъ. Можно-ли такимъ образомъ написать дѣльную книгу?

Однакожъ Юлiй-Цезарь Ла-Галла позаботился припечатать въ началѣ своей книги: „Если въ этой драгоцѣнной книгѣ, другъ читатель, найдешь ты незначительныя опечатки, въ родѣ пропущенныхъ запятыхъ и другiе, столь-же незначительные промахи, то подумай, что, несмотря на все старанiе, избѣжать ихъ невозможно въ столь большомъ количествѣ буквъ и затѣмъ ты легко уже пополнишь недостающее".

Изъ вышеприведенныхъ выписокъ видно, что въ ту эпоху люди съ неменьшимъ задоромъ и упорствомъ защищали идеи свои, чѣмъ и въ наше время. Въ началѣ семнадцатаго столѣтiя мы познакомились не съ однимъ подобнаго разбора ретроградомъ, но мы не сдѣлаемъ этимъ слѣпцамъ чести упоминать о нихъ въ 1870 году и охотно возвратимся къ славнымъ предкамъ нашимъ.

Галилей*)

Господствовавшая партiя была вдвойнѣ сильна: съ одной стороны она опиралась на Аристотеля, а съ другой — на богослововъ. Св. Ѳома, какъ мы уже видѣли, основывалъ свои доводы на началахъ стагирскаго философа. Съ тринадцатаго вѣка перипатетики неограниченно властвовали надъ мiромъ при содѣйствiи основательнѣйшей философской системы, какая только существовала когда-либо. Какая сила осмѣлилась-бы соперничать съ нею? Чей авторитетъ, въ виду вѣковаго, освященнаго великими генiями права, могъ-бы возвысить свой голосъ и ниспровергнуть зданiе, на сооруженiе котораго каждый вѣкъ принесъ свою долю матерiала?

*) Родился въ 1564 году, въ день смерти Микель-Анджело, умеръ въ 1642 году, въ томъ въ мѣсяцѣ, когда родился Ньютонъ.

Взглянемъ теперь на вопросъ съ важнѣйшей его стороны въ началѣ семнадцатаго столѣтiя, со стороны теологической. Идея движенiя Земли, со времени появленiя книги Коперника имѣла многихъ защитниковъ, ревностныхъ поборниковъ и нововводителей — юное поколѣнiе зараждавшейся эпохи. При помощи изобрѣтенныхъ въ 1606 году зрительныхъ трубъ были открыты горы Луны, фазы Венеры и спутники Юпитера. Носясь въ небесныхъ пространствахъ, взоры человѣка открывали мiры, подобные нашему мiру; но съ богословской точки зрѣнiя подобныя истины представляли столь важное значенiе, что прямо взглянуть на нихъ у отважнѣйшихъ не хватало духу. Послѣдствiя ихъ были самою чувствительною стороною идеи движенiя Земли. Каждый вѣкъ обладаетъ своимъ спецiальнымъ оружiемъ, а въ описываемую эпоху обвиненiе въ ереси было оружiемъ, противъ котораго никто не могъ устоять. „Чада девятнадцатаго вѣка, говоритъ Шаль *), — одни свободные протестанты, другiе — свободные католики, какой вредъ причинили-бы мы нашему врагу, доказавъ, что онъ еретикъ? Во время Лудовика XIV, Гамильтонъ не повредилъ другу своему Граммону, признавшись, что этотъ герой плутовалъ въ игрѣ. Восемнадцатый вѣкъ отказался отъ прежней снисходительности къ воровству, но очень снисходительно отнесся къ любовнымъ шашнямъ: отнять жену у сосѣда считалось въ то время дѣломъ обыкновеннымъ, элегантнымъ и приличнымъ. Впослѣдствии понятiя измѣнились. Если бы въ 1793 году вы оказались настолько смѣлы, чтобы написать апологiю литургiи, то вамъ отрубили-бы голову; но вѣкомъ раньше, тотъ-же самый Парижъ сжегъ-бы васъ на Гревской площади за нападки на литургiю. Въ ту-же эпоху человѣка, заподозрѣннаго въ папизмѣ безпощадно убивали въ Лондонѣ толстою палкою, прикрѣпленною къ ремню (protestant flail). Вотъ вамъ человѣчество! Отъ 1550 до 1650 годовъ самымъ страшнымъ обвиненiемъ являлось обвиненiе въ атеизмѣ, деизмѣ или въ невѣрiи. Чтобъ погубить человѣка, достаточно было заподозрить его въ ереси. Въ 1620 году, въ эпоху Галилея, знаменiемъ смерти были слово: еретикъ."

*) Galileo Galilei, VIII.

Послѣдствiя новой системы мiра противоречили общепринятому толкованiю св. Писанiя. Одинъ изъ профессоровъ *), десять уже лѣтъ спецiально изучающiй сочиненiя Галилея, объясняетъ, что въ то время опасались логическихъ послѣдствiй, вытекавшихъ изъ новыхъ воззрѣнiй на отношенiя Земли къ остальнымъ мiрамъ и грозившихъ гибелью богословскимъ, прочно установившимся понятiямъ. Дѣло шло не о математическiхъ химерахъ, порожденныхъ воображенiемъ какого-либо мечтателя и служившихъ посмѣшищемъ толпѣ: нѣтъ, общество лицомъ къ лицу стояло къ физическимъ истинамъ, которыя Галилей сдѣлалъ осязаемыми при помощи своей зрительной трубы. Если Земля планета, то какими преимуществами можетъ она гордиться? Если планеты представляют условiя обитаемости, то почему онѣ немогутъ быть обитаемы? Богъ и природа ничего не творятъ безцѣльно. Но откуда-же явились обитатели планетъ? Произошли-ли они отъ Адама, вышли-ли они изъ ковчега Ноева, искуплены-ли они Христомъ?

*) J. Trouessart. Quelques mots sur les causes du procàs et de la condamnation de Galilè.

Гилилей не обманывалъ себя на счетъ подобнаго рода послѣдствiй и по возможности старался стушевывать ихъ. Онъ зналъ свой вѣкъ и болѣе отважный чѣмъ Коперникъ, вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ осторожнѣе Коперника. Но какимъ образомъ избѣжать Дамоклова меча? Очень хорошо понимая, что ученiе его признано еретическимъ, онъ всеми мѣрами старался избѣжать роковаго обвиненiя въ ереси. „Какой-то iезуитъ, писалъ Галилей къ Деодати, 28 iюля 1634 года, — печатно заявляетъ въ Римѣ, что мнѣнiе о движенiи Земли есть самая отвратительная, гибельная и гнуснѣйшая изъ всѣхъ ересей; что въ академiяхъ, въ ученыхъ обществахъ, на публичныхъ диспутахъ и въ печати можно защищать всевозможныя положенiя, направленныя противъ главнѣйшихъ догматовъ религiи, безсмертiя души, сотворенiя мiра, вочеловѣченiя и проч., но не слѣдуетъ касаться догмата о неподвижности Земли. Такимъ образомъ, этотъ догматъ является столь священнымъ, что на диспутахъ не можетъ быть допускаемъ противъ него ни одинъ аргументъ, хоть-бы имѣлъ онъ въ виду доказательство ложности догмата этого" *).

Трудно представить себѣ болѣе злобное преслѣдованiе. На Галилея, съ энтузiазмомъ защищавшаго новое ученiе, вскорѣ стали смотрѣть, какъ на олицетворенiе представляемой имъ доктрины. Съ каѳедръ и въ печати онъ подвергся личнымъ нападкамъ и первое слово обвиненiя было брошено въ него доминиканцемъ Каттичини, который началъ однажды свою проповѣдь слѣдующею игрою словъ, заимствованною въ текстѣ дѣянiй апостольскихъ: Viri Galilaei! quid respicitis in Coelum? (Мужи галилейскiе, чего ищете вы въ небѣ)?

*) Melchior Inchofer a Societate Jesu, Tractatus syllepticus.

Новый астрономъ зашелъ дальше Коперника и, быть можетъ, это послужило источникомъ славы, которою онъ пользуется въ настоящее время и причиною, по которой Галилея считаютъ истиннымъ возобновителемъ системы мiра. До послѣдняго издыханiя своего Галилей былъ представителемъ новаго ученiя. Понимая всю важность теологическихъ последствiй, вытекавшихъ изъ его ученiя, онъ старался обходить ихъ, не умаляя однакожъ ихъ значенiя. Въ то время, какъ нѣкоторые изъ друзей Галилея старались, чтобъ онъ высказался на счетъ идеи обитаемости мiровъ, онъ писалъ къ герцогу Мути, по поводу лунныхъ горъ, что „на Лунѣ не можетъ быть обитателей, организованныхъ подобно намъ". Въ своей „Космической системѣ" онъ еще болѣе офицiальнымъ образомъ представляетъ Луну вполнѣ чуждою условiямъ обитаемости, свойственнымъ земному шару.

„Существуютъ-ли на Лунѣ, говоритъ онъ, — или на какой либо другой изъ планетъ травы, растенiя и животныя, подобныя нашимъ? Бываютъ-ли тамъ дожди, вѣтры и громъ, какъ у насъ на Землѣ? Не знаю и не думаю я этого и еще менѣе допускаю, чтобы эти планеты были обитаемы людьми. Но если нѣтъ тамъ ничего подобнаго тому, что существуетъ у насъ, то я не вижу еще причины, почему-бы изъ этого необходимо слѣдовало, что ничто не подвергается тамъ перемѣнамъ, что не могутъ тамъ существовать твари, способныя видоизмѣняться, рождаться и разлагаться, но, во всякомъ случаѣ не только отличныя отъ земныхъ, но и очень далекiя отъ понятiй нашихъ, однимъ словомъ — совершенно непостижимыя. Человѣкъ, родившiйся и воспитанный въ большомъ лѣсу, среди дикихъ животныхъ и птицъ и не видѣвшiй водъ, никогда не понялъ-бы, при помощи одного воображенiя своего, чтобы въ порядкѣ естества могъ существовать другой мiръ, вполнѣ отличный отъ Земли и обитаемый животными, которыя, безъ помощи ногъ и крыльевъ, быстро двигаются не только на поверхности земли, но и въ ея нѣдрахъ и въ глубинѣ водъ, или остаются неподвижными въ какомъ угодно мѣстѣ, чего не могутъ делать даже птицы въ воздухѣ. Еще меньше могъ-бы онъ вообразить, чтобы тамъ могли жить люди, строить себѣ города и дворцы и путешествовать съ такою легкостью, что очень нетрудно имъ перемѣщаться въ отдаленнѣйшiя страны со своими семействами, домами и цѣлыми городами. Я вполнѣ убѣжденъ, что человѣкъ этотъ, будь онъ одаренъ самымъ жiвымъ воображенiемъ, никогда не могъ-бы представить себѣ рыбъ морскихъ, кораблей и флотовъ; тѣмъ болѣе мы ничего не можемъ сказать о природѣ обитателей Луны, хотя на планетѣ этой, отделенной отъ насъ громаднымъ пространствомъ, вѣроятно существуютъ извѣстныя жизненныя проявленiя".

Въ одномъ письмѣ въ Галланцони, Галилей выражается еще опредѣлительнѣе: „Для того, говоритъ онъ, — кто не вѣритъ въ существованiе многихъ мiровъ, планеты должны представляться громадною и жалкою пустынею, не имѣющею ни животныхъ, ни растенiй, ни людей, ни городовъ, ни зданiй и наполненною мрачнымъ безмолвiемъ: Un immenso deserto infelice, vuoto di animali, di piante, di uomini, di cittó, di fabriche, pieno di silenzio e di ozio".

Этого было слишкомъ достаточно; къ счастiю, Галилей не обладалъ тою страстностью, которая привела Джордано Бруно на костеръ. Знаменитаго тосканца преслѣдовали съ чисто нравственной стороны, но не чувствовалъ-ли этотъ достойный старецъ горьчайшей скорби, когда стоя на колѣняхъ, онъ долженъ былъ произнесть слѣдующiя слова предъ судомъ Инквизицiи:

Я, Галилей, на семидесятомъ году отъ рода, находясь подъ стражею, на колѣняхъ предъ вашими высокопреосвященствами и имѣя предъ глазами св. Евангелiе, котораго касаюсь руками, симъ заявляю, что отрекаюсь я отъ заблужденiй и еретическаго ученiя о движенiи Земли, а также проклинаю и ненавижу ихъ."

Его приговорили къ вѣчному заточенiю и еженедѣльно онъ долженъ былъ прочесть семь покаянныхъ псалмовъ. Въ концѣ того же года Галилею позволили однакожъ жить на виллѣ Арчетри, нанятой имъ близь Флоренцiи, но подъ условiемъ, чтобы онъ жилъ въ уединенiи никого не приглашалъ къ себѣ и не принималъ посѣтителей. Сочиненiя его были секвестрованы и занесены въ списокъ запрещенныхъ книгъ, въ которомъ онѣ находятся и въ настоящее время.

Кеплеръ *).

*) Родился въ 1571, умеръ въ 1630 году.

Ioh. Keppleri, Mathematici olim Imperatorü, Somnium, seu opus posthumum de Astronomia lunari. Divulgatum a Ludovico Kepplero filio.

Не смотря на уваженiе наше къ подлинникамъ и на то, что исключительно мы пользовались ими при нашихъ занятiяхъ, нѣсколько лѣтъ мы тщетно искали переводъ „Cosmotheôros" Гюйгенса, какъ вдругъ одинъ разумно-преданный нашему дѣлу букинистъ удовлетворилъ наше желанiе. Книга, о которой идетъ рѣчь, переведена нѣкiимъ Дюфуромъ, „ординарнымъ музыкантомъ королевской капеллы," какъ гласить рукописная помѣтка и озаглавлена: „Множественность мiровъ, Гюйгенса, бывшаго члена Королевской Академiи Наукъ". Противъ этого наивнаго заголовка, первый владѣлецъ сказанной книги написалъ слѣдующую любопытную замѣтку:

„Желающiе знать, существуютъ-ли многiе мiры, могутъ прочесть объ этомъ въ книгѣ г. Фонтенеля; но кто захотѣлъ-бы пойти дальше и узнать, что дѣлается въ мiрахъ этихъ, занимаются-ли тамъ науками и искусствами, ведутся-ли тамъ войны и вообще кто хотѣлъ-бы изслѣдовать такой важности вопросы, которые позволительно, впрочемъ, и не знать, тотъ долженъ прочесть настоящiй трактатъ (Гюйгенса), въ которомъ разрѣшены всѣ вопросы эти. Переводчикъ предпослалъ труду своему ученое и дѣльно составленное предисловiе, въ которомъ онъ очень умно разъясняетъ духъ переведенаго имъ сочиненiя и излагаетъ всѣ его основанiя."

Рукописная замѣтка заканчивается слѣдующими словами: „Все научно въ книгѣ этой и было-бы ошибкою смотрѣть на нее, какъ на „Путешествiя" Сирано, или какъ на „Астрономическiй Сонъ" Кеплера.

Изъ этой замѣтки мы узнаемъ, что великiй астрономъ спецiально занимался Луною, какъ астрономической станцiею, поэтому не безъинтереснымъ считаемъ привести, въ началѣ нашего этюда о сочиненiи этомъ мнѣнiе анонимнаго читателя Гюйгенса.

„Сонъ" Кеплера изданъ по смерти автора сыномъ послѣдняго, докторомъ Лудвигомъ Кеплеромъ, съ тѣмъ, чтобы не было пробѣловъ въ произведенiяхъ знаменитаго ученаго. Сочиненiе это написано до 1620 года, такъ какъ за нимъ послѣдовало объемистое приложенiе, состоящее изъ 223 примѣчанiй, написанныхъ отъ 1620 до 1630 годовъ. Несмотря на его заглавiе: „Астрономiя Луны," въ произведенiи этомъ, равно какъ и другихъ сочиненiяхъ ученаго математика, не выражается положительныхъ мыслей на счетъ множественности человѣческихъ породъ, обитающихъ въ небесныхъ мiрахъ; собственно говоря, Кеплеръ еще не касается самой сущности вопроса и въ этомъ отношенiи можно сказать, что если три знаменитые основателя астрономической науки позволили себѣ, каждый отдѣльно, сдѣлать въ ней по одному шагу, то всѣ вмѣстѣ сдѣлали они только одинъ шагъ: робкому Копернику принадлежитъ первый шагъ, Галилею — второй, а Кеплеру — третiй. Но преддверiе храма не было еще вполнѣ пройдено и не откинута завѣса, скрывающая отъ насъ входъ въ святилище.

Местлинъ (in Thesibus) и Тихо Браге (De nova stella), высказывались ученику своему въ пользу идеи множественности мiровъ и съ цѣлiю вящшаго уравненiя Земли съ другими планетами, нерѣдко говорили, что Землѣ свойственна природа звѣздъ, а Лунѣ и планетамъ — природа Земли. Усвоивъ себѣ то, что заключалось истиннаго въ новомъ ученiи его наставниковъ, Кеплеръ вскорѣ опередилъ всѣхъ предшественниковъ своихъ. Открытiе трехъ незыблемыхъ мiровыхъ законовъ, совершившееся медленно и съ большимъ трудомъ, навсегда установило идею равноправности Земли и другихъ планетъ и родства всѣхъ мiровъ въ державѣ ихъ славнаго родоначальника — дневнаго свѣтила. Человѣкъ, предъ лицемъ свѣта проповѣдывавшiй мiровые законы, былъ свободенъ отъ древнихъ и ложныхъ понятiй о номинальномъ превосходствѣ, которымъ обитатели Земли надѣляли свою родину; ему было извѣстно относительное значенiе нашего крошечнаго мiра, дѣйствительная маловажность его въ общемъ составѣ вселенной и его ничтожность въ сравненiи съ размѣрами и величiемъ творенiя въ предѣлахъ неба. Поэтому вездѣ въ астрономическихъ трактатахъ Кеплера, гдѣ только идетъ рѣчь о физическихъ условiяхъ планетъ, мы замѣчаемъ, что занимающая насъ идея таилась въ глубинѣ его сознанiя и, по временамъ, проносилась дыханiемъ жизни въ средѣ безмолвныхъ мiровъ, взвѣшиваемыхъ и управляемыхъ въ пространствѣ могучею рукою Кеплера.

Его „Somnium" освящаетъ въ частности эту идею, положительно не утверждая однакожъ ее, чтó и замѣчено нами выше. Авторъ принимаетъ Луну за обсерваторiю и старается определить, въ какомъ видѣ представляется внѣшнiй мiръ ея обитателямъ, не заботясь однакожъ ни о природѣ ея жителей, ни объ условiяхъ обитаемости спутника нашего. Что Луна можетъ быть обитаема, это вопросъ для Кеплера окончательно рѣшенный и отвѣтъ на него не подлежитъ никакому сомнѣнiю. Но обитаема-ли она дѣйствительно разумными существами — доказать этого онъ не старается. Кеплеръ представляетъ свою фантазiю въ слѣдующей формѣ:

Лѣтомъ 1608 года, въ эпоху, когда всѣ занимались распрями, возникшими между императоромъ Рудольфомъ и эрцъ-герцогомъ Матвѣемъ, изъ любопытства я сталъ читать чешскiя книги. Случайно прочтя исторiю „Libussae viraginis", столь извѣстной въ магiи, въ ту-же ночь я занимался нѣсколько часовъ наблюденiемъ Луны и звѣздъ и когда я уснулъ, то приснилось мнѣ, будто прочелъ я принесенную съ рынка (nundinis) книгу, содержанiе которой было слѣдующее:

„Имя мое — Дуракото и родился я въ Исландiи, извѣстной древнимъ подъ именемъ Ѳулэ. Моя мать, Фiолксгильдисъ, по смерти своей заставила меня написать настоящiй разсказъ". Въ предисловiи къ трактату, авторъ приводитъ разсказъ о жизни своей. Когда онъ былъ еще ребенкомъ, мать обыкновенно водила его, наканунѣ Иванова дня, во время самыхъ долгихъ летнихъ дней, въ ущелiя горы Геклы, гдѣ и занималась съ нимъ магiею. Позже, они отправились въ Берге, въ Норвегiю, и навѣстили Тихо Браге, жившаго на островѣ Гюэнѣ; тамъ молодой и любознательный человѣкъ былъ посвященъ въ таинства астрологiи и астрономiи, предался изученiю звездъ и вскорѣ позналъ небесныя явленiя и ихъ причины. Осень и лѣто прошли въ занятияхъ. Весною молодой путешественникъ поднялся къ полюсу, въ область стужъ и мрака и однажды, въ перiодъ приращенiя Луны, ознакомился съ послѣднею.

Названiя, употребляемыя Кеплеромъ, вообще служатъ символами для его мыслей. Такимъ образомъ, описанiе острова Ливанiи есть ничто иное, какъ описанiе Луны, которой Кеплеръ далъ названiе это, заимствованное отъ еврейскаго „Лбана" или „Левана". Вообще, еврейскiя выраженiя преимущественно употреблялись въ чернокнижiи. Равнымъ-же образомъ, слово Фiольксгильдисъ, только-что приведенное нами, состоитъ изъ слова Фiолъксъ, которымъ обозначалась Исландiя на картѣ, находившейся тогда у Кеплера и изъ окончанiя гильдисъ, которымъ въ готѳскомъ языкѣ означались женскiя имена, какъ напримѣръ: Брунгильдисъ, Матильдисъ и проч. Дальше онъ называетъ Землю „Volva" (вертящаяся); значенiе этого слова разгадать нетрудно.

Островъ Леванiя находится въ глубинѣ пространствъ, въ разстоянiи 50,000 нѣмецкихъ миль отъ Земли. Дорога, ведущая туда, рѣдко бываетъ свободна и, кромѣ того, она сопряжена съ большими препятствiями, подвергающими опасности жизнь путника. Сначала путь труденъ, по причинѣ большой стужи и производимаго ею дѣйствiя на организмъ, но затѣмъ онъ становится менѣе затруднительнымъ, такъ какъ по достиженiи извѣстнаго пространства, тѣло наше само собою, въ силу собственныхъ свойствъ и безъ всякаго напряженiя направляется къ мѣсту своего назначенiя. Обыкновенно, вслѣдъ за преодолѣнiемъ препятствiй, настаетъ большое утомленiе. Прибывъ на островъ Леванiю, человѣкъ какъ-бы сходитъ съ корабля на твердую землю.

Во всей Леванiи неподвижныя звѣзды представляютъ такой-же видъ, какъ и у насъ, но движенiя планетъ различны. Географически она раздѣлена не на пять поясовъ, какъ земной шаръ (два умѣренныхъ, одинъ знойный и два холодныхъ), но на двѣ главныя части: обращенное къ намъ полушарiе и противоположное ему.

Въ Леванiи чувствуются перемѣны дней и ночей, какъ и на Землѣ, однакожъ они не представляютъ разнообразiя, проявляющагося у насъ втеченiи года. Во всей Леванiи дни почти равны ночамъ; въ невидимой для насъ части дни короче ночей, а въ обращенной къ намъ — продолжительнѣе ночей. Подобно тому, какъ Земля кажется намъ, живущимъ на ней, неподвижною, такъ точно обитатели Леванiи считаютъ себя находящимися въ состоянiи покоя, а звѣзды — движущимися. Сутки ихъ равны нашему месяцу. Нашъ годъ состоитъ изъ 365 дней солнечныхъ и 366 дней звѣздныхъ, чтó обусловливается суточнымъ обращенiемъ звѣздъ, или, точнѣе, четыре нашихъ года заключаютъ въ себѣ 1,461 звѣздный день; въ Леванiи, въ году бываетъ только 12 солнечныхъ дней и 13 дней звѣздныхъ, или точнѣе, въ 88 лѣтъ — 99 дней солнечныхъ и 107 дней звѣздныхъ. Но тамъ извѣстнѣе девятнадцатилѣтнiй циклъ, потому что втеченiе этого времени Солнце восходить 235 разъ, а неподвижным звѣзды 254 раза.

Какъ и Землю, экваторъ раздѣляетъ Леванiю на два полушарiя. Жители экваторiальныхъ странъ каждый день видятъ Солнце проходящимъ надъ ихъ головами; начиная отъ этой линiи Солнце больше или меньше склоняется къ полюсамъ. Имъ неизвѣстны ни лѣто, ни зима, равно какъ и наши перемѣны временъ года. Вслѣдствiе пересѣченiя экватора съ зодiакомъ, въ Леванiи, какъ и у насъ существуютъ четыре страны свѣта. Зодiакальный кругъ начинается въ точкѣ этого пересѣченiя. Авторъ „Harmonice Mundi" со всѣх сторонъ разсматриваетъ лунную сферу.

Между видимымъ и невидимымъ полушарiями Леванiи существуетъ большое различiе. Суточнымъ движенiемъ своимъ Земля, во многихъ отношенiяхъ влiяетъ на состоянiе каждаго полушарiя Леванiи; невидимое для насъ полушарiе можно назвать знойнымъ, а видимое — умѣреннымъ. Въ первомъ, ночь, равная пятнадцати нашимъ ночамъ, распространяетъ повсюду мракъ, стужу и все сковываетъ холодомъ; даже вѣтры производятъ тамъ ледяную стужу. Вслѣдъ за зимою наступаетъ лѣто, болѣе знойное, чѣмъ наше африканское лѣто. Вообще, жизнь въ Леванiи не слишкомъ прiятна.

Переходя къ видимому полушарию, начнемъ съ небольшой окружности, опредѣляющей его объемъ. Въ нѣкоторое время года Венера и Меркурiй кажутся тамъ, особенно для обитателей сѣвернаго полюса, въ два раза бóльшими, чѣмъ у насъ. Земля оказываетъ большую пользу астрономiи обитателей Леванiи. Полярная звѣзда, служащая намъ для измѣренiя градусовъ долготы, замѣняется въ Леванiи Землею, высота которой надъ горизонтомъ служитъ для той-же цѣли. Жители центральныхъ частей Леванiи видятъ нашу Землю въ зенитѣ; отъ центра до математическаго горизонта высота ея уменьшается, соотвѣтственно съ ея удаленiемъ. Полныхъ ночей въ Леванiи не бываетъ и стужа, господствующая въ противоположномъ ея полушарiи, умѣряется лучеиспусканiемъ неподвижной Земли. Полюсы обозначаются въ Леванiи не неподвижными звѣздами, но тѣми, которыми указывается намъ полюсъ эклиптики. Звѣзды и планеты заходятъ за Землю и закрываются послѣднею; то-же самое можно сказать и о Солнцѣ. У обитателей противоположнаго полушарiя этихъ явленiй не бываетъ.

Вслѣдствiе дѣйствiя Солнца, пары атмосферы и влаги каждой изъ частей Леванiи переходятъ изъ одного ея полушарiя въ другое. Нагрѣвая область обитателей видимаго полушарiя, дневное свѣтило привлекаетъ влаги противоположной стороны и разсѣеваетъ ихъ въ первой въ видѣ облаковъ; при наступленiи ночи, когда Солнце переходитъ въ невидимое полушарiе, происходитъ противоположное явленiе. Леванiя имѣетъ въ окружности не больше 1,040 нѣмецкихъ миль, т. е. едва четверть окружности Земли; однакожъ на ней есть очень высокiя горы, глубокiя долины, вслѣдствiе чего сфероидальность Леванiи менѣе совершенна, чѣмъ сфероидальность нашего мiра. Для обитателей невидимаго полушарiя пещеры служатъ защитою противъ сильнаго зноя и стужи.

Все, растущее на землѣ или поднимающееся надъ ея поверхностью, отличается въ Леванiи значительною величиною, развивается очень быстро, но существуетъ недолго. Обитатели Леванiи меньше чѣмъ въ одинъ день могутъ совершить путешествiе вокругъ ихъ мiра сухимъ путемъ, или на корабляхъ, или летая. Если-бы мы захотѣли опредѣлить разницу, существующую между двумя полушарiями Леванiи, то можно-бы было сказать, что обращенная къ намъ сторона подобна нашимъ городамъ и садамъ, а противоположная — полямъ нашимъ, лѣсамъ и пустынямъ.

Посредствомъ глубокихъ каналовъ, въ пещеры проводятся горячiя воды, съ цѣлью ихъ охлажденiя. Жители Леванiи цѣлые дни проводятъ въ пещерахъ принимаютъ тамъ пищу и выходятъ только подъ вечеръ. Плоды полей родятся, развиваются и умираютъ тамъ втеченiи одного дня, но каждый день появляются новые плоды. Леванiйцы питаются животными, причемъ разрѣзываютъ ихъ на части. Хотя они очень рѣдко выходятъ въ жаркую пору дня, тѣмъ не менѣе по временамъ они сладострастно грѣются на солнцѣ, у входа въ прохладныя пещеры, въ которыя возвратиться имъ очень нетрудно.

Заканчивая свой разсказъ, Кеплеръ говоритъ, что нерѣдко облака проливаютъ дожди надъ обращенною къ намъ стороною Леванiи и что подобнаго рода явленiе вывело его изъ усыпленiя. Сочиненiе Кеплера заключаетъ въ себѣ, кромѣ того, трактатъ Плутарха De facie in orbe Lunae и пространнѣйшiе комментарiи, которыми великiй астрономъ почтилъ книгу греческаго историка.

Не припомнилъ-ли себѣ Кеплеръ мнѣнiя Пиѳеаса (Pithéas)? Географъ этотъ говоритъ *), что на островѣ Ѳулэ, въ шести суткахъ пути на сѣверъ отъ Великобританiи, и во всѣхъ сѣверныхъ странахъ нѣтъ ни земли, ни морей, ни воздуха; тамъ существуетъ только какая-то смѣсь этихъ стихiй, среди которой находятся Земля и океанъ и которая служитъ связью между различными частями вселенной, но въ страны эти нельзя проникнуть ни сухимъ путемъ, ни моремъ. Пиѳеасъ говоритъ объ этомъ, какъ очевидецъ. Во всякомъ случаѣ, воспоминанiя Кеплера добровольны: человѣкъ, открывший три закона, лучше всѣхъ зналъ, въ чемъ тутъ дѣло.

*) Bayle. Dict. crit, art. Pithéas.

Это напоминаетъ намъ разсказъ, приводимый Ле-Вайе (Le Vayer) въ его „Письмахъ". Одинъ пустынникъ (вѣроятно, онъ приходился съ родни подвижникамъ пустынь Востока) похвалялся, что достигнувъ предѣловъ мiра, онъ нашелся вынужденнымъ наклониться, такъ какъ въ мѣстахъ этихъ Земля и небо соприкасаются.

Abundat divitiis, nulla re caret, гласитъ одно правило латинской грамматики, чтó въ очень вольномъ переводѣ можетъ означать: обилiе богатствъ не вредитъ. Не всегда однакожъ поговорка эта оказывается справедливою. Мы буквально завалены астрологическими латинскими фолiантами, изданными отъ пятнадцатаго до семнадцатаго вѣковъ, не считая рукописей. Перечень ихъ заглавiй потребовалъ-бы книги, обширнѣе настоящей. Собравъ одни только заглавiя астрономическихъ книгъ, изданныхъ отъ эпохи Грековъ до 1781 года, Лаландъ составилъ громадный томъ in-4. Сочиненiя по части серьезной астрономiи вполнѣ поглощаются астрономическими трактатами, въ которыхъ алхимiя перемѣшана съ мистицизмомъ, при полнѣйшемъ преобладанiи чернокнижiя. Многiя изъ нихъ упоминаютъ о нашемъ предметѣ съ точки зрѣнiя — условной аргументацiи, нѣкоторыхъ подходящихъ мыслей и кажущагося сродства понятiй, а не съ точки зрѣнiя астрономической или философской. Намъ положительно невозможно, развѣ захотѣли-бы мы составить цѣлый словарь, упоминать обо всѣхъ сочиненiяхъ, сказавшихъ свое слово о нашемъ предметѣ. Но мы пополнимъ этотъ пробѣлъ приведенiемъ замѣчательнѣйшихъ въ своемъ родѣ типовъ и представивъ ихъ въ нашемъ обозрѣнiи. Въ общности своей они замыкаютъ нашъ предметъ въ полномъ его видѣ, такъ что приводитъ послѣ нихъ другiе трактаты, это значило-бы безполезно повторять одно и то-же.

Приводя одни лишь имена извѣстныхъ личностей изъ далекихъ эпохъ этихъ, упомянемъ о Корнелiѣ Агриппѣ, философѣ и алхимикѣ. Въ своемъ трактатѣ De occulta philosophia (1531 г.), онъ описываетъ шесть небесныхъ сферъ, которыя, согласно съ системою Птоломея, окружаютъ Землю. Въ этомъ тяжеловѣсномъ трактатѣ предлагаются практические способы для предсказанiя астрономическихъ явленiй, что не безъинтересно для людей, которые въ наше время справляются съ „Указателемъ временъ." — Iеронимъ Карданъ, въ своемъ Ars magna и въ De Subtilitate является астрономомъ, физикомъ, алхимикомъ и геомантомъ. Подобно Фабрицiю и Сведенборгу, онъ принадлежитъ къ числу личностей, увѣрявшихъ, что они принимали у себя обитателей Луны.Францискъ Патрицци феррарскiй профессоръ, по духу потомокъ Зороастра, Гермеса Трисмегиста и Асклепiя, утверждалъ въ своей Nоvа universis philosophia, что Земля и Луна взаимно пополняютъ другъ друга, что земной шаръ служитъ Луною для Луны и что общая судьба связуетъ мiры эти. — Вильгельмъ Гильбертъ, знаменитый англiйскiй врачъ, открывшiй главнѣйшiя свойства магнита и разгадавшiй законы всемiрнаго тяготѣнiя, представляетъ Луну другою Землею, мéньшею чѣмъ наша, но населенною живыми существами и освѣщаемую днемъ Солнцемъ, а по ночамъ Землею (De magnete, magnetisque corporibus physiologia nova, 1600). — Кампапелла, семь разъ подвергавшiйся пыткѣ, проповѣдывалъ, въ своей Apologia pro Galileo и въ Cite de Soleil ученiе о множественности мiровъ и о существованiи лунныхъ жителей. Подобно Оригену, въ своемъ De sensu rerum et magia онъ утверждалъ духовность и разумную природу свѣтилъ. Ученикъ Телезiо, Кампанелла былъ ревностнымъ возобновителемъ либеральной философiи, противникомъ Аристотеля и господствовавшей школы. Это одна изъ жертвъ слѣпаго и свирѣпаго фанатизма. Мы не можемъ воздержаться, чтобъ не побесѣдовать съ нимъ нѣсколько мгновенiй и не разспросить его на счетъ того, чтó вытерпѣлъ онъ ради убѣжденiй своихъ и чтó защищалъ онъ противъ всѣхъ и каждаго.

„Въ послѣднiй разъ пытка длилась сорокъ часовъ; крепко связавъ меня веревками, терзавшими мое тѣло, меня подняли, связавъ на спинѣ руки, на острый деревянный колъ, изглодавшiй шестую часть моего тѣла и извлекшiй изъ меня десять фунтовъ крови. Черезъ сорокъ часовъ, полагая что я умеръ, положили конецъ моимъ страданiямъ. Одни ругались надо мною и, съ цѣлiю увеличенiя моихъ мученiй, дергали веревку, на которой я висѣлъ; другiе втихомолку хвалили мое мужество. По истеченiи шести мѣсяцевъ, какимъ-то чудомъ я выздоровѣлъ, послѣ чего меня ввергли въ темницу, продолжая обвинять меня въ ереси на томъ основанiи, что я утверждалъ, что Солнце, Луна и звѣзды подвержены перемѣнамъ, въ противность мнѣнiю Аристотеля, считавшаго мiръ вѣчнымъ и нетлѣннымъ."

Изъ глубины сырой и смрадной темницы, мужественно выдержавъ пытку въ седьмой разъ, Кампанелла писалъ: „Двѣнадцать уже лѣтъ страдаю я и всѣмъ тѣломъ источаю болезни. Члены мои терзали пыткою семь разъ; люди невѣжественные проклинали и осмѣивали меня; глаза мои были лишены свѣта солнечнаго, мускулы истерзаны, кости изломаны, пролита кровь моя и былъ я преданъ въ жертву лютѣйшей ярости; пища моя была скудна и недоброкачественна. Не достаточно-ли этого, о Господи, и не подашь-ли Ты мнѣ надежду на защиту Твою?" Слова эти были написаны еще при жизни инквизиторовъ. Эритреи (Aerytroeus), какъ очевидецъ, прибавляетъ: „Такъ какъ все вены и артерiи, расположенные вокругъ заднихъ частей тѣла, были растерзаны, то кровь лилась изъ его ранъ и нельзя было остановить ее. Но у Кампанеллы настолько хватило мужества, что втеченiи тридцати пяти часовъ онъ не произнесъ ни одного слова, которое было-бы недостойно философа."

Болѣе смелый и отважный, чѣмъ Галилей, и притомъ въ эпоху, когда притворство было офицiальною одеждою, этотъ братъ Бруно по духу, на столько обладалъ невообразимымъ мужествомъ, что въ часы досуга писалъ сатиры въ родѣ слѣдующей:

Сонетъ
въ похвалу глупости.

„О святая и преблаженная глупость, — святое невѣжество, святая тупость, вы удовлетворяете душу больше, чѣмъ всяческiя изысканiя ума.

„Ни прилежныя занятiя, ни трудъ, ни философскiя размышленiя не могутъ достичь неба, въ которомъ вы пребываете.

„Пытливые умы, зачѣмъ занимаетесь вы изученiемъ природы и стараетесь узнать, изъ чего состоять свѣтила: изъ огня, земли или воды?

„Святая и преблаженная глупость пренебрегаетъ этимъ: сложивъ руки и колѣнопреклоненная, она ждетъ отрады отъ одного только Бога.

„Ничто не смущаетъ, ничто не занимаетъ ее, за исключенiемъ вѣчнаго мира, который Господу угодно будетъ даровать намъ по смерти.

Узнавъ объ осужденiи Галилея, Декартъ подальше припряталъ свою книгу о Вселенной или Трактатъ о мiрѣ, въ которой онъ высказывался въ пользу нашего ученiя съ бóльшею опредѣленностью, чѣмъ въ Трактатѣ вихрей. Его искреннiй другъ, о. Мерсенъ, столь же робкiй по положенiю своему, насколько является онъ робкимъ въ своемъ Commentarium in Genesim, соблазнился сходствомъ мiра Луны съ нашiмъ мiромъ, вслѣдствiе чего Лэбрэ, отвѣтственный издатель сочиненiй Сирано, говоритъ: „О. Мерсенъ, котораго великой набожности и глубокой учености удивляются вcѣ знающiе его, замѣтивъ на Лунѣ присутствiе водъ, усомнился на счетъ того, не есть-ли она Земля, подобная нашей. Воды, окружающiя послѣднюю, могутъ возбудить подобнаго рода предположенiя въ людяхъ находящихся въ такомъ-же разстоянiи отъ Земли, въ какомъ находимся мы отъ Луны, т. е. въ разстоянiи шестидесяти полудiаметровъ. Это можетъ уже считаться нѣкотораго рода утвержденiемъ, потому что даже сомнѣнiя столь извѣстнаго человѣка должны имѣть достаточное основанiе." — Другой ревностный послѣдователь Декартова ученiя, Анри Лероа, подобно Патрицци сильно поддерживаетъ идею сходства Луны съ Землею — сходства, которое настолько сближаетъ мiры эти въ отношенiи ихъ общаго предназначенiя, на сколько близки они по своему положенiю въ пространствѣ (Philiosophia naturalis, 1654). — Авторъ Селенографiи (1647), Iоаннъ Гевелiй, бóльшую часть своего астрономическаго поприща провелъ въ изученiи лунныхъ странъ и первый изложилъ ихъ географiю; подобно предшествующимъ теоретикамъ, онъ уподобляетъ Луну земному шару.

ГЛАВА VI
Луна все еще служить мѣстомъ свиданiя для путешественниковъ. — Человѣкъ на Лунѣ, Годвина. — Мiръ Луны, Уилькинса. — Рай на Лунѣ. Реита: Oculus Enoch et Eliae. — Странное смѣшенiе астрономiческихъ и религiозныхъ понятiй.
(1638-1645).

Изобрѣтенiе зрительныхъ трубъ, сокративъ разстоянiя, возбудило въ любознательныхъ умахъ новое движенiе, не существовавшее ни въ одномъ изъ вѣковъ, предшествовавшихъ нашей эпохѣ. Со времени Христофора Колумба, воображенiе создавало сотни путешествiй на Южные острова, на Индiйскiе архипелаги и въ страны антиподовъ; но въ эпоху, до которой достигли мы, оно носится уже болѣе высокимъ полетомъ и выступаетъ изъ предѣловъ обитаемаго нами мiра: насталъ романическiй перiодъ нашей доктрины.

The man in the Moon, by Godvin. London, 1638. I'Homme dans la Lune ou le Voyage chimérique fait au Monde de la Lune, par Dominique Gonzalés, avanturier espagnol — Paris 1648.

Этотъ занимательный и, вмѣстѣ съ тѣмъ, очень простой разсказъ есть произведенiе англiйскаго епископа Франциска Годвина, изданное по смерти автора, въ 1638 году. Десять лѣтъ спустя, оно было переведено на французскiй языкъ Жаномъ Бодуэномъ, плодовитымъ переводчикомъ, которому мы обязаны переводомъ произведенiй Тацита, Светонiя, Тасса и Бэкона. Мы говоримъ „переведено,“ но напрасно искали-бы мы въ трудѣ Бодуэна буквальнаго перевода англiйскаго подлинника, вообще болѣе положительнаго и серьезнаго. Французскiй авторъ слѣдующимъ образомъ рекомендуетъ читателю трудъ свой: „Очень можетъ быть, что этотъ новый мiръ будетъ не лучше принятъ тобою, чѣмъ былъ принятъ нѣкогда мiръ Колумба. Громадный американскiй материкъ, первую мысль о которомъ возъимѣлъ Колумбъ, впослѣдствiи очень населился и хотя до тѣхъ поръ онъ не былъ извѣстенъ, но современемъ было доказало, что онъ не меньше остальныхъ частей свѣта. Если это не убѣдительно для тебя, то вспомни, что истины относительно антиподовъ казались нѣкогда такими-же парадоксами, какъ и парадоксъ, будто на Лунѣ существуютъ различные народы, которые управляются законами, вполнѣ отличными отъ нашихъ. Кажется, что разъясненiе этихъ истинъ преимущественно предоставлено нашему вѣку.“

Фантастическое путешествiе на Луну есть произведенiе Доминика Гонзалеса, севильскаго дворянина. Въ первой трети романа приведенъ живой разсказъ о житейскихъ невзгодахъ дворянина, о путешествии его къ антиподамъ и о прибытiи искателя приключенiй на пустынный островъ св. Елены. Втеченiи года нашъ авантюристъ жилъ съ негромъ своимъ на островѣ, впослѣдствiи прославленномъ великимъ именемъ. Не будучи въ состоянiи приручить туземцевъ, по той весьма простой причинѣ, говорить онъ, что таковыхъ тамъ не оказывалось, онъ сталь искать общества птицъ и дикихъ звѣрей и преимущественно занялся прирученiемъ дикихъ лебедей (gansas), которые водятся только въ этой части свѣта. Прiучивъ ихъ направлять полетъ свой къ бѣлымъ предметамъ, Гонзалесъ сталь употреблять ихъ для переноски тяжестей, а впослѣдствiи и собственной своей особы. Послѣ цѣлаго ряда приключенiй, приводить которыя было-бы излишнимъ, нашъ герой улетѣлъ, при помощи своихъ лебедей, съ одного корабля, подвергавшагося крушенiю и очутился на вершинѣ Тенерифскаго пика. Въ ту поры птицы эти, принадлежащiя къ числу перелетныхъ, обыкновенно отлетаютъ стаями и вотъ, вспомнивъ о своихъ обычныхъ странствованiяхъ, лебеди поднимаются, поднимаются... Но куда-же? Авторъ, сидѣвшiй на своей палке (въ этомъ только и состоять его экипажъ), и самъ не зналъ куда; во всякомъ случаѣ онъ сообразилъ, что удаляется онъ отъ Земли.

Первое, что узналъ онъ во время воздушнаго путешествiя своего, было то, что на извѣстной высотѣ тѣла лишаются вѣса. Лебеди летѣли съ страшною быстротою и для того, чтобы не умереть со страху, Гонзалесу необходимо было чисто-испанское мужество. Летѣлъ онъ цѣлыхъ двѣнадцать дней. Съ перваго-же дня его окружили злые духи, крайне перепугавшiе лебедей; однакожъ онъ съумѣлъ поладить съ ними, причемъ демоны оказались настолько любезными, что снабдили его съѣстными припасами и бутылкою канарiйскаго вина на весь предстоявшiй путь. Поводимому, въ эфирныхъ пространствахъ человѣкъ не чувствуетъ ни голода, ни жажды, такъ какъ Гонзалесу захотелось есть только по прибытiи на Луну. Онъ хотѣлъ было вынуть изъ кармановъ полученныя имъ говядину, рыбу и вино, но къ великому прискорбiю своему не нашелъ тамъ ничего, кромѣ сухихъ листьевъ, собачьей шерсти и другихъ вещей, поименовывать который мы не станемъ изъ чувства приличiя. Этимъ вполнѣ выяснилось для него все коварство духовъ воздуха.

Во время переѣзда своего онъ удостовѣрился въ движенiи Земли и окончательно убѣдился, что противники Коперника сами не знаютъ, что говорятъ они. Гонзалесъ догадался также, что направляется онъ къ Лунѣ, потому что со дня на день послѣдняя увеличивалась въ объемѣ и вскорѣ онъ увидѣлъ ея горы и долины. Наконецъ, лебеди достигли атмосферы этого свѣтила. Можно-бы спросить, какимъ образомъ путешественникъ, сидя на своей палке, со свесившимися внизъ ногами и держа въ рукахъ веревку — такъ изображенъ онъ на гравюрѣ, украшающей его образцовое произведенiе — могъ сохранять такое положенiе втеченiе двѣнадцати дней и ночей. Но онъ отвѣтитъ, что въ такой позицiи ему было столь-же удобно, какъ и на кровати съ пуховикомъ.

Прежде чѣмъ прибыть на Луну, онъ равнымъ же образомъ убѣдился, что люди, полагающее, будто надъ областью огня находится область воздуха — чистѣйшiе неучи, никогда не видѣвшiе того, что они утверждаютъ. Прибылъ онъ на Луну во вторникъ, 11-го Сентября и тихонько спустился на одну гору. (Повѣствователь не сообразил, что вступивъ въ область притяженiя Луны, онъ долженъ былъ упасть на Луну и лебеди никакъ не могли везти его).

Вотъ простѣйшiй способъ путешествiя на Луну. Современем многiе отправятся туда, не подозревая даже, что то-же самое дѣлалось со стороны ихъ товарищей.

Посмотримъ, какое впечатлѣнiе произвелъ на Гонзалеса нашъ спутникъ.

Во первыхъ, говоритъ онъ, я замѣтилъ, что подобно тому, какъ земной шаръ кажется тамъ гораздо бóльшимъ, чѣмъ намъ Луна, точно такъ и многiе, видимые на Лунѣ, предметы представляются въ несравненно большемъ видѣ; смѣю даже сказать, что они въ тридцать разъ шире и длиннѣе, чѣмъ на Землѣ. Деревья на Лунѣ на одну треть выше деревьевъ лѣсовъ нашихъ; животныя тоже больше нашихъ, хотя нисколько непохожи на послѣднихъ, за исключенiемъ птицъ, которыя улетаютъ зимою изъ нашего мiра и, вѣроятно, проводятъ это время года на Лунѣ.

Нашъ искатель приключенiй ѣлъ листья и смотрѣлъ на своихъ милыхъ лебедей, какъ вдругъ его окружили какiе-то люди, которыхъ ростъ, видъ и одежда показались Гонзалесу черезчуръ ужъ странными. Они различались по росту, но по большей части они въ два раза выше насъ; цвѣтъ лица у нихъ оливковый, тѣлодвиженiя странныя, а одежда до того нелѣпа, что невозможно опредѣлить ея покрой и матерiалъ. Нельзя также описать ея цвѣтъ: цвѣтъ ея не черный, не бѣлый, не красный, не зеленый, не желтый, не голубой, а также и не состоять онъ изъ смѣшенiя всѣхъ поименованныхъ цвѣтовъ. Опредѣлить его столь-же трудно, какъ и объяснить слѣпому разницу между зеленымъ и голубымъ цвѣтами.

Языкъ ихъ музыкаленъ и всеобщъ. Такимъ образомъ, у всѣхъ обитателей Луны имя нашего героя, „Гонзалесъ“, произносится слѣдующимъ образомъ:

Правитель страны, по имени Полинасъ, (насколько можно было заключить по звукамъ), есть важнѣйшее лицо въ области; во всякомъ случаѣ, онъ не больше, какъ простой князь. Необходимо замѣтить, что Луна находится подъ правленiемъ одного монарха, которому подвластны двадцать девять князей, каждому изъ которыхъ подчинены еще двадцать четыре другихъ правителя. Полинасъ принадлежалъ къ числу послѣднихъ. Преданiе гласитъ, что королевская фамилiя родомъ изъ нашего мiра, откуда и явился первый монархъ Луны, Ирдонозуръ; члены этой знаменитой династiи живутъ по 30,000 лунъ, то есть 1000 лѣтъ. На какомъ основанiи авторъ сдѣлалъ этотъ выводъ — опредѣлить трудно.

На поверхности Луны ежедневно происходитъ одно достойное замѣчанiя явленiе. Когда человеку случается подпрыгнуть или сдѣлать скачекъ, то, вслѣдствiе чрезвычайно слабаго дѣствiя силы тяжести, онъ поднимается вверхъ на пятьдесятъ или шестьдесятъ футовъ и уже не опускается внизъ, потому что находится онъ тогда внѣ сферы луннаго притяженiя. Находясь на такой высотѣ, человѣкъ легко уже можетъ путешествовать, помахивая только по воздуху опахаломъ.

Доминикъ Гонзалесъ былъ такъ ласково принятъ правителями, которыхъ онъ посѣтилъ, что въ величайшимъ трудомъ получилъ позволенiе вернуться на Землю. Онъ провелъ на Лунѣ зиму съ 1600 на 1601 годъ. Очень онъ удивился, что дни и ночи длятся тамъ по полумѣсяцу; не меньше изумился онъ, узнавъ, что обитатели Луны спятъ втеченiе этого длиннаго дня, отъ восхода до заката Солнца. Они не могутъ переносить свѣтъ солнечныхъ лучей, а потому и превращаютъ ночь въ день, такъ какъ Земля освѣщаетъ ихъ отъ первой четверти своей до послѣдней. По заведенному обычаю, Гонзалесъ заснулъ при восходѣ Солнца и проспалъ пятнадцать дней.

Въ одно прекрасное утро король изъ рода Ирдонозура пригласилъ къ себѣ Гонзалеса и потребовалъ у него разсказа на счетъ его дивныхъ приключенiй. Въ числѣ подарковъ, данныхъ королемъ герою нашему, находился брильянтъ, извѣстный подъ именемъ луннаго камня и обладавшiй дивными свойствами. Будучи приложенъ къ тѣлу одною стороною, онъ дѣлалъ человѣка легкимъ; приложенный другою стороною — онъ увеличивалъ вѣсъ тѣла. Что касается камня, дѣлающаго человѣка невидимкою, то, какъ кажется, обитателямъ Луны онъ столько-же извѣстенъ, какъ и намъ.

Обитатели Луны добры, не подвержены человѣческимъ слабостямъ и долговѣчны. Ни кража, ни обманъ, ни убiйства неизвѣстны у нихъ. Даже по смерти они сохраняютъ превосходство своей природы: тѣла ихъ нетлѣнны и не подвергаются никакимъ перемѣнамъ, такъ что каждое семейство хранитъ трупы своихъ предковъ. Для нихъ смерть составляетъ переходъ къ лучшей жизни; они радуются смерти непритворно, безъ всякихъ ужимокъ, говоритъ авторъ, не то что у насъ. Въ большинствѣ подобныхъ случаевъ, мы прикидываемся печальными, не будучи печальны дѣйствительно: если-же порою намъ и взгрустнется, то вслѣдствiе личныхъ нашихъ интересовъ, а никакъ не потому, что лишаемся мы друзей.

Въ мартѣ мѣсяцѣ 1601 года, трое изъ лебедей околѣли и путешественникъ нашъ сталъ побаиваться, что промедливъ дольше, онъ лишится возможности добраться до Земли. Поэтому онъ поспѣшилъ распроститься съ Полинасомъ, который поручилъ Гонзалесу поклониться Елизаветѣ, королевѣ англiйской, славнѣйшей женщинѣ своего вѣка. Гонзалесъ обѣщалъ исполнить порученiе и въ четвергъ, 29-го числа, три дня после того, какъ проснулся онъ отъ сна, произведеннаго свѣтомъ послѣдней луны, онъ сѣлъ въ свой экипажъ, взялъ съ собою драгоцѣнные камни короля, нѣсколько съѣстныхъ припасовъ. и, въ присутствiи толпы зѣвакъ, далъ волю своимъ дикимъ лебедямъ.

Десять дней спустя онъ прибылъ въ Китай, гдѣ и сталъ выдавать себя за волшебника, воспользовавшись дивными свойствам камня, подареннаго королемъ Ирдонозуромъ. За анекдотическимъ путешествiемъ этимъ слѣдуетъ произведенiе более серьезное.

A discourse concerning a new World and another Planet, in two books, by Wilkins. London 1640.

Le Monde dans la Lune, divisé en deux livres: le premier prouvant que la Lune peut etrê un Monde; le second que la Terre peut etrê une planète. Par le sieur de la Montagne. — Rouen, 1655 *).

Изъ двухъ поименованныхъ сочиненiй, второе есть несомненно переводъ перваго, съ некоторыми только переменами, сделанными въ виду католической Францiи, къ которой англiйскiй епископъ Уилькинсъ относится порою очень непочтительно. Монтень не приводитъ ни заглавiя, ни страны, ни автора „занимательной и исполненной прекрасныхъ вещей книги, переводъ которой онъ посвящаетъ своему отечеству“; но сравнивая обѣ книги, мы немедленно-же убѣждаемся въ ихъ полнѣйшей тождественности. Англiйскiй подлинникъ былъ изданъ въ два прiема, прежде чемъ появился онъ въ одномъ томе. Первый трактатъ вышелъ въ 1638 году, подъ заглавiемъ: That the Moon may be a Planet, а второй — въ 1639 году, подъ названiемъ: That the Earth may be a Planet.

Одновременность появленiя сочиненiя этого съ книгою Годвина, о которой мы уже упомянули, была причиною того, что Уилькинса обвиняли въ плагiате въ томъ смыслѣ, что, подобно первому автору, онъ говорить о средствахъ, при помощи которыхъ можно подняться на Луну. Обвиненiе это не можетъ быть серьезно поддерживаемо въ виду того, что между появленiемъ обѣихъ книгъ прошло немного времени; къ тому-жъ, Улькинсъ человѣкъ серьезный, смотрящiй на предметъ съ точки зрѣнiя научной и религiозной и поддерживающiй свои положенiя основательными аргументами, а Годвинъ, между тѣмъ, нисколько не заботится въ своемъ романѣ о прочности основъ, на которыхъ покоится его произведенiе.

*) Два тома in-12, съ гравюрами и съ замѣчательнымъ по своей наивности фронтисписомъ, напоминающимъ нѣсколько фронтисписъ къ книги Галилея — Dialogo. Представленъ берегъ моря. Далекiй горизонтъ обозначается линiею, гдѣ небо и Земля повидимому соприкасаются. Надъ горизонтомъ изображена планетная система. На берегу стоятъ три человека: Коперникъ, налѣво, держитъ въ рукахъ какую-то игрушку въ видѣ Солнца и Луны; направо — Галилей держитъ телескопъ, а Кеплеръ говоритъ ему что-то на ухо. На небесныхъ орбитахъ изображены различныя божества: Венера на своей сферѣ, а Сатурнъ съ косою балансируетъ, съ грѣхомъ пополамъ, на послѣднемъ изъ круговъ.

Произведенiе Уилькинса пользовалось нѣкоторымъ успѣхомъ. Оно было переведено на французскiй языкъ въ Лондонѣ, въ 1640 году, подъ заглавiемъ Decouverte d'un nouveau Monde a въ 1713 году — на нѣмецкiй языкъ.

Въ произведенiи Уилькинса, какъ и во всѣхъ почти современныхъ произведенiяхъ, замѣчается преобладающая мысль, отъ которой ни одинъ современный авторъ не былъ свободенъ. На вопросъ объ обитаемости свѣтилъ смотрѣли тогда не съ научной, а съ богословской точки зрѣнiя и ревностнѣйшiе поборники этой идеи старались проводить убѣжденiя свои не путемъ физической или физiологической аргументацiи, но путемъ болѣе или менѣе легкаго соглашенiя ихъ доктрины съ духомъ христiанизма. Дѣло шло не столько о вопросѣ, обладаютъ-ли другiе мiры такими условiями жизни, каковы воздухъ, вода, дѣятели теплотворные и свѣтовые и проч., сколько о томъ, нѣтъ-ли въ Библiи текста, которымъ допускались-бы подобнаго рода мысли. Приведемъ изъ предисловiя къ книгѣ одно мѣсто, свидѣтельствующее о преобладанiи такихъ воззрѣнiй.

„Есть люди, настолько суевѣрно-мнительные, говоритъ авторъ, и опасающiеся, что мнѣнiе о множественности мiровъ и движенiи Земли противорѣчитъ религiи и св. Писанiю, такъ какъ мнѣнiе это, равно и мысль объ антиподахъ, были отвергаемы нѣкогда. Но эти люди позволять мнѣ откровенно сказать, что если только не выколятъ они себѣ очей разсудка и не откажутся отъ здраваго смысла, то необходимо должны они согласиться и сознаться, что ни одно изъ упомянутыхъ мнѣнiй не заключаем въ себѣ ничего такого, что хоть-бы малеѣйшимъ образомъ противорѣчило религiи, св. Писанiю или требованiямъ разсудка. Напротивъ, такiя мысли согласуются со всѣмъ этимъ и содѣйствуютъ къ вящшей славѣ Творца, чтó и можно усмотреть изъ чтенiя настоящего трактата, который разрѣшаетъ всѣ сомнѣнiя и недоумѣнiя и основательно отвѣчаетъ на возраженiя и главнѣйшiя аргументы, почерпаемые людьми разномыслящими въ требованiяхъ разсудка и въ св. Писанiи“. Нѣсколько дальше авторъ дѣлаетъ слѣдующее наивно-остроумное замѣчанiе: „Если въ столь трудныхъ матерiяхъ, работая въ одиночку, безъ помощи и содѣйствiя, мнѣ случалось ошибаться и дѣлать промахи, то, съ одной стороны, утѣшенiемъ служитъ мнѣ надежда, что ученые охотно извинятъ меня и помогутъ мнѣ, а съ другой — что люди невѣжественные и не замѣтятъ этого.“

Приведенное нами мѣсто выясняетъ главную цѣль книги и, вмѣстѣ съ тѣмъ, свидѣтельствуетъ въ пользу большой независимости убѣжднiй автора и его откровенности въ ту эпоху, когда ничего не могло быть выгоднѣе притворства. Во всемъ сочиненiи своемъ онъ проявляетъ большую силу соображенiя и порою извѣстную долю остроумiя, тѣмъ болѣе замѣчательнаго, что наивность нашихъ предковъ является здѣсь въ ея дѣтскомъ простосердечiи. Писатели французскiй и англiйскiй относятся къ числу либераловъ тогдашней эпохи и мы не можемъ не удивляться откровенности, съ какою выражаютъ они свои мысли.

Главнѣшiя положенiя сочиненiя состоять въ слѣдующемъ: „Новость и странность этой идеи не служитъ еще достаточный доказательствомъ ея ложности. При изслѣдованiи истинъ теологическихъ, говоритъ авторъ, — самый вѣрный методъ состоитъ, главнѣйшимъ образомъ, въ слѣдованiи авторитету божественному, представляющемуся нашей вѣрѣ въ столь ясной очевидности, въ какой ничто не представляется нашему разсудку. Напротивъ, въ вопросахъ философскихъ было-бы ошибочно исходить изъ свидѣтельства и мнѣнiй чисто-человѣчѣскихъ и затѣмъ уже обращаться къ истинамъ, которые могутъ быть выводимы изъ природы и самой сущности вещей. Неужели, говорятъ наши противники, неужели столь новое мнѣнiе должно вытѣснить истину, которая путемъ преданiя прошла всѣ вѣка мiра и не только была принята общимъ мнѣнiемъ, но и умнѣйшими изъ философовъ и людьми учеными? Неужели можно допустить, что достойнѣйшiе изъ людей, чрезъ посредство которыхъ Духъ Святой изложилъ письменно священные глаголы и которымъ внушено было познанiе сверхъестественнаго, были неучи и что Давидъ, Iисусъ Навинъ, Iовъ и Соломонъ ничего не знали? На это я отвѣчу, что не слѣдуетъ считать каноническимъ все, вышедшее изъ подъ пера Отцевъ Церкви или одобренное мнѣнiемъ древнихъ.

И онъ заканчиваетъ слѣдующими словами Алкиноя: „Всякiй, занимающiйся изслѣдованiемъ истины, долженъ сохранять за собою свободу философскую и не на столько раболебствовать предъ мнѣнiемъ кого-бы то ни было, чтобы считать непогрѣшимымъ все сказанное другими. Мы должны стараться познавать вещи въ ихъ сущности, собственнымъ опытомъ и путемъ всесторонняго изслѣдованiя ихъ природы, а не на основанiи того, чтó говорятъ другiе“.

Однакожъ авторъ не думаетъ (по крайней мѣрѣ, онъ не говоритъ этого), чтобы библейскiй текстъ стоялъ внѣ науки и чтобы между первымъ и послѣднею существовало явное противорѣчiе. Уилкинсъ усвоиваетъ себѣ способъ аргументацiи, къ которому прибѣгаютъ и въ настоящее время, въ виду защиты подобныхъ мыслей: библейскiй текстъ можно истолковывать самымъ различнымъ образомъ, но, во всякомъ случай, мы должны полагать, что св. Духъ соразмѣряетъ слова свои съ ложностью нашихъ понятiй и говорить о вещахъ не по ихъ сущности, а по тому, какими онѣ представляются намъ.

Такое соображенiе можно примѣнить къ слѣдующимъ библейскимъ выраженiямъ: „предѣлы неба“; — „основы Земли“; — „Бог поставилъ Землю на водахъ“; — „два свѣтильника небесные“ и проч.; выраженiя эти слѣдуетъ истолковывать не буквально, а въ ихъ общемъ смыслѣ. Несмотря однакожъ на полное желанiе устранить всѣ представляемыя библейскимъ текстомъ трудности, нашъ авторъ по временамъ находится въ очень неловкомъ положенiи.

Многiе ученые впадали въ величайшiя заблужденiя, желая почерпать въ св. Писанiи истины физическiя. Такъ поступали ученые Евреи, доказывавшее, что кость ноги великана Ога (Og) имѣла въ длину три лье и что Моисей (ростомъ былъ онъ четырнадцати локтей и держалъ онъ въ рукѣ копье въ десять локтей длиною), подпрыгнувъ вверхъ на десять локтей, поднялся только до лодыжки сказаннаго великана. Люди, желавшiе объяснить, какимъ образомъ быкъ Бегемотъ могъ съѣдать ежедневно траву, покрывавшую тысячу горъ, утверждали, будто ночью выростало столько травы, сколько было съѣдено ея днемъ. Тоже самое можно сказать и о лягушкѣ, величиною въ селенiе о шестидесяти домахъ, каковая лягушка была съедена огромною змѣею, а последняя — еще болѣе дивною вороною; поднявшись въ воздухъ, послѣдняя затмила Солнце и весь мiръ погрузила во мракъ. Если вамъ угодно, говоритъ авторъ, узнать имя этой птицы, то справьтесь въ 50 псалмѣ, стихъ II, гдѣ она названа , т. е. птицею горъ. Повидимому, прибавляетъ онъ, она была несколько съ родни другой птицѣ, которой повѣствуютъ, будто ноги ея отличались такою длиною, что достигали онѣ до дна морскаго. Но если-бы въ сказанное море мы бросили топоръ, то онъ дошелъ-бы до дна не прежде семи лѣтъ.

Всѣ, придерживавшiеся буквальнаго толкованiя Библiи, впадали въ подобныя-же, болѣе или менѣе значительныя несообразности. Къ числу таковыхъ принадлежатъ утверждавшiе, будто надъ звездною твердью находится область водъ. Такого мнѣнiя придерживались: Филонъ, Iосифъ, Юстинъ мученикъ, св. Августинъ, св. Амвросiй, св. Василiй, почти всѣ Отцы Церкви, Бэда, Страбусъ, Дамаскинъ и Ѳома Аквинскiй. Юстинъ-мученикъ объясняетъ даже, что необходимо это для того, во первыхъ, чтобы освѣжать и умѣрять жаръ, производимый движенiемъ плотныхъ сферъ, почему Сатурнъ и холоднѣе прочихъ планетъ и, во вторыхъ — чтобы сплотить и скрѣпить небеса, такъ какъ вслѣдствiе частыхъ и сильныхъ вѣтровъ послѣднiя могли-бы распасться и смѣшаться одно съ другимъ. Разсуждавшiе о сферичности и несферичности небесъ, тоже носились въ области фантазiй .

Иные, по поводу слѣдующихъ словъ Библiи: „Рука моя распростерла небеса подобно шатру, да будутъ они обитаемы;“ И Я повелѣвалъ ихъ воинствомъ“, — старались доказать, что свѣтила обладаютъ способностью мышленiя или разумомъ. Только разумныя существа, говорятъ они, могутъ подчиняться велѣнiямъ, слѣдовательно у свѣтилъ душа разумная. Такого мнѣнiя придерживались Филонъ и многiе изъ раввиновъ, прибавляя еще, что звѣзды вѣчно воспѣваютъ славу Господа, по словамъ Iова: „И поютъ звѣзды утреннiя“ и проч.

Необходимо, значитъ, допустить, что ни Ветхiй, ни Новый завѣтъ не имѣютъ никакого отношенiя къ истинамъ физическимъ и не слѣдуетъ извращать словъ св. Писанiя для того только, чтобы извлечь изъ нихъ что-либо клонящееся въ пользу науки. Св. Писанiе, въ его прямомъ и естественномъ значенiи, не утверждаетъ ни движенiя, ни неподвижности Земли.

Остроумный авторъ устраняетъ такимъ образомъ, одни за другими, многiя изъ затрудненiй, представляемыхъ толкованiемъ Библiи послѣдователямъ новой доктрины, затрудненiй, которыя и въ наше время выставляютъ намъ на видъ закоснѣлые диссиденты, старающiеся оправдать неточныя библейскiя выраженiя, въ родѣ слѣдующихъ: „два конца мiра“, — „середина Земли“, — „столбы неба“ — „неподвижность Земли“ и проч. Мы не будемъ настаивать на подобнаго рода аргументахъ, тѣмъ болѣе, что для представления въ истинномъ свѣтѣ догматическихъ, возбуждавшихся въ ту эпоху, споровъ, потребовались-бы многiе томы, особенно при желанiи приводитъ дословно вопросы и отвѣты. Впрочемъ, эта сторона предмета много утратила своего значенiя и важности втеченiе двухъ послѣднихъ вѣковъ, так что въ наше время главнѣйшiй интересъ ея заключается въ исторической ея занимательности, а не въ отношенiи къ ея къ совѣсти. Ко всему вышеприведенному мы можемъ присовокупить еще такъ называемые, аргументы „приличествованiя“, бывшiе въ большой чести въ сказанную эпоху.

Прилично, говорить Фромонъ, чтобы адъ, находящiйся въ средоточiи Земли, былъ, по возможности подальше отъ пребыванiя блаженныхъ. Но небо, обитель блаженныхъ, концентрично съ звѣзднымъ небомъ, следовательно Земля необходимо должна находиться въ центрѣ сферы этой, а затѣмъ — и въ центрѣ вселенной. Можно-ли устоять противъ силы такой аргументацiи и очевидности слѣдующаго толкованiя: дѣла человѣческiя нерѣдко называются въ Библiи „дѣлами, совершающимися подъ Солнцемъ“, слѣдовательно Земля находится подъ Солнцемъ и гораздо ближе къ центру вселенной, чѣмъ Солнце!

Законы приличествованiя, сказали мы, были тогда въ большой чести и даже самые независимые умы не рѣшались отступать отъ нихъ. Самъ Кеплеръ приносилъ имъ жертвы и слѣдуя имъ, онъ открылъ свои три безсмертные закона, послѣ тридцатилѣтнихъ изысканiй надъ симметрическими геометрическими фигурами. Поэтому нельзя ожидать, чтобы нашъ авторъ стоялъ выше ихъ. Есть заблужденiя, присущiя извѣстному вѣку, но распознать ихъ никто не въ состоянiи. Кеплеръ не допускаетъ больше шести планетъ на томъ основанiи, что ненужно болѣе шести отношенiй, именно столько, сколько есть правильныхъ геометрическихъ тѣлъ. Если книга, о которой идетъ рѣчь, помѣщаетъ Солнце въ центрѣ вселенной, то потому только, что такое место ему прилично.

Изъ числа множества возраженiй, приводимыхъ противъ мысли о движенiи Земли (мы не касаемся перваго изъ нихъ, основаннаго на наблюденiи видимыхъ явленiй), упомянемъ только о силѣ центробѣжной, вслѣдствiе которой всѣ предметы должны разлетѣться въ воздухѣ. Коперникъ полагалъ устранить возраженiе это сказавъ, что такъ какъ движенiе Земли есть движенiе естественное, а не искуственное, то и не можетъ оно, подобно послѣднему, производить насильственнаго дѣйствiя. Нашъ авторъ, соглашаясь съ доводомъ этимъ, вмѣстѣ съ Гольбергомъ отвѣчаетъ очень остроумнымъ соображенiемъ. Если вы предполагаете, что мiръ свѣтилъ вращается съ страшною скоростью, которою вы надѣляете его, то можно-ли надѣяться, чтобы незамѣтная точка Земли вращалась вмѣстѣ со всѣмъ остальнымъ? Вотъ еще примѣръ наивности нѣкоторыхъ возраженiй по поводу естественнаго и искуственнаго движенiи, о которыхъ мы только что упомянули. Допустимъ. говоритъ одинъ изъ противниковъ, что движенiе — это естественно по отношенiю къ Землѣ, но въ такомъ случаѣ оно не можетъ быть естественнымъ по отношенiю къ городамъ и зданiямъ, потому что какъ те, такъ и другiя — искуственны! На это нашъ остроумный писатель отвечаетъ только: „Хе, хе, хе!“

Итакъ, предки наши не меньше насъ посмѣивались надъ благодушными замечанiями, противополагавшимися порою ихъ воззрѣнiямъ.

Всѣ предъидущiя сображенiя находятся въ трактате: „ Что Земля можетъ быть планетою“; но вотъ мысли, касающiяся Луны. По нашему мненiю, нельзя лучше выяснить идею сочиненiя Уилькинса, какъ представивъ перечень главнейшихъ его положенiй. Если перечень этотъ нѣсколько и монотоненъ, за то онъ ясно и кратко излагаетъ послѣдовательность мыслей, входящихъ въ систему аргументацiи автора; если онъ не блестящъ, то незатѣйливость его даетъ, по крайней мѣрѣ, все обѣщанное ею. Вотъ положенiя эти:

Идея множественности мiровъ не противорѣчить ни законам разсудка, ни догматамъ религiи;

Небеса не состоятъ изъ вещества настолько чистаго, чтобы оно сообщало имъ нетлѣнность;

Луна есть тѣло плотное, твердое и темное и само по себѣ оно не обладаетъ свѣтомъ;

Многiе философы, какъ древнiе, такъ и новѣйшiе, допускали возможность существованiя на Лунѣ другаго мiра, что выводится изъ положенiй людей, придерживавшихся противоположнаго мнѣнiя;

Пятна и свѣтлыя мѣста, замѣчаемыя часто на Лунѣ, указываютъ на разницу, существующую тамъ между морями и сушею;

На Лунѣ есть высокiя горы, глубокiя долины и обширныя поля;

Атмосфера или сфера грубаго воздуха изъ паровъ непосредственно окружаетъ Луну;

Подобно тому, какъ мiръ этотъ служить для насъ Луною, такъ точно земной шарь есть Луна того мiра;

По всѣмъ вѣроятiямъ, въ мiрѣ Луны совершаются такiя-же явленiя, какъ и въ нашемъ;

Очень можетъ быть, что лунный мiръ обитаемъ, хотя и нельзя съ точностiю опредѣлить природу его обитателей;

Быть можетъ, кто-либо изъ потомковъ нашихъ найдетъ средетво перенестись въ мiръ Луны и войти въ сношенiя съ его обитателями.

Таковъ вкратцѣ методъ, которому слѣдуютъ Уилькинсъ и Монтень. Послѣднiя двѣ главы представляютъ для насъ живѣйшiй интересъ, такъ какъ въ этой именно части сочиненiя главнѣйшимъ образомъ выступаетъ наружу вся оригинальность книги. Вотъ слова автора:

„Поговоримъ о временахъ года и явленiяхъ, относящихся къ этому мiру, я долженъ сказать нѣсколько словъ и о его обитателяхъ, на счетъ которыхъ можно возбудить множество трудныхъ вопросовъ, а именно: не менѣе-ли удобенъ для обитанiя мiръ Луны, чѣмъ нашъ мiръ, какъ полагаетъ Кеплеръ? Отъ сѣмяни-ли Адама произошли его обитатели? Находятся-ли они въ состоянiи блаженства и какими способами достигаютъ они спасенiя души? Я ограничусь здѣсь изложенiем того, что вычиталъ я въ сочиненiяхъ авторовъ относительно этого предмета.

„До сихъ поръ на счетъ этого не сдѣлано ни одного открытiя, на которомъ мы могли-бы возвести зданiе нашихъ предположенiй. Во всякомъ случаѣ, можно полагать, что на планетѣ этой существуютъ жители; иначе къ чему природа надѣлила-бы ее всѣми удобствами жизни, какъ замѣтили мы это выше? Не возразятъ-ли намъ, что на Лунѣ слишкомъ сильный, невыносимый жаръ? Но продолжительныя ночи охлаждаютъ одно изъ полушарiй Луны и Солнце долго не можетъ нагрѣть его; кромѣ того, оно охлаждается частыми, перепадающими тамъ въ полдень дождями. Куза и Кампанелла такого мнѣнiя; они полагаютъ, что на Лунѣ существуютъ люди, животныя и растенiя. Но Кампанелла не можетъ съ достовѣрностью сказать, люди-ли это или какiя-либо другiя существа. Если это люди, то онъ полагаетъ, что они непричастны первородному грѣху; но, можетъ статься, имъ свойственны грѣхи, подвергающiе ихъ несовершенствамъ равнымъ нашимъ и отъ которыхъ, быть можетъ, обитатели Луны искуплены такимъ-же способомъ, какъ и мы, т. е. смертiю Iисуса Христа. Кампанелла полагаетъ, что въ такомъ смыслѣ должно понимать слова апостола: „Богъ соединилъ въ Iисусѣ Христѣ все сущее въ небесахъ и на землѣ.“ Но не осмѣливаясь легкомысленно относиться къ истинамъ божественнымъ и истолковывать выраженiя эти согласно съ внушенiями фантазiи, я не думаю однакожъ, чтобы мнѣнiе Кампанеллы въ чемъ-либо противоречило св. Писанiю, а равнымъ образомъ, чтобы имъ доказывалось что-либо. Слѣдовательно, самою правдоподобною является мысль Кампанеллы, что обитатели луннаго мiра не люди, а какiя-то другiя существа, имѣющiя съ нами нѣкоторое соотношенiе и сходство“.

Замѣтимъ, по поводу этихъ словъ Кампанеллы, что главнѣйшiе писатели, входящiе въ обозрѣнiе наше, вмѣстѣ съ своими собственными идеями, проводятъ идеи своихъ современниковъ, сочувственно отзывавшихся о нашемъ предметѣ.

Какъ кажется, Уилькинсъ въ особенности расположенъ ко второму мнѣнiю Кампанеллы о существованiи на Лунѣ людей, по природѣ своей отличныхъ отъ насъ. Къ подобнаго рода мыслямъ, приводимымъ въ его сочиненiи, мы относимся съ особымъ сочувствiемъ и читателю извѣстно, на какихъ началахъ основаны наши воззрѣнiя.

По природѣ своей они могутъ быть, говоритъ Уилькинсъ, — совершенно отличны отъ всего существующаго на Землѣ и никакое воображенiе не въ состоянiи опредѣлить природу ихъ, такъ какъ мы способны мыслить лишь то, что доставляется намъ путемъ чувствъ. (Вспомните аксiому: Nil est in intellectu, quin prius fuerit in sensu). Быть можетъ природа обитателей Луны смѣшанная. Кромѣ уже извѣстныхъ, въ природѣ могутъ существовать множество другихъ существъ. Между природою ангеловъ и людей — бездна. Быть можетъ, что по сущности своей, обитатели планетъ занимаютъ середину между людьми и ангелами. Очень возможно, что Богъ создалъ различныя породы существъ съ тѣмъ, да прославится Онъ въ дѣлахъ мудрости и всемогущества своего.

Николай де-Куза тоже полагаетъ, что они отличны отъ насъ во многихъ отношенiяхъ. — Плутархъ упоминаетъ объ одномъ жрецѣ Сатурна, объяснявшемъ природу Селенитовъ тѣмъ, что они обладаютъ различными свойствами: одни изъ нихъ любятъ жить въ нiжнихъ частяхъ Луны, откуда они могутъ смотрѣть на насъ, а другiе находятся выше и свѣтлы они, какъ лучи Солнца.

Но предположенiя эти не удовлетворяют нашего философа: ему необходимо нѣчто болѣе положительное и это положительное можетъ быть достигнуто лишь тогда, когда мы перенесемся въ предѣлы сосѣдняго намъ луннаго мiра. Осуществленiе попытки этой сильно занимаетъ его. „Если взглянемъ, говоритъ онъ, — съ какою постепенностью и медленностью всѣ искусства достигали своего полнаго развитiя, то нечего и сомнѣваться, что со временемъ будетъ открыто и искусство воздухоплавания. До сихъ поръ Провидѣнiе никогда не учило насъ всему разомъ, но постепенно вело насъ отъ одной истины къ другой“.

„Много прошло времени, прежде чѣмъ стали отличать планеты отъ неподвижныхъ звѣздъ, и затѣмъ не мало еще прошло времени до открытiя, что вечерняя и утренняя звѣзда — одно и то-же свѣило. Я нисколько не сомнѣваюсь, что со временемъ будетъ сдѣлано такого рода изобрѣтенiе, равно какъ и разъяснены другiя важная тайны. Время, всегда, бывшее отцемъ новыхъ изобретенiй и открывшее намъ многое, чего не знали предки наши, выяснить потомству нашему то, чего мы желаемъ теперь, но чего не можемъ знать. Настанетъ пора, говорить Сенека, когда все сокровенное въ настоящее время, съ теченiемъ многихъ вѣковъ выступить въ полномъ свѣтѣ. Искусства еще не достигли своего солнцестоянiя. Промышленность грядущихъ вѣковъ, при содѣйствiи труда вѣковъ предшествовавшихъ, достигнуть уровня, на который мы не можемъ еще подняться. Подобно тому, какъ мы удивляемся слѣпотѣ предшественниковъ нашихъ, такъ точно потомки наши будутъ изумляться нашему невѣжеству.“

„Первобытные Ирландцы считали себя единственными обитателями Земли и никакъ не могли понять, чтобы при существованiи даже другихъ людей, можно было войти съ ними въ сношенiя, по причинѣ обширныхъ и глубокихъ морей. Но въ слѣдующiе вѣка были изобрѣтены корабли, для плаванiя на которыхъ, по словамъ трагика, потребовались люди отважные:

Trop hardy lut celyu qui d'un foible vaisseau

Osa fendre premier l'inconstant sein de l'eau.

„Изобрѣтенiе снаряда, при помощи котораго можно подняться на Луну, не должно казаться намъ более невѣроятнымъ, чѣмъ казалось невѣроятнымъ на первыхъ порахъ изобрѣтенiе кораблей и нѣтъ поводовъ отказываться отъ надежды на успѣхъ въ этомъ дѣлѣ.“

„Но, скажете вы, на Луну можно подняться въ такомъ только случаѣ, если вымыслы поэтовъ окажутся истиною, т. е. если она отправляется на покой въ море. Въ настоящее время нѣтъ у насъ ни Дрэка (Drake), ни Колумба, ни Дедала, изобрѣвшаго способъ летать по воздуху. Хотя мы и не имѣемъ ихъ, но спрашивается, почему-бы въ грядущихъ вѣкахъ не могли явиться столь высокiе умы для новыхъ предпрiятiй? Кеплеръ полагаетъ, что какъ скоро будетъ изобрѣтено исскуство воздухоплаванiя, то его соотечественники не замедлять заселить своими колонiями этотъ новый мiръ.“

Остроумный мыслитель старается разрешить трудности, вытекающiя изъ законовъ тяжести, разрѣженности воздуха и холода въ небесныхъ пространствахъ. Онъ полагаетъ, что поднявшись на извѣстную высоту, мы не подвергаемся притяженiю Земли и можемъ свободно носиться тогда въ воздухѣ. Но онъ является истиннымъ предшественникомъ Монгольфье и изобрѣтателемъ воздухоплаванiя въ слѣдующихъ словахъ, которыя, несмотря на всю ихъ наивность, заслуживаютъ полнѣйшаго вниманiя нашего.

„Альбертъ Саксонскiй, а послѣ него и Францискъ Мендос (Mendoce), говорить онъ, — дѣлаютъ чрезвычайно прiятное замѣчанiе, что по воздуху нѣкоторымъ образомъ можно плавать. И происходитъ это вслѣдствiе законовъ статики, по которымъ каждый сосудъ, мѣдный или желѣзный, — котелъ, напримѣръ, — несмотря на то, что онъ тяжелѣе воды, будетъ плавать по водѣ и не опустится на дно, если только онъ наполненъ воздухомъ. Предположите, что сосудъ или деревянная чаша находятся на поверхности стихiйнаго воздуха; въ такомъ случаѣ они станутъ плавать по ней, если полость ихъ наполнена воздухомъ эфирнымъ и сами собою не опустятся на дно, такъ точно, какъ не пойдетъ ко дну пустой корабль.“

Онъ заботится даже о принятiи всѣхъ мѣръ предосторожности. Чѣмъ питаться во время путешествiя? Въ какой гостинницѣ останавливаться? Для принятiя новыхъ странствующихъ рыцарей, въ воздушныхъ пространствахъ не имѣется замковъ. Что касается пищи, то не слѣдуетъ слишкомъ довѣрять баснямъ Филона-еврея, полагающаго, будто гармонiя сферъ можетъ замѣнить собою пищу. Быть можетъ, подобно нѣкоторымъ животнымъ съ зимнею спячкою, можно спать во время всего путешествiя, или, по примѣру Демокрита, питавшегося запахомъ теплаго хлѣба, и вовсе обойтись безъ пищи, вдыхая только эфирный воздухъ. Впрочемъ, неужели путешествiе должно длиться такъ долго, что нельзя запастись достаточнымъ количествомъ съѣстныхъ припасовъ?...

Главное въ томъ, чтобы придѣлать себѣ крылья и подражать птичьему полету, а то можно взобраться на спину большихъ птицъ, которыя, какъ говорятъ, водятся на Мадагаскарѣ или, наконецъ, сдѣлать летающую колесницу. Снарядъ этотъ можетъ быть устроенъ по тѣмъ началамъ, на основанiи которыхъ Архитасъ заставилъ летать деревяннаго голубя, а Регiомонтанъ — орла.

Такое изобретенiе, говоритъ авторъ, было-бы чрезвычайно полезно и прославило-бы не только изобретателя, но и его вѣкъ, ибо независимо отъ дивныхъ открытiй, которыя при помощи его можно-бы совершить въ мiрѣ Луны, оно было-бы несказанно полезно для путешествiй на Земле.

Несмотря на заблужденiя, свойственныя тогдашней эпохѣ, въ этомъ замѣчательномъ произведенiи замѣчаются проблески, предшествовавшие астрономическимъ истинамъ и зарѣ науки. Такимъ образомъ, полагая съ одной стороны, что всѣ звѣзды находятся въ равномъ отъ насъ разстоянiи и занимаютъ одинъ и тотъ-же поясъ на небѣ, авторъ не доходитъ до мысли объ ихъ числѣ и значенiи, но, съ другой стороны, съ такою точностью говорить объ ихъ паралаксахъ, съ какою можно говорить объ этомъ только въ наше время. Допуская вмѣстѣ съ Коперникомъ, что дiаметръ земной орбиты очень незамѣтенъ въ сравненiи съ разстоянiемъ отъ свѣтилъ, Уилькинсъ отвѣчаетъ такимъ образомъ на возраженiя противъ движенiя Земли, возраженiя, основания на неподвижности звѣздъ.

Авторъ „Луннаго Мiра“, подобно многимъ писателямъ шестнадцатаго и предшествовавшихъ вѣковъ, возобновилъ мысль о существованiи Елисейскихъ полей на этомъ сосѣднемъ намъ свѣтиле. Мнѣнiе это имѣетъ многихъ защитниковъ и противниковъ; мысли какъ тѣхъ, такъ и другихъ, представляют извѣстнаго рода исторический интересъ.

Рай на Лунѣ.

Если есть люди, полагающiе, что Богъ въ началѣ мiра создалъ слишкомъ много матерiи для того, чтобы можно было образовать изъ нея совершенный шаръ, и не зная затѣмъ, куда дѣвать остальной матерiалъ, употребилъ его на образованiе Луны; — то есть и люди, надѣлющие послѣднѣе свѣтило достоинствами и свойствами, до которыхъ нашей Землѣ далеко. Древнiе полагали, говоритъ нашъ авторъ, что небеса и Елисейскiя поля находились на Лунѣ, гдѣ воздухъ чрезвычайно прозраченъ и чисть. Платонъ, Сократъ и ихъ ученики думали, что Луна обитаема чистыми духами, освободившимися отъ узъ могилы и бреннаго тѣла. Басню о Церерѣ, скитающейся и отыскивающей свою дочь Прозерпину, слѣдуетъ понимать въ томъ смыслѣ, что люди, обитающiе въ области Цереры, стремятся получить удѣлъ и въ царствѣ Прозерпины, т. е. на Лунѣ.

Какъ кажется, Плутархъ такого-же мненiя; но онъ полагаетъ, что есть двѣ обители блаженства, соотвѣтствующiя двумъ сущностямъ человѣка, по предположенiю Плутарха не погибающимъ и въ загробной жизни: душѣ и мыслительной способности.

Тотъ же писатель полагалъ, что демоны и души отверженныхъ пребывают въ срединной области воздуха, въ чемъ согласны съ нимъ и новѣйшiе писатели. Правда, св. Августинъ утверждалъ, что невозможно опредѣлить мѣсто, гдѣ находится адъ, но другимъ извѣстно это изъ св. Писанiя. Иные полагаютъ, что адъ находится внѣ нашего мiра, такъ какъ въ Евангелiи онъ называется , внѣшнимъ мракомъ, небольшая часть писателей помѣщаютъ его въ центрѣ земнаго шара. Многiе съ полною увѣренностью утверждаютъ, что тамъ именно находится адъ и даже знаютъ и описываютъ всѣ его закоулки, стороны и объемъ. Францискъ Рибера, въ своихъ комментарiяхъ на Апокалипсисъ, по поводу словъ: „и кровь поднялась изъ подъ точила до удилъ коней на пространствѣ шестисотъ стадiй“ говоритъ, что эти выраженiя относятся къ аду, а упомянутымъ числомъ опредѣляется дiаметръ ада, равный 200 итальянскимъ милямъ. Но Лессiй полагаетъ, что мнѣнiе это сообщаетъ аду слишкомъ большiе размѣры, такъ какъ дiаметръ въ одно лье, будучи возвышенъ въ кубъ, далъ бы сферу, могущую вмѣстить въ себѣ 800,000 милионовъ грѣшниковъ, предполагая, что для каждаго изъ нихъ было-бы отведено мѣсто въ шесть квадратныхъ футовъ. Дѣло въ томъ, что по разсчету Риберы, не наберется больше 100,000 миллiоновъ грѣшниковъ. Изъ этого видно, замѣчаетъ Уилькинсъ, съ какою заботливостью этотъ отважный iезуитъ печется о томъ, чтобы каждый изъ этихъ несчастливцевъ не получилъ мѣста больше, чѣмъ слѣдовало-бы. Какъ-бы то ни было, прибавляетъ онъ, но по всѣмъ вѣроятiямъ объ этомъ нельзя сказать ничего положительнаго; впрочемъ, гдѣ только страдаетъ душа, тамъ и адъ.

Возвратимся однакожъ къ Лунѣ. Когда Плутархъ называетъ ее земнымъ свѣтиломъ или небесною Землею, то понятiя эти соотвѣтствуютъ земному раю схоластиковъ. Рай находится на Лунѣ или по близости Луны — такъ полагали новѣйшiе писатели, по всѣмъ вѣроятiямъ заимствовавшiе эту мысль у Плутарха или Платона. Тостатъ приписываетъ ее Исидору и Бэдѣ, а Перерiй — Страбусу и своему учителю, Рабанусу. Одни полагаютъ, что рай находится въ мѣстности, отыскать которую невозможно; поэтому въ книгѣ „Эздра“ говорится, что „гораздо труднѣе найти выходъ изъ рая, чѣмъ опредѣлить вѣсъ пламени, измѣрить вѣтеръ или воротить протекшiй день“. Не смотря на все это, есть люди, полагающiе, что рай находится на вершинѣ какой-то высокой горы подъ экваторомъ; они же утверждаютъ, что знойный поясъ есть имѣнно тотъ пламенный мечъ, которымъ охраняется земной рай. По мнѣнiю другихъ, рай находится въ какой-то высокой и гористой местности. Съ этимъ согласны Рупертъ, Скоттъ и многiе другiе схоластики, какъ цитируютъ ихъ Перерiй и кавалеръ Роулей. Причина этого, по ихъ мнѣнiю, заключается въ томъ, что по всемъ вѣроятiямъ въ сказанной мѣстности не было потопа, по недостатку въ ней грѣшниковъ, которые-бы навлекли бы на себя подобную кару. Тостатъ полагаетъ, что тамъ хранится тѣло Эпоха, а нѣкоторые изъ Отцевъ Церкви, — Тертуллiанъ и св. Августинъ, напримѣръ — утверждаютъ, будто души праведниковъ должны находиться тамъ до дня суднаго. Не трудно привести единогласныя мнѣнiя Отцевъ Церкви въ подтвержденiе того, что они считали рай дѣйствительно существующимъ и въ настоящее время, что въ него имѣнно былъ восхищенъ св. Павелъ и что изъ него были изгнаны прародители наши. Но какъ на Землѣ нѣтъ мѣста, удовлетворяющаго сказаннымъ условiямъ, то очень возможно, что такимъ мѣстомъ можетъ оказаться мiръ Луны.

Такъ какъ безъ грѣхопаденiя Адама люди ходили-бы нагими, то необходимо, чтобы въ мѣстѣ этомъ не было ни сильныхъ стужъ, ни сильныхъ жаровъ, чтó скорѣе можетъ быть въ верхнихъ слояхъ атмосферы, чѣмъ въ нижнихъ. Замѣтимъ, что этимъ условiямъ не удовлетворяетъ ни одна гора и что мы не можемъ придумать ни одного мѣста, находящагося внѣ нашей Землѣ и болѣе удобнаго для обитанiя, чѣмъ Луна, пришли наконецъ къ заключенiю, что рай находится на послѣдней. Это обусловливается двумя главными причинами: 1) рай земной находится не на Земли, такъ какъ высочайшiя горы земнаго шара были покрыты волнами потопа, и 2) необходимо, чтобъ онъ былъ извѣстной величины, а не малою частицею нашей Земли, такъ какъ безъ грѣхопаденiя Адама родъ человѣческiй обиталъ-бы въ раю.

Будемъ однакожъ справедливы въ отношенiи автора „Луннаго мiра“: онъ не допускаетъ благодушно всѣ предположенiя и слѣдующими словами заявляетъ о своемъ здравомъ разсудкѣ и своей смѣлости: Ничего не смѣю я говорить о Селенитахъ, но полагаю, что не мало еще откроютъ ихъ съ теченiемъ времени“.

Сирано де-Бержеракъ прежде веего прибылъ, вѣроятно, въ рай, гдѣ сохраняется еще преданiе о славномъ Мада (Адамъ). Не смотря на искаженiе текста, въ немъ можно замѣтить мысль, что Бержеракъ видѣлъ обитель нашего прародителя.

Рядомъ съ преданiемъ, помѣщавшимъ земной рай на Лунѣ, можно прослѣдить признаки противоположнаго преданiя, по которому рай находился въ южномъ полушарiи, подъ экваторомъ. Какъ помнится, Данте прямо прибылъ туда, возвратившись къ антиподамъ. Онъ говоритъ, что рай представляется въ видѣ очень высокой горы, произведенной, вѣроятно, паденiемъ Луцифера, низвергнутаго на Землю архангеломъ Гаврiиломъ. Мнѣнiе Христофора Колумба не разнится существенно отъ вышеприведеннаго мнѣнiя. „Въ теченiе нѣкотораго времени я полагалъ, говоритъ онъ, что Земля сферична, но теперь я составилъ себѣ другое понятiе о мiрѣ и нахожу, что онъ не на столько круглъ, какъ обыкновенно описываютъ его. Онъ имѣетъ форму груши, или круглаго клубка, на одной изъ оконечностей котораго находится нѣчто въ родѣ возвышенiя. Полагаю, что пройдя экваторъ и достигнувъ возвышеннѣйшей точки, о которой я упомянулъ, я найду болѣе теплую температуру и разницу въ свѣтилахъ небесныхъ. Думаю я такъ не потому собственно, чтобы самая возвышенная точка была вмѣсѣ съ тѣмъ и прiятнѣйшею, чтобы находились тамъ воды и чтобы продоставлялась возможность подняться туда, но я убѣжденъ, что тамъ находится земной рай, въ который никто не можетъ проникнуть безъ воли Божiей“. *) Благочестивый адмиралъ считалъ многiя рѣки Новаго свѣта истекающими изъ этой обители блаженства и въ пятнадцатомъ вѣкѣ появилось множество описанiй великолѣпныхъ городовъ, начиная съ города Сипангу Марка Поло, до Цейлонскаго пика, на которомъ замѣчались слѣды, оставленные ногою Адама. Не безъ скорби видѣли, что епископъ авильскiй перенесъ на Луну или въ какую-то другую внѣ-земную область вертоградъ блаженства и монахи постоянно говорили возвращавшимся съ Востока богомольцамъ: „Если только земной рай не исчезъ, подобно обманчивымъ парамъ миража сирiйскихъ пустынь, то онъ находится въ Эденѣ, въ Счастливой Аравiи“.

*) Colleccion de los viages. Madrid, 1825.

Безъ сомнѣнiя, читатель уже замѣтилъ, что до эпохи, до которой мы дошли, колонизация свѣтилъ заканчивалась Луною; до сихъ поръ разсуждали не о множественности, а просто о дуализмѣ мiровъ. Почти то-же самое замѣчается и теперь въ провинцiяхъ нашихъ: говоря о другiхъ мiрахъ, тотчасъ-же сводятъ рѣчь на Луну. Помнится, что когда въ дѣтствѣ нашемъ, по ребяческому любопытству, мы возбуждали порою подобнаго рода вопросы, то всегда разсуждали при этомъ о Лунѣ, а не о далекихъ и невѣдомыхъ свѣтилахъ. На Лунѣ останавливается полетъ мысли человѣческой. Еще до Сократа Океллъ Луканiйскiй (Ocellus de Lucanie) говорилъ: „Окружность, описываемая Луною, составляетъ пограничную черту между конечнымъ и безсмертнымъ. Все, находящееся выше ея и до нея, есть обитель боговъ, а находящееся ниже ея составляетъ обитель природы и борьбы; послѣдняя разрушаетъ, а первая созидаетъ все сущее“. Какъ кажется, что подобныя воззрѣнiя долго еще существовали и послѣ этихъ далекихъ эпохъ и область физической природы ограничивалась системою Земли.

Порою взоры устремлялись и дальше, но крылья мысли оказывались слишкомъ еще слабыми для болѣе смѣлаго полета и тѣни глубокой тайны расстилались предъ небесными мiрами. Прежде втораго шага необходимо сдѣлать первый, но въ описываемую эпоху благоразумно ограничивались первымъ. „Если взглянемъ на другiя планеты, говоритъ авторъ „Луннаго мiра“, то, быть можетъ, найдемъ вѣроятнымъ, что каждая изъ нихъ составляетъ отдѣльный мiръ, такъ какъ онѣ не входятъ въ составъ одной сферы, подобно неподвижнымъ. звѣздамъ, какъ кажется. Но это значило-бы высказывать все разомъ. Главное, къ чему стремлюсь я въ настоящемъ трактатѣ, это желанiе доказать, что на Лунѣ можетъ существовать мiръ“. Изъ этого ясно, что тутъ нѣтъ и рѣчи о неподвижныхъ звѣздахъ.

Причина этого заключалась въ изобрѣтенiи Галилеемъ первой зрительной трубы, въ столь высокой степени изумлявшей нашихъ добродушныхъ предковъ. Въ сущности, эта труба была очень скромною трубою, потому что она увеличивала предметы только въ 32 раза и вообще не достигала этихъ предѣловъ. При помощи ея, съ нѣкоторымъ интересомъ могла быть наблюдаема и изучаема только Луна, такъ какъ эта труба представляла планеты въ едва замѣтныхъ дискахъ.

Приводя такъ подробно предшествовавшая стремленiя, мы дѣлали это въ виду того, что ими выражается эпоха, до которой мы достигли. Нижеприведенное сочиненiе объясняетъ причину такихъ стремленiй и, вмѣстѣ съ тѣмъ, представляетъ образчикъ самаго страннаго смѣшенiя астрономическихъ и религiозныхъ понятiй.

А. Рейта. Око Эноха и Илiи. Oculus Enoch et Eliae, sive radius sidereomysticus, eic. *) Antuerpiae, 1645.

*) Вотъ полное заглавiе этого сочиненiя. во всемъ его объеме. Представляемъ его для людей любознательныхъ, какъ истинный типъ подобныхъ заглавiй, столь обыкновенныхъ въ среднiе вѣка. „Oculus Enoch et Eliae, sive radius sidereomysticus. Pars prima, authore R. P. F. Antonio de Rheita, ord. Capucinorum, concionat. et provinciae Austriae ac Bohemiae quondam praebitore. Opus philosophis, astronomis et rerum coelestium aequis aestimatoribus non tam utile quam jucundum; quo omnium planetarum veri motus, stationes, et retrocessiones, sine ullis epicyclis vel aequantibus, tam in the oria Tychonica quam Copernicana compendiosissime et jucundissime demonstrantur, exhibenturque. Hypothesis Tychonis quoad absolutam veritatem stabilitur ac facilior ipsa Copernicana redditur, reformatur et ad simplicissimam normam et formam reducitur. Hisce accesserunt novae harmonicae determinationes molium et proportionum planetarum ad invicem. Item plurimae aliae novitates coelo ab authore deductae. Probabilissima causa fluxus et refluxus Oceani. Ratio brevis conficiendi telescopium astronomicum. Et ultimo planetalogium mechanicum et novum, guo paucissimis votis veri omnium planetarum motus jucunde exhiberi queunt. Pars altera, sive Theo-Astronomia, qua consideratione visibilium et coelestium, per novos et jucundos conceptus praedicabiles ab astris desumptos, mens humana, invisibilia Dei itroducitur. Opus theologis, philosophis et verbi Dei praeconibus utile et jucun, dum“.

Въ богатѣйшихъ монастырскихъ библiотекахъ среднихъ вѣковъ трудно найти книгу, которая могла-бы соперничать съ этимъ огромнымъ фолiантомъ въ 700 страницъ. Дивное смѣшенiе величiя и странности понятiй, замѣчаемыхъ въ произведенiи этомъ, выдвигаютъ его изъ ряда обыкновенныхъ книгъ. На фронтисписѣ изображенъ мiръ, поддерживаемый тройною цѣпью, среди храма византiйской архитектуры. Спаситель держитъ верхнiй конецъ безконечной цѣпи, поддерживаемой ангелами, апостолами и современными государями, въ ихъ костюмахъ. Наивность выраженiя сообщаетъ этому рисунку несравненную оригинальность.

Этому огромному сочиненiю предпосланы два предисловiя: въ первомъ авторъ обращается къ Сыну Божiему: Deo opt. max. Christo Iesu, rerum. omnium patratori, siderum pientissimo conditori et moderatori, etc., а во второмъ — къ Фердинанду III Австрiйскому: Augustissimo invictissimoque Caesari romani imperil septemviris etc. Въ первомъ предисловiи мы присутствуемъ при освященiи книги Трiединымъ Богомъ, во второмъ — при принятiи ея земнымъ владыкою.

Авторъ свято вѣритъ въ неподвижность Земли и въ центральное положение, занимаемое ею среди единственной вселенной, состоящей изъ Земли, звѣздъ и Эмпирея. Поэтому, какъ скоро рѣчь касается идеи множественности мiровъ, разсужденiя автора становятся черезчуръ ужъ странными.

„Такъ какъ нѣтъ недостатка, говоритъ онъ, въ древнихъ и новѣйшихъ писателяхъ, трактовавшихъ объ этой гипотезѣ, то не мѣшаетъ поговорить здѣсь о нихъ. Въ своемъ трактатѣ объ оракулахъ, Плутархъ говоритъ, что Платонъ допускалъ существованiе многихъ мiровъ, пяти именно. Если вѣрить Ѳеодориту (Тhéоdorеt), то Аристархъ, Анаксименъ, Ксенофанъ, Дiогенъ, Левкиппъ (Leucippe), Демокритъ и Эпикуръ также допускали идею множественности мiровъ. Метродоръ говоритъ, что „столь-же неразумно было-бы помѣщать въ безконечномъ пространстве одинъ только мiръ, какъ и допускать существованiе одной только былинки на обширномъ лугу“ *).

*) Эта фраза Метродора Хiосскаго можетъ относиться къ числу такихъ которыя пользовались огромнымъ успѣхомъ втеченiи 2000 лѣтъ. Мы замѣтили, она процитирована 35 разъ, начиная съ Плутарха и кончая авторомъ „Множественности мiровъ“.

Но для бóльшаго уразумѣнiя вопроса, необходимо выяснить слѣдующее различiе: подъ словомъ „мiръ“ разумѣется или вся существующая матерiя, вся вселенная, или только нѣкоторая часть послѣдней, Земля, напримѣръ, окруженная всѣмъ остальнымъ, подобно косточкѣ, заключающейся въ своемъ плодѣ. Въ первомъ случаѣ, мысль о существованiи многихъ мiровъ была-бы не только слишкомъ смѣлою, но даже и противорѣчила-бы самой себѣ.

Вотъ главнѣйшiй софизмъ теологовъ, софизмъ, который не принадлежитъ лично нашему автору: „За предѣлами нашего мiра и всей вселенной существуетъ только воображаемое пространство. Это воображаемое пространство не обладаетъ свойствами протяженности и не имѣетъ оно ни длины, ни ширины, ни глубины. Такъ какъ оно ничто, положительно ничто, или иначе — полнѣйшее ничтожество, то очевидно, что ничего не можетъ заключаться въ немъ. Слѣдовательно, въ этомъ воображаемомъ пространствѣ не существуетъ возможныхъ мiровъ“.

Решаемся оставить безъ комментарiевъ эти бредни, на счетъ которыхъ мы высказали уже, впрочемъ, наше мнѣнiе.

За исключенiемъ вышеприведеннаго, авторъ допускаетъ возможность существованiя многихъ мiровъ и столь благосклоннымъ мнѣнiемъ мы обязаны влiянiю кардинала де-Куза, который, какъ помнится, не допускалъ, чтобы во вселенной могъ существовать хоть одинъ необитаемый мiръ. Дѣйствительно, королларiй главы XI (De docta ignorantia, lib. II) занимаетъ бѣльшую часть главы, посвященной Антонiемъ Рейта идеѣ множественности мiровъ. Писатель этотъ на столько либераленъ, что отвергаетъ мнѣнiе о. Мерсенна, выводившаго мысль о немножественности мiровъ изъ факта, что св. Писанiе хранитъ на счетъ этого молчанiе.

У о. Рейта не всегда бывало хорошее зрѣнiе. Однажды онъ принялъ маленькiя звѣзды вокругъ Юпитера за новыхъ спутниковъ свѣтила этого и желая польстить папѣ Урбану VIII, преподнесъ ихъ ему подъ именемъ урбанооктавийскихъ звѣздъ: неудачное и очень плохое подражанiе наименованiю медицейскихъ звѣздъ, которымъ Галилей обозначилъ четырехъ спутниковъ Юпитера.

Ни мнѣнiя пиѳогарейцевъ относительно лунныхъ животныхъ, ни мнѣнiе Ѳалеса Милетскаго, ни мнѣнiя Гераклита и Демокрита нисколько не смущаютъ нашего автора. Онъ не думаетъ также, подобно нѣкоторымъ современнымъ ему да и нынѣшнимъ писателямъ, чтобы лунныя животныя, люди и растенiя, въ 43 раза были меньше таковыхъ на Землѣ такъ какъ Луна въ 43 раза меньше земнаго шара. Нѣтъ, онъ не занимается ростомъ Селенитовъ, но питаетъ однакожъ надежду, что грядущiе вѣка, благодаря успѣхамъ оптики, выяснятъ человѣчеству этотъ вопросъ и довольствуется заявленiемъ, что на Лунѣ попеременно стоятъ то большiя жары, то жестокiя стужи, что никогда не бываетъ тамъ дождей, но по временамъ падаетъ роса.

Въ замѣнъ этого, нашъ теоретикъ полагаетъ, что небесная твердь есть плотная сфера: фактъ этотъ для него очевиденъ, такъ какъ подобнаго рода мысль допускается нѣкоторыми мѣстами св. Писанiя. Равнымъ же образомъ онъ думаетъ, что небеса, находящаяся надъ твердью, состоять изъ воды, потому что еврейское слово „шамаинъ“ значитъ: aqua. Толкованiя эти составляютъ исходную точку для цѣлаго ряда предположенiй относительно того, что должно произойти съ Небомъ и Землею послѣ страшнаго суда.

Въ другомъ мѣстѣ онъ самымъ курьезнымъ образомъ опредѣляетъ объемъ неба: вотъ вкратце ходъ его умозаключенiй. Дiаметръ Солнца равенъ квадратному корню изъ разстоянiя Солнца отъ Земли. Подобно тому какъ дiаметръ Земли содержится 1,000 разъ въ дiаметрѣ эклиптики, такъ точно дiаметръ Солнца 1,000 разъ заключается въ радiусѣ орбиты Сатурна. Дiаметръ Солнца, выраженный въ дiаметрахъ Земли, равенъ квадратному корню изъ разстоянiя его отъ Сатурна (100X100 составляетъ 10,000 дiаметровъ Земли); слѣдовательно дiаметръ сферы Сатурна равенъ квадратному корню, выраженному въ дiаметрахъ Солнца, изъ радiуса или полудiаметра тверди небесной. Но какъ дiаметръ Солнца содержится въ дiаметрѣ сферы Сатурна 1,000 разъ, то полудiаметръ тверди равенъ 1,000,000 солнечныхъ дiаметровъ; число это, помноженное на 10, дастъ въ произведенiи 10,000,000 земныхъ поперечниковъ, или 20,000,000 полудiаметровъ. Если умножить число это на 1,000 (число часовъ, заключающихся въ земномъ дiаметрѣ), то получится 20.000,000 часовъ для полудiаметра тверди небесной.

Подобно тому, какъ дiаметръ Сатурна равенъ квадратному корню, въ дiаметрахъ Солнца, изъ полудiаметра тверди, такъ и послѣднiй, въ дiаметрахъ сферы Сатурна, равенъ квадратному корню изъ полудiаметра неба — Эмпирея. Въ концѣ концовъ, вычисленiе даетъ 20.000,000,000,000 полудiаметровъ Земли, а въ часахъ: 20,000,000,000,000,000.

Но какъ отношенiе дiаметра къ окружности равно ⁷/22 , то умноживъ приведенное число на 22 и раздѣливъ на 7, въ окончательномъ выводѣ получится, что окружность Эмпирея, выраженная въ часахъ, равна 125,714,285,714,285,714. Это даетъ добродушному капуцину основательный поводъ уповать на милость Господа, уготовавшаго достаточно листа, для своихъ избранниковъ. Тутъ какъ нельзя больше кстати восклицанiе Баруха: O Israel, quam magna est domus Dei! Какъ велика обитель Бога!

Если-бы время позволяло намъ дойти до Тропологiи II Аналогiи VI второй части, трактующей о дѣйствiи звука трубнаго на грѣшниковъ in die judicii, то намъ крайне было-бы прiятно продолжать беседу съ Антонiемъ де-Реита и уразумѣть мистическое значенiе знаковъ зодiака; но, ей-ей, мѣста у насъ не хватаетъ для этого, тѣмъ болѣе что толпа послѣдующихъ писателей не оставляетъ насъ въ покоѣ и деспотически распоряжается нами.

ГЛАВА VII.
Новыя путешествiя. — Пьеръ Борель: Трактатъ о множественности мiров — Сирано де-Бержеракъ: Путешествие на Луну. — Исторiя царствъ и имперiй на Солнцѣ

(1647 — 1652).

Discours nouveau prouvant la Pluralité des Mondts, que les astres sont des Terres habiteés, et la Terre une estoile etc. par Pierre Borel (1647).

Произведенiе этого королевскаго лейбъ-медика, автора трактатовъ по части медицины и естествовѣдѣнiя, болѣе извѣстныхъ потомству, чѣмъ книга, заглавiе которой мы привели, составляетъ прелюдiю къ сочиненiямъ Сирано де-Бержерака. Библiографическiя каталоги относятъ эту книгу къ 1657 году, но мы нигдѣ не могли отыскать ея печатный экземпляръ. Въ библiотекѣ Арсенала имѣется рукопись, которую одинъ писатель, очень опытный въ подобнаго рода дѣлахъ *), комментируетъ слѣдующимъ образомъ:

*) Библiофилъ Жакобъ, обязательности котораго мы одолжены знакомствомъ съ рукописью этою.

„Въ эпоху, когда Сирано де-Бержеракъ написалъ свое Путешествiе на Луну, философы и ученые, занимавшiеся астрономическими наблюденiями, старались узнать, обитаемы-ли звѣзды, Солнце и въ особенности Луна. Очень можетъ быть, что Сирано де-Бержеракъ воспользовался или вдохновился однимъ очень древнiмъ трактатомъ, въ которомъ вопросъ этотъ разсматривался съ точки зрѣния современной науки. Борель находился въ сношенiяхъ съ Гассенди, Мерсенномъ, Рого и проч. Должно полагать, что онъ былъ знакомъ также и съ авторомъ Путешествiя на Луну. Во всякомъ случаѣ, его сочиненiе озаглавлено: „Новый трактатъ, доказывающiй множественность мiровъ, а также что звѣзды суть обитаемыя земли, а Земля есть звѣзда, находящаяся внѣ центра вселенной, въ третьемъ небѣ предъ неподвижнымъ Солнцемъ и много другихъ очень занимательныхъ вещей". Мы полагаемъ, что заметка эта нигдѣ не была напечатана. Глава XXX, „О томъ, чтó находится на Лунѣ и на звѣздахъ", представляетъ некоторое сходство съ однимъ мѣстомъ предисловiя Лебрэ къ сочиненiямъ Сирано. „Нѣкоторые изъ стоиковъ, говоритъ Борель, полагали, что не только Луна, но и Солнце обитаемы людьми. Кампанелла говоритъ, что въ этихъ свѣтлыхъ и лучезарныхъ странахъ могутъ существовать обитатели болѣе просвѣщенные, чѣмъ мы и лучше насъ понимающiе то, чего мы никакъ не постигнуть".

„Но Галилей, въ наше время такъ хорошо изучившiй Луну, утверждаетъ, что она можетъ быть обитаема и что на ней находятся горы; равнины ее темны, а гористыя части свѣтлы и вокругъ пятенъ этихъ видны какъ-бы горы и скалы. Поэтому нѣкоторые говорятъ, что-звѣзды блестятъ только вслѣдствiе своей неправильности и мы никогда не видѣли-бы ихъ, если-бы на нихъ не было горъ, отражающихъ свѣтъ Солнца".

Въ XLIV главѣ Борель разсуждаетъ, „при помощи какихъ средствъ можно-бы узнать истину относительно множественности мiровъ и въ особенности относительно того, чтó находится на Лунѣ" и слѣдующимъ образомъ говоритъ объ аэростатахъ: „Нѣкоторые вообразили себѣ, что подобно тому, какъ человѣкъ, плавая подражаетъ рыбамъ, такъ точно можетъ онъ изобрѣсть и искуство воздухоплаванiя и что при помощи этого изобрѣтенiя, не прибегая ни къ какимъ другимъ средствамъ, можно добиться истины относительно этого вопроса. Исторiя приводитъ примѣры летавшихъ людей. Многiе философы и въ числѣ ихъ Бэконъ полагаютъ, что дѣло это возможное. Я могъ-бы привесть здѣсь примѣры эти, различныя ихъ причины и даже относящееся къ этому орудiя и снаряды, но я приберегаю ихъ для моей натуральной магiи. Впрочемъ, если-бы даже можно было лѣтать, то ни къ чему-бы это не послужило: независимо отъ того, что человѣкъ, по причинѣ тяжести, не поднялся-бы на большую высоту, онъ не могъ-бы находиться въ неподвижности, столь необходимой для наблюденiя неба и употребленiя оптическихъ инструментовъ; кромѣ того, его вниманiе вполнѣ было-бы занято управленiемъ снаряда".

Въ ожиданiи эпохи, когда получатся великолепные результаты воздухоплаванiя, будемъ продолжать путешествiя, совершаемыя только при помощи крыльевъ воображенiя.

Cyrano de Bergerac. — Voyages dans la Lune (1649). Histoire des Etats et 'Empires du Soleil (1652).

„Было полнолунiе, небо было безоблачно и пробило девять часовъ вечера, когда, на возвратномъ пути изъ Кламара, близъ Парижа (гдѣ г. Кюижи-сынъ, владѣлецъ помѣстья, угощалъ меня и нѣкоторыхъ изъ друзей моихъ), многiя мысли, возбуждаемыя шафраннымъ шаромъ Луны, стали предметомъ нашего разговора во время дороги. Устремивъ глаза на это большое свѣтило, одни считали его слуховымъ окномъ неба, другiе утверждали, что это столъ, на которомъ Дiана гладить воротнички Аполлона, а иные выражали предположенiе, что, по всѣмъ вѣроятiямъ, это само Солнце: разоблачившись подъ вечеръ отъ лучей своихъ, оно смотрѣло въ дырочку, что въ его отсутствiе творится на свѣтѣ. Что касается меня, сказалъ я имъ, то желая присоединить мои восторги къ вашимъ, я полагаю, не забавляясь однакожъ остроумными выдумками, которыми вы щекочете время, чтобъ оно проходило скорее, — я полагаю, что Луна такой-же мiръ, какъ и нашъ и что мы служимъ для нея Луною. Нѣкоторые изъ общества нашего наградили меня за это громкими раскатами хохота... Быть можетъ, сказалъ я, — и на Лунѣ подшучиваютъ теперь надъ кѣмъ-нибудь, утверждающимъ, что земной шаръ есть мiръ".

Вотъ прекрасное введенiе; оно составляетъ прiятное предвкушенiе имѣющаго послѣдовать за нимъ разсказа и превосходный документъ, дающiй автору право гражданства въ нашихъ владѣнiяхъ. Савиньянъ Сирано, родившiйся въ Бержеракѣ, маленькомъ городкѣ въ Перигорѣ, заслуживаетъ съ нашей стороны благосклоннаго и формальнаго представленiя. Въ отношенiи его извѣстны въ наше время только два слѣдующiе стиха Боало:

J'aime mieux Bergerac et sa burlesque audace
Que ces vers où Motin se morfond et nous glace.

Однакожъ Сирано оказалъ важныя услуги потомству. Скажемъ вмѣстѣ съ Шарлемъ Нодье, что на Сирано слѣдуетъ смотрѣть съ широкой точки зрѣнiя. То былъ талантъ неразвитой, непостоянный, причудливый, безпорядочный, во многихъ отношенiяхъ достойный порицанiя, но талантъ живой и изобрѣтательный. Этого и не подозрѣваютъ даже.... Кто читалъ Бержерака?

Около 1638 года, у аббата Гассенди, тогда уже прославлявшаго Францiю извѣстностью своего имени, въ одной изъ мирныхъ улицъ близъ Арсенала, невдалекѣ отъ Французской коллегiи, въ которой Гассенди состоялъ профессоромъ, собирался небольшой кружокъ философовъ, ревностными адептами котораго были: молодой Шапель, Ламотъ Ле-Вайе, Бернiе, Гено и Мольеръ. Молодой Сирано, человѣкъ безпокойный и съ очень неподатливымъ характеромъ, рѣшился сдѣлаться членомъ этого молодаго и блестящаго общества и, такъ или иначе, быть принятымъ въ число привиллегированныхъ слушателей профессора. Если ему была оказана эта милость, то, какъ кажется, единственно во избѣжанiе нападокъ и угрозъ яраго неофита. Мы забыли сказать, что Сирано былъ страшный насмѣшникъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, человѣкъ очень горячiй; къ несчастiю для послѣдней стороны его характера, физiономiя его представляла нѣчто такое, что возбуждало улыбку всѣхъ видѣвшихъ его: это его непомѣрной длины носъ. Многiе, имѣвшiе неосторожность насмѣхаться надъ нимъ въ глаза, поплатились за это жизнiю. Дассуси, описавшiй битву Сирано съ обезьяною Брiоше, въ концѣ Новаго Моста, очень мало польстилъ его портрету. „На головѣ у него, говоритъ онъ, почти нѣтъ волосъ, такъ что ихъ можно пересчитать за десять шаговъ; его носъ, широкiй въ основанiи и закрюченный, похожъ на клювъ желтыхъ и пестрыхъ болтуновъ, привозимыхъ къ намъ изъ Америки; ноги у него — точно воретена" и проч. Несмотря на это, у Сирано де-Бержерака не было недостатка въ умѣ; положительно это оригинальнѣйший писатель въ родѣ Монтеня и Раблэ; его можно назвать послѣднимъ изъ Галловъ. Впрочемъ, онъ самъ станетъ защищать свое дѣло. Возвратимся къ прерванному разсказу.

„Мысль эта, смѣлость которой, возбуждаемая противорѣчiемъ, шла въ разрѣзъ моему обычаю, такъ глубоко укоренилась во мнѣ, что во время всей дороги я былъ чреватъ тысячами опредѣленiй Луны, не будучи однакожъ въ состоянiи разрѣшиться ни однимъ изъ нихъ. Поддерживая это нелѣпое мнѣнiе почти серьезными соображенiями, я былъ уже готовъ согласиться съ нимъ, какъ вдругъ чудо или случай, фортуна или то, что называютъ видѣнiемъ, мечтою, химерою или, если хотите, безумiемъ, побудило меня написать настоящий трактатъ. Придя домой, я вошелъ въ мой кабинетъ, гдѣ и нашелъ на столѣ книгу, которую однакожъ я не оставлялъ тамъ. То была книга Кадрана и хотя я не имѣлъ намѣренiя прочесть ее, но взоры мои невольно упали на одинъ изъ разсказовъ этого философа, который говоритъ, что занимаясь однажды вечеромъ при свѣтѣ свѣчи, онъ увидѣлъ, какъ къ нему вошли, чрезъ двѣ затворенный двери, два высокаго роста старца и, послѣ многихъ вопросовъ, отвѣтили наконецъ, что они обитатели Луны и затѣмъ исчезли. Столь-же изумленный тѣмъ, что книга перемѣстилась сама собою, какъ и временемъ и страницею, на которой она раскрылась, я принялъ такое стеченiе обстоятельствъ какъ-бы за внушенiе мнѣ свыше показать людямъ, что Луна есть мiръ.... Безъ сомнѣнiя, говоритъ онъ дальше, два старца, явившiеся этому великому человеку, сдвинули съ мѣста мою книгу и раскрыли ее именно на извѣстной страницѣ съ тѣмъ, чтобы избавить себя отъ труда обращаться ко мнѣ съ тѣми наставленiями, съ которыми они обращались къ Кадрану. Но, прибавляешь онъ, — я не иначе разрѣшу мои сомнѣнiя, какъ поднявшись на Луну.

Въ одинъ прекрасный день физикъ нашъ приступаетъ къ дѣлу. Онъ обвязалъ вокругъ себя множество стклянокъ, на которыя Солнце съ такою силою бросало лучи свои, что теплота, привлекавшая склянки и производившая самыя большiя тучи, такъ высоко подняла Сирана, что вскорѣ онъ очутился надъ срединной областью пространства. Но какъ вслѣдствiе притяженiя, онъ летѣлъ слишкомъ быстро и вмѣсто того, чтобы приближаться къ Лунѣ, какъ онъ того надѣялся, онъ удалялся отъ нея, потому что это свѣтило представлялось ему въ меньшемъ видѣ, чѣмъ въ моментъ отправленiя, то Сирано разбилъ нѣсколько стклянокъ, съ цѣлью спуститься на Землю. Между тѣмъ, во время восхожденiя Сирано, Земля совершила извѣстную часть своего оборота и вместо того, чтобы спуститься въ точкѣ отправленiя, путешественникъ очутился въ Канадѣ, гдѣ отрядъ солдатъ схватилъ его и съ барабаннымъ боемъ привелъ къ губернатору.

Онъ попробовалъ было устроить другую машину, но едва приступилъ онъ къ опытамъ, какъ тутъ-же упалъ на Землю, причемъ нашелся вынужденнымъ, для излеченiя своихъ ранъ намазаться бычачьимъ мозгомъ. На слѣдующiй день онъ сталъ отыскивать свою машину и нашелъ ее на площади Квебека; принявъ ее за остовъ летающаго дракона, солдаты полагали, что ее необходимо наполнить ракетами для того, чтобы она полетѣла. Изумленный и взбѣшенный тѣмъ, что „дѣло рукъ его" находится въ столь великой опасности, Сирано схватываетъ руку солдата, подносившего огонь къ машинѣ, вырываетъ у него фитиль и прыгаетъ въ снарядъ.... Но онъ выбралъ для этого самый неудобный моментъ: фейерверкъ вспыхнулъ, машина и находящiйся въ ней человѣкъ поднимаются на огромную высоту; черезъ нѣсколько времени машина падаетъ, но воздушный путешественникъ продолжаетъ подниматься все выше и выше.... Привыкнувъ высасывать мозгъ животныхъ, Луна сосала теперь мозгъ, которымъ Сирано намазался наканунѣ, влекла его къ себѣ, а онъ очень быстро приближался къ ней. Наконецъ, въ извѣстное мгновенiе онъ упалъ на Луну ногами вверхъ, но сила паденiя не позволила ему припомнить, какимъ именно образомъ произошло это. Онъ очнулся подъ яблонею.

Передѣлки, которымъ подверглась рукопись Сирано, по причинѣ заключавшихся въ ней намековъ на земной рай, не позволяютъ съ точностiю возстановить идею автора. Втеченiе нѣкотораго времени онъ старался, повидимому, узнать: обитаема-ли Луна, причемъ нашелъ въ тѣни древесной нѣкоего юношу, потомка Мада (анаграмма очень прозрачна), который прибылъ съ Земли на Луну на снарядѣ, сдѣланномъ изъ желѣза и магнита. Способъ восхожденiя его заключался въ томъ, что онъ бросалъ въ воздухъ большой шаръ изъ натуральнаго магнита, привлекавшаго машину, въ которой находился путешественникъ. Послѣднiй продолжалъ операцiю эту до тѣхъ поръ, пока не достигъ сферы притяженiя Луны.

Какъ кажется (по причинѣ пропусковъ, нельзя объяснить этого страннаго обстоятельства), Сирано долго не приходилось встрѣчать обитателей Луны. О первой встрѣчѣ съ ними онъ разсказываетъ слѣдующее: „Пройдя четверть лье, я встрѣтилъ двухъ огромныхъ животныхъ, изъ которыхъ одно остановилось предо мною, а другое потихоньку ушло въ свое логовище; по крайней мѣрѣ, такъ я полагалъ, потому что нѣсколько времени спустя я увидѣлъ, что оно возвращается въ сопровожденiи семисотъ или восьмисотъ себѣ подобныхъ. Они тотчасъ-же окружили меня. Приглядѣвшись къ нимъ поближе, я замѣтить, что ростомъ и лицомъ они похожи на насъ. Приключенiе это привело мне на память разсказы моей мамки о Сиренахъ, Фавнахъ и Сатирахъ. По временамъ они испускали такiе яростные вопли (вызываемые, вѣроятно, удовольствiемъ видѣть меня), что я подумалъ, не превратился-ли и я въ чудовище. Наконецъ, одинъ изъ этихъ звѣрей-людей схватилъ меня; подобно волку, уносящему овцу, закинулъ меня на спину и принесъ въ городъ, гдѣ я изумился пуще прежняго, увидѣвъ, что то были дѣйствительно люди и не замѣтивъ ни одного изъ нихъ, который не ходилъ-бы на четверенькахъ".

Изъ этого видно, что обитатели Луны имѣютъ обыкновенiе ходить на четверенькахъ. Вообще, они ростомъ въ двѣнадцать локтей, поэтому очень удивлялись они невзрачности и странности тѣла земнаго человѣка. Городскiе старшины поручили Сирано надзору смотрителя рѣдкихъ звѣрей; его научили кувыркаться, гримасничать и вообще потѣшать почтенную публику. Вскорѣ его сталъ утѣшать демонъ Сократа, духъ, возникший на Солнцѣ. Онъ жилъ на Землѣ до правленiя Августа, во времена оракуловъ, боговъ-Ларовъ, Фей, и недавно только принялъ на себя образъ молодаго обитателя Луны, въ минуту смерти послѣдняго. Демонъ этотъ сдѣлалъ Сирано философомъ и содѣйствовалъ ему къ правильному наблюденiю порядковъ этого новаго мiра.

На Лунѣ говорятъ на двухъ языкахъ. Первый языкъ, употребляемый людьми знатными, состоитъ въ гармонiи различныхъ звуковъ; схоластическiе аргументы, диспуты, важнѣйшiя тяжебный дѣла — все это обсуждается въ концертахъ. Этимъ объясняется впослѣдствiи имя короля: La-la-do-mi и слово „река": (Не былъ-ли извѣстенъ Сирано Человѣкъ на Лунѣ Годвина?). Второй языкъ, употребляемый народомъ, производится трясенiемъ членовъ; слова состоятъ въ знаменательномъ подергиванiи пальцемъ, ухомъ, глазомъ, щекою и проч., точно человѣкъ не говорить, а тормошится.

Способъ, какимъ жители Луны принимаютъ пищу, также различенъ отъ способа, какимъ дѣлается это у насъ. Столовая состояла изъ большой пустой комнаты, въ которую ввели гостя и затѣмъ раздели его до нага. Сирано требуетъ супу и немедленно-же ощущаетъ запахъ вкуснейшей похлебки, когда-либо раздражавшей обонянiе недобраго богача, „Я хотѣлъ, говорить онъ, — встать съ мѣста и прослѣдить источникъ столь прiятнаго запаха, но мой носильщикъ не позволилъ мнѣ исполнить мое намѣренiе. — Куда вы? сказалъ он. Кончайте вашъ супъ. — Да гдѣ же у дьявола этотъ супъ? почти съ сердцемъ отвѣтилъ я. — Развѣ вы не знаете, какъ ѣдятъ здѣсь? Но если это вамъ неизвѣстно, то знайте, что здѣсь питаются только испаренiями яствъ". Дѣйствительно, кулинарное искусство состоитъ въ томъ, что въ большихъ сосудахъ, приспособленныхъ для этой цѣли, заключаются испаренiя, выделяемыя варенымъ мясомъ; сначала открываютъ одинъ сосудъ, въ которомъ заключенъ запахъ многихъ блюдъ, затѣмъ другой и такъ далѣе, пока общество насытится.

Освѣщенiе производится посредствомъ свѣтляковъ, заключенныхъ въ хрустальныхъ сосудахъ. Позже Сирано видѣлъ два огненные шара, служившiе для той-же цѣли: та были солнечные лучи, лишенные теплоты. Постели состоять изъ цвѣтовъ; молоденькiе мальчики ждутъ васъ, раздѣваютъ, укладываютъ на постель и легонько щекочутъ васъ, пока вы не уснете.

Стихи — эта ходячая монета страны. Едва Сирано выразилъ однажды сельскому трактирщику желанiе съѣсть съ дюжину жаворонковъ, какъ послѣднiе немедленно-же попадали къ его ногамъ и притомъ — совсѣмъ изжаренные. „Они подмѣшиваютъ, говоритъ онъ, въ порохъ какой-то составъ, который убиваетъ, очищаетъ отъ перьевъ, жаритъ и приправляетъ дичь". Когда Сирано потребовалъ счетъ, то ему ответили, что съ него слѣдуетъ получить шестистишiе. Превосходная монета: на какой-нибудь сонетъ можно кутить цѣлую недѣлю.

Въ противоположность тому, что дѣлается въ нашемъ мiрѣ, на Лунѣ пожилые люди уважаютъ молодыхъ, такъ какъ послѣднiе вообще способнѣе стариковъ. Отецъ не имѣетъ власти надъ своимъ сыномъ: „если вашъ отецъ не сдѣлался вашимъ сыномъ, то это произошло вслѣдствiе чистѣйшей случайности. Да и увѣрены-ли вы, что онъ не помѣшалъ вамъ наслѣдовать царскую корону? Очень можетъ быть, что ваша душа отправилась съ неба съ тѣмъ, чтобы дать жизнь императору римскому въ лонѣ императрицы, но встрѣтивъ на дорогѣ вашъ зародышъ, тотчасъ-же вселилась въ него, единственно съ цѣлью сокращенiя пути".

Въ произведенiи Сирано встрѣчаются ученiя всѣхъ школъ древности, отъ Пиѳагора до Пиррона, и не будь Лейбницъ въ ту пору нѣсколькихъ лѣтъ ребенкомъ, то мы сказали-бы, что въ книгѣ Сирано встрѣчается также ученiе Лейбница и Бернулли. Послушаемъ отрывокъ одного разговора въ защиту капусты. „Утверждать будто природа больше любитъ людей, чѣмъ капусту, это значило-бы щекотать насъ съ тѣмъ, чтобы мы смѣялись... Не думаете-ли вы, что это злополучное растенiе, обладай оно даромъ слова, не сказало-бы въ то мгновенiе, когда его срѣзываютъ: О человѣкъ, мой милый братъ, чѣмъ заслужила я смерть? Я могла-бы жить въ пустынныхъ мѣстахъ, но я возлюбила твое общество. Едва посадили меня въ твоемъ огородѣ, какъ въ изъявленiе моего удовольствiя я начинаю развиваться, простираю къ тебѣ объятiя, предлагаю тебѣ мое потомство въ сѣмянахъ. но въ награду за ласку мою, ты приказываешь отрубить мнѣ голову!" Быть можетъ, не такъ грешно убить человѣка: умерщвляя его, вы заставляете душу только перемѣнить квартиру, но убивая растенiе, вы вполнѣ уничтожаете его. Въ семьѣ Бога нѣтъ права первородства и если капуста не получила удѣла въ области безсмертiя, то, безъ сомнѣнiя, она вознаграждена за это чѣмъ-либо другимъ. Помни, о высокомѣрнѣйшая изъ тварей земныхъ, что хотя капуста, которую ты срѣзываешь, и не говоритъ, тѣмъ не менѣе она мыслитъ. Бѣдное растете не обладаетъ органами, которые давали-бы ему возможность горланить, подобно намъ, тормошиться да хныкать.... Если вы спросите наконецъ, откуда мнѣ извѣстно, что капуста способна къ столь прекраснымъ мыслямъ, то, въ свою очередь, я спрошу у васъ: какимъ образомъ вы знаете, что она не способна къ таковымъ и почему какая-либо капуста, запираясь на ночь, не могла-бы сказать, подобно вамъ: „Милостивый государь мой, Кудрявая Капуста, честь имѣю быть вашею покорнѣйшею слугою, Кочанная Капуста".

На Лунѣ существуютъ города двухъ разрядовъ: постоянные и подвижные. Дома первыхъ подобны башнямъ, въ центрѣ которыхъ, отъ подваловъ до чердаковъ, проходятъ больше и крѣпкiе винты, при помощи которыхъ дома то поднимаются, то опускаются, смотря по температурѣ. Подвижные дома устроены на колесахъ и снабжены парусами и мѣхами, посредствомъ которыхъ и совершается ихъ передвиженiе. Въ каждомъ семействѣ имѣется физiологъ, приходящiй по вечерамъ и прописывающiй цвѣты и духи для вашей спальни, согласно съ темпераментомъ вашимъ.

Погребенiе составляетъ кару преступниковъ, такъ какъ на Лунѣ покойниковъ сожигаютъ. Вотъ прекраснѣйшiй обрядъ похоронъ, быть можетъ заимствованный Сирано у Массагетовъ *): „Когда кто-либо изъ философовъ почувствуетъ приближенiе смерти, то приглашаетъ онъ друзей своихъ на роскошный пиръ. Каждый изъ приглашенныхъ воздерживается отъ пищи втеченiе двадцати четырехъ часовъ; прiйдя въ домъ мудреца, они приносятъ жертву Солнцу и цѣлуютъ старца, лежащаго на своемъ ложѣ. Когда очередь дойдетъ до его любимца, то нѣжно облобызавъ послѣдняго, умирающiй прижимаетъ его къ груди и, приложивъ къ устамъ его свои уста, правою рукою вонзаетъ кинжалъ себѣ въ сердце. Любимецъ до тѣхъ поръ не отрываетъ устъ своихъ, пока не почувствуетъ, что старецъ умеръ, послѣ чего извлекаетъ кинжалъ изъ груди покойника и начинаетъ сосать его кровь. За нимъ слѣдуетъ второй, третiй, четвертый изъ приглашенныхъ, однимъ словомъ — вся компанiя. Слѣдующiе дни проходятъ въ совмѣстномъ пожиранiи покойника, причемъ не ѣдятъ уже ничего другаго". Сирано добавляетъ, въ свойственныхъ ему выраженiяхъ, что къ нимъ присоединяются и молодыя дѣвушки; если оказываются на лицо младенцы, то они представляютъ собою потомство покойника.

*) Hérodote, Histoire, liv. I, CCXVI.

Въ рамки настоящего обзора намъ хотѣлось-бы по возможности помѣстить все; при этомъ мы нерѣдко находимся въ затруднительномъ положенiи относительно выбора сюжетовъ; въ особенности это применимо къ произведенiямъ Сирано. Обилiе предметовъ стѣсняетъ насъ. Во всякомъ случаѣ, мы не оставимъ героя нашего на Лунѣ и прежде чѣмъ уйти оттуда, укажемъ на странные солнечные часы, которыми нашъ своеобразный писатель надѣляетъ обитателей Луны. „Нѣсколько разъ случалось мнѣ, говоритъ онъ, — обращаться къ прохожимъ съ вопросомъ: который часъ, но вмѣсто отвѣта они только раскрывали рты, стискивали зубы и перекашивали лица. Это даетъ имъ возможность обходиться безъ помощи часовъ, такъ какъ они превращаютъ свои зубы въ столь точные солнечные часы, что желая указать кому-нибудь время, они открываютъ ротъ, причемъ тѣнь носа, падающая на зубы, обозначаетъ часъ, на счетъ котораго освѣдомляется спрашивающiй".

Сирано возвращается на Землю, несомый демономъ Сократа, который оказывалъ ему свое покровительство во время всего пути, пройденнаго въ полтора дня. Быстрота, съ какою совершилось путешествiе, лишила Сирано сознанiя, такъ что онъ очнулся въ Италiи, лежа на травѣ одного холма. Со всѣхъ сторонъ тотчасъ-же набѣжали собаки, имѣющiя обыкновенiе лаять на Луну и почуявшiе, что Сирано прибылъ оттуда. Онъ отправился въ Римъ, а оттуда, чрезъ Чивитта-Векiя, въ Марсель и вскорѣ затѣмъ онъ прибылъ въ

Царства и имперiи Солнца.

Не станемъ описывать невзгодъ злополучнаго Бержерака по возвращенiи на родину, гдѣ, благодаря мѣстному приходскому священнику, онъ прослылъ волшебникомъ, колдуномъ и наперсникомъ дiавольскимъ. Переходя отъ несчастiя къ несчастiю, отъ одного промаха къ другому, однажды онъ пробирался добрымъ городомъ Тулузою, какъ вдругъ его арестовали именемъ короля и безъ дальнѣйшихъ церемонiй засадили въ тюрьму, гдѣ онъ и увязъ по колѣни въ грязи. Сирано рисуетъ весьма прискорбную картину этого. „Мнѣ хотѣлось оглохнуть, лишь-бы только не слышать отвратительнаго кваканья копошившихся въ тинѣ лягушекъ, говорить онъ; я чувствовалъ, какъ ящерицы ползали по ногамъ моимъ, а змѣи охватывали мою шею. Остальнаго и выразить не могу"... Сирано любилъ чистый воздухъ, свѣтъ солнца и свободу; понятно послѣ этого, что сидя въ тюрьмѣ, онъ чувствовалъ себя очень нехорошо. По протекцiи нѣкоторыхъ изъ его друзей, ему позволили перейти изъ подвала на вершину башни и въ этой новой резиденцiи, въ обществѣ многихъ узниковъ, онъ приступилъ, подъ предлогомъ устройства физическихъ инструментовъ, къ сооруженiю новой машины, при помощи которой Сирано надѣялся возвратиться въ Котиньякъ.

То былъ большой, очень легкiй и, въ случаѣ надобности, герметически запиравшiйся ящикъ, вышиною въ шесть, а шириною отъ трехъ до четырехъ футовъ. Въ нижней его части находилась дыра, а отверстiе верхней части представляло доступъ въ хрустальный шаръ, шейка котораго проникала въ ящикъ. Ящикъ, имѣвшiй форму двадцатигранника, обладалъ свойствами зажигательного стекла.

Однажды утромъ Сирано сидѣлъ въ своей машинѣ, на терассѣ дома. Солнце освѣщало прозрачный двадцатигранникъ; лучи его проникали въ ящикъ, производя магическiе эффекты колорацiи, какъ вдругъ Сирано вздрогнулъ, точно человѣкъ, котораго поднимаютъ на блокѣ. Что случилось? Пустота, произведенная въ двадцатигранникѣ дѣйствiемъ солнечныхъ лучей, привлекала воздухъ, который вторгался въ машину нижнимъ отверстiемъ и приподнималъ ее вверхъ. Произошло это такъ быстро, что въ ту минуту, когда оправившiйся отъ изумленiя путешественникъ, хотѣлъ было орiентироватъся и посредствомъ веревки поднять прилаженный къ двадцатиграннику парусъ, съ цѣлью отправиться въ Котиньякъ, — Сирано такъ уже высоко вознесся въ воздухъ, что городъ Тулуза казался едва заметною точкою: Сирано поднимался къ Солнцу. Соседство этой раскаленной сферы не превратило его однакожъ въ пепелъ: онъ говоритъ, что жжетъ собственно не огонь, а болѣе грубая матерiя, которую огонь, въ силу своей подвижной природы, безпрестанно двигаетъ то въ одну, то въ другую сторону. Но въ эфирѣ нѣтъ этой матерiи.

Воздухоплаватель пролетѣлъ подлѣ Луны, оставилъ направо Меркурiя и Венеру, находившуюся въ перiодѣ приращенiя и приблизился к солнечнымъ пятнамъ — небольшимъ мiрамъ, вращающимся вокругъ дневного свѣтила. По поводу множества этихъ пятенъ Сирано начинаетъ философствовать на счетъ вѣроятнаго охлажденiя Солнца, прибавляя, что, быть можетъ, Земля была нѣкогда Солнцемъ; тогда на ней обитали баснословныя и чудовищныя животныя, о которыхъ такъ много разсказываютъ намъ древнiе. Наконецъ, послѣ четырехмѣсячнаго почти путешествiя, Сирано прибылъ въ одинъ изъ этихъ малыхъ мiровъ и почувствовалъ себя на вершинѣ блаженства, ощутивъ наконецъ подъ ногами твердую почву, послѣ столь долговременнаго розыгрыванiя роли птицы. Не преминемъ объяснить, что если нашъ путешественникъ пробылъ такъ долго безъ пищи, то потому именно, что природа тогда только возбуждаетъ въ насъ ощущенiе голода, когда это необходимо для питанiя нашего тѣла, но что солнечная теплота достаточна для поддержанiя силъ организма. Послушаемъ теперь чрезвычайно оригинальный разсказъ:

„Ущелiями, несомнѣнно прорытыми паденiемъ водъ, я прибылъ на равнину, но, по причинѣ утучнявшей ее тины, я почти не могъ двигаться. Пройдя однакожъ нѣкоторое разстоянiе, я достигъ ложбины, въ которой и увидѣлъ маленькаго человѣчка, совсѣмъ нагого, сидѣвшаго на камнѣ и, какъ казалось, отдыхашаго. Не помню, первый-ли я заговорилъ къ нему, или онъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ, но живо представляется мнѣ, точно и теперь еще я слушаю его, что втеченiе трехъ битыхъ часовъ онъ говорилъ со мною на языкѣ, котораго я никогда и не слыхивалъ. Онъ не имѣетъ никакого сходства ни съ однимъ изъ языковъ нашего мiра, однакожъ я понималъ его легче и яснѣе, чѣмъ языкъ моей кормилицы. Когда я сталъ распрашивать о причинѣ столь поразительнаго факта, то собесѣдникъ мой объяснилъ, что въ наукѣ есть истины, внѣ которыхъ мы всегда далеки отъ удобопонятнаго и чѣмъ больше языкъ уклоняется отъ этихъ истинъ, тѣмъ меньше становится онъ понятнымъ. Когда я говорю, сказалъ онъ, — душа ваша въ каждомъ словѣ моемъ усматриваетъ истину, которую она ищетъ ощупью; не понимая этого разсудкомъ, она немедленно пойметъ это при помощи инстинкта".

Маленькiй человѣчекъ разсказываетъ потомъ, что обитаемая имъ земля была некогда раскаленнымъ хаосомъ, что она выдѣляетъ изъ себя влаги и изъ выдѣленiй этихъ образовалось море, котораго происхожденiе доказывается его соленостью; затѣмъ онъ объяснилъ еще, что въ этомъ мiрѣ люди родятся изъ тины и изъ пузырей, производимыхъ дѣйствiемъ солнечной теплоты. Затѣмъ онъ удалился для поданiя акушерской помощи одному эмбрiону, находившемуся въ нѣсколькихъ оттуда шагахъ, а Сирано отправился къ своей машинѣ, на которой онъ разостлалъ свою рубаху, опасаясь чтобы снарядъ не улетѣлъ. Однакожъ Сирано не нашелъ машину тамъ, гдѣ онъ оставилъ ее и увидѣлъ ее летающею на высотѣ въ ростъ человѣка, съ покачиванiями, происходившими вслѣдствiе расширенiя воздуха. Довольно долго пришлось ему прыгать по кошачьи, наконецъ онъ поймалъ машину, помѣстился въ ней и такимъ образомъ могъ продолжать дальнѣйшее путешествiе на Солнце.

По прибытiи въ области, сосѣднiя свѣтилу этому, замѣчается одно странное явленiе. Сирано побаивался, какъ-бы не попасть на твердь небесную и не завязнуть въ ней, какъ вдругъ онъ замѣтилъ, что его помещенiе да и самъ онъ до того сделались прозрачными, что взоръ безъ малѣйшаго препятствiя проникалъ ихъ; даже машина сдѣлалась вполнѣ незримою и собственное тѣло представлялось Сирано въ естественной окраскѣ своихъ органическихъ деталей: ярко-красныхъ легкихъ, алаго сердца, приводимаго въ движенiе послѣдовательными сжиманiями и расширенiями, печени, кровеобращенiя и проч. Вслѣдствiе необычайной прозрачности ящика, Сирано протянулъ слишкомъ сильно руку, что привело его въ невыразимое изумленiе: онъ въ дребезги разбилъ свой хрустальный двадцатигранникъ и повисъ въ безпредѣльномъ пространствѣ, обращая, говоритъ онъ, къ Солнцу свои печальные взоры и помыслы. Но, какъ оказалось, это былъ вѣрнѣйшiй способъ достичь цѣли путешествiя: сила воли его была настолько велика, что черезъ двадцать два мѣсяца послѣ отъѣзда, Сирано прибылъ въ обширную державу дневнаго свѣтила.

„Земля здѣсь подобна воспламененному снѣгу (довольно смѣлое выраженiе), настолько она свѣтозарна; довольно однакожъ странно, что съ той поры, какъ ящикъ упалъ, я никакъ не могъ сообразить, поднимаюсь-ли я, или опускаюсь на Солнце. Помнится только, что прибывъ на Солнце, я легко ступалъ по землѣ, касаясь почвы одною только точкою ногъ; часто я катался, подобно шару и нисколько не безпокоило меня, на чѣмъ-бы я ни ходилъ: на головѣ-ли, или на ногахъ. А если мнѣ случалось перекувырнуться ногами къ небу, а головою внизъ, то и тогда я чувствовалъ себя въ совершенно естественномъ положенiи. На какую-бы часть тѣла ни легъ я — на животъ-ли, спину, локоть, ухо — я всегда находился въ устойчивомъ положенiи, изъ чего я заключилъ, что Солнце есть мiръ, не имѣющiй центра. Благоговѣнiе, съ какимъ я ступалъ по этой лучезарной почвѣ, втеченiе нѣкотораго времени умѣрялось страстнымъ желанiемъ продолжать путешествiе. Мнѣ было чрезвычайно совѣстно ходить по источнику свѣта... Пробывъ въ пути, какъ кажется, пятнадцать дней, я прибылъ въ одну страну Солнца, менѣе свѣтлую чѣмъ та, которую я покинулъ".

Прозрачность тѣла уменьшалась по мѣрѣ того, какъ путешественник вступалъ въ менѣе свѣтлыя области. Сонъ, этотъ обитатель Земли, забывшiй Сирано со времени его отъѣзда, снова посѣтилъ его на ровномъ, открытомъ полѣ, не представлявшемъ ни малѣйшихъ слѣдовъ кустарника и герой нашъ уснулъ. Проснувшись, онъ увидѣлъ себя подъ деревомъ, въ сравненiи съ которымъ наши высочайшiе кедры — былинки. Стволъ его чистое золото, вѣтви — серебро, листья — изумруды, плоды — багрянецъ и амбра, распустившiеся цвѣты — алмазы, а почки — грушевидные перлы. На вершинѣ его распѣвалъ соловей. Но вотъ самое интересное мѣсто. „Долго стоялъ я, пораженный столь великолѣпнымъ зрѣлищемъ и не могъ я насытиться, глядя на него. Въ то время, какъ мысли мои были поглощены созерцанiемъ, въ числѣ другихъ плодовъ, и созерцанiемъ одной прелестной гранаты, мясо которой казалось массою огромныхъ рубиновъ, я вдругъ замѣтилъ, что вѣнчикъ, служащiй ей головою, шевельнулся и вытянулся настолько, чтобъ образовать собою шею. Затѣмъ я замѣтилъ, что нѣчто бѣлое какъ-бы закипѣло вверху, стало сгущаться, увеличиваться, то сокращалось, то вздувалось въ нѣкоторыхъ мѣстахъ и наконецъ явилось въ видѣ человѣческаго лица на маленькомъ бюстѣ. Этотъ бюстъ заканчивался къ талiи шаромъ, т. е. имѣлъ внизу видъ гранаты. Мало по малу онъ удлиннился; хвостикъ его превратился въ двѣ ноги, а каждая нога распалась на пять пальцевъ. Принявъ человѣческiй образъ, граната отдѣлилась отъ своей вѣтки и легкимъ кувыркомъ упала какъ-разъ у моихъ ногъ.

„При видѣ того, какъ эта разумная граната гордо расхаживала предо мною; что этотъ карликъ, ростомъ не больше, чѣмъ въ вершокъ, обладалъ однакожъ достаточными силами для того, чтобы создать себя, чувство благоговѣнiя охватило меня. „Тварь человѣческая, сказала мнѣ граната на томъ основномъ языкѣ, о которомъ я уже упоминалъ, — долго я глядѣла на тебя съ высоты моей вѣтки и прочла я на твоемъ лицѣ, что родился ты не въ здѣшнемъ мiрѣ. Поэтому я спустилась внизъ, желая узнать истину".

Дивное дерево это состояло изъ федерацiи цѣлаго народа, котораго королемъ было упомянутое крошечное существо. По приказанiю послѣдняго, плоды, цвѣты, листья, вѣтви, однимъ словомъ, дерево во всемъ составѣ своемъ, спускается на землю въ видѣ маленькихъ человѣчковъ, зрячихъ, чувствующихъ, движущихся и всѣ они начинаютъ плясать вокругъ Сирано, какъ-бы празднуя день своего рожденiя. Карликъ и Сирано вступаютъ въ продолжительную бесѣду, но по слабости груди, крошечный царь изъявляетъ желанiе принять другой образъ съ тѣмъ, чтобы быть подъ стать своему собесѣднику. Немедленно-же всѣ маленькiе человѣчки начинаютъ вертѣться съ такою быстротою, что у Сирано голова пошла кругомъ. Круги смыкаются и быстро двигаются; танцоры переплетаются въ движенiяхъ еще болѣе быстрыхъ и неуловимыхъ; казалось, что балетомъ этимъ изображался громадный гигантъ, потому что перепутываясь между собою, карабкаясь другъ на друга, всѣ эти существа представляли собою какого-то великана. Наконецъ, это многосложное тѣло приняло образъ прелестнаго юноши; король вошелъ въ его уста, воодушевилъ его, послѣ чего и могъ уже продолжать бесѣду съ Сирано.

Рѣчь коснулась сущности этихъ дивныхъ превращенiй. Рожденныя на Солнцѣ, эти существа то обладаютъ индивидуальностью, то составляютъ части одного цѣлаго. Такъ, напримѣръ, двадцать тысячъ этихъ существъ входятъ въ составъ одного орла. По желанiю короля, одни изъ нiхъ могутъ попадать съ дерева и превратиться въ рѣку, другiе — образовать лодку, послѣ чего король, окруженный своимъ дворомъ, преспокойно поплыветъ по волнамъ рѣки. Впрочемъ, по словамъ обитателя Солнца, возможна и всякая другая метаморфоза.

Немного есть разсказовъ, которые можно-бы сравнить, въ отношенiи тонкости замысла и оригинальности, съ „Исторiею птицъ" на Солнцѣ. Но Сирано не долго пользовался расположенiемъ обитателей страны: вскорѣ противъ представителя свирѣпаго человѣчества составился заговоръ и ни представленiя феникса (столѣтней птицы, которая отправляется на Солнце, снесши свое единственное яйцо), ни покровительство и утѣшенiя одной благодѣтельной сороки, защищавшей Сирано, не предохранили его отъ ненависти пернатаго люда. Даже наиболѣе расположенные къ нему не находили основательныхъ поводовъ для его защиты и всѣ по инстинкту ополчились на него, Если-бы, говорили они, животное это обладало хоть нѣкоторымъ съ нами сходствомъ, а то какъ нарочно, оно нисколько не похоже на насъ; это какая-то отвратительнѣйшая, голая тварь, которую природа не позаботилась даже прикрыть; какая-то ощипанная птица, уродъ, смѣшенiе всевозможныхъ натуръ, пугало, приводящее всѣхъ въ ужасъ... Рѣчь птицъ заканчивается великолѣпными ораторскими перiодами: „Человѣкъ настолько тщеславенъ и глупъ, что вообразилъ онъ себѣ будто мы созданы единственно для него; несмотря на свою разумную душу, онъ не можетъ однакожъ отличить толченый сахаръ отъ мышьяка и ѣстъ цикуту, принимая ее за петрушку, по внушенiю своего здраваго разсудка; утверждая, что мы мыслимъ только на основанiи свидетельства чувствъ, человѣкъ обладаетъ самыми слабыми, медленными и лживыми чувствами; въ довершенiе всего, создавъ его уродомъ, природа, вмѣстѣ съ тѣмъ, внушила человѣку честолюбивыя желанiя повелѣвать всѣми животными и истреблять ихъ!" Такъ говорили самые благоразумные; но другiе въ одинъ голосъ кричали, что невозможно допустить, чтобы животное, не похожее на нихъ лицемъ, обладало разсудкомъ. „У него нѣтъ, шептали они другъ другу", ни перьевъ, ни клюва, ни когтей; возможно-ли послѣ этого, чтобы онъ обладала мыслящею душею? О, Господи, что за дерзость!"

Понятно, что при такихъ обстоятельствахъ нашъ путешественникъ чувствовалъ себя очень не ловко, чѣмъ еще ухудшалось его положенiе и всевозможными мѣрами старался доказать, что онъ собственно не человѣкъ, что не меньше обвинителей своихъ онъ ненавидитъ людей и иринадлежитъ къ породѣ обезьянъ. Несмотря однакожъ на это, судьи-птицы обвинили его въ притворствѣ и лжи. Судъ затянулся, такъ какъ въ ту минуту, когда имѣлъ состояться приговоръ, небо вдругъ омрачилось. На Солнцѣ приступаютъ ко всякому рѣшенiю только при безоблачномъ небѣ, опасаясь, чтобы погода не повлiяла на душевное настроенiе судей. Втеченiе этого перерыва Сирано пользовался казенною пищею, т. е. каждые семь часовъ ему давали по пятидесяти червей.

Насталъ наконецъ день суда; вотъ нѣкоторыя изъ его основанiй: что это животное — человѣкъ, выводится это легко изъ слѣдующихъ соображенiй: 1) при видѣ его всѣ мы чувствуемъ ужасъ; 2) смѣется онъ, какъ безумный; 3) плачетъ, какъ идiотъ; 4) сморкается, какъ холопъ; онъ голъ, какъ чесоточный; 6) у него есть ....: 7) у него во рту два ряда четырехугольныхъ камней, проглотить или выбросить которые у него не хватаетъ разсудка и, наконецъ 8) каждое утро онъ устремляетъ вверхъ свои глаза, носъ и свой широкiй зѣвъ, складываетъ руки, точно надоѣло ему, что имѣется у него пара таковыхъ, перегибаетъ пополамъ ноги и опускается на колѣни; затѣмъ, при помощи какихъ-то волшебныхъ словъ, которыя онъ бормочетъ, его сломанныя ноги изцѣляются и онъ встаетъ.

„Уличенный въ колдовствѣ, въ деспотизмѣ и въ низкопоклонничестве, въ гордости и въ жестокосердiи относительно животныхъ преступникъ былъ приговоренъ къ тягчайшему наказанiю: къ печальной смерти. Правда, одинъ скворецъ, великiй законникъ, три раза ударивъ лапкою но вѣтви, на которой онъ сидѣлъ, изъявилъ желанiе защищать Сирано, но тотчасъ-же почувствовалъ угрызенiя совѣсти, причемъ и сказалъ, что если-бы дѣло шло о спасенiи его собственной души, то и тогда онъ не рѣшился-бы содѣйствовать жизни такого чудовища, какъ человѣкъ. — Въ знакъ удовольствiя и въ изъявленiе одобренiя искренности „столь добродѣтельной птицы", весь народъ защелкалъ клювами".

Но что-же это такое — печальная смерть? Это смерть, обусловливающая собою скорбь многихъ, жесточайшая изъ смертей. Птицы, обладающiя самыми меланхолическими и печальными голосами, отряжаются къ преступнику, котораго кладутъ на роковое ложе изъ кипарисныхъ вѣтвей. Скорбные музыканты собираются вокругъ него и наполняютъ его душу столь грустными мелодiями, столь ужасными сѣтованиями, что горечь чувствуемой имъ скорби нарушаетъ экономию его организма и сокрушаетъ его сердце; онъ видимо слабѣетъ и наконецъ умираетъ, задыхаясь отъ горя.

Но какъ въ то время на престолѣ находился король Голубь, то столь жестокая кара, въ видѣ помилованiя, была замѣнена тѣмъ, что человѣка предали на съѣденiе мухамъ....

Въ эпизодахъ подобнаго рода проходятъ странствованiя по Солнцу. Языкъ деревьевъ, бесѣдующихъ въ безмолвныхъ лѣсахъ, заслуживаетъ вниманiе не меньше всего вышеприведеннаго: въ немъ слышится вѣянье вечѣрняго вѣтерка на опушкѣ лѣса и неумолчный лепетъ листвы. Деревья бесѣдуютъ о медицинѣ, естествовѣдѣнiи, нравахъ, любви. Впослѣдствiи Сирано быль свидѣтелемъ дивной битвы Огненнаго Звѣря и Звѣря-Льдины, Саламандры и Реморы. Во время экскурсiй своихъ онъ встрѣчаетъ Кампанеллу; авторъ „Сité dе Dieu" объясняетъ ему, какимъ образомъ души Растенiй, Животныхъ и Людей, не умирая, возносятся на Солнце. Знаменитый калабрiецъ приводить Сирано къ символическому озеру Сна, въ лоно котораго изливаются, послѣ шестнадцатичасоваго теченiя, пять изнеможенныхъ отъ усталости источниковъ: источники Зрѣнiя, Слуха, Обонянiя, Вкуса и Осязанiя. Но если что-либо заслуживаетъ удивленiя въ этомъ свѣтломъ мiрѣ, нашей общей родинѣ, то это три орошающiя его рѣки: рѣка Памяти, широкая, но вѣчно оглашаемая назойливымъ крикомъ сорокъ, попугаевъ, соекъ и проч.; — рѣка Воображенiя, не столь широкая, но глубокая и сверкающая своими игривыми и свѣтлами водами. Рыбы, которыхъ питаетъ она, деревья, осѣняющiя ее, птицы, порхающiя вокругъ нея — все это невѣроятнѣйшiя изъ существъ, какiя только можно себѣ представить; наконецъ, рѣка Разсудка, глубокая, но текущая невообразимо медленно и безпрестанно возвращающаяся къ своему истоку.

Животныя на Солнцѣ чрезвычайно долговѣчны; они умираютъ естественною смертью, проживъ семь или восемь тысячъ лѣтъ. Порою случается однакожъ, что философы умираютъ отъ умственной водянки, причемъ голова ихъ непомѣрно разбухаетъ и затѣмъ лопаетъ.

Исторiя государствъ Солнца кончается такимъ-же образомъ, какимъ она и началась, насколько, по крайней мѣрѣ, видно это изъ дошедшей до насъ рукописи. Послѣднiй эпизодъ посвященъ описанiю депутацiи, прибывшей изъ страны „Любовниковъ", небольшаго мiра, находящагося невдалекѣ отъ Солнца. Молодая супруга требуетъ суда надъ своимъ мужемъ, обвиняя его въ томъ, что онъ два раза убилъ своего послѣдняго ребенка. Этотъ вздорный разсказъ не имѣетъ ни малѣйшаго отношенiя къ нашему предмету.

Безъ сомнѣнiя, намъ было-бы чрезвычайно интересно узнать, какимъ путемъ Сирано возвратился во-свояси, но исторiя решительно умалчиваетъ объ этомъ. Внѣ-земныя путешествiя издавались вообще по смерти ихъ авторовъ. Быть можетъ, что человѣкъ, такъ любившiй свѣтлую сферу Солнца, дѣйствительно отправился на нее, не окончивъ свой фантастическiй разсказъ и, вѣроятно, до сихъ поръ онъ еще не возвратился.

Многiе изъ поклонниковъ Сирано де-Бержерака старались подражать его смѣлымъ вымысламъ, но никто изъ нихъ не могъ подняться на высоту, на которой стоялъ ихъ учитель. Не можемъ, однакожъ, не представить здѣсь „задушевнаго" друга Сирано, Анри Лебрэ, бывшаго его душеприкащикомъ и опубликовавшаго первое изданiе „Путешествiя на Луну". По поводу восшествiя своего на Южный пикъ и интересныхъ эпизодовъ этого путешествiя, онъ приводитъ слѣдующiй разсказъ, въ которомъ порою замѣчаются штрихи кисти a la Bergerac.

„Я разложилъ мой плащъ на нагорномъ снѣгу, говоритъ онъ, — я уснулъ, несмотря на стужу. Мой проводникъ и Шампань, достовѣрнѣйшiе изъ свидѣтелей, не преминули сдѣлать то-же самое, но желанiе выпить малую толику лишило ихъ сна. Не зная чѣмъ заняться, тѣмъ болѣе, что наступила ночь, они стали забавляться наблюденiемъ Луны, въ то время полной, какъ яйцо, и при помощи моей зрительной трубы открыли на ней много такого, чтó привело ихъ въ немалое изумленiе. Возня, которую въ изумленiи своемъ они подняли, разбудила меня. Я взялъ трубу, извѣстную въ наукѣ подъ именемъ телескопа и прислонивъ ее къ скалѣ, устремилъ взоры на большой свѣтлый кругъ, наблюдая его во всѣхъ частяхъ. При этомъ я несравненно лучше изучилъ его, чѣмъ на лунныхъ картахъ; я замѣтилъ на Лунѣ моря, лѣса, горы, рѣки, города и даже соловьевъ на деревьяхъ. Полагаю, что если-бы у меня имѣлся инструментъ, который настолько изощрилъ-бы мой слухъ, насколько телескопъ изощрилъ мое зрѣнiе, то я услышалъ-бы пѣнiе соловьевъ. Это доставляло мнѣ величайшее удовольствiе и удаливъ проводника и Шампаня, чтобы они не мѣшали мнѣ, я взялъ телескопъ и съ бóльшимъ еще старанiемъ принялся наблюдать мiръ этотъ, который заставляетъ такъ некстати хохотать глупыхъ людей, не вѣрящихъ ничему, что разсказываютъ о немъ. И въ самомъ дѣлѣ, я увидѣлъ тамъ вещи, превосходящiя все, что только писали объ этомъ величайшiе изъ философовъ. Народы Луны, не говоря уже о прочемъ, велики и могущественны и ходятъ они, какъ утверждаетъ Бержеракъ, на четверенькахъ, чему я до той поры не слишкомъ верилъ. Но теперь я нисколько не сомневаюсь въ этомъ, такъ какъ собственными глазами я видѣлъ Бержерака, ѣхавшаго на колесницѣ, запряженной двумя гиппогрифами, которые такъ проворно дѣйствовали ногами и крыльями, что вскорѣ я потерялъ ихъ изъ вида. Онъ проѣхалъ невообразимою толпою народа и вступилъ въ большой городъ, находившiйся въ концѣ пути, по которому слѣдовали гиппогрифы. Предъ городомъ находилось нѣчто въ родѣ трiумфальной арки, покрытой надписями въ честь Бержерака, изъ чего я заключить, что послѣднiй совершалъ торжественный въѣздъ въ городъ. Я несказанно обрадовался, что рано или поздно, но великихъ людей вознаграждают и если родина оказывается въ отношенiи ихъ неблагодарною, то небо дозволяетъ, чтобы чужеземцы воздавали имъ подобающiя почести".

Ничего более мы не станемъ цитировать; эпизодъ начинаешь сбиваться на тонъ „Orlando furioso" и не отличается ни остроумiемъ, ни занимательностью. Лебрэ — ученикъ Бержерака и, подобно многимъ другимъ, онъ заимствовался у своего учителя только балагурствомъ, а не философскими воззрѣнiями, для которыхъ вымыселъ служилъ только покровомъ.

ГЛАВА VIII.

Движенiе прiостанавливается. — Экстатическое путешествiе въ небесныхъ пространствахъ о. Аѳанасiя Кирхера и мистическiе обитатели мiров. — Обитаемость свѣтилъ, по Гассенди. — Католическiе и протестантскiе теологи.
(1656 — 1667).

О. Аѳанасiй Кирхеръ. Itinerarium extaticum, quo mundi opificium... etc. exponitur ad veritatem.

Экстатическое небесное путешествiе, въ которомъ разсматривается дивный механизмъ мiра, природа, дѣйствiя, свойства, устройство и составъ неподвижныхъ и блуждающихъ звѣздъ, начиная съ земнаго шара и кончая послѣдними предѣлами вселенной". — Римъ, 1656.

О. Аѳанасiй Кирхеръ, авторъ Mundus subterraneus, Путешествiя въ Китай и множества научныхъ, въ свое время очень уважаемыхъ трактатовъ, на несколько мгновенiй займетъ насъ въ качествѣ интереснаго типа послѣднихъ средневѣковыхъ диспутантовъ-схоластиковъ, которые на двухъ алтаряхъ воскуряли ѳимiамъ Аристотелю и св. Ѳомѣ и погружались въ дремоту при томныхъ аккордахъ небесной музыки, слышанной Пиѳагоромъ двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Разсказъ нашъ былъ-бы безконечно растянутъ, если-бы мы представили во всемъ ихъ объемѣ теорiи, которыми втеченiе многихъ вѣковъ услаждались астрологи и метафизики; если-же мы рѣшаемся отвести имъ здѣсь мѣсто, то не иначе, какъ по предъявленiи ими своихъ достоинствъ. О.Кирхеръ есть типъ, выражающiй собою множество другихъ типовъ и достойный нашей особой благосклонности.

Впослѣдствiи выяснится, что этотъ знаменитый мечтатель придерживался какъ системы Птоломея, помѣщавшаго Землю въ центрѣ вселенной, такъ и библейскаго текста, сообщавшаго земному шару капитальное и единственное значенiе въ системѣ мiрозданiя. Впрочемъ, Кирхеръ не преминулъ заявить въ своемъ Praelusio parœnetica, что во всемъ и въ отношении всего онъ подчиняется ученiю священныхъ книгъ и Отцевъ Церкви; если-же онъ позволяетъ себѣ погрузиться въ экстазъ и совершить небесное путешествiе, то единственно съ цѣлiю видѣть только то, что вообще допускалось общепринятою доктриною. Намъ представится однакожъ случай убѣдиться, что достойный патеръ видѣлъ то, что многiе видѣли до него, начиная съ эпохи, когда св. Павелъ былъ восхищенъ въ третье небо и кончая обвинителями Галилея, не пропускавшими случая приводить игру словъ одного проповѣдника: Viri Galilœi , quid adspicitis in cœlum?

Прежде чѣмъ начнемъ большое экстатическое путешествiе, представимъ въ нѣсколькихъ словахъ идею книги. О. Кирхеръ представляетъ Ѳеодидакта (такъ назывался путешественникъ) безплотнымъ духомъ и формально заявляетъ, что Ѳеодидактъ странствуетъ въ качествѣ духа. Генiй Космiилъ — очень удачное названiе — обязавшiйся ввести неофита во всѣ страны небеснаго мiра „начиная съ земнаго шара и до послѣднихъ предѣловъ звѣздной сферы", устраняетъ трудности пути и объясняетъ тайны этого неизвѣданнаго мiра. Начинаютъ они свою планетную экскурсiю съ Луны и завершаютъ ее Сатурномъ; оттуда они отправляются на твердь небесную, гдѣ и заканчивается первый дiалогъ. Второй дiалогъ составляетъ космотеологическую теорiю сотворенiя мiра, гармонiи сферъ и предназначенiя небесъ. Не можемъ отказать себѣ въ удовольствiи перевести слова автора, излагающаго въ предисловiи планъ своей книги. „Чтобы въ настоящемъ сочиненiи не было недостатка въ томъ, что относится къ строенiю вселенной, объясняетъ авторъ, — во второй части книги говорится о божественномъ Провидѣнiи и его дѣйствiи, о небѣ Эмпиреѣ, о воображаемомъ пространствѣ, о свѣтопреставленiи, о непостижимыхъ безднахъ судебъ Божiихъ и о превосходствѣ католической религiи, въ видахъ вящшей славы Господа, Его пресвятой Матери и во спасенiе душъ ближнихъ нашихъ. Привѣтствую тебя читатель и будь здоровъ".

Въ тотъ день, когда Ѳеодидактъ былъ объятъ экстазомъ, восхитительная гармонiя преисполнила восторгомъ все существо его и погрузила его въ мистическую истому. Дѣйствiе этой сладостной мелодiи настолько было могущественно, что душа не могла уже оставаться узницею въ своей прозаической тѣлесной темницѣ: могучiя и фантастическiя видѣнiя осѣнили ее; она воспарила въ высь и, какъ-бы погруженная въ дремоту, увидѣла себя въ пустыняхъ неизвѣстнаго мiра. Но вскорѣ къ ней приблизился мужъ необычайнаго вида: голова его и лицо были лучезарны; глаза его сверкали подобно раскаленнымъ углямъ; его дивная одежда не имѣла никакой извѣстной формы; онъ имѣлъ большiя и свѣтлыя крылья; ноги и руки его были краше драгоцѣнныхъ камней; въ десницѣ онъ держалъ шаръ, на которомъ были изображены блуждающiя звѣзды и многоцвѣтныя сферы. При видѣ этого дивнаго существа Ѳеодидактъ задрожалъ, волосы поднялись дыбомъ на головѣ его, голосъ остановился въ гортани: Vox faucibus haesit (автору, повидимому, знакомъ Виргилiй). Но сладчайшiй въ мiрѣ голосъ сказалъ ему: „Встань и ничего не страшись, Ѳеодидактъ. Услышаны молитвы твои и посланъ я къ тебѣ, что-бы повѣдать славу и величiе всемогущаго Господа, насколько это возможно для смертныхъ. Имя мнѣ Космiилъ; я служитель Всевышняго и генiй сего мiра; мой священный ореолъ знаменуетъ славу херувимовъ; пламенные глаза мои — это свѣтъ небесный; шаръ, который я держу въ одной рукѣ, есть символъ звѣзднаго мiра; вѣсы въ другой рукѣ — символъ законовъ божественныхъ. Гряди, сынъ мой: предъ нами путь въ небеса, величiе Творца и великолѣпiе твари. Пойдемъ, чадо мое!"

Итакъ, нашъ странствователь отправляется на Луну. Во время переѣзда онъ наблюдаетъ послѣдовательные виды, въ которыхъ представляется Земля, видимая съ различной высоты, но (очень курьезное наблюденiе) прежде чѣмъ прибыть на Луну, онъ въ послѣднiй разъ взглянулъ на нашъ мiръ, причемъ и увидѣлъ, благодаря объясненiю Космiила, земной рай — трехугольную страну на берегахъ Каспiйскаго моря, сверкающую неизрѣченнымъ свѣтомъ. Илiя и Энохъ ждутъ въ ней дня суднаго. Приблизясь къ Лунѣ, путешественникъ ощущаетъ притягательную силу послѣдней и начинаетъ дрожать всѣмъ тѣломъ, такъ какъ ему кажется, что онъ разможжитъ себѣ голову объ какую-нибудь скалу. „О, что ощущаю я, сладчайшiй наставникъ души моей! Молю тебя, охраняй раба твоего; если ты покинешь меня, куда направлю я стопы мои, куда понесусь я, гдѣ будетъ предѣлъ странствованiямъ моимъ? Но Космiилъ при помощи ласковыхъ рѣчей возстановляетъ мужество Ѳеодидакта и убѣдивъ его, что хотя никто изъ смертныхъ не возвращался изъ странъ этихъ, такъ какъ никому собственно и не приводилось побывать въ нихъ, продолжаетъ оказывать ему свою защиту и нѣжно печется о немъ. Затѣмъ онъ дунулъ на него, вслѣдствiе чего Ѳеодидактъ навсегда освобождается отъ органическихъ потребностей голода и жажды и ни одна стихiя не можетъ уже производить на него своего губительнаго дѣйствiя.

Луна представляетъ ему чрезвычайно прiятные пейзажи: глубокiя долины, длинный цѣпи горъ, моря, озера и острова. Рѣки стремятся къ океану; обрывистые холмы увѣнчаны блестящими скалами, поля зеленеютъ. Странное однакожъ дѣло! Ихъ оцвѣчиваетъ не трава, а драгоцѣнныя лунныя камни, свойственные этому мiру. Но если-бы путешественнику вздумалось доставить ихъ на Землю, то они сами собою возвратились-бы на Луну, ихъ „естественное мѣстопребыванiе". Вода на Лунѣ чиста и прозрачна; такой на Землѣ нѣтъ. Но въ рѣкахъ и моряхъ не оказывается ни малѣйшей рыбки, на поляхъ ни единой былинки, а на материкахъ Луны отъ вѣковъ не ступала нога ни единаго животнаго. Вмѣсто растенiй, тамъ растетъ какая-то плѣсень, похожая нѣсколько на металлическую кристаллизацiю. Послѣ этого слѣдуетъ ожидать, что на Лунѣ нѣтъ людей: и дѣйствительно, свѣтило это вполнѣ необитаемо. Послушаемъ превосходныя разсужденiя Космiила: Земля есть естественная обитель человѣка, поэтому на Лунѣ и нѣтъ людей; если нѣтъ на ней людей, то нѣтъ и животныхъ, слѣдовательно не оказывается надобности и въ растенiяхъ; послѣ этого вполнѣ понятно, что Луна необитаема... Такъ какъ Богъ создалъ свѣтила собственно для Земли, говоритъ онъ дальше, то было-бы совсѣмъ безполезно, если-бы Онъ населилъ Луну животными: какъ нѣтъ двухъ гармонiй, такъ нѣтъ и двухъ вселенныхъ. Если-бы на Лунѣ находились люди, спрашиваетъ Ѳеодидактъ, то какой видъ имѣли-бы они? Сынъ мой, сказалъ генiй, — отвечая на твое безразсудное предположенiе, скажу тебѣ, что они скорее походили-бы на чудовищъ, чѣмъ на людей. Такъ какъ влажное начало не обладаетъ на Лунѣ тѣми свойствами, какими обладаетъ оно на Землѣ, то органы, требующiе влаги, необходимо должны атрофироваться; то-же самое можно сказать и о началѣ сухомъ, стужѣ и теплѣ. Только обитатели Земли и могутъ существовать въ условiяхъ человѣческихъ тварей.

Пребыванiе на Лунѣ проходить въ наблюденiяхъ и бесѣдахъ. Не мѣшаетъ упомянуть, что собесѣдники ясно видятъ оттуда, что Земля нисколько не вращается вокругъ своей оси; вмѣстѣ съ тѣмъ они очень прiятно бесѣдуютъ на счетъ незримыхъ отношенiй, существующихъ между семью планетами и семью главнейшими органами тѣла человѣческаго.

Можно-ли употреблять при обрядѣ крещенiя чистыя и свѣтлыя воды, которыми орошаются долины Венеры? Безъ сомнѣнiя, да и почѣму-бы нельзя? Развѣ онѣ не обладаютъ свойствами водъ земныхъ, такъ какъ четыре стихiи распространены повсюду и неразложимы? За исключенiемъ, конечно, водъ, производимыхъ огнемъ, растенiями и металлами и не составляющихъ стихiйнаго начала*).

*) Замѣтимъ мимоходомъ, что химiя видоизмѣнила нѣсколько подобнаго рода воззрѣния.

Съ Венеры Земля представляется въ видѣ простой звѣзды. Она имѣетъ свои фазы какъ здѣсь, такъ и вездѣ; впрочемъ, авторъ послѣдователенъ въ своихъ убѣждѣнiяхъ и придерживается системы Птолемея, по которой Венера находится между неподвижною Землею и вращающимся Солнцемъ. Въ самомъ дѣлѣ извѣстно, что Земля не представляетъ фазъ обитателямъ Венеры; впрочемъ, планеты имѣютъ фазы только для тѣхъ мiровъ, которые превосходятъ ихъ въ постепенности разстоянiй отъ Солнца. Съ Венеры Солнце кажется громаднымъ огненнымъ океаномъ.

Путешественникамъ представляется великолепный островъ и они вступаютъ въ одну лучезарную обитель, о которой ничто не можетъ дать намъ понятiя. Чувство обонянiя услаждается благоуханiями амбры и мускуса; растенiя, какъ-бы состоящiя изъ драгоцѣнныхъ камней, украшены дивными красками, а солнечные лучи переливам своего свѣта возвышаютъ ихъ красоту. Но напрасно ищетъ человѣкъ живаго существа: ничего не находитъ онъ и только неодушевленная природа представляется его взорамъ... Но вотъ, съ одного свѣтлаго холма спускается группа несравненой красоты юношей; напрасно старались-бы мы описать ихъ совершенства: такой красоты не выразить человѣческимъ словомъ. Они облечены свѣтлыми одеждами, на который Солнце проливаетъ нѣжные оттѣнки и переливы своего свѣта. Вотъ они спустились съ холма; одни изъ нихъ держатъ въ рукахъ цитры и кимвалы и волны гармонiи разносятся въ воздухѣ; другiе несутъ дивныя корзины, наполненныя розами, лилiями, гiацинтами и нарциссами... При видѣ такого зрѣлища, Ѳеодидактъ, изнемогая подъ обаянiемъ музыки, благоуханiй и красоты, готовъ уже привѣтствовать преславныхъ представителей рода человѣческаго въ этомъ великолѣпномъ мiрѣ, но Космiилъ останавливаетъ его и объясняетъ, что существа эти не принадлежать къ семьѣ человѣка. Только Земля обитаема людьми; что-же касается этихъ существъ, то это ангелы, служители Всевышняго, охраняющiе мiръ Венеры согласно съ предначертанiями природы. Затѣмъ Космiилъ продолжаетъ объяснять, что сказанные ангелы изливаютъ по дольнимъ мiрамъ благотворныя дѣйствiя Венеры, благодаря которымъ обитатели Земли, родившiеся подъ этою счастливою звѣздою, отличаются красотою, любезностью и прекраснѣйшимъ характеромъ.

Нѣкоторые писатели старались истолковывать бесѣды Кирхера въ обратномъ смыслѣ и не давая себѣ труда или удовольствiя прочесть этотъ огромный фолiантъ въ пятьсотъ страницъ, только слегка касались его напыщенной латыни. Они полагали, что нашъ экстатикъ населялъ планеты сообразно съ астрономическимъ значенiемъ мiровъ, не смотря даже на то, что самъ Кирхеръ постоянно отвергаетъ это, не видитъ въ небесныхъ пространствахъ ни малѣйшихъ признаковъ рода человѣческаго, а въ отношенiи живыхъ существъ находитъ тамъ однихъ только безсмертныхъ духовъ.

Прежде чѣмъ оставить восхитительную сферу Венеры, Ѳеодидактъ проситъ у Космiила позволенiя взять что-либо изъ разсѣянныхъ по ея полямъ дивныхъ вещей, съ тѣмъ, чтобы доставить ихъ на Землю. Но Космiилъ объясняетъ ему, что Венера составляетъ „естественное местопребыванiе" этихъ предметовъ; предоставленные самимъ себѣ, они немедленно-же, въ силу своей природы, возвратилiсь-бы назадъ, или превратились въ предметы земные, послѣ чего Ѳеодидакту ничего ужъ не остается, какъ только искренно раскаяться въ своей неумѣстной любознательности.

Меркурiй производитъ удивительное дѣйствiе какъ на тѣло, такъ и на духъ; онъ сообщаетъ намъ остроту разума, смышленность, таланты, силу, здоровье, дѣятельность и живость. Едва Ѳеодидактъ ступилъ ногою на почву Меркурiя и напился воды изъ ближайшаго источника, какъ тотчасъ-же онъ почувствовалъ себя совсѣмъ другимъ человѣкомъ, какъ физически, такъ и нравственно и едва не пустился въ плясъ, точно кровь въ жилахъ его превратилась въ ртуть. Разъ навсегда замѣтимъ, что по системе Кирхера, граничившей съ судебною астрологiею, но отвергавшей послѣднюю, планеты считались орудiями, служащими Богу какъ для нравственнаго воздѣйствия на мiръ, такъ и для физическаго управленiя послѣдними

На Меркурiѣ проходятъ свѣтлыя горы и золотистая равнины. Свѣтъ его отличается такимъ блескомъ, что безъ особой милости Божiей глаза смертныхъ не могли-бы переносить его, а зной на Меркурiѣ такъ силенъ, что все органическое необходимо должно тамъ погибнуть. Поэтому, кромѣ вышеприведенныхъ уже основанiй противъ обитаемости планетъ, вообще существуютъ и другiя, не менѣе основательныя причины, клонящiяся не въ пользу климатическихъ условiй Меркурiя. Если путешественники наши и встретили на Меркурiѣ группу старцевъ, которыхъ головы были увѣнчаны лучезарными ореолами, съ бородами изъ чистѣйшаго золота, съ свѣтозарными крыльями и съ кадуцеями въ рукахъ, то, само собою разумѣется, то были духи, правящiе мiромъ Меркурiя.

По истинѣ, у насъ не хватаетъ словъ, какъ и не хватало ихъ Кирхеру, для описанiя дѣйствiя, производимаго Солнцемъ на смертныхъ, которые посѣщаютъ это свѣтило. Ставить съ нимъ въ параллель семь чудесъ мiра, это значило-бы сравнивать ноль съ безконечностью; всѣ библейскiя выраженiя: шемесъ, гамма, шересъ, ничтожны въ сравненiи съ дѣйствительностью и восторгъ нашего экстатика достигаетъ до того, что Ѳеодидактъ умоляетъ уже и заклинаетъ своего покровителя не во имя любви, чести, гуманныхъ чувствъ, но во имя... внутренностей милосердая Божiя: Rogo te per viscera misericordiae Dei, ne me derelinquas, o Kosmiel! Генiй и не оставляетъ Ѳеодидакта и, благодаря заботамъ Космiила, путешественники спускаются на поверхность Солнца на прекрасномъ пурпуровомъ облакѣ.

Подобно всѣмъ планетамъ, Солнце состоитъ изъ четырехъ стихiй; на немъ существуютъ моря и материки. Его моря, состоящiя изъ пламенной влаги, представляются въ дивномъ, невыразимомъ разнообразiи различныхъ влагъ и особыхъ свойствъ огней; таковы вообще солнечныя воды. Что касается его плотныхъ частей, то онѣ обладаютъ страннымъ свойствомъ: онѣ пористы и во всѣхъ направленiяхъ проникнуты каналами, въ которыхъ обращаются различныхъ свойствъ огни. Но фактъ, заслуживающий особеннаго вниманiя, состоитъ въ общемъ строенiи почвы Солнца, изрытой ячейками, имеющими видъ ромбоидальныхъ, лежащихъ одна на другой, фигуръ. Въ ячейкахъ этихъ, подобно новаго рода меду, заключенъ солнечный огонь, который находится такимъ образомъ въ плотной матерiи, какъ-бы въ „нѣкоемъ дивномъ сосудѣ", по слову Эклезiаста.

Кромѣ того, огромные солнечные кратеры извергаютъ въ воздухъ пары и газы. Этими внутренними волненiями, вмѣстѣ съ движенiемъ Солнца вокругъ оси, обусловливаются безпрестанныя бури, происходящiя на поверхности свѣтила. По своему составу, Солнце вполнѣ разнородно, вопреки мнѣнiю Аристотеля, и заключаетъ въ себѣ зародыши вещей и существъ. (Укажемъ, кстати, на одно новѣйшее слово: панспермiя, которое въ книгѣ Кирхера прописано всѣми буквами: Corpus Solis panspermia pollet). Изъ солнечной урны истекаютъ всѣ богатства планетнаго мiра.

Кирхеръ полагаетъ, что Солнце въ тысячу разъ больше земнаго шара. В этом отношенiи онъ был ближе къ истинѣ, чѣмъ Бержеракъ, по мнѣнiю котораго Солнце больше Земли только въ четыреста тридцать четыре раза. Чтó находится на этой громадной планетѣ — этого и разсказать нельзя; здѣсь мѣсто всякому великолѣпiю. Однажды невдалекѣ отъ путниковъ, разразился огненный дождь, подобный нашимъ водянымъ дождямъ; но по мѣрѣ того, какъ расходились тучи, вокругъ путешественниковъ разливался все большiй и большiй свѣтъ. Тамъ, гдѣ носились тяжелыя и мрачныя тучи, царилъ полусвѣтъ, а порою и относительная темнота. Чрезвычайно странная мысль: находясь на Солнцѣ, вмѣстѣ съ тѣмъ можно находиться и не среди вѣчнаго свѣта.

Пятна, замѣчаемыя нами на Солнцѣ, производятся, во первыхъ, вѣтрами, которые зараждаются въ извилинахъ солнечныхъ тѣлъ, поднимаются въ атмосферу и помрачаютъ блестящую поверхность дневнаго свѣтила, и, во-вторыхъ, парами, поднимающимися на всемъ пространствѣ Солнца. Что касается солнечнаго свѣта, то онъ чистъ и подобенъ свѣту Эмпирея; лучи Солнца относятся къ огнямъ второстепеннымъ, обладающимъ свойствомъ проницать и сожигать, а свѣтъ его — къ огнямъ третьяго разряда.

Кометы — это дщери Солнца. Онѣ происходятъ отъ страшныхъ изверженiй, порою происходящихъ на его поверхности и затмѣнiй, намять о которыхъ сохраняется въ исторiи, какъ напримѣръ о затмѣнiи, послѣдовавшемъ за смертiю Цезаря. По прошествiи извѣстнаго времени, кометы очищаются въ пространствѣ отъ облекающихъ ихъ паровъ и дѣлаются звѣздами. Не входя въ разсмотрѣнiе космографическихъ теорiй благодушнаго патера, перенесемся въ мiръ Марса, прибавивъ однакожъ. что генiи Солнца не въ примѣръ совершеннѣе ангеловъ Венеры и что безъ защиты добрѣйшаго Космiила, нашему герою нѣсколько уже разъ пришлось бы умереть отъ восторга и умиленiя.

Внезапная перемѣна и полнѣйшее превращенiе! Дѣйствiе, производимое Марсомъ, настолько зловредно, что не достигнувъ еще планеты этой, Ѳеодидактъ ощущаетъ уже зловонiе удушливыхъ и смрадныхъ паровъ, а зрѣнiе его непрiятно поражено ужаснымъ видомъ багровой планеты. Къ счастiю (мы было и забыли упомянуть объ этомъ), его генiй-хранитель постоянно имѣетъ при себѣ нѣкiй волшебный пузырекъ, заключающiй въ себѣ дѣйствительнѣйшее противоядiе противъ всякаго рода путевыхъ невзгодъ. Еще до прибытiя на Солнце, эликсиръ этотъ подкрѣплялъ Ѳеодидакта и предохранялъ его отъ дѣйствiя зноя; со временемъ онъ согрѣетъ его, если окажется въ этомъ надобность, а теперь укрѣпитъ противъ гибельнаго соседства Марса. Подъ защитою этой панацеи путешественникъ вступаетъ въ мiръ Марса и не безъ ужаса видитъ онъ его страшныя поля, ощетинившiяся пылающими вулканами, пересѣкаемыя огненными рѣками, изрытыя пламенными горнилами и огнедышащими пропастями. Почва Марса, какъ кажется, состоитъ изъ сѣры, мышьяка и другихъ ядовитыхъ веществъ; озера его наполнены нефтью и смолою; въ атмосферѣ, насыщенной смрадными испаренiями, носятся страшныя массы тучъ. Обитель суровая и гибельная, нога человека никогда не отпечатлѣетъ слѣдовъ своихъ на твоей сернистой почвѣ; ни одинъ изъ смертныхъ не явится сюда съ тѣмъ, чтобы задохнуться отъ твоихъ губительныхъ газовъ! Да не надѣются служители смерти, приставленные для твоей охраны — громадные, страшные всадники, сидящiе на свирѣпыхъ коняхъ, извергающихъ ноздрями пламя — да не надѣются служители смерти, чтобы мало-мальски уважающее себя существо послѣдовало по стопамъ Кирхера; оставайся одинокою въ области смерти, о злополучнѣйшая изъ планетъ, обитать въ которой рѣшился-бы только одинъ Вулканъ, не имѣй онъ основательныхъ поводовъ ненавидѣть тебя! Что касается до насъ, существъ сознательныхъ и разумныхъ, то мы поднимемся одною сферою выше и будемъ держать путь нашъ къ великолепному мiру, царящему въ горнихъ пространствахъ.

Четыре Луны въ различныхъ фазахъ носились по небу и въ воздухѣ ощущался сильный запахъ амбры, когда Ѳеодидактъ опустился на высокую гору неизвестной планеты. Свѣтлыя воды протекали по ея долинамъ и можно-бы было побожиться, что путешественники возвратились на Венеру, если-бы только послѣдняя планета не находилась къ первой въ отношенiи яйца ласточки къ яйцу куриному. При томъ разстоянiи, въ которомъ Юпитеръ находится отъ Солнца, свѣтъ дневнаго свѣтила не можетъ быть предоставленъ собственнымъ силамъ, а потому четыре Луны Юпитера присоединяютъ къ освѣщенiю, получаемому ими отъ Солнца, свойственный имъ свѣтъ, вслѣдствiе чего на водахъ, на землѣ и на облакахъ Юпитера происходитъ дивная игра свѣта. Если прибавимъ еще къ этому дивную гармонiю, носящуюся въ уединенныхъ мѣстахъ и по берегамъ сладко-журчащихъ ручьевъ и, главное, какое-то невыразимое благоуханiе, о которомъ ничто въ нашемъ мiрѣ не можетъ дать намъ ни малѣйшаго понятiя, тогда мы поймемъ изумленiе и восторгъ новаго пришельца въ этомъ царственномъ мiрѣ. Послушаемъ однакожъ разговоръ нашихъ собесѣдниковъ: Utrum homines in globo Jovis sint.

— Мнѣ кажется, что хорошо-бы поступила премудрость Бога, помѣстивъ подъ столь кроткимъ небомъ и въ столь великолѣпномъ мiрѣ какiя-либо разумныя существа, способныя наслаждаться его благами.

— Развѣ тебѣ неизвѣстно, другъ мой, что если ты еще живъ, то обязанъ ты этимъ моему покровительству и что если-бы кто-либо изъ смертныхъ прибылъ сюда естественнымъ образомъ, то онъ немедленно-же испустилъ-бы духъ?

— Безъ сомнѣнiя. Но если-бы эта планета была населена людьми иначе организованными и могущими жить здѣсь?

— Изъ вышеприведенныхъ доводовъ для тебя должно выясниться, что Земля составляетъ естественное мѣстопребыванiе рода человѣческаго; въ этомъ отношенiи она не можетъ быть замѣнена ничемъ другимъ.

— Но если на Юпитерѣ, какъ и на Землѣ, существуютъ четыре стихiйныя начала, возражаетъ Ѳеодидактъ, — то почему не могли бы существовать здѣсь насекомыя, эти крошечныя существа, зараждаемыя броженiемъ растительныхъ веществъ? (Изъ этого видно, что ученiе о самозарожденiи никогда не прекращалось).

— Способъ, какимъ происходитъ въ мiрѣ этомъ смѣшенiе стихiйныхъ началъ на столько различенъ отъ способа, какимъ совершается это на Землѣ, что ни одна тварь не можетъ родиться здѣсь. Ищи, сколько хочешь, но не найдешь ты здѣсь ни одного животнаго.

Но Ѳеодидактъ не теряетъ присутствiя духа.

— Если-бы Провидѣнiе помѣстило здѣсь, добавляетъ онъ, существа обоего пола, то развѣ они не стали-бы размножаться, каждое сообразно со своею породою?

— Удивляюсь я твоему неразумiю, отвѣчаетъ невозмутимый генiй, обнаруживая однакожъ нѣкоторую долю смущенiя. Но гдѣ-же необходимыя для жизни условiя? Гдѣ воздухъ, пища? Где животныя и растенiя?

— Прости моему невѣденiю, о Космiилъ, продолжаетъ собесѣдникъ, — но скажи мнѣ, умоляю тебя, почему занесенныя сюда сѣмена не могли-бы прозябать, почему нельзя воздѣлывать эту заглохшую почву, повидимому столь удобную для обработки?

Божественный Космiилъ возвращается къ своему излюбленному тезису и отвечаетъ, что все земное — сѣмя-ли, зародышъ-ли — стремится къ Землѣ и находится въ приличныхъ ему условiяхъ только въ своемъ естественномъ мѣстопребыванiи. Все занесенное на планету Юпитера, немедленно-же возвратилось-бы на Землю, въ силу свойственнаго ему стремленiя, или обратилось-бы въ недѣятельное стихiйное вещество Юпитера.

И добродушный Кирхеръ заканчиваетъ словами: Recte et sapienter omnia decidisti. Увы! Не смотря на свою премудрость, генiй очень ошибался (надѣемся, что въ этомъ, покрайней мѣрѣ, отношенiи съ нами будутъ согласны). Вотъ новыя и не менѣе интересныя мысли, въ которыхъ Кирхеръ равнымъ-же образомъ сбивается съ прямаго пути, не смотря даже на все остроумiе его соображенiй.

По отъѣздѣ съ Земли, философы наши тотчасъ-же замѣтили, что нѣтъ у нихъ ничего такого, чѣмъ-бы можно было измѣрять теченiе времени и они не знали даже, которое теперь число. Правда, Космiилъ, обладавшiй отличнымъ зрѣнiемъ, по прибытiи на Солнце замѣтилъ, что въ Римѣ праздновали тогда св. Петру и Павлу, но все-же путники не знали, день-ли теперь или ночь. Отсюда изысканiя относительно дней Юпитера. Такъ какъ планета эта въ одиннадцать разъ больше Земнаго шара, то, по заявленiю Космiила, продолжительность ея дня сохраняетъ тѣ-же отношенiя и заключаетъ въ себѣ 284 часа. Какъ извѣстно, это вполнѣ невѣрно, но вотъ одно очень странное совпаденiе. Продолжительность года на Юпитере и продолжительность земнаго года съ точностью опредѣляется отношенiемъ 11 въ 8, почти-равнымъ отношенiю дiаметра Юпитера къ дiаметру Земли, такъ что годъ Юпитера выражается не 365, а числомъ 4,500. Дѣйствительно, соображенiя о продолжительности дня на первыхъ порахъ кажутся правильными; но дело въ томъ, что выводы, представляющiеся намъ чрезвычайно логичными, не всегда кажутся таковыми законамъ природы и дни Юпитера, далеко не будучи продолжительнѣе земныхъ дней, въ два раза короче послѣднихъ.

Путешественникамъ представился случай мимоходомъ привѣтствовать ангеловъ-хранителей. То были человѣческiя, высокаго роста существа; шли они важною поступью, облеченныя царскими мантiями, величественно развѣвавшийся подъ дуновенiемъ вѣтра; ихъ осанка и лица дышали величiемъ; въ правыхъ рукахъ они держали украшенные драгоцѣнными камнями мечи, а въ лѣвыхъ — курильницы съ благоуханiями. При приближении путешественниковъ, духи улетѣли на облакѣ, а наши странствующiе рыцари закончили свою поѣздку на Юпитеръ, посѣтивъ спутниковъ этого громаднаго мiра.

Побывавъ на Юпитерѣ, путешественники отправились въ мiръ Сатурна — планету роковую, обитель горестей, стужи и однообразiя; человѣкъ немедленно умеръ-бы тамъ, если-бы до того еще онъ не погибалъ отъ зловредныхъ дѣйствiй, свойственныхъ природѣ Сатурна. Духи, правящiе этимъ мiромъ, молчаливы; ходятъ они, понуривъ головы, удрученные гнетомъ внутренняго созерцанiя; въ правыхъ рукахъ у нихъ косы, въ лѣвыхъ — губительные яды. Съ высоты Сатурна они мстятъ за праведниковъ и людей угнетенныхъ, наказываютъ грѣшниковъ и нерѣдко испытываютъ добродѣтельныхъ невзгодами и горестями. Таковъ Сатурнъ, таковы его генiи, таково впечатлѣнiе, произведенное имъ на Ѳеодидакта. Не будь эта планета, послѣдняя въ системѣ мiра, хорошею обсерваторiею для наблюденiя свѣтилъ и отличнѣйшимъ предлогомъ для разглагольствований о суетѣ дѣлъ человѣческихъ, (самыя блестящiя изъ послѣднихъ и не замѣтны въ такомъ отдаленiи), то наши собесѣдники и не останавливались-бы на Сатурнѣ, а прямо вознеслись-бы на твердь небесную.

Прибывъ на небеса, Кирхеръ, повидимому, чрезвычайно изумляется тому обстоятельству, что находится онъ не среди сонма созвѣздий и тутъ-же задается вопросомъ: гдѣ роги Овна, перевязь Орiона, Насѣдка и ея цыплята? На Венерѣ онъ замѣчаетъ, что звѣзды находятся одна отъ другой въ такомъ разстоянiи, что Солнце не можетъ освѣщать ихъ и что онѣ обладаютъ собственнымъ свѣтомъ. Они переносятся на Сирiусъ, огромное Солнце, вокругъ котораго вращается Луна, подобная нашей (можно подумать, что Кирхеръ разгадалъ строенiе звѣздной системы), затѣм отправляются уже на полярную звѣзду. Во время переѣзда отъ экватора къ полюсу, возникаетъ вопросъ: возможно-ли, чтобы столь далекiя свѣтила втеченiе сутокъ обращались вокругъ незамѣтной точки Земли? Для выясненiя этого факта авторъ допускаетъ существованiе эфира, извѣстнаго у Евреевъ подъ именемъ ракгангъ и проницающаго всѣ тѣла въ ихъ сокровеннѣйшемъ составѣ. Эфиръ движется округъ Земли, а небесныя тѣла, погруженные въ эту газообразную матерiю и проникнутыя ею необходимо должны следовать за эфиромъ. Если-бы мы спросили, какою силою звѣзды приводятся въ движенiе, то Космiилъ отвѣтилъ-бы, что духи, подобные тѣмъ, съ которыми мы уже познакомились на планетахъ, направляютъ каждое свѣтило по пути, указанному предвѣчными законами. Ѳеодидактъ не можетъ однакожъ понять возможность столь быстраго движенiя свѣтилъ, но Космiилъ объясняетъ ему, что Богу столь-же возможно позволить сферамъ, управляемымъ генiями, совершать теченiе свое по своду небесному въ двадцать четыре часа, какъ возможно ему, Космiилу, въ одно мгновенiе ока перенести Ѳеодидакта съ Сирiуса на полярную звѣзду. (Дѣйствительно, великолѣпный отвѣтъ!). Шейнеръ и Мерсеннъ доказали, что камень, падающiй съ неба на Землю, совершилъ-бы свой путь не болѣе чѣмъ въ шесть часовъ; но если-бы нашлись люди, непремѣнно добивающiеся естественнаго примѣра возможной скорости матерiи, то имъ можно-бы указать на быстроту молнiи. Впрочемъ, въ конце концовъ не мѣшаетъ вспомнить и о неисповѣдимости дѣлъ Божiихъ. Затѣмъ начинаютъ бесѣдовать о происхожденiи временныхъ звѣздъ, а именно о звѣздѣ, появившейся въ Кассiопеѣ въ 1572 году, о безконечности мiрозданiя, и при мысли, что пространство, по сущности своей, не можетъ имѣть прѣделовъ, авторъ чувствуетъ себя въ очень неловкомъ положенiи. Но какъ эта мысль относятся собственно къ числу теологическихъ промаховъ, то Кирхеръ и не можетъ формулировать ее. Путешествiе заканчивается благодарственною молитвою Создавшему, во славу человѣку, такъ много непостижимаго.

Очень-бы намъ хотѣлось съ такою-же подробностью изложить вторую часть путешествiя, но по недостатку мѣста, волею-неволею приходится закончить нашъ обзоръ.

Прибавимъ, однакожъ, что надъ пространною твердью небесною находится неподвижный Эмпирей, въ которомъ пребываютъ Сынъ человѣческiй и Дѣва Марiя и въ который внидутъ избранники Божiи послѣ страшнаго суда. Эта свѣтлая область, превосходящая своимъ сiянiемъ лучезарнѣйшiя солнца, окружаетъ вселенную, подобно окружности, охватывающей свой центръ. Если мы и не видимъ ея ослѣпительнаго свѣта, то потому только, что между нею и твердью небесною простирается громадная пелена водъ, водъ горнихъ, отдѣленныхъ, во второй день сотворенiя мiра отъ водъ дольнихъ. Разсуждая, съ одной стороны, о безпредѣльности Эмпирея, окружающаго всю вселенную, а съ другой — о незначительномъ числѣ праведниковъ, авторъ, повидимому, стремился къ двумъ противоположнымъ идеямъ. Въ видахъ населенiя обширной области Эмпирея, Кирхеръ поступилъ-бы гораздо благоразумнѣе, если-бы, оставивъ въ сторонѣ незначительное число избранниковъ на Землѣ, онъ смотрѣлъ на остальные мiры, какъ на обители, изъ которыхъ, въ день милосердiя, души праведниковъ вознесутся въ послѣднее, уготованное для нихъ жилище.

Монахъ привелъ насъ къ аббату и если на пути къ Гассенди мы встрѣчаемъ Кирхера, то это приноситъ не мало чести послѣднему.

Обитаемы-ли свѣтила? De Coeli Siderymque substantia (cap. VI, Sintne Coelum et Sidera habitabilia? — Syntagma philosophicum? anno 1658, posthume).

Въ древности всѣ полагали, за исключенiемъ Эпикура,что звѣзды обладаютъ жизнью; иные имѣли дерзать считать ихъ божествами, другiе полагали, что каждою планетою правитъ духъ, приставленный для ея охраны; но все это не больше, какъ пустыя гипотезы, порожденныя досужею страстью къ умозрѣнiямъ. Обитаютъ-ли на Луне и на другихъ свѣтилахъ разумныя существа, духи или демоны, вмѣшивающiеся в дѣла земнаго человѣчества — это мысль, относящаяся къ области метафизики; дѣло-же науки состоитъ въ выясненiи вопроса, на столько-ли, какъ и Земля, звезды могутъ быть обитаемы животными, имѣющими некоторое сходство съ тварями, населяющими нашъ мiръ и не встречается-ли въ ихъ средѣ порода человѣческая, или какiя-либо существа, имѣющiя извѣстное соотношенiе съ нами. Другими словами, желанiе узнать — Луна, Солнце и звезды такiе-ли мiры, какъ и земной шаръ или, чтó одно и то-же, подобны-ли небесныя тѣла нашей Земле, — является вполнѣ законнымъ. Такая мысль существовала уже у древнихъ: Орфей, Пиѳагоръ и Эпикуръ упоминаютъ о ней и если Лукiанъ могъ описать свои похожденiя у обитателей Луны, Венеры и Солнца, то мысль эта необходимо пользовалась нѣкоторою извѣстностью въ его эпоху. Какъ кажется, она въ особенности была распространена по отношенiю къ Лунѣ, которую поперемѣнно называли то небесною Землею, то земнымъ свѣтиломъ. Пиѳагорейцы учили, что Луна обитаема животными и растенiями красивейшими и бóльшими чѣмъ наши въ пятнадцать разъ. Говоря о лунныхъ яйцеродныхъ женщинахъ, зародышъ которыхъ въ пятнадцать разъ больше зародыша земныхъ женщинъ (по словамъ Неокла Кротонскаго, такое яйцо упало однажды съ Луны), Геродотъ, повидимому, намекаетъ на подобныя-же воззрѣнiя. Ксенофанъ говоритъ, что въ вогнутой сторонѣ Луны находится другой мiръ и другая порода людей, живущихъ точно такъ, какъ и мы, а Цицеронъ добавляетъ, что это обитаемый мiръ, со многими городами и горами; такого-же мнѣнiя Макробiй на счетъ обитателей Луны.

Такъ говоритъ философъ Гассенди. Возраженiя, основанныя на наблюденiи видимыхъ явленiй, добавляетъ онъ, не могутъ поколебать этихъ положенiй. Плутархъ приводитъ слова Гераклита, сказавшаго, что обитатели обращеннаго къ намъ полушарiя Луны должны быть, подобно Иксiону, прикрѣплены къ земле, чтобы не падать; но такiя соображенiя не имѣютъ никакого смысла и обитатели Луны въ равной мѣрѣ могутъ опасаться, чтобы мы не попадали на нихъ въ то время, когда вслѣдствiе движенiя Земли, мы занимаемъ положенiе, противоположное существамъ, находящимся вверху, по направленiю къ звѣздамъ. Говоря о климатѣ, температурѣ и атмосферическихъ условiяхъ, вообще упускаютъ изъ вида, что обитатели Луны по природѣ своей отличны отъ земныхъ тварей и притомъ въ гораздо большей мѣрѣ, чѣмъ различныя существа, живущiя въ нашемъ мiрѣ, такъ какъ условiя ихъ существованiя несовместны съ условiями обитаемаго нами земнаго шара. Ни животныя наши, ни растенiя не могутъ существовать на Лунѣ; но это не составляетъ еще причины, по которой лунные люди не могли-бы питаться извѣстнымъ способомъ. Размышляя о губительномъ зноѣ тропическаго климата, о жарахъ, вѣчно господствующихъ подъ земнымъ экваторомъ, о ледяной стужѣ зимнихъ ночей и высокихъ горъ, и переходя затѣмъ къ луннымъ днямъ и ночамъ, изъ которыхъ какъ тѣ, такъ и другiе равны пятнадцати земнымъ днямъ и ночамъ, намъ кажется, что вслѣдствiе такихъ крайностей Луна не можетъ быть обитаема. Однакожъ дѣло не такъ. Существа, родящiяея и умирающiя въ лунномъ мiрѣ организованы иначе, чѣмъ те, которыя родятся и умираютъ у насъ. Понять этого мы не можемъ; такъ точно не могутъ понять условiй нашего существованiя и жители Луны, допустивъ, что они твари разумныя.

Различiя, существующая между Селенитами и обитателями Земли, еще въ большей мѣрѣ проявляются между различными планетами нашей системы. Меркурiй и Венера находятся ближе къ Солнцу, чѣмъ Земля, а Юпитеръ, Марсъ и Сатурнъ удалены отъ Солнца на громадное разстоянiе. Слѣдовательно, вещество Меркурiя и Венеры должно быть тѣмъ совершеннѣе и тѣмъ болѣе оно соотвѣтствуетъ свѣту и теплотѣ, чѣмъ ближе находятся эти планеты къ свѣтозарному источнику и чѣмъ больше проникнуты они его великолѣпнымъ сiянiемъ. Напротивъ, мiры Сатурна, Юпитера и Марса состоять изъ вещества тѣмъ болѣе грубаго и тѣмъ менѣе соотвѣтствующаго свѣту и теплотѣ, чѣмъ въ большемъ разстоянiи находятся они отъ свѣтозарнаго центра и въ меньшей степени пользуются его благами. Надѣляя жизнью невѣдомыя существа, могущiя обитать въ мiрахъ этихъ, съ другой точки зрѣнiя мы приходимъ къ возможности предположенiя, что между ними существуетъ слѣдующая градацiя: жители Меркурiя малы, но за то они совершеннѣе обитателей Венеры; послѣднiе малы, но за то совершеннѣе жителей Земли и такъ дальше. По аналогiи мы можемъ допустить, что обитатели Луны гораздо меньше обитателей Земли; такимъ образомъ, надежда увидѣть когда-либо, при помощи телескопа, лунныхъ жителей, оказывается несостоятельною. Мы полагаемъ, что въ отношенiи совершенства организации мы равны луннымъ жителямъ, такъ какъ Луна находится въ среднемъ разстоянiи отъ Солнца, хотя по временамъ она то приближается къ нему, то удаляется отъ него.

Въ этомъ состоитъ великая теорiя Гассенди. Впослѣдствiи Боде и Эммануилъ Кантъ выскажутся въ дiаметрально противоположномъ смыслѣ.

Что касается Солнца, то въ отношенiи условiй обитаемости оно представляется намъ на столько совершеннѣе Земли и другихъ планетъ, на сколько превосходитъ оно послѣднiя красотою и величiемъ. На первыхъ порахъ кажется, будто лучезарная, подобная Солнцу планета, громадный центръ свѣта и теплоты, не можетъ быть обитаема; но присмотрѣвшись къ многообразiю земныхъ тварей, обусловливаемому различiями ихъ мѣсторожденiя, воздуха, материковъ и водъ, мы необходимо должны допустить, что есть существа, созданныя собственно для этого свѣтлаго и пламеннаго царства. Они приспособлены къ другимъ условiямъ жизни; будучи перенесены на Землю или на другiя планеты, они погибли-бы отъ холода, подобно тому какъ наши воздушныя животныя гибнутъ въ водѣ, а водныя — въ воздухѣ. На подобныхъ выводахъ, вполнѣ примѣнимыхъ къ звѣздамъ, устанавливается идея обитаемости громаднаго числа этихъ далекихъ свѣтилъ. Правда, звѣзды видимы только въ формѣ свѣтлыхъ точекъ, затерявшихся въ пространствѣ тверди небесной и только при помощi большихъ усилiй воображенiя можно представить себѣ, что на поверхности этихъ далекихъ свѣтилъ находятся обширныя поля. Поэтому звѣзды представляются мысли въ видѣ необитаемыхъ странъ и безполезныхъ пустынь. Но разсудокъ не можетъ довольствоваться этимъ, особенно если вспомнимъ, что Земля, видимая съ Сатурна и освѣщенная Солнцемъ, произвела-бы на насъ такое-же впечатлѣнiе. Вмѣстѣ съ кардиналомъ Куза, два столѣтiя тому назадъ утверждавшимъ подобныя-же положенiя, мы полагаемъ, что свѣтила небесныя обитаемы животными, людьми и растенiями, хотя способъ ихъ существованiя различенъ отъ того, который преобладалъ при сотворенiи земныхъ тварей.

Есть люди, которые могутъ возразить, и которые дѣйствительно уже возражали, что вселенная создана собственно для земнаго человѣчества и что поэтому нѣтъ никакой надобности расширять область жизни. По нашему мнѣнiю, мы не составляемъ цѣли творенiя; мы полагаемъ, что Богъ есть конечная цѣль своихъ дѣлъ. Для собственной славы онъ сотворилъ все — насъ и прочiя твари. Развѣ для насъ создалъ Онъ ангеловъ, вѣчно предстоящихъ Ему, хвалящiхъ и славящихъ Его? Гдѣ были мы, когда звѣзды утреннiя воспѣвали славу Его, когда всѣ сыны Бога поклонялись Ему? Скажите: неужели всѣ метеоры, всѣ ископаемыя, всѣ растенiя и животныя, находящiяся въ пустыняхъ, на поверхности Земли и въ пучинахъ морскихъ, созданы только для человѣка? Въ такомъ случаѣ, существованiе ихъ вполнѣ безполезно. Не будемъ-же на столько дерзновенны въ нечестiи нашемъ, чтобы предполагать, будто Богъ не могъ создать въ другихъ мiрахъ не только подобныхъ намъ, но и превосходящихъ насъ тварей, которымъ извѣстны эти мiры, которыя умѣютъ цѣнить ихъ красоту и славятъ Творца всего сущаго.

Подобныя мысли внушаются намъ самолюбiемъ нашимъ. Думать, будто Богъ создалъ все для насъ, что всѣ предметы, находящiеся внѣ мiра, безполезны для нашего предназначенiя и на основанiи этого немедленно заключать, что существованiе ихъ находится внѣ законовъ природы — это значило-бы слишкомъ ужъ льстить достоинствамъ нашимъ. Неужели не довольно того, что Онъ почтилъ насъ своимъ видимымъ присутствiемъ — насъ, прахъ и персть; удостоивъ насъ бесѣды Своей; искупилъ насъ Своею драгоцѣнною кровiю; стяжалъ намъ вѣчную славу и блаженство; неужели послѣ этого мы не согласимся допустить, что Онъ могъ создать другiя существа и надѣлить ихъ естественными дарами, не имѣющими прямаго отношенiя къ нашей пользѣ? Неужели Богъ не могъ имѣть въ виду полученiе отъ нихъ славы, независимо отъ насъ? Неужели Онъ не могъ создать ихъ только для себя, а не для насъ?

Гассенди иногда считали послѣдователемъ доктрины о душѣ мiра, такъ какъ многiя мѣста въ его многочисленныхъ сочиненiяхъ, повидимому, оправдывали такого рода заключенiя. Однакожъ онъ всѣми силами старался отклонить комментаторовъ своихъ отъ подобныхъ толкованiй. Вопреки пиѳагорейцамъ, Гассенди допускалъ душу мiра только въ смыслѣ несознательной всемiрной силы, оживляющей каждый атомъ матерiи; но сила эта не есть Богъ. Богъ управляетъ мiромъ, какъ кормчiй управляетъ кораблемъ и на столько-же не составляетъ части вселенной, на сколько капитанъ не составляетъ части своего корабля. „Это особенная сила, разлитая во всемъ мiрѣ; какъ-бы нѣкая душа, она связуетъ и соединяетъ всѣ части мiра, противодѣйствуетъ ихъ распаденiю, сплачиваетъ ихъ въ одно цѣлое, земное съ земнымъ, лунное съ луннымъ и устанавливаетъ между ними извѣстныя взаимныя отношенiя, связь и сродство. Посредствомъ Луны, Меркурiя, Венеры и другихъ мiровъ она производитъ еще болѣе всеобщее дѣйствiе и все связуетъ во едино; во всякомъ случаѣ, она различна отъ души сознательной и мыслящей и не способна къ воспринятiю даровъ духовныхъ и благодати. Она находится въ зависимости отъ Бога, но сама по себѣ не есть Богъ; Богъ недѣлимъ и не присущъ преходящимъ формамъ". Слѣдовательно, Гассенди не пантеистъ.

Движенiе въ пользу обитаемости свѣтилъ высказывалось въ эту эпоху людьми самыхъ противоположныхъ направленiй. Въ 1667 году, преподобный Бакстеръ, состоявшiй капелланомъ въ армiи парламента противъ Кромвелля, возносился духомъ къ звѣзднымъ мiрамъ, предшествуя въ этомъ отношенiи Ѳомѣ Чальмерсу и Фрейссину. Правда, съ его точки зрѣнiя, равно и съ точки зрѣнiя тупыхъ богослововъ нашей эпохи, ученiе наше доставляло отраду нѣжнымъ сердцамъ относительно числа осужденныхъ; во всякомъ случаѣ, входить въ подробности такого рода мы не станемъ. „Я знаю, говоритъ онъ, — что дѣло это темное и намъ неизвѣстно *), обитаемы-ли свѣтила небесныя, или нѣтъ. Но сообразивъ, что едва-ли найдется на сушѣ, въ водахъ и въ воздухѣ хоть одно мѣсто, которое не было-бы обитаемо; что люди, четвероногiя животныя, птицы, насѣкомыя и пресмыкающiяся наполняютъ почти все пространство мiра — мы доходимъ до мысли о возможности, а это почти равно неопровержимой несомнѣнности, что въ такой-же мѣрѣ населены части вселенной, болѣе обширныя и значительныя, и что на нихъ живутъ существа, соотвѣтствующiя объему и величiю своихъ обителей. Такъ точно, въ дворцахъ обитаютъ не такiе люди, какiе живутъ въ хижинахъ... Какъ-бы мы ни называли ихъ, но я не сомневаюсь, что число обитателей Земли въ сравненiи къ числу обитателей планетъ находится въ отношенiи 1 къ 1,000,000". Слѣдовательно, по мнѣнiю Бакстера, планеты не только обитаемы, но каждая изъ нихъ населена „согласно съ ея значенiемъ". „Я не понимаю, говоритъ авторъ „Христианизма и свободнаго изслѣдованiя", — какимъ образомъ онъ могъ согласить эту мысль съ преобладающимъ значенiемъ, сообщаемымъ библейскою космогонiею нашей планетѣ въ системѣ мiрозданiя, такъ какъ первый-же стихъ книги Бытiя ставитъ на одну и ту-же ступень Землю и остальныя части вселенной".

*) Reasenn of christian religion.

Изъ главы о св. Ѳомѣ видно, что въ ту-же эпоху приверженцы „ангельскаго учителя", монашествующiе и мiрскiе богословы, схоластики и профессора оспаривали во Францiи такой взглядъ на природу, взглядъ, который съ каждымъ днемъ прiобрѣталъ больше и больше значенiя при помощи собственныхъ силъ. Со времени Сирано до Бержерака чрезвычайно стали заботиться о Лунѣ и такая заботливость перешла даже на театральныя подмостки. Всемъ извѣстно, что зимою 1684 года итальянскiй театръ произвелъ страшнѣйшiй фуроръ "Арлекиномъ, королемъ Луны" и что „весь Парижъ" спѣшилъ похохотать въ этомъ спектаклѣ. Случилось это мѣсяцъ спустя по смерти Корнеля, но успѣхъ этой арлекинады заставилъ публику забыть о потерѣ, понесенной театромъ въ лицѣ его творца.

Писатель, котораго мы представимъ теперь, не на столько серьезенъ, какъ Бакстеръ, но обладал способностью усвоивать себѣ мысли всѣхъ предшествующихъ ему авторовъ, онъ, на удивленiе потомству, выражаетъ ихъ въ своей личности.

ГЛАВА IX.

Большiя путешествiя. — Фонтенель: Бесѣды о множественности мiровъ. Астрономiя дамъ. — Путешествiе въ мiръ Декарта. — Космотеоросъ или предположенiя о небесныхъ мiрахъ и ихъ обитателяхъ, Гюйгенса.
(1686-1698).

Фонтенель. — Бесѣды о множественности мiровъ.

Изъ числа всѣхъ сюжетовъ, затронутыхъ племянникомъ Корнеля: научныхъ, историческихъ, академическихъ и похвальныхъ рѣчей, театральныхъ рецензiй, статей литературныхъ сюжетовъ разнообразныхъ и многочисленныхъ, полное изданiе которыхъ 1676 года составляетъ одиннадцать томовъ, — только небольшая и прекрасная книга О множественности мiровъ всплыла, какъ говорится, на поверхность воды и спасла репутацiю своего автора. Многiе писатели позавидовали-бы такому наслѣдiю. Сколько ихъ погибло, не оставивъ ни одного достойнаго вниманiя произведенiя, сколько ихъ обязаны своею преходящею славою только благосклонности или неумѣлости современныхъ критиковъ! Но книга Фонтенеля уцѣлѣла и съ того времени въ глазахъ потомства она олицетворяетъ какъ своего автора, такъ и самый вопросъ о множественности мiровъ, затмѣвая своимъ блескомъ всѣ, написанныя по этому предмету сочиненiя.

Хотя книги безъ всякихъ достоинствъ и увѣнчиваются иногда успѣхомъ, но изъ опыта извѣстно, что вообще дольше другихъ продерживаются книги дѣльныя и истинный успѣхъ достается въ удѣлъ только произведенiямъ, заслуживающимъ быть вознагражденнымъ славою. Не смотря на фривольность книги Фонтенеля, она пользовалась успѣхомъ не только во Францiи, где и въ настоящее время она составляетъ занимательное и назидательное чтенiе, но и у иностранцевъ, читающихъ ее въ переводѣ. Самъ авторъ долго могъ наслаждаться ея успѣхомъ. Извѣстно, что блестящiй секретарь Академiи наукъ жилъ ровно сто лѣтъ (1657— 1757), слѣдовательно втеченiе болѣе семидесяти лѣтъ онъ слышалъ шумъ, происходившiй вокругъ его произведенiя въ изящномъ мiрѣ регентства. Хотя, по собственнымъ словамъ Фонтенеля, сердце его никогда не билось ни энтузiазмомъ, ни любовью, хотя никогда не принималъ онъ близко къ сердцу ни одного чувства, ни одного дѣла, ни одной истины, ни одного принципа; хотя на девятидесятомъ году отъ роду онъ могъ сказать, что никогда онъ не плакалъ и, какъ истый нормандецъ, имѣя полныя руки истинъ, никогда и никому не открывалъ послѣднихъ, — не смотря на все это, Фонтенель пользовался расположенiемъ многихъ и могущественныхъ покровителей. Въ особенности любилъ его регентъ. Говорятъ, что однажды онъ сдѣлалъ Фонтенелю следующее предложенiе: „Г. Фонтенель, не угодно-ли вамъ переселиться въ Пальрояль? Человѣкъ, написавшiй книгу о множественности мiровъ, долженъ жить во дворцѣ". — „Ваше высочество, философъ занимаетъ немного мѣста и не перемѣняетъ его. Впрочемъ, завтра я переселюсь въ Палэрояль со всѣмъ скарбомъ моимъ, т. е. съ туфлями и ночнымъ колпакомъ". Съ того времени онъ жилъ во дворцѣ, гдѣ и написалъ свою книгу — „Основанiя геометрiи безконечнаго", о которой Фонтенель говаривалъ: „Это книга, которую поймутъ семь или восемь европейскихъ математиковъ; во всякомъ случаѣ, я не принадлежу къ ихъ числу".

Одинъ изъ нашихъ современниковъ говоритъ, „что ходя подъ солнцемъ, Фонтенель не видѣлъ неба, женщинамъ онъ не открывалъ своего сердца; видѣлъ виноградникъ, но не отвѣдывалъ его пурпуровыхъ гроздiй; восемьдесять лѣтъ жизни онъ потратилъ на изукрашенiе ленточками самыхъ пошленькихъ истинъ; воспитывалъ цвѣты, не имѣющiе аромата; забавлялся потѣшными огнями слога, оставляющими послѣ себя только мракъ, и взвѣшивалъ, какъ говоритъ Вольтеръ, остроумное словцо или эпиграмму на вѣсахъ изъ паутинной ткани; это былъ поэтъ бездушный, безъ всякаго величiя и естественности, болтавшiй только для ученыхъ современныхъ женщинъ".*). Чтобъ имѣть о книгѣ непосредственное понятiе, раскроемъ ее и станемъ читать. Первая-же страница представить намъ превосходнѣйшiй образчикъ слога Фонтенеля и его философскихъ прiемовъ; но будемъ перелистывать книгу, останавливаясь, какъ и слѣдуетъ, на самыхъ блестящихъ страницахъ. Первыя слова Фонтенеля напоминаютъ Сирано де-Бержерака**), но возможно-ли, чтобы два умныхъ человека не встретились, если стучатся они въ одну и ту-же дверь?

*) А. Houssaye, Galerie du dix-huitième siècle.

**) Шарль Нодье говорить, что Фонтенель заимствовалъ свои «Мiры» въ «Путешествiи на Луну», Вольтеръ — своего «Микромегаса», а Свифтъ — свои «Путешествiя Гулливера». — Но если два писателя встрѣчаются въ мысляхъ, то въ правѣ-ли выводить изъ этого, что второй обобралъ или скопировалъ перваго?

„Однажды вечеромъ, послѣ ужина, говоритъ Фонтенель, — мы, т. е., я и маркиза, отправились погулять въ садъ. Былъ восхитительный, прохладный вечеръ, вознаградившiй насъ за знойный, перенесенный нами день. Съ часъ тому назадъ взошла Луна и лучи ея, проникая сквозь вѣтви деревъ, производили прiятную смѣсь яркой бѣлизны съ зеленымъ цвѣтомъ, казавшимся теперь чернымъ. Ни одно облачко не скрывало и не помрачало звѣздъ; онѣ казались чистымъ и яркимъ золотомъ, блескъ котораго еще усиливался голубымъ фономъ, на которомъ онѣ находились. Зрѣлище это погрузило меня въ мечты и, быть можетъ, безъ маркизы я промечталъ-бы долго; но присутствiе любезной женщины не позволило мнѣ предаться созерцанiю Луны и звѣздъ.

— Не находите-ли вы, сказалъ я, что такая ночь краше самого дня?

— Да, сказала она. День — это белокурая, роскошная красавица, а ночь — красавица смуглая, болѣе нѣжная.

Такимъ образомъ завязывается любезный разговоръ и мало по малу маркиза начинаетъ томиться желанiемъ узнать, что такое свѣтила небесныя. Но нашъ разсказчикъ неподатливъ. „ Нѣтъ, говоритъ онъ, — меня не упрекнуть въ томъ, что въ саду, въ десять часовъ вечера, я разсуждалъ о философiи съ любезнѣйшею женщиною, какую только я знаю. Потрудитесь поискать въ другомъ мѣстѣ такихъ философовъ".

Но авторъ подвергся-бы жесточайшей мистификацiи, если-бы его грацiозная собесѣдница поймала его на словѣ: въ глубинѣ души ему очень хотѣлось поучить астрономiи свою спутницу и поэтому только онъ такъ легко уступилъ любезнымъ настоянiямъ маркизы. Бесѣда начинается астрономiею, а не идеею множественности мiровъ и въ этомъ отношенiи книга Фонтенеля есть первый трактатъ по части популярной астрономiи. Къ сожалѣнию, авторъ принадлежитъ къ послѣдователямъ системы вихрей Декарта противъ Ньютона; даже имя послѣдняго, какъ кажется, неизвѣстно ему. Вообще, теорiи Фонтенеля ложны въ своихъ основахъ, начиная съ его объясненiй движенiя Земли, подобно кораблю, носящемуся по безднамъ пространства, до теорiи свѣта, уподобляемаго Фонтенелемъ движенiю упругихъ шаровъ.

Первый мiръ, на счетъ котораго Фонтенель высказываетъ свои предположенiя объ обитаемости — это наша сосѣдка, Луна. Чтобы ярче выставить возможность ея обитаемости, Фонтенель сравниваетъ Луну съ Сенъ-Дени, видимымъ съ высоты башенъ парижской церкви Богоматери. „Предположите, говоритъ онъ, — что между Парижемъ и Сенъ-Дени никогда не существовало никакихъ сношенiй и что житель Парижа, никогда не бывавшiй за городомъ, находится на башнѣ храма Богоматери. Если его спросятъ, обитаемъ-ли, по его мнѣнiю, Сенъ-Дени, то онъ съ полною уверенностью ответить — нѣтъ; онъ видитъ жителей Парижа, но не видитъ жителей Сенъ-Дени, да и никогда не слыхивалъ о нихъ. Сколько-бы ни увѣряли его, что находясь на башняхъ храма, жителей Сенъ-Дени нельзя видѣть единственно по причинѣ отдаленiя, но что все замѣчаемое нами въ Сенъ-Дени, очень похоже на находящееся въ Парижѣ, — что въ Сенъ-Дени есть колокольни, дома, стѣны, — что въ отношенiи обитаемости, этотъ городъ похожъ на Парижъ, — все это не принесетъ однакожъ ни малѣйшей пользы нашему буржуа и онъ упорно будетъ стоять на своемъ, что Сенъ-Дени необитаемъ, такъ какъ невидно тамъ ни одной души". Луна — это нашъ Сенъ-Дени, и каждый изъ насъ — это буржуа, никогда не переходившiй за Сену.

Итакъ, обитаемость Луны допускается мало по малу безъ особыхъ затрудненiй и когда впослѣдствiи Фонтенель замѣтилъ, что, быть можетъ, Луна необитаема по причине разрѣженности ея воздуха, то маркиза разсердилась уже не на шутку. Затѣмъ начинаютъ разсуждать о небесныхъ явленiяхъ и въ особенности о затмѣнiяхъ, причемъ возникаетъ вопросъ: не боятся-ли обитатели Луны этихъ явленiй, подобно людямъ, долго боявшимся ихъ? „Я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ, отвѣчаетъ писатель. Хотѣлось-бы мне знать, почему лунные жителя должны быть умнѣе насъ и по какому праву они внушали-бы намъ страхъ, съ своей стороны нисколько не опасаясь насъ? Я даже полагаю, добавляетъ онъ, — что такъ какъ были, да и теперь нѣтъ недостатка въ глупцахъ, поклоняющихся Лунѣ, то навѣрно и на послѣдней есть существа, боготворящiя Землю. Изъ этого слѣдуетъ, что мы на колѣняхъ стоимъ другъ передъ другомъ".

Что касается людей въ другихъ мiрахъ, то намекая здѣсь, какъ и въ предисловiи, на извѣстныя теологическiя послѣдствiя, вытекающiя изъ подобнаго наименованiя, Фонтенель положительно увѣряетъ, что люди могутъ существовать только на Землѣ. Въ другомъ мѣстѣ онъ говоритъ, что обитатели другихъ мiровъ — не люди. Хотя дѣло идетъ тутъ собственно о значенiи словъ, но нѣсколько времени нашъ философъ смотритъ на вопросъ съ высшей точки зрѣнiя. Во вселенной, говоритъ онъ, — мы составляемъ небольшое семейство, члены котораго сходны между собою лицами; но на другихъ планетахъ живутъ другiя семейства и лица у нихъ уже другiя. Вероятно, различiя увеличиваются по мѣрѣ разстоянiя планетъ". Если-бы кто-либо увидѣлъ жителя Луны и жителя Земли, то немедленно-же догадался-бы, что они родились въ мiрахъ болѣе сосѣднихъ между собою, чѣмъ обитатель Сатурна и обитатель Земли.

По этому поводу Фонтенель говоритъ объ одномъ мiрѣ, народонаселенiе котораго целомудренно и безплодно; только царица его и плодородна, „но зато плодородiе ея изумительно. Мать всего народа, она произдраждаетъ миллiоны чадъ, вслѣдствiе чего ничѣмъ другимъ и не занимается". Это мiръ пчелъ.

Вскорѣ рѣчь дошла до мiровъ Венеры и Меркурiя. „Природа первой изъ этихъ планетъ очень благопрiятствуетъ любви. Простолюдины Венеры — чистѣйшiе селадоны и сильвандры, а ихъ обычныя бесѣды несравненно изящнѣе самыхъ изысканныхъ бесѣдъ Клелiи".

— Ну, теперь я знаю, каковы обитатели Венеры, прервала маркиза. Они похожи на Гранадскихъ Мавровъ: это маленькiя, опаленныя солнцемъ существа, умныя, подвижныя и вѣчно влюбленныя; они сочиняютъ стихи, любятъ музыку и каждый день придумываютъ какiя-либо забавы, танцы и турниры.

— Позвольте вамъ сказать, маркиза, возразилъ Фонтенель, — что вы не вполнѣ знаете обитателей Венеры. Наши Гранадскiе Мавры въ сравненiи съ ними — чистѣйшiе Лапландцы и Гренландцы по отношенiю холодности темперамента и тупости. Но таковы-ли еще обитатели Меркурiя? Они въ два раза ближе находятся къ Солнцу, чѣмъ мы, и по своей живости это самый взбалмошный въ мiрѣ народъ; я полагаю, что они не обладаютъ даже памятью, подобно большей части негровъ, никогда ни о чемъ не разсуждаютъ и вообще дѣствуютъ зря, въ силу внезапныхъ побуждений; однимъ словомъ, Меркурiй — это домъ умалишенныхъ вселенной.

Затѣмъ Фонтенель дѣлаетъ предположенiе, опровергаемое опытомъ и высказываетъ одно неосновательное сужденiе. Первое состоитъ въ слѣдующемъ: чтобы дни Меркурiя не были слишкомъ продолжительны, эта планета должна обращаться съ большою скоростью; второе — что по ночамъ Меркурiй освѣщается Землею и Луною. Но день Меркурiя на 1 часъ, 5 минутъ и 28 секундъ короче дня земнаго, а Венера и Земля въ очень незначительной мѣрѣ освѣщаютъ ночи Меркурiя.

Блестящiй разсказщикъ впадаетъ и въ другое, подобнаго-же рода заблужденiе относительно видимости Земли для обитателей Юпитера, „во время ночей на планетѣ этой". Съ Юпитера нашъ мiръ представляется въ видѣ маленькой, сосѣдней Солнцу звѣзды, появляющейся за нѣсколько времени до восхода Солнца, или немного спустя послѣ его заката.

Солнце необитаемо; если-же оно обитаемо, то жители его, во всякомъ случаѣ, существа слѣпорожденныя. Это очень прискорбно, прибавляет Фонтенель, — потому что Солнце — страна прiятная. Да и не досадно-ли въ самомъ дѣлѣ? Одно только и есть въ мiрѣ мѣсто, откуда очень легко можно-бы наблюдать свѣтила небесныя, но какъ нарочно никого не оказывается тамъ на жительствѣ.

Добравшись до Юпитера, остроумный разсказчикъ выражаетъ мысль, что если обитатели этого свѣтила и могутъ законно требовать какого-либо преимущества въ отношенiи своихъ спутниковъ, то лишь въ смыслѣ внушенiя ужаса послѣднимъ. Обитатели ближайшей Луны видятъ Юпитера въ тысячу шестьсотъ разъ бóльшимъ, чѣмъ мы видимъ нашу Луну. Какая громадная планета вѣчно носится надъ ихъ головами! Древнiе Галлы опасались, чтобы Луна не упала и не раздавила ихъ, но обитатели этой луны еще съ большимъ правомъ могутъ опасаться паденiя Юпитера.

Хотя маркиза удивляется строенiю и гармонiи небесныхъ тѣлъ, въ особенности по отношенiю закона цѣлесообразности, однакожъ ее очень тревожитъ то обстоятельство, что у Марса не оказывается ни одной луночки, несмотря на то, что эта планета, дальше отъ Солнца, чѣмъ земля. „Я и не думаю скрывать отъ васъ, говоритъ Фонтенель, — что Марсъ не имѣетъ Луны, но, вѣроятно, по отношенiю освѣщенiя своихъ ночей, онъ обладаетъ неизвѣстными намъ рессурсами. Вы видывали фосфорическiя жидкiя и твердыя тѣла; получая свѣтъ отъ Солнца, они проникаются и пропитываются имъ и затѣмъ распространяютъ въ темнотѣ довольно яркiй блескъ. Быть можетъ, на Юпитерѣ есть большiя, высокiя горы, нѣчто въ родѣ естественныхъ фосфоровъ; днемъ онѣ запасаются достаточнымъ количествомъ свѣта, а ночью выдѣляютъ его. Вы не станете отрицать, что довольно прiятно было-бы видѣть, какъ горы эти повсюду загораются послѣ солнечнаго заката и, безъ помощи искуства, производятъ великолѣпнѣйшую иллюминацiю, которая никого не безпокоитъ своимъ жаромъ. Вы знаете также, что въ Америкѣ есть птицы, сверкающiя въ темнотѣ такимъ блескомъ, что при свѣтѣ ихъ можно по ночамъ заниматься чтенiемъ. И какъ знать, что на Марсѣ нѣтъ такихъ птицъ? Съ наступленiемъ ночи онѣ повсюду разлетаются и повсюду распространяютъ дневной свѣтъ".

Какъ видно, у Фонтенеля не было недостатка ни въ остроумiи, ни въ даре изобрѣтательности. Несмотря, однакожъ, на добрую волю маркизы, сдѣлавшейся теперь послушною и уступчивою, Фонтенель не рѣшается помѣстить жителей на Кольцо Сатурна, такъ какъ Кольцо это кажется ему мiромъ ни къ чему рѣшительно негоднымъ. Что касается обитателей Сатурна, то, по словамъ Фонтенеля, „это злополучнѣйшiе въ мiре люди, несмотря даже на помощь, оказываемую имъ Кольцомъ". Впрочемъ, онъ не отказываетъ имъ въ солнечномъ свѣтѣ, но въ какомъ свѣтѣ! Даже Солнце представляется имъ въ видѣ маленькой, бѣлой и блѣдной звѣздочки. Перенесите ихъ въ наши холоднѣйшiя страны, въ Гренландiю или Лапландiю, напримѣръ, и они станутъ обливаться потомъ и задохнутся отъ зноя. Если у нихъ есть вода, то это не вода, а камень, мраморъ; винный спиртъ никогда не замерзаетъ у насъ, но на Сатурнѣ онъ твердъ, какъ алмазъ.

— Картина Сатурна, которую вы рисуете, бросаетъ меня въ дрожь, сказала маркиза, — но говоря недавно о Меркурiѣ, вы просто сожигали меня.

— Эти мiры находятся на двухъ оконечностяхъ великаго вихря, слѣдовательно они необходимо во всемъ должны различаться между собою.

— Значитъ, замѣтила маркиза, — на Сатурнѣ люди очень благоразумны; по словамъ вашимъ, на Марсѣ всѣ они какiе-то безумцы.

— Если обитатели Сатурна и не слишкомъ умны, то, по всѣмъ вѣроятiямъ, они чрезвычайно флегматичны, отвѣчаетъ наблюдатель. Имъ неизвѣстно, что значитъ смѣяться; по цѣлымъ днямъ они собираются отвѣтить на самый пустой вопросъ, съ которымъ обращаются къ нимъ, а Катона изъ Утики они считаютъ большимъ шутникомъ и весельчакомъ.

Такъ населены планеты нашего вихря. Остроумiе царитъ и переходитъ отъ одной бесѣды къ другой и четыре первые вечера прошли незамѣтно. Достигнувъ неподвижныхъ звѣздъ, наши философы избираютъ ихъ предметомъ для бесѣды пятаго вечера и съ полнѣйшею безцеремонностью разсуждаютъ о нихъ. „Маркизѣ очень хотѣлось знать, что станется съ неподвижными звѣздами. — Обитаемы-ли онѣ, подобно планетамъ, спросила она, — или необитаемы? Наконецъ, что мы будемъ делать съ ними? — При нѣкоторомъ желанiи, вы, быть можетъ, разгадаете это, отвѣтилъ я. Неподвижныя звѣзды удалены отъ Земли, по меньшей мѣрѣ, на разстоянiе, равное разстоянiю отъ насъ до Солнца, помноженному на 26,700. Разстоянiе отъ Земли къ Солнцу равно 38.000,000 лье, но если вы прогнѣваете кого-либо изъ астрономовъ, то они помѣстятъ звѣзды еще дальше".

Нѣтъ ни малѣйшей надобности огорчать астрономовъ для того, чтобы они выдвинули неподвижныя звѣзды дальше указанныхъ предѣловъ: такимъ образомъ, ближайшая неподвижная звѣзда (α Центавра) удалена отъ насъ на разстоянiе, равное разстоянiю отъ Земли до Солнца, помноженному не на 27,600, а на 226,000. Фонтенель не имѣлъ понятiя ни о величинѣ Млечнаго пути, ни о громадномъ пространствѣ, занимаемомъ входящими въ составъ его солнцами, когда онъ писалъ, „что малые вихри и Млечные пути такъ близко находятся одинъ отъ другаго, что, по моему мнѣнiю, обитатели одного мiра могутъ разговаривать съ обитателями другихъ мiровъ и даже подавать другъ-другу руки. По крайней мѣрѣ я полагаю, что птицы легко перелетаютъ изъ одного мiра въ другой и что тамъ можно прiучить голубей къ переноскѣ писемъ: вѣдь прiучили-же ихъ у насъ, да и на Востокѣ, доставлять почтовую корреспонденцию изъ города въ городъ".

Но любознательную маркизу болѣе всего интересуютъ обитатели блуждающихъ кометъ. Профессоръ скорбитъ объ условiяхъ ихъ жизни, но слушательница, напротивъ, завидуетъ имъ. Ничего не можетъ быть интереснѣе, говоритъ она, какъ подобное перемѣщенiе изъ одного вихря въ другой. Мы никогда не выходимъ изъ предѣловъ нашего вихря, а потому и ведемъ самую монотонную жизнь. Если жители какой-либо кометы достаточно умны для того, чтобы предвидѣть время вступленiя своего въ нашъ мiръ, то совершавшiе уже подобнаго рода путешествiе напередъ разсказываютъ знакомымъ, чтó они должны увидѣть тамъ. Бесѣдуя, напримѣръ, о Сатурнѣ, они говорятъ: вскорѣ вы увидите планету, вокругъ которой идетъ Кольцо. За нею слѣдуетъ другая планета, а за этою еще четыре другихъ. Быть можетъ, тамъ есть даже люди, обязанные наблюдать моментъ своего вступленiя въ нашъ мiръ и которые кричатъ: „Новое Солнце, новое Солнце!", подобно матросамъ, восклицающимъ: „Земля, земля!"

Несомнѣнно, что ни одно сочиненiе, затрогивавшее нашъ предметъ, не отличалось такою занимательностью; поэтому настоящiй трактатъ пользовался предпочтительно предъ всѣми другими, вполнѣ заслуженнымъ успѣхомъ. Самые незначительные факты служатъ Фонтенелю канвою для прелестныхъ узоровъ. Во время послѣдняго, напримѣръ, вечера, по поводу перемѣнъ, происходящихъ на Лунѣ, Юпитерѣ и звѣздахъ, Фонтенель слѣдующимъ образомъ описываетъ перемѣну, которой подверглась одна гора на Лунѣ. „На Лунѣ все находится въ безпрерывномъ колебанiи, слѣдовательно все измѣняется. Даже одна дѣвушка, которую около сорока лѣтъ тому назадъ наблюдали въ телескопъ, значительно теперь постарѣла. У нея было довольно милое личико; но теперь щеки ея провалились, носъ вытянулся, подбородокъ и лобъ подались впередъ, красота ея миновала и даже опасаются за ея жизнь".

— Что за вздоръ! прервала маркиза.

— Я не шучу, возражаетъ авторъ. На Лунѣ замѣчался какой-то образъ, имѣвшiй сходство съ женскою головкою, выходившею изъ-за скалъ; но въ мѣстѣ этомъ произошли теперь какiя-то перемѣны. Вѣроятно, нѣкоторыя части горъ обрушились, оставивъ на виду только три точки, обозначающiя лобъ, носъ и подбородокъ старой женщины.

— Не кажется-ли вамъ, сказала маркиза, — что какой-то злобный рокъ вездѣ преслѣдуетъ красоту? Какъ нарочно на Лунѣ онъ обрушился на эту женскую головку.

— Въ вознаграждение за это, кончилъ писатель, — перемѣны, происходящiя на нашей Землѣ, быть можетъ содѣйствуютъ красотѣ лицъ, видимыхъ обитателями Луны. Я говорю: „лицъ" въ томъ смыслѣ, въ какомъ слово это понимаютъ на Лунѣ; извѣстно, что каждый прилагаетъ къ предметамъ свои собетвенныя понятiя. Наши астрономы видятъ на Лунѣ женскiя лица, но очень можетъ быть, что женщины, наблюдающiя Луну, замечаюсь на ней красивыя мужскiя лица. Что касается до меня, маркиза, то не ручаюсь, чтобы я не увидѣлъ васъ.

Повторяемъ въ послѣднiй разъ: это самыя милыя мечты, какимъ только можетъ предаваться человѣкъ, слегка затрогивающiй нашъ предметъ и не добивающiйся, чтó въ немъ можетъ заключаться важного и дѣйствительно полезнаго. Фонтенель — истый сынъ своей эпохи. Не доказывается-ли этимъ, что истины научныя и философскiя менѣе привлекательны, чѣмъ вымыселъ? Нѣтъ. Времена измѣнились и мы смѣло можемъ сказать: что-бы мы ни дѣлали теперь, каковы-бы ни были силы нашего воображенiя, но никогда въ романѣ не найдешь столько красоты, разнообразiя и величiя, какъ въ дѣйствительности, разоблаченной отъ всѣхъ вздорныхъ прикрасъ и разсматриваемой въ ея неподдѣльной и непокровенной чистотѣ.

Но долго еще вымыселъ продержится въ средѣ людей. Вотъ, въ виде интермедiи, новое путешествiе на небо: Путешествiе въ мiръ Декарта, о. Данiеля*). Шутка-ли это, серьезный-ли разсказъ — спросите у автора.

*) Авторъ Histoire de France. — Первое изданiе Путешествiя относится къ 1692 году.

О. Данiель, къ концу семнадцатаго столѣтiя, имѣлъ друга, одного благодушнаго восьмидесятилѣтняго старца, бывшаго наперстникомъ Декарта и всѣмъ сердцемъ преданнаго картезiанизму. Въ числѣ открытiй, сдѣланныхъ знаменитымъ авторомъ „Теорiи вихрей", первое мѣсто занимала тайна единенiя души съ тѣломъ въ „кеглевидномъ желѣзѣ", а также и тайна, какимъ образомъ душа разстается" съ тѣломъ. Декартъ часто пользовался этимъ дивнымъ секретомъ и нѣсколько ночей сряду путешествовалъ, оставляя свое тѣло въ усыпленiи. Онъ открылъ секретъ нѣкоторымъ изъ своихъ друзей, и въ числѣ ихъ о. Мерсенну и старцу, о которомъ мы упомянули и который, по смерти философа, часто навѣщалъ Декарта въ небѣ.

Вообще неизвѣстно, какимъ образомъ умеръ Декартъ, да и никогда не было-бы извѣстно, не открой этого повѣствователь въ назиданiе потомству. Три или четыре мѣсяца спустя по прибытiи въ Швецiю, куда королева Христина пригласила его, многоученый философъ заболѣлъ зимою воспаленiемъ легкихъ. Во время болѣзни, которая могла-бы и не имѣть серьезныхъ послѣдствiй, онъ, по своему обыкновенiю, отправился въ мiровое пространство, причемъ душа его до того заинтересовалась космическими наблюдениями, что втеченiе нѣсколькихъ дней и не подумала о своемъ тѣлѣ. Доктора объявили, что Декартъ находится въ крайнѣ опасномъ положенiи: на всѣ вопросы онъ отвѣчаетъ только машинальными движенiями, какъ-бы по привычкѣ; вообще, ему очень трудно; это покинутый уже сознанiемъ автоматъ. Въ столь опасномъ положенiи Декарту поставили банки и прописали другiя сильно дѣйствующiя средства, которыя окончательно истощили его: тѣло Декарта сдѣлалось трупомъ, неспособнымъ ни къ какимъ жизненнымъ отправленiямъ. Не подозревая такихъ подробностей, душа Декарта, по возвращены своемъ, съ крайнимъ изумленiемъ замѣтила полнѣйшую негодность своего тѣла и нашлась вынужденною не входить въ него. Она возвратилась въ третье, излюбленное ею, небо, т. е. въ неопредѣленное пространство, которое Декартъ помѣщаетъ за предѣлами звѣзднаго неба. Но какъ въ этихъ недосягаемыхъ пространствахъ матерiя находится еще въ хаотическомъ состоянiи, то духъ Декарта рѣшился устроить ее по началамъ теорiи Вихрей и создать новый мiръ.

Старецъ открылъ о. Данiелю тайну, при помощи которой можно отрѣшаться отъ своей тѣлесной оболочки и привольно носиться въ пространствѣ, и вотъ однажды ночью, во время полнолунiя, при свѣтѣ звѣздъ, сверкавшихъ на безоблачномъ небѣ, они пустились въ путь въ обществѣ о. Мерсенна, который давно уже распростился съ своимъ тѣломъ. Прежде чѣмъ оставить Землю, они, на основанiи опыта убѣждаются въ достоинствахъ физики Декарта относительно сущности вѣдоизмѣненiй движенiя и вѣчности вещества. Много потребовалось-бы времени для приведенiя ихъ бесѣдъ, которыя длились однакожъ не больше мгновенiя, такъ какъ языкъ духовъ отличается невыразимою сжатостью и краткостью. Наконецъ, говоритъ авторъ, мы направились къ Лунѣ. Моя душа испытывала несказанное блаженство, возносясь въ воздухъ и витая въ тѣхъ неизмѣримыхъ пространствахъ, въ которыхъ, во время единенiя своего съ тѣломъ, она могла носиться только при помощи зрѣнiя.

Это напомнило мнѣ то удовольствiе, которое я испытывалъ порою во снѣ, когда мнѣ снилось, будто я ношусь въ воздухѣ, не касаясь земли. На дорогѣ мы встрѣтили, говоритъ авторъ, безчисленное множество духовъ всѣхъ нацiй и въ числѣ ихъ души Лапландцевъ, Финновъ и Брахмановъ. Тутъ я вспомнилъ, что дѣйствительно мнѣ случалось читать въ нѣкоторыхъ книгахъ, будто этимъ народамъ извѣстна тайна, при помощи которой душа можетъ освобождаться отъ своего тѣла. Около пятидесяти лье отъ Луны находится одна очень населенная область, обитаемая преимущественно философами — стоиками. Начиная съ этого мѣста и до отъѣзда изъ предѣловъ Луны, у меня накопилось достаточно доказательствъ для изобличенiя исторiи во лжи; она показываетъ многихъ лицъ умершими, а между тѣмъ они на столько-же умерли, какъ и самъ Декартъ.

Атмосфера Луны имѣетъ около трехъ лье высотою. Путешественники хотѣли-было вступить въ нее, какъ вдругъ они увидѣли издали три души, который вели чрезвычайно серьезную бесѣду. Заключая по уваженiю, оказываемому имъ ихъ спутниками, наши турiсты тотчасъ-же догадались, что души это не простыя. Дѣйствительно, послѣ надлежащихъ справокъ оказалось, что то были Сократъ, Платонъ и Аристотель, назначавшiе себѣ свиданiе въ виду общей цѣли — возстановленiя статуй своихъ, уничтоженныхъ во время войнъ Турокъ съ Венецiанцами. Эти три личности умерли не такъ, какъ умираютъ обыкновенные люди. Замѣтивъ, что участь его окончательно рѣшена, Сократъ приказалъ своему демону вселиться въ его, Сократа, тѣло и мужаться до конца, а самъ, между тѣмъ, отправился странствовать среди мiровъ небесныхъ. Душа Аристотеля покинула свое тѣло на берегахъ Эврипа, изъ чего его бiографы заключили, будто онъ бросился въ море, но впослѣдствiи былъ выкинутъ на берегъ волнами прилива.

Каждый можетъ видѣть на картахъ Луны, что условныя наимѣнованiя, данныя различнымъ ея странамъ, по большей части заимствованы изъ исторiи. Такъ на Лунѣ есть гора Коперника, гора Тихо, Лейбница и т. д. Но по какому-то странному стеченiю обетоятельствъ, всѣ знаменитые люди, оставившие Землю и переселившиеся на Луну, поселились именно въ тѣхъ странахъ, которыя — конечно вслѣдствiе чистой случайности — мы обозначаемъ ихъ именами.

Въ области Платона, этотъ знаменитый философъ основалъ свою республику, а Аристотель учредилъ свой лицей на горѣ, носящей его имя.

Разсуждая объ основныхъ положенiяхъ Аристотелевой физики и окончательно убѣдившись въ ложности ея, особенно по отношенiю къ огненной сферѣ, помѣщаемой подъ Луною и ни малѣйшихъ признаковъ которой они не видели, наши путешественники прибыли наконецъ на Луну, причемъ и убѣдились, что эта планета состоитъ изъ вещества, имѣющаго нѣкоторое сходство съ веществомъ Земли. На Лунѣ находятся поля, лѣса, моря и рѣки. Животныхъ они не замѣтили; во всякомъ случаѣ они полагаютъ, что Луна могла-бы питать животныхъ, если-бы таковыя были занесены на нее. Что касается людей, то ихъ тамъ не оказывается. Сирано ошибся, говоритъ разскащикъ: лунные духи приняли облик человѣческiй съ тѣмъ, чтобы побесѣдовать съ нимъ и освѣдомиться на счетъ земнаго шара и такимъ образомъ ввели Бержерака въ заблужденiе. Здѣсь царство духа и недѣятельной матерiи; мысли не зависятъ здѣсь отъ своей телѣсной оболочки; здѣсь нѣтъ жизни матерiальной. Замѣчаемыя на дискѣ Луны пятна, отчасти состоятъ изъ острововъ, которыми прiятно разнообразятся океаны этого свѣтила, отчасти изъ возвышенiй и долинъ материковъ. Они принадлежатъ разнымъ знаменитымъ астрономамъ или философамъ и носятъ названiя послѣднихъ. Путешественники спустились во владѣнiяхъ Гассенди. Мѣстность эта, говорятъ они, показалась намъ чрезвычайно прiятною и милою, такого, однимъ словомъ, какою могъ создать ее аббатъ, подобный Гассенди, у котораго не было недостатка въ умѣ, знанiи дѣла и свѣдѣнiяхъ. Изъ области Гассенди о.Мерсеннъ привелъ ихъ въ страну, называющуюся по имени послѣдняго. Она очень прiятно расположена въ той же части Луны, какъ и владѣнiя Гассенди, на берегахъ моря Влагъ, составляющемъ большой заливъ луннаго океана и ограниченномъ съ одной стороны материкомъ, а съ другой — перешейкомъ, на северной оконечности котораго находится полуостровъ Мечтанiй. Того же дня они рѣшились отправиться въ полушарiе Луны, всегда обращенное къ Землѣ.

На берегахъ моря Дождей онѣ увидѣли нѣчто въ родѣ большаго, овальной формы города и полюбопытствовали побывать въ немъ. Къ сожалѣнiю, всѣ ведущiя къ нему дороги охранялись душами, не позволившими туристамъ войти въ городъ. То былъ городъ Платона, республика, въ которую никто не могъ проникнуть безъ дозволенiя правителя, но какъ послѣднiй въ то время путешествовалъ, то войти въ его владѣния не представлялось возможности.

Городъ Аристотеля, въ который они затѣмъ прибыли, за моремъ Стужъ, охранялся еще бдительнѣе. Казалось, онъ находился въ осадномъ положенiи и едва старецъ объявилъ, что путешественники принадлежатъ къ числу послѣдователей картезiанской философiи, какъ наружныя войска тотчасъ-же стали въ ружье. Вооруженiе ихъ главнѣйшимъ образомъ состояло изъ силлогизмовъ всѣхъ формъ и видовъ: одни изъ нихъ утверждали существованiе души животныхъ, другiе — необходимость присутствiя въ смешанныхъ формахъ формъ существенныхъ, третьи — абсолютныя свойства. Городъ этотъ похожъ на Аѳины, а одна изъ его частей — на Лицей, въ которомъ нѣкогда преподавалъ свое ученiе Аристотель. Тамъ красуется конная статуя Александра Великаго, которую Побѣда увѣнчиваетъ лаврами. (Памятникъ этотъ, говоритъ авторъ, чрезвычайно похожъ на памятникъ, находящейся въ Парижѣ, на площади Побѣдъ. Всѣ фигуры его, какъ и большая часть статуй на Лунѣ, отлиты изъ серебра). Городъ наполненъ перепатетиками, перипатезирующими отъ утра до вечера.

Путешественники наши отправляются къ озеру Сновидѣнiй, на берегахъ котораго и встрѣчаютъ Гермотима и Ламiю, тѣла которыхъ были сожжены по приказанiю ихъ женъ въ то время, когда ихъ души путешествовали. Они видѣли также Iоанна Скотта и Кардана, живущаго на полуостровѣ Мечтанiй, вмѣстѣ со многими алхимиками и судебными астрологами.

О. Данiэль, о. Мерсеннъ, старецъ и два перипатетика, посланники Аристотеля, отправились въ мiръ Декарта, достаточно ознакомившись с природою Луны. Со скоростью несколькихъ миллiоновъ лье въ минуту, они направились въ небо неподвижныхъ звѣздъ, къ Стрѣльцу и минуя вскорѣ созвѣздiе это, вступили въ неопредѣленное пространство, повидимому пустое, хотя Декартъ и усматривалъ въ немъ всю полноту жизни и первичныя начала, необходимыя для образованiя мiровъ. Не пройдя и шести лье, они дѣйствительно увидели высокую душу этого человека, занимавшуюся своимъ дѣломъ. Благодаря своимъ покровителямъ, авторъ былъ благосклонно принятъ Декартомъ и тотчасъ-же вступилъ въ бесѣду съ философомъ-творцомъ.

Долго разсуждалъ о. Данiэль о вихряхъ, однакожъ никакъ не могъ понять первыхъ основъ этой теорiи, безпрестанно наталкивался на школьныя опроверженiя, не допускавшiя картезiанскихъ мыслей и вдругъ ощутилъ въ себѣ необычайную перемѣну, нѣчто въ родѣ какой-то слѣпоты. Вслѣдствiе этого духовнаго переворота, мысли его обновились и измѣнились. Вмѣсто пустоты, онъ увиделъ въ пространствѣ всю полноту жизни; вместо неподвижности, онъ замѣтилъ какъ атомы группировались по волѣ Декарта, какъ образовался огромный вихрь и подъ рукою учителя совершалось истинное дѣло творчества. Вотъ чѣмъ объясняется это дивное явленiе:

Въ то время, когда душа связана съ тѣломъ, большая часть ея представленiй и сужденiй обусловливается состоянiемъ нашего мозга. Различiе состоянiй этихъ зависитъ отъ различiя представленiй или образовъ, отражающихся на мозговомъ веществѣ или производимыхъ въ мозгу движенiемъ жизненныхъ духовъ. Свойства идей зависятъ отъ различiя этихъ состоянiй, такъ что если-бы вскрыть мозгъ перипатетика и картезiанца, то при помощи хорошаго микроскопа между тѣмъ и другимъ была-бы замѣчена громадная разница. Если душа и не находится въ связи съ тѣломъ, то все-же она соединена съ послѣднимъ незримыми узами и находится съ нимъ въ гармонiи. О. Мерсеннъ, тайно возвратившись на Землю, къ ложу о. Данiэля, въ то время, когда душа послѣдняго занималась вихрями, сообщилъ другое направленiе жизненнымъ духамъ, вслѣдствiе чего они не отправлялись уже путемъ, возбуждавшимъ въ душѣ о. Данiэля перипатетическiя мысли, такъ какъ о. Мерсеннъ направилъ ихъ способомъ, необходимымъ для возбужденiя идей картезiанскихъ. И произвелъ онъ это съ такимъ искуствомъ, что отчасти вслѣдствiе сочувствiя, отчасти въ силу общихъ законовъ единенiя души съ тѣломъ, мысли о. Данiэля внезапно измѣнились и онъ сдѣлался послѣдователемъ Декарта.

Онъ присутствовалъ при образованiи планетной системы, подобной нашей и въ которой наше Солнце, планеты и спутники имѣли тождественныхъ представителей. Движенiе сферъ по орбитамъ, спутниковъ и кометъ, приливы и отливы морскiе, однимъ словомъ — въ системѣ Декарта совершаются всѣ великiя явленiя природы. Восхищенный такимъ зрѣлищемъ, новый прозелитъ хотѣлъ-бы подольше пробыть тамъ, но около тридцати уже часовъ онъ покинулъ свое тѣло и приближался конецъ его свободѣ. Великiй философъ подарилъ ему два великолѣпныхъ зрительныхъ стекла, при помощи которыхъ о. Данiэль могъ съ Земли различать обитателей Луны. Но по возвращенiи домой, его духъ пролетѣлъ сквозь стѣны съ тою страшною скоростью, которою онъ обладалъ во время своихъ странствованiй, причемъ стекла (они были вещественныя) завязли въ стѣнахъ и разбились въ мелкiе дребезги.

Намеки, нерѣдко очень мѣткiе, которыми наполнена эта книга, имѣли большой успѣхъ *). Она была переведена на англiйскiй языкъ и авторъ ничего не упустилъ изъ вида для сообщенiя ей интереса. Къ книгѣ приложено несколько географическихъ картъ Луны и множество рисунковъ, объясняющихъ картезiанскую теорiю и способъ, при помощи котораго знаменитый философъ создавалъ новые мiры. Но бесѣдовать съ нашимъ гостемъ мы не станемъ: является другой астрономъ и обращается къ намъ съ рѣчью.

*) Одновременно съ изданiемъ этого путешествiя въ 1692 году, появилась книга путешествiй Жака Садера въ «Южныя страны». Въ нихъ говорится о неизвѣстныхъ странахъ нашего мiра, которыя своеобразный авторъ населяетъ, по примѣру Лукiана и Раблэ, людьми, не похожими на насъ и стоящими внѣ всякой зоологической классификации.

Christiani Hugenii ΚΟΣΜΟΘΕΩΡΟΕ, sive de Terris coelestibus earumque ornatu conjecturae, 1698. Гюйгенс *). — Космотеоросъ, или гипотезы о небесныхъ мiрахъ и ихъ обитателяхъ.

*) Родился въ 1620, умеръ въ 1695 году.

Въ первый еще разъ наша астрономическая мысль попадаетъ къ математику, величайшему астроному своего времени къ одному изъ первыхъ членовъ Академiи наукъ, основанной Кольберомъ въ 1666 году. Ученый голландецъ занимался изученiемъ физики до истощенiя послѣднихъ силъ своихъ: его многотрудной жизни мы обязаны теорiею свѣта, открытiемъ одного изъ спутниковъ Сатурна и множества туманныхъ звѣздъ. Декартъ предугадалъ будущность Гюйгенса, подобно тому, какъ послѣдний предугадалъ будущность Лейбница. Наблюденiе неба возбудило въ его умѣ идею обитаемости планетъ, но вынужденный, вслѣдствiе отмены нантскаго эдикта, возвратиться на родину къ концу жизни, не взирая даже на расположенiе къ нему Лудовика XIV, Гюйгенсъ нашелъ отдыхъ отъ своихъ сухихъ изысканiй, наслаждаясь этою высокою идеею.

Книга его была издана въ Гаагѣ, въ 1698 году. Четыре года спустя, она появилась въ Парижѣ, въ французскомъ переводѣ, подъ заглавiемъ: Множественность мiровъ. Достойно замѣчанiя, что въ это время въ должности королевскаго цензора состоялъ Фонтенель, которому мы обязаны позволенiемъ напечатать книгу подъ выставленнымъ въ ея началѣ заголовкомъ.

Какъ и Фонтенель, Гюйгенсъ не довольствовался заявленiемъ, что вѣроятно звѣзды обитаемы, подобно нашей Землѣ, онъ хотѣлъ изслѣдовать природу свѣтилъ и ихъ обитателей, отношенiя, могущiя существовать между послѣдними и нами, ихъ тѣлесныя формы, ихъ лица и даже самыя условiя ихъ существованiя. Не смотря однакожъ на проницательность, съ которою онъ указалъ на естественное стремленiе духа нашего заключать обо всемъ съ точки зрѣнiя существенно-человѣческой, Гюйгенсъ дѣлаетъ подобнаго-же рода промахи и антропоморфизмъ неограниченно господствуетъ въ его теорiи.

Представимъ въ краткихъ очеркахъ методъ, которому следовалъ нашъ авторъ. Книга его состоитъ изъ двухъ частей: въ первой части говорится объ обитаемости свѣтилъ вообще, во второй — о каждой планетѣ въ частности. Сначала излагается и допускается система Коперника, затѣмъ рѣчь идетъ о величинѣ планетъ, ихъ дiаметрахъ и способѣ опредѣленiя послѣднихъ. Анатомическими изслѣдованiями доказывается сходство Земли съ другими планетами. (Изслѣдованiя эти показываютъ, что дознанiе анатомической системы какого-либо животнаго выясняетъ, по аналогiи, анатомическое строенiе прочихъ животныхъ того же рода). Затѣмъ Гюйгенсъ разсуждаетъ о превосходствѣ одушевленныхъ предметовъ надъ камнями, скалами и горами. На планетахъ, какъ и на Землѣ, должны находиться одушевленные предметы такого-же рода, какiе мы видимъ на земномъ шарѣ. Вода составляетъ начало всего существующаго на Землѣ. И на другихъ планетахъ есть воды; различiе послѣднихъ отъ водъ земныхъ и способъ, какимъ изъ нихъ возникаютъ одушевленные предметы. Мало по малу устанавливается такимъ образомъ излюбленный тезисъ автора: растенiя и животныя родятся и распространяются на другихъ планетахъ такимъ-же образомъ, какъ и у насъ. Способъ ихъ передвиженiя съ мѣста на мѣсто. — Люди обитаютъ на планетахъ. Хотя человѣкъ самъ по себѣ тварь слабая, во всякомъ случаѣ онъ есть важнѣйшее и первое существо въ мiрѣ. — Люди, обитающiе на планетахъ, обладаютъ такимъ-же умомъ, разсудкомъ и тѣломъ, какъ и жители Земли. Чувства существъ разумныхъ и неразумныхъ, обитающихъ на планетахъ, подобны чувствамъ обитателей Земли. Примѣненiе чувствъ. — Огонь не есть стихiя; онъ существуетъ на Солнцѣ. На планетахъ есть огонь; способъ, какимъ онъ возбуждается, его польза и примѣненiе. — Животныя другихъ мiровъ по величинѣ не разнятся отъ земныхъ животныхъ. Величiе и превосходство человѣка надъ другими животными въ отношенiи разумности. На планетахъ существуютъ люди, занимающiеся науками. Математическiе инструменты, письменность и искуство счиленiя извѣстны на планетахъ, но, быть можетъ, не въ столь совершенномъ видѣ, какъ у насъ. Для того, чтобы пользоваться математическими инструментами, обитатели планетъ должны обладать руками; польза и необходимость рукъ. Искусство, съ какимъ слонъ действуетъ своимъ хоботомъ, какъ рукою. У обитателей свѣтилъ есть ноги; они ходятъ подобно намъ. Подобно намъ, они нуждаются въ одеждѣ: необходимость и польза одежды. По величинѣ и строению тѣла, жители планетъ подобны намъ. — Торговля, общественность, миръ, война, страсти, прiятныя бесѣды — все это должно существовать въ средѣ обитателей планетъ. — Они строятъ себѣ дома, согласно съ требованiями архитектуры; имъ извѣстно кораблестроенiе; они занимаются мореплаванiемъ. — Совершенство геометрiи; ея точныя и неизмѣнныя правила. Обитателямъ планетъ извѣстна геометрiя. — Любопытное разрѣшенiе многихъ музыкальныхъ вопросовъ относительно созвучiй и измѣненiй, существующихъ въ пѣнiи; обитателямъ планетъ извѣстно музыкальное искуство. Исчисленiе всего, существующаго на Землѣ и въ моряхъ наукъ, искуствъ и естественныхъ богатствъ. Все это должно находиться у обитателей планетъ.

Перечень этотъ, оставляющiй желать многаго въ отношенiи элегантности, даетъ точное понятiе о теорiи Гюйгенса. Такъ какъ намъ интересно знать, какимъ образомъ авторъ развиваетъ и поясняетъ свои мысли, то главнѣйшимъ образомъ мы станемъ обращаться къ нему съ распросами на счетъ доводовъ, представляемыхъ имъ въ пользу необходимаго сходства, существующаго между нами и обитателями планетъ.

Что касается членовъ вообще, а рукъ въ особенности, то Гюйгенсъ говоритъ: „Развѣ люди могли-бы употреблять математическiе инструменты, зрительныя трубы и чертить фигуры и буквы, если-бы у нихъ не было рукъ? По мнѣнiю одного древняго философа, руки составляютъ такое преимущество, что онъ считаетъ ихъ началомъ всякаго знанiя, выражая этимъ, что безъ помощи рукъ люди не могли-бы развивать свой умъ и не понимали-бы причинъ совершающихся въ природѣ явленiй. Предположите, въ самомъ дѣлѣ, что вмѣсто рукъ людямъ даны конскiя и бычачьи копыта. Въ такомъ случаѣ, не смотря на свои умственныя способности, люди не строили-бы себѣ ни домовъ, ни городовъ, ни о чемъ другомъ не разсуждали, какъ только о пищѣ, бракосочетанiяхъ и самозащитѣ, не имѣли-бы никакихъ познанiй, не знали-бы исторiи прошедшихъ временъ и вѣковъ — однимъ словомъ очень близко подходили-бы къ состоянiю животныхъ. Что можетъ быть пригоднѣе рукъ при производствѣ и изготовленiи безчисленнаго множество полезныхъ вещей?" Разсматривается хоботъ слона, птичiй клювъ, различные органы хватанiя и какъ, въ концѣ концевъ, рука оказывается совершеннѣйшимъ изъ орудiй, то авторъ и заключаетъ, что разумныя существа всѣхъ мiровъ необходимо должны обладать руками, подобными нашимъ. Мы уже видѣли (первая часть гл. XII), что подобныя заключенiя преувеличены и чисто гадательны: тамъ, гдѣ кончаются наши познанiя и представленiя, безконечныя силы природы продолжаютъ дѣло своего свободнаго творчества.

Относительно городовъ и жилищъ на планетахъ, Гюйгенсъ говоритъ: „Есть нѣкоторые поводы полагать, что жители планетъ строятъ себѣ дома; ибо подобно тому, какъ и у насъ, на планетахъ бываютъ дожди, что доказывается грядами измѣняющихся облаковъ на Юпитерѣ. Слѣдовательно, тамъ бываютъ дожди и вѣтры, такъ какъ пары, привлеченные Солнцемъ, необходимо должны опадать на землю. Въ атмосферѣ Юпитера замѣчается вѣянiе вѣтровъ. Чтобы укрыться отъ непогодъ и проводить ночи въ покоѣ и отдыхѣ (у нихъ есть ночи и спятъ они подобно намъ), по всѣмъ вѣроятiямъ жители планетъ имѣютъ все необходимое для ихъ безопасности: они строятъ себе хижины, дома или, подобно всѣмъ земнымъ животнымъ (за исключенiемъ рыбъ), устраиваютъ себѣ жилища въ землѣ. Но, добавляетъ авторъ, — почему непремѣнно хижины и домики? Почему они не могли-бы возводить, подобно намъ, величественныхъ и великолѣпныхъ дворцовъ? Сравнивая съ нашею Землею громадные мiры Сатурна и Юпитера, мы не можемъ найти ни одной причины, которая указывала бы, чтобы обитателямъ планетъ, на столько-же какъ и намъ не была извѣстна изящная архитектура и почему-бы они не строили себѣ дворцовъ, башенъ и пирамидъ, несравненно выше нашихъ, болѣе величественныхъ и пропорцiональныхъ. Въ дѣлахъ своихъ люди выказываютъ почти безконечное искуство, особенно въ отношенiи обдѣлки камней, приготовленiя iзвести и обжиганiя кирпича, въ примѣнении желѣза, олова, стекла и украшенiй изъ золота; но почему обитатели другихъ планетъ должны быть лишены этого искуства?

„Если поверхность планетъ состоитъ изъ суши и воды, подобно поверхности земнаго шара, то, повидимому то-же самое должно происходить на Юпитерѣ; если, съ другой стороны, облака имѣютъ своимъ источникомъ океанъ, то мы необходимо должны допустить, что обитатели планетъ совершаютъ морскiя путешествiя. Мореплаванiе на Юпитерѣ и Сатурнѣ должно оказываться, при помощи столь большаго числа лунъ, чрезвычайно полезнымъ и обитателямъ этихъ двухъ планетъ очень нетрудно опредѣлять градусы долготы, чего до сихъ поръ мы еще не знаемъ. Если у нихъ есть корабли, то вмѣстѣ съ тѣмъ есть и все относящееся къ мореходству: паруса, мачты, якоря, снасти, блоки и рули. Они умѣютъ пользоваться этими предметами для плаванiя во время противныхъ вѣтровъ и при одномъ и томъ-же вѣтрѣ, отправляются въ противоположная мѣста. Быть можетъ, они имѣютъ, подобно намъ, компасы и имъ извѣстенъ магнитъ".

Астрономъ не ограничивается предположенiями на счетъ точныхъ наукъ и ремеслъ и доходитъ до изящныхъ искуствъ и общественныхъ обычаевъ. Его разсужденiя о музыкѣ достойны особаго вниманiя.

„Если обитатели планетъ любятъ музыку и гармоническiе звуки, то необходимо они изобрѣли какiе-либо музыкальные инструменты, такъ какъ открытiемъ послѣднихъ мы обязаны случаю, т. е. натянутымъ веревкамъ, или звукамъ, издаваемымъ тростникомъ или соломинками; изъ этого уже возникли лютни, гитары, флейты и органы, приводимые въ дѣйствiе воздухомъ или водою. Такимъ образомъ, обитатели планетъ могли изобрѣсть инструменты, не менѣе прiятные и нѣжные, чѣмъ наши. Хотя намъ извѣстно, что музыкальные тоны и интервалы съ точностiю опредѣлены и выяснены, однакожъ существовали народы, которыхъ пѣнiе очень отличалось отъ нашего, напримѣръ Дорiйцы, Фригiйцы и Лидiйцы, а въ наше время — Французы, Итальянцы и Персiяне. Очень можетъ быть, что музыка обитателей планетъ отлична отъ нашей, хотя она и прiятна для ихъ слуха; но насколько нѣтъ у наcъ поводовъ полагать, будто она грубѣе нашей музыки, на столько же нѣтъ причинъ не допускать, чтобы они не могли употреблять хроматическихъ тоновъ и прiятныхъ диссонансовъ, такъ какъ сама природа производитъ тоны и полутоны и съ точностiю опредѣляетъ ихъ отношенiя. Наконецъ, чтобы быть намъ равными въ музыкѣ и искусно разнообразить гармонiю, они умѣютъ пользоваться нашими трезвучiями и фальшивыми квинтами и проч., и кстати скрываютъ диссонансы. Хотя и кажется это невѣроятнымъ, но очень можетъ быть, что обитатели Сатурна, Юпитера и Венеры лучше Французовъ и Итальянцевъ усвоили себѣ теорiю и практику музыкальнаго искуства". Тутъ Гюйгенсъ подробно развиваетъ теорiю контрапункта.

Онъ не ограничивается этимъ искуствомъ. „Наслаждаясь общественною жизнью, они должны находить, подобно намъ, большое удовольствiе въ бесѣдахъ, въ задушевныхъ разговорахъ, въ любви, шуткахъ и спектакляхъ. Если предположимъ, что они ведутъ суровую жизнь, безъ всякаго рода удовольствiй и развлеченiй — лучшихъ украшенiй существованiя, безъ которыхъ едва-ли можно обойтись, то ихъ жизнь окажется невыносимою, а наша собственная, наперекоръ разсудку, болѣе прiятною, чѣмъ жiзнь обитателей планетъ".

Гюйгенсъ съ такою любовью и внимательностью занимается обитателями планетъ, точно они принадлежатъ къ числу его родныхъ, ни въ чемъ не отказываетъ имъ и во что-бы то ни стало старается, что-бы они были счастливы и похожи на насъ. (Правильно-ли сочетанiе этихъ двухъ понятiй? Разсуждать объ этомъ мы не беремся). Итакъ, всего вышеизложеннаго недостаточно. „Поговоривъ объ искуствахъ и о томъ, чтó обитатели планетъ имѣютъ общаго съ нами въ отношенiи обычаевъ и удобствъ жизни, полагаю было-бы умѣстнымъ, изъ уваженiя, которое мы чувствуемъ къ нимъ, въ равной-же мѣрѣ упомянуть и о томъ, что имеется у насъ". И онъ дѣлаетъ обзоръ естественнымъ богатствамъ Земли и человѣчества, охотно допуская, что таковыя существуютъ и въ другихъ мiрахъ. „Деревья и травы даютъ намъ плоды свои для пищи и для лекарствъ и, кромѣ того, матерiалъ для постройки домовъ и кораблей. Изъ льна ткется одежда, изъ пеньки и дрока приготовляют нитки и веревки. Цвѣты распространяют прiятный запахъ и хотя нѣкоторые изъ нихъ поражаютъ обонянiе зловонiемъ, хотя и есть ядовитыя растенiя, однакожъ эти цвѣты и растенiя обладаютъ извѣстными качествами и силами, согласно съ цѣлями природы. Какая огромная польза получается отъ животныхъ! Овцы даютъ намъ шерсть для одежды, коровы — молоко; какъ тѣ, такъ и другiя доставляютъ питательное мясо. Мы пользуемся верблюдами, ослами, лошадьми какъ для перевозки нашихъ пожитковъ, вещей и клади, такъ и во время путешествiй. Вспомнивъ о превосходнѣйшемъ изобретенiи колесъ, я охотно надѣляю имъ обитателей планетъ".

„Всѣмъ извѣстно примѣненiе воздуха и воды въ машинахъ, производящихъ громадныя дѣйствiя. Молоть зерно, бить масло, пилить дерево, валять сукно, растирать тряпье для фабрикацiи бумаги — всѣмъ этимъ мы обязаны машинамъ. Не забудемъ упомянуть о живописи и скульптурѣ, о производствѣ стекла, о способѣ полировки его и приготовленiи изъ него зеркалъ, о стѣнныхъ и карманныхъ часахъ съ пружинами *), съ такою точностiю измѣряющихъ теченiе времени. Было бы справедливо допустить, что обитателямъ планетъ извѣстны нѣкоторыя изъ изобрѣтенiй этихъ; но очень можетъ быть также, что большая часть послѣднихъ неизвѣстна имъ; въ вознагражденiе за это, ихъ необходимо надѣлить другими благами, столь-же многочисленными, прекрасными, полезными и дивными, какъ и наши".

*) Гюйгенсъ первый примѣнилъ маятникъ къ стѣнным и спиральную пружину къ карманнымъ часамъ, въ 1657 и 1665 годахъ.

И авторъ заканчиваетъ слѣдующимъ образомъ: „Хотя мы и представили, на основанiи достаточно убѣдительныхъ доводовъ, что въ планетныхъ мiрахъ существуютъ твари разумныя, геометры и музыканты; что они живутъ обществомъ и взаимно дѣлятся своими благами; что у нихъ есть руки, ноги и дома, предохраняющiе ихъ отъ неблагопрiятныхъ влiянiй временъ года; но если-бы какой-либо Меркурiй или иной могучiй духъ привелъ насъ на планеты, то, безъ сомнѣнiя, мы чрезвычайно изумились-бы при видѣ новыхъ людей и ихъ занятiй. Но хотя нѣтъ у насъ ни малѣйшей надежды совершить путь этотъ, во всякомъ случаѣ не слѣдуетъ отказываться отъ самыхъ тщательныхъ изысканiй, по мѣрѣ силъ нашихъ, на счетъ того, въ какомъ видѣ небесныя явленiя представляются обитателямъ каждой изъ планетъ".

Гюйгенсъ ошибался, перенося въ другiе мiры природу земнаго шара и предметы, составляющее достоянiе послѣдняго.

За исключенiемъ этихъ личныхъ и произвольныхъ воззрѣнiй, книга Гюйгенса относится къ числу самыхъ серьезныхъ и ученыхъ трактатовъ о нашемъ предметѣ, особенно тѣ главы ея, въ которыхъ говорится объ астрономiи планетъ. Тутъ мы несогласны съ Гумбольдтомъ и съ похвалою относясь къ семидесятилѣтнему астроному, отводимъ ему почетное мѣсто въ пантеонѣ нашихъ писателей.

ГЛАВА X.

Фантастическiя путешествiя въ началѣ восемнадцатаго столѣтiя. Вымыслы и фантазiи. Гонгамъ. — Гулливеръ. — Подземныя путешествiя. — Нiэль Климъ въ подземныхъ мiрахъ. — Новыя экспедицiи на Луну и на планеты. — Экскурсiи анонимнаго автора въ мiръ Меркурiя. — Вольтеръ: Микромегасъ, разсказы обитателей Сирiуса и Сатурна.
(1700-1750)

Характеръ каждаго вѣка выражается въ его произведенiяхъ. Едва суровый шестнадцатый вѣкъ закрылъ глаза, какъ эра веселой эпохi проявляется уже въ тысячѣ симптомовъ. Науки физическiя и метафизическiя прекращаютъ свое господство надъ умами до той поры, когда, въ силу движенiя, сообщеннаго имъ новою эпохою, они снова воскреснутъ; онѣ отступаютъ въ тѣнь, а на землѣ, между тѣмъ, сверкаютъ въ лучахъ свѣтлаго солнца произведенiя болѣе легкаго свойства. Таковъ, вообще, характеръ эпохи, въ которую мы вступаемъ.

Знаменитые философы раздѣляли наши мнѣнiя, что и доказано нами, когда общепринятую традицiю мы сопоставляли съ традицию научною. Ученые эти въ особенности относятся къ концу семнадцатаго столѣтiя: Бель (Вауlе), Декартъ, Лейбницъ, Бернульи и Ньютонъ. Восемнадцатый вѣкъ возвѣщаетъ о себѣ произвольными теорiями и произведенiями воображенiя.

Нѣкоторыя изъ этихъ теорiй заслуживают вниманiя по своей оригинальности. По одной изъ нихъ (Новая система вселенной. Парижъ, 1702), Богъ находится въ средоточiи мiровъ; изъ средоточiя этого Онъ сообщается со всѣми существами, какъ духовными, такъ и телесными, посредствомъ спиральныхъ линiй, направляющихся къ окружности и возвращающихся къ центру, изъ котораго онѣ исходятъ. Спираль — это конекъ анонимнаго автора, это его мiровое начало. Оправдывая оригинальность своихъ возрѣнiй, онъ говоритъ, что нельзя возражать противъ этимологической очевидности слова: „spiro", дышу. Спиральная линiя — это форма бытiя; Солнца, мiры, тѣла и духи движутся по спирали.

Въ отвѣтъ на сочиненiе Гюйгенса, профессоръ Эйммартъ издалъ въ томъ-же году книгу свою о Солнцѣ, въ которой опровергаются мнѣнiя Гюйгенса о природѣ обитателей планетъ. По мнѣнiю автора, Богъ, согласно съ величiемъ своимъ, помѣстилъ на Лунѣ людей совершенно отличныхъ отъ насъ и по организацiи не имѣющихъ ни малѣйшаго съ нами сходства. „Замѣчательнѣе всего то, говоритъ „Journal des Savants", — что Эйммарту это извѣстно въ точности и онъ утверждаетъ свои и положенiя, нимало не опасаясь ошибиться". За исключенiемъ этого неосновательнаго мнѣнiя, теорiя Эйммарта не лишена достоинствъ.

Впослѣдствiи, другой физикъ-естествоиспытатель, Вольфъ, старался опредѣлить ростъ обитателей планетъ. Онъ находилъ, что они тѣмъ выше ростомъ, чѣмъ дальше отстоятъ они отъ Солнца; по мнѣнiю Вольфа, сѣтчатка развивается по мѣрѣ отсутствiя свѣта и величина тѣла должна находиться въ соотношенiи съ развитiемъ сѣтчатки. Эта нелѣпая теорiя не имѣетъ никакого серьезнаго основанiя.

На идею обитаемости мiровъ не смотрѣли еще съ точки зрѣнiя доктринальной и философской и не мало прошло времени прежде чѣмъ она осѣла на прочныхъ основахъ. Приступая къ непосредственному изслѣдованiю этой идеи, къ ней подвигались, какъ кажется, всевозможными окольными путями. Впрочемъ, замѣчанiе это примѣнимо къ большей части дѣлъ человѣческихъ.

14-го Апрѣля 1733 года, Бонами читалъ въ королевской Академiи надписей и изящной словесности докладъ: „ Мысли древнихъ философовъ о множественности мiровъ". Это трактатъ историческiй и личныя мнѣнiя ученаго лектора на счетъ нашего вопроса не выражаются въ опредѣленной формѣ. Странно однакожъ: насколько видно изъ слѣдующихъ словъ автора, онъ склонялся къ отрицанiю: „Любознательность наша, говоритъ онъ, — стремится проникнуть въ неизвѣстныя пространства и узнать, чтó совершается въ нихъ. Плинiй называлъ это безумiемъ и упрекалъ нѣкоторыхъ философовъ, которые старались измѣрить вселенную и осмѣливались выражать подобныя мысли въ своихъ сочиненiяхъ, какъ будто людямъ хорошо извѣстенъ обитаемый ими мiръ".

„Какъ-бы то ни было, продолжаетъ Бонами, — но мысль о множественности мiровъ всегда имѣла защитниковъ. Сочувствiе, съ которымъ отличные астрономы нашей эпохи отнеслись къ теорiи множественности мiровъ, даетъ намъ право полагать, что эта теорiя, быть можетъ, и не вполне ложна. Впрочемъ, въ диссертацiи моей дѣло идетъ не объ истинности такихъ мыслей; я стараюсь только выяснить, что они проповѣдывались уже древними".

Заявленiй этихъ достаточно для полнаго выясненiя личности автора записки въ смыслѣ его доктринальной независимости. Изъ доклада его, редактированнаго по указанiямъ Фабрицiуса, мы приведемъ только то, что говоритъ Бонами о Лунѣ, такъ какъ все прочее вошло въ составъ предшествовавшихъ историческихъ изслѣдованiй нашихъ.

„Какъ кажется, говоритъ онъ, — Луна была излюбленною планетою древнихъ; ее наделяли обитателями какъ вѣровавшiе въ безчисленное множество мiровъ, такъ и допускавшiе идею ихъ множественности обитателей этихъ называли лунными народами, а Луну — небесною Землею. По свидѣтельству Макробiя, физики старались подтвердить это множествомъ доводовъ, исчисленiе которыхъ заняло-бы слишкомъ много времени: „Habitatores ejus lunares populos nuncupaverunt, quod ita esse plurimis argumentis, quae longum est enumerare, docuerunt". То, что говорятъ теперь о Лунѣ астрономы, принимающее видимыя на ней пятна за моря или глубокiя долины, говорилось еще во времена Плутарха. Для того, чтобы Луна ни въ чемъ не нуждалась для полнаго сходства съ земнымъ шаромъ, на ней помѣщались цвѣты, рощи и лѣса, въ которыхъ Дiана упражнялась въ ловитвахъ".

Какъ замѣчено нами выше, въ фантастическихъ путешествiяхъ этой эпохи выражается только фантастическая сторона нашего предмета, которая развилась-бы во всемъ блескѣ своемъ въ ряду слѣдующихъ разсказовъ, если-бы самый характеръ этихъ произведенiй не вынуждалъ насъ представить ихъ лишь въ краткомъ обзорѣ.

Въ 1711 году, въ Парижѣ была издана книга: Гонгамъ или дивный человѣкъ въ пространствахъ воздушныхъ, въ безднахъ морей и Земли. Титетутефнофъ.

Разсказывая о гиперборейцѣ Арабисѣ, Геродотъ говоритъ, что эта таинственная личность обладала волшебною стрѣлою, истиннымъ талисманомъ, никогда не покидавшимъ Арабиса, предсказывалъ-ли послѣднiй землетрясенiя и великiя явленiя природы, посѣщалъ-ли онъ народныя собранiя. Но самое дивное свойство стрѣлы этой заключалось въ томъ, что она переносила Арабиса во всякое мѣсто вселенной, причемъ онъ не чувствовалъ потребности ни въ пищѣ, и ни въ отдыхѣ. Гонгамъ — это новѣйшiй Арабисъ: при помощи такой-же стрѣлы, онъ странствуетъ по свѣту, начиная съ высочайшихъ слоевъ атмосферы и кончая хлябями морскими и посѣщаетъ всевозможныя человѣческiя общества. Стрела спасаетъ его отъ всяческихъ невзгодъ: во время опаснѣйшихъ охотъ, на разбушевавшихся волнахъ океана, въ роковую минуту Гонгамъ всегда выходитъ изъ затруднительнаго положенiя: ему стоитъ только взять свою милую стрелу, которая, не говоря уже о многихъ и дивныхъ ея свойствахъ, обладаетъ еще свойствомъ сообщать Гонгаму невидимость.

Приключенiя воздушнаго путешественника слѣдуютъ непосредствено за предъидущимъ разсказомъ. Дѣло идетъ о воздушномъ путешествiи, но путешественникъ не имѣетъ въ виду открытiе неизвѣстныхъ народовъ: при помощи извѣстнаго ему секрета, онъ только быстро проносится надъ земнымъ шаромъ. Воздушное странствованiе это служитъ рамкою для любовныхъ похожденiй, которыя, къ сожалѣнiю, мы не можемъ представить друзьямъ нашимъ. Тотъ-же годъ привѣтствовалъ капитальное произведенiе Свифта:

Gulliwers Travels in Lilliput. — Путешествiя Гулливера и проч.

О путешествiяхъ Гулливера, какъ и о предъидущихъ, мы можемъ только упомянуть здѣсь. Они соприкасаются съ нашимъ предметомъ въ одной только точкѣ, именно въ принципѣ, на которомъ они построены: „Въ природѣ нѣтъ абсолютной величины и всякая мѣра относительна". Съ другой стороны, они пользуются слишкомъ большою извѣстностью, такъ что намъ предстоитъ только трудъ напомнить объ нихъ.

„Нѣкоторые изъ людей серьезныхъ, обладающiе солидными умственными способностями, говоритъ французскiй переводчикъ Свифта, — враждебно относящiеся ко всякому вымыслу и удостоивающiе своего многотерѣнiя только самыя обыденныя произведенiя воображенiя, быть можетъ будутъ поражены смѣлостiю и новизною мыслей, заключающихся въ настоящей книгѣ. Пигмеи въ десять вершковъ; великаны въ пятьдесятъ футовъ; Воздушный островъ, обитатели котораго всѣ поголовно или астрономы, или геометры; Академiя системъ и химеръ; островъ Волшебниковъ, людей безсмертныхъ; наконецъ, разумныя Лошади въ странѣ, обитатели которой, имѣющiе человѣческiя лица, не обладаютъ однакожъ разсудкомъ — все это возмутитъ эти солидные умы, стремящiеся только къ правдѣ и реальности или, по меньшей мѣрѣ, къ правдоподобному и возможному. Но я спрошу у нихъ: много-ли правдоподобнаго и вѣроятнаго въ предположенiяхъ о существованiи фей, волшебниковъ и гиппогрифовъ? Однакожъ, есть множество хорошихъ сочиненiй, основанныхъ только на догадкахъ о существованiи этихъ химерическихъ существъ. Произведенiя Виргилiя, Гомера, Овидiя, Арiоста и Тасса наполнены миѳологическими вымыслами".

„Неужели путешествiе по воздушному острову, прибавляетъ аббатъ Дефонтенъ, — по своимъ гипотезамъ нелѣпѣе путешествiй на Лунѣ Сирано де-Бержерака? Однакожъ эта забавная сказка всѣмъ понравилась. Признаюсь, путешествiе въ страну разумныхъ Лошадей относится къ числу самыхъ смѣлыхъ фантазiй, но фантазiй, сверкающихъ остроумiемъ и искуствомъ".

Во время путешествiя по странѣ Лиллипутовъ и въ Бробдиньакѣ, авторъ, повидимому, наблюдаетъ людей въ телескопъ, съ двухъ противоположныхъ концевъ послѣдняго. Сначала онъ приставляетъ къ глазу объективъ зрительной трубы и поэтому видитъ Лиллипутовъ въ едва замѣтныхъ очертанiяхъ; затѣмъ смотритъ въ глазное стекло, вслѣдствiе чего предметы принимаютъ громадные размеры. Намеки эти, равно какъ и намеки во время слѣдующихъ экскурсiй въ Лапуту, воздушный островъ, приводимый въ движенiе магнитомъ, въ страну Струльбруговъ или Безсмертныхъ, въ область Ягу и Лошадей, освѣщаютъ остроумными соображеньями анекдотическую сторону нашего предмета.

Но вотъ туристы, которые поступаютъ уже не такъ, какъ предшествовавшiе имъ путешественники: странствуя въ воздушныхъ пространствахъ или по нашей планетѣ съ цѣлiю открытiя другихъ людей, они проникаютъ во внутренность земнаго шара, гдѣ находятъ и другихъ животныхъ, и даже другiе мiры.

Путешествiе отъ арктическаго до антарктическаго полюса, чрезъ центръ Земли, 1723. Въ этомъ произведенiи рѣчь идетъ о подземномъ плаванiи. Могучiй морской водоворотъ увлекаетъ корабль въ бездны океана, подъ дно моря, во внутреннюю полярную область, въ которой зарождаются метеоры и сѣверныя сiянiя. Втеченiи долговременнаго плаванiя, наши путешественники переѣзжаютъ съ острова на островъ этого мрачнаго царства и наконецъ, гонимые южнымъ вѣтромъ, поднимаются на поверхность Земли у мыса Доброй Надежды. Воображенiе съ полною свободою разыгрывается въ произведенiи этомъ.

Ламеки, или дивныя странствованiя одного Египтянiна въ нѣдрахъ Земли и проч., кавалера де-Муи, Гаага, 1737 года, — тоже имѣютъ предметомъ внутренность земнаго шара. Собственно туристъ не странствуетъ въ этомъ новомъ мiрѣ, а только открываетъ тамъ обитель мудрецовъ или, говоря точнее, ревностныхъ поклонниковъ Сераписа, удалившихся отъ взоровъ людей для безпрепятственнаго совершенiя своихъ таинствъ. Ламеки былъ великимъ жрецомъ Сераписа и жилъ въ царствованiе Семирамиды. Эта знаменитая царица изъявила однажды желанiе быть посвященною въ таинства религiи, вслѣдствiи чего великiй жрецъ и привелъ ее въ таинственную обитель, въ которой находилась священная коллегiя жрецовъ. Разсказъ этотъ, какъ и всѣ предшествовавшiе ему, имѣетъ лишь очень непрямое отношенiе къ нашимъ авторамъ*).

*) Такого рода фантастическiя путешествiя недавно появились въ литературномъ мiрѣ въ новой формѣ. Не безъинтересно, что въ числѣ новорожденныхъ встрѣчается тутъ такое множество воскресшихъ отъ смерти.

Но вотъ презанимательный космополитъ, разсказы котораго отличаются живѣйшимъ интересомъ.

Нiэль Климъ въ подземныхъ мiрахъ, Лудвига Гольберга, 1741.

Всѣ предъидущiе путешественники во время своихъ воздушныхъ странствованiй были свидетелями того, что вокругъ Земли, въ обширныхъ пространствахъ небесныхъ существуетъ множество мiровъ; но никто изъ этихъ отважныхъ туристовъ не осмеливался утверждать, чтобы подъ поверхностью Земли, т. е. въ нѣдрахъ земнаго шара, существовали другiе мiры. Это новая сторона идеи множественности мiровъ съ точки зрѣнiя исторической, сторона, не обладающая никакою реальностью, но не лишенная интереса по отношенiю нашего обозрѣнiя произведенiй воображенiя.

Люди, незнакомые съ наукою, нерѣдко по внушенiю фантазiи истолковывали научныя данныя и на шаткихъ основахъ возводили зданiе своихъ теорiй. То-же самое произошло, говоритъ Гумбольдтъ, по поводу предположенiй физика Лесли, доказывавшаго на основанiи нѣкоторыхъ явленiй, что внутри земнаго шара существуетъ пустота. Едва лишь эта странная гипотеза получила научный характеръ, какъ воображенiе тотчасъ-же устремилось въ нѣдра земнаго шара, стараясь определить, какiя существа природа произвела тамъ и каковы должны быть условiя ихъ существованiя. Не преминули даже надѣлить этотъ подземный мiръ двумя планетами: Плутономъ и Прозерпиною.

Произведенiе барона Гольберга, предшествовавшее изученiю земнаго шара въ физическомъ и геологическомъ отношенiяхъ, тѣмъ не менѣе послужило исходною точкою для цѣлаго ряда изысканiй подобного рода. Оно пользовалось нѣкоторымъ успѣхомъ и, съ цѣлью распространенiя его между учеными всѣхъ нацiй, было переведено съ датскаго языка (это языкъ автора,) на латинскiй, а съ послѣдняго — на нѣмецкiй и затѣмъ на французскiй, г. Мовильономъ. Все достоинство этой книги заключается въ ея оригинальности; идея сочиненiя остроумна, слогъ чистый и изящный.

Съ цѣлью открытiя новыхъ мiровъ, въ 1664 году путешественникъ спустился въ бездны Земли. Онъ только что получилъ степень баккалавра и возвращался въ Берге, столицу родины своей, Норвегiи, съ пламеннымъ сердцемъ, съ головою, исполненною высокихъ помысловъ. Желая изслѣдовать естественныя достопримѣчательности своего отечества, въ числѣ которыхъ самою дивною была пещера, изъ которой раздавались звуки, подобные рыданiямъ, онъ пригласилъ однажды сопутствовать ему двухъ ученыхъ мужей, астронома и геолога, и на веревкѣ спустился въ таинственную и бездонную пропасть.

Вдругъ веревка оборвалась и втеченiе долгаго времени нашъ герой летѣлъ среди полнѣйшаго мрака. Спускаясь все ниже и ниже, онъ достигаетъ болѣе освѣщенныхъ пространствъ и мало по малу проникаетъ въ атмосферу столь-же светлую, какъ и наша. Однакожъ онъ не видитъ ни солнца, ни неба, ни другихъ свѣтилъ. И долго онъ летѣлъ, ничего не различая надъ собою. Во время этого страннаго нисхожденiя, на него нападаетъ чудовищный, съ громадными крыльями гриффонъ, но путешественникъ успѣлъ сѣсть на него верхомъ и продолжая летѣть внизъ, чувствуетъ наконецъ, что гриффонъ тихонько спустился на землю.

Отъ усталости онъ началъ было дремать, какъ вдругъ его разбудилъ страшный ревъ приближавшагося быка. Увидѣвъ въ сторонѣ нѣсколько деревьевъ, робкiй молодой датчанинъ пустился на утекъ и сталъ взбираться на одно изъ нихъ. Но каково было изумленiе его, когда онъ услышалъ, что дерево начало испускать нѣжные, но высокiе звуки, подобные крикамъ раздраженной женщины. Но то-ли было еще, когда дерево оттолкнуло его, ловко влѣпивъ ему полновѣсную пощечину. Ошеломленный, онъ упалъ и, казалось, готовъ былъ испустить духъ. Со всѣхъ сторонъ послышались глухiе вопли и безчисленное множество деревьевъ и кустарниковъ приближается къ Нiэлю Климу и окружаетъ его. Не понимая ихъ языка, онъ очень хорошо однакожъ понялъ, что они находятся въ сильнѣйшемъ негодованiи, причина котораго была очень проста.

Планета Назаръ, находящаяся въ центрѣ того мiра, въ который онъ вступилъ, обитаема Деревьями. По роковой случайности, Дерево, на которое онъ хотѣлъ было взобраться, спасаясь отъ быка, оказалось супругою правителя сосѣдняго города. Бѣда была-бы не велика, будь это обыкновенная женщина; но въ настоящемъ случаѣ преступленiе усиливалось званiемъ оскорбленной. Взобраться на матрону такого званiя — дѣло не шуточное, въ особенности у народа, гордящагося чистотою своихъ нравовъ. И такъ, нашего путешественника арестовали и отвели въ городъ.

Деревья-люди не выше насъ ростомъ. Они не имѣютъ корней, а только двѣ чрезвычайно короткiя ноги, отчего и двигаются они черепашьимъ ходомъ. Вскорѣ мы увидимъ, на высоту какихъ почестей человѣческiя ноги вознесли Николая Климiуса, или Нiэля Клима.

Вообще Деревья не отличаются быстрымъ соображенiемъ, такъ что Нiэля Клима признали невиновнымъ только несколько мѣсяцевъ спустя послѣ его ареста. Но какъ онъ обладалъ не безъинтереснымi качествами, то и решили отправить его ко двору при рекомендательномъ письмѣ слѣдующаго содержанiя:

„Вслѣдствiе приказанiй вашей свѣтлости, честь имѣемъ препроводить къ вамъ животное, именующееся, яко-бы, человѣкомъ и явившееся нѣсколько времени тому назадъ изъ другаго мiра. Мы воспитывали его въ нашей коллегiи съ большимъ тщанiемъ; со всевозможнымъ вниманiемъ наблюдая силу его умственныхъ способностей и изучая его нравъ, мы нашли его довольно кроткимъ; онъ одаренъ быстрымъ соображенiемъ, но сужденiя его на столько неосновательны, что заключая по чрезмѣрной опрометчивости его умозаключенiй, мы едва можемъ причислить его къ разряду существъ мыслящихъ и отнюдь не считаемъ его способнымъ для занятiя высшихъ должностей. Но какъ онъ превосходитъ всѣхъ гражданъ государства прыткостiю ногъ, то полагаемъ, что онъ способенъ для занятiя должности „скорохода" вашей светлости.

Дано въ Кебской семинарiи, въ мѣсяцъ Кустарниковъ.

Подписали: Негекъ, Iохтау, Рапози, Шилакъ.

Понятно, что такого рода рекомендательное письмо возмутило нашего юнаго баккалавра и наполнило негодованiемъ его сердце. Онъ представилъ свои ученыя свидетельства и дипломы, но дѣло въ томъ, что въ странѣ Деревьевъ ничего не смыслили въ учености и заключали о Нiэлѣ Климѣ на основанiи его наружныхъ качествъ.

Посредствомъ своего упорства онъ только ухудшилъ свое положенiе; но государь страны оказался чрезвычайно милостивъ и удовольствовался только произнесенiемъ словъ: спикъ, отри, флокъ, скакъ, табу, мигалатти. Это значило, что свалившееся съ неба существо должно войти въ корпусъ царскихъ ординарныхъ скороходовъ. Должность эта дала Нiэлю Климу возможность ознакомиться съ пространствомъ и природою новаго мiра, въ которомъ онъ находился.

Планета Назаръ имѣетъ въ окружности не больше 200 нѣмецкихъ миль. Всѣ обитатели ея говорятъ однимъ языкомъ, однакожъ мало знаютъ другъ друга, вслѣдствiе естественной медленности ихъ способовъ передвиженiя. Между ночью и днемъ тамъ очень мало разницы, да и нельзя сказать, чтобы ночи были прiятны: представить себѣ ничего болѣе лучезарнаго какъ свѣтъ Солнца, преломляемый плотною твердью и отражаемый на планету, отчего послѣдняя кажется какъ-бы освѣщенною громадною луною.

Жители страны подраздѣляются на Деревья различныхъ сортовъ Дубы, Липы, Тополи, Пальмы, Кустарники и проч., по которымъ и называются шестнадцать мѣсяцевъ года. Такъ, напримѣръ, говорится: мѣсяцъ Каштановыхъ Деревьевъ, мѣсяцъ Вязовъ. Подземный годъ состоитъ изъ шестнадцати мѣсяцевъ, втеченiе которыхъ планета Назаръ совершаетъ свое кругообращенiе. Основной законъ государства — это обязанность гражданъ имѣть какъ можно больше дѣтей; всѣ именитыя Деревья — счастливѣйшiе въ мiрѣ отцы, а не Кесари, губящiе миллiоны своихъ ближнихъ. Не уважаютъ тамъ ни богатства, ни обманчивой внешности; однѣ лишь скромныя заслуги пользуются почетомъ. До тридцатилѣтняго возраста ни одинъ ученый но могъ издавать своихъ сочиненiй, если способности его не засвидѣтельствованы профессорами университета.

Изъ числа странъ, посѣщенныхъ Нiэлемъ Климомъ, мы упомянемъ только о странѣ Кипарисовъ. Деревья эти замѣчательны разнообразiемъ своихъ глазъ. У однихъ изъ нихъ глаза продолговатые, у другихъ четырехугольные, у иныхъ — очень маленькiе, а у нѣкоторыхъ — такъ велики, что занимаютъ они всю вершину ствола. Для имѣющихъ продолговатые глаза, всѣ предметы представляются въ удлиненномъ видѣ; изъ этой породы деревьевъ избираются сенаторы, жрецы и другiе сановники. При вступленiи въ должность, они должны произнесть слѣдующую формулу присяги: Kaki monosco qui houque miriac Jaski mesembrii и проч., чтó на обыкновенномъ языкѣ означаетъ „Клянусь, что священный столъ кажется мнѣ круглымъ, клянусь до послѣдняго издыханiя пребыть вѣрнымъ этому убѣжденiю". Однакожъ столъ, о которомъ идетъ рѣчь, четырехугольный. Такая присяга очень заинтересовала Нiэля Клима, особенно после того, какъ он присутствовалъ при казни одного старика, приговореннаго къ наказанiю плетьми за то, что „онъ былъ уличенъ въ ереси и явно проповѣдывалъ, что священный столъ казался ему четырехугольнымъ и упорствовалъ въ этомъ дiавольскомъ убежденiи, не смотря даже на разумные доводы людей, обладающихъ круглыми глазами". По этому случаю нашему путешественнику захотелось отправиться въ храмъ, чтобъ убѣдиться, правовѣрные-ли у него глаза... Это одна изъ остроумнѣйших и глубокомысленнѣйшихъ фантазiй изобретательнаго Гольберга.

Въ другой странѣ люди пожилые состоятъ подъ опекою своихъ сыновей и подчиняются послѣднимъ на томъ основанiи, что начиная съ зрѣлаго возраста, человѣкъ мало по малу клонится къ упадку, слабѣетъ, слѣдовательно нуждается въ опоре какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношенiи. Въ странѣ Можжевельниковъ царятъ женщины; онѣ занимаются дѣлами, а мужчины только отдыхаютъ и мечтаютъ. Авторъ присутствовалъ при процессе одного юноши, ласками котораго воспользовалась, путемъ насилiя, одна молодая дѣвушка; въ видахъ возстановленiя чести молодаго человѣка, друзья послѣдняго принуждали дѣвушку жениться на немъ. Въ той-же странѣ юный датчанинъ съ величайшимъ трудомъ избѣгнулъ страсти одной королевы. Однажды въ странѣ Философовъ ему объявили, что послѣднiе, будучи изумлены формою его тѣла, рѣшились изслѣдовать сокровенныя силы его организма, вскрыть ему животъ, перебрать его внутренности, однимъ словомъ — анатомировать его съ цѣлью полезныхъ физiологическихъ открытiй. Герой нашъ, мало польщенный возможностью лично оказать такую услугу наукѣ, немедленно-же убрался подальше и прибылъ въ область Каба, гдѣ его ожидали новыя чудеса. Обитатели страны этой акефалы, т.е. существа безголовыя. Они говорятъ ртомъ, находящимся посредине живота; этотъ естественный недостатокъ освобождаетъ ихъ отъ исполненiя общественныхъ должностей, но принимая во вниманiе ихъ краснорѣчiе, ихъ назначаютъ иногда судьями.

Соскучивъ должностью скорохода и побывавъ на всей планетѣ, Нiэль Климъ рѣшился попытать счастiя и сталъ онъ раздумывать, какой-бы проэктъ представить двору съ цѣлью прiобрѣтенiя себѣ извѣстности. На основанiи собственнаго опыта и въ видахъ блага государства Деревьевъ, онъ предложилъ устранить женщинъ отъ занятiя всякаго рода государственныхъ должностей. Необходимо замѣтить, что въ царствѣ Потуановъ авторъ проэкта, поставилъ себя въ очень затруднительное положенiе: въ случаѣ принятiя проэкта — автора возвели бы въ званiе сенатора; но если проэктъ будетъ отвергнутъ, то авторъ подвергнется ссылкѣ на небо. Проэктъ нашего героя провалился на первыхъ же порахъ, а потому Нiэля Клима осудили на изгнанiе.

Два разъ въ годъ на планету прилетаютъ громаднѣйшiя птицы, называемыя „Капакъ", т. е. почтовыя птицы; онѣ появляются въ опредѣленныя эпохи и затѣмъ снова улетаютъ. При помощи ихъ, преступниковъ отправляютъ на небо, помещая послѣднихъ въ клѣткѣ, привязанной къ шеѣ громадной птицы.

Итакъ, въ началѣ месяца Бонбака, злополучнаго изгнанника отправляют на небо и затѣмъ въ обитаемый мiръ, состоящiй въ качествѣ спутника въ системѣ планеты Назара. Мiръ этотъ населенъ обезьянами и темпераментъ его туземцевъ дiаметрально противоположенъ темпераменту обитателей планеты Назаръ, такъ какъ первые чрезвычайно живы, рѣзвы и подвижны. Едва нашего героя представили консулу — огромной мартышкѣ, то и дѣло хохотавшей во все горло — какъ тотчасъ-же умственныя способности Нiэля Клима были признаны настолько медленными и тупыми, что его прозвали „Какидоранъ", т. е. олухомъ. Въ странѣ этой пользуется почетомъ только субъекты, которые понимаютъ вещи быстро, многоречиво болтаютъ о нихъ, но тотчасъ же переходятъ къ другимъ предметамъ.

На спутнике этомъ, называемомъ Мартинiею, обезьяны главнѣйшимъ образомъ занимаются украшенiемъ своихъ хвостовъ разноцвѣтными лентами, драгоцѣнностями и дорогими каменьями, и на слѣдующiй-же день нашъ путешественникъ, чтобъ не казаться слишкомъ уродливымъ, нашелся вынужденнымъ прицѣпить себѣ накладной хвостъ. Кланяясь, обезьяны поварачиваются спиною, поднимаютъ хвостъ и проч.

Здѣсь Какидоранъ добился славы и извѣстности посредствомъ изобрѣтенiя париковъ; его сдѣлали министромъ и возвели въ дворянское достоинство, послѣ чего онъ замѣнилъ свое мѣщанское несравненно благороднѣйшимъ именемъ ,, Кикидоранъ".

Онъ посѣтилъ „дивные мiры", сопутствующiе Мартинiи вокругъ планеты Назаръ и вступилъ въ область Мезандоръ, гдѣ его приняли депутацiя Контрабасовъ, такъ какъ страна эта обитаема только музыкальными инструментами. У Контрабасовъ на длинной шеѣ находится маленькая голова, а тѣло ихъ покрыто чѣмъ-то въ родѣ древесной гладкой коры. Посрединѣ живота благодетельная природа помѣстила у нихъ подставку съ четырьмя струнами. Машина эта поддерживается одною ногою, что не мѣшаетъ однакожъ Контрабасамъ, прыгая на одной ногѣ, проходить значительныя разстоянiя втеченiе короткаго времени. Въ одной рукѣ они держатъ смычки, а другою прикасаются къ струнамъ. Само собою разумѣется, что въ мiрѣ этомъ извѣстенъ только языкъ гармонiи. Съ четырехлѣтняго возраста дѣтей посылаютъ въ школу, гдѣ они учатся искусству извлекать мелодическiе звуки изъ своихъ струн: это называется у нихъ обученiемъ грамотѣ и письму.

Въ холодныхъ областяхъ Мезандора находится царство Всемiрныхъ Духовъ. Всѣ животныя и деревья этой страны одарены разсудкомъ и размѣщены на различныхъ ступеняхъ общественной iерархiи, согласно съ ихъ достоинствами и природою. Въ составъ сената входятъ слоны; хамелеоны служатъ при дворѣ; сухопутныя войска состоятъ изъ тигровъ и медвѣдей, а морскiя — изъ быковъ и волковъ; деревья, вслѣдствiе ихъ природной сдержанности, исправляютъ судейскiя обязанности; сороки занимаются адвокатурою; лисицы назначаются посланниками; вóронамъ поручено управленiе по части наслѣдствъ; козлы состоятъ въ званiи грамматиковъ; лошади — консуловъ; птицы — курьеровъ; пѣтухи и собаки — городскихъ стражей. Самый видъ этихъ животныхъ, снующихъ по всѣмъ направленiямъ, говорящихъ и разсуждающихъ, не мало изумляетъ людей, не привычныхъ ни къ чему подобному.

Послѣднимъ этапомъ странствованiй Николая Климiуса въ подземныхъ странахъ была область Квама, обитатели которой болѣе всѣхъ предшествовавшихъ существъ подходятъ къ человѣческому типу: впрочемъ, это чистѣйшие неучи, которымъ неизвѣстны ни искусства, ни промышленность. Однакожъ нашему герою посчастливилось у нихъ больше, чѣмъ гдѣ-либо; они достаточно походили на него для того, чтобы понять всѣ его достоинства и оцѣнить его качества. Поэтому онъ принялъ предложенный ему титулъ: „Пикиль-фу", т. е. посланникъ Солнца. По милости Бога, онъ сдѣлался королемъ всѣхъ провинцiй Квамы, гдѣ и основалъ пятую монархiю.

И долго наслаждался онъ своимъ царственнымъ величiемъ. Но однажды, во время одной воздушной битвы, его воздушный корабль былъ взорванъ въ воздухѣ, причемъ нашего короля бросило въ пространство. Онъ достигъ нижняго отверстiя волкана и, благодаря силѣ верженiя, благополучно прибылъ на Землю верхнимъ отверстiемъ кратера.

Нiэль Климъ возвратился въ отечество. Ктиторъ приходской церкви Святаго Креста, въ Берге, незадолго передъ этимъ скончался и Нiэль Климъ наслѣдовалъ ему въ исправленiи его скромной должности.

Гольбергъ — это датскiй Мольеръ и представляетъ не мало сходства съ послѣднимъ. Манера его существенно отличается отъ прiемовъ Свифта, который съ величайшимъ искусствомъ и постепенно переносить насъ изъ нашего мiра въ мiръ, созданный его воображенiемъ.

„Самыя причудливыя фантазiи его настолько правдоподобны, говорить Амперъ, — что почти съ изумленiемъ соглашаешься съ однимъ престарѣлымъ морякомъ, сказавшимъ по прочтенiи путешествiй въ страну Лиллипутовъ: ,,Путешествiя капитана Гулливера чрезвычайно занимательны, жаль только, что они не отличаются точностью". Но Гольбергъ не слѣдуетъ прiемамъ Свифта: не входя въ соглашенiе съ здравымъ смысломъ читателей, онъ заставляетъ его молчать, на манеръ фигляровъ, которые ошеломляютъ насъ своими фокусами.

Мы не позволимъ Гольбергу возвратиться въ толпу предшествовавшихъ ему писателей не представивъ Гофмана на судъ критики. Не слишкомъ совестливый авторъ „Contes nocturnes", написавъ свой „Элексиръ сатаны" чисто-на-чисто обобралъ Гольберга. Повесть эта есть ничто иное, какъ путешествiя Нiэля Клима, но завязка ея подготовлена съ большимъ искусствомъ: вмѣсто того, чтобы тотчасъ-же спуститься въ знаменитую пещеру, Гофманъ выводить на сцену сатану въ обществѣ студентовъ. Одинъ изъ послѣднихъ отвѣдываетъ волшебнаго напитка и излагаетъ разсказъ, какъ воспоминанiе о протекшемъ существованiи. — Воздадимъ Кесарю кесарево.

Въ то время, какъ одни изъ сѣверныхъ туристовъ спускались въ нѣдра Земли, другiе продолжали носиться надъ поверхностью земнаго шара. Вообще, воздушные пути никогда не упускались изъ вида. Находились однакожъ люди, предпочитавшiе нисхожденiе восхожденiю. Путешествiе въ мiръ Декарта, совершенное нами вмѣстѣ съ о. Данiэлемъ въ концѣ прошедшаго столѣтiя, имѣло двойника въ новой подземной экскурсiи, т. е. во второмъ Путешествiи въ мiръ Декарта, о. Коэдика, Парижъ, 1749.

Произведенiе это представляетъ разительное сходство съ произведенiемъ, о которомъ мы только-что упомянули, хотя по формѣ оно вполнѣ отличается отъ послѣдняго. Поэтъ говоритъ, что онъ уснулъ однажды въ дремучемъ лѣсу; вдругъ бурный вѣтеръ занесъ его въ холодный климатъ Лапландiи, ко входу въ какую-то пещеру, которою авторъ и проникъ въ мiръ, подобный нашему. Путешествiе это длилось не такъ долго, какъ то, о которомъ мы недавно беседовали. Во время странствованiй своихъ по неизвѣстному мiру, авторъ вдругъ увиделъ огромный и великолѣпный дворецъ, вершина котораго скрывалась въ облакахъ. Тамъ встрѣтилъ онъ неизмѣннаго товарища Декарта, о. Мерсенна, котораго можно найти вездѣ, гдѣ находится знаменитый мыслитель. Картезiанецъ объясняетъ автору „Путешествiя", что душа великаго философа обитаетъ въ мѣстахъ этихъ. Оставивъ Швецiю, Декартъ удалился подъ землю, гдѣ въ невозмутимомъ покое онъ занимается изслѣдованiемъ тайнъ природы. Мiръ этотъ обитаемъ послѣдователями Декарта,

Все это изложено въ лирической формѣ; отъ начала до конца этой латинской поэмы вѣетъ и царитъ паѳосъ.

Въ бесѣдахъ своихъ съ учителемъ, путешественникъ познаетъ тайну происхожденiя всего сущаго, какъ можно заключить по фразѣ: Tunc etiam didici... „Тамъ позналъ я, съ какою силою магнитъ привлекаетъ желѣзо, вслѣдствiе какихъ причинъ происходятъ землетрясенiя, изъ чего состоятъ волосы кометъ, почему гремитъ громъ въ лучезарныхъ нѣдрахъ эфира, какова природа Солнца, на которомъ находятся вѣчные источники животворнаго свѣта" и проч.

Но вотъ, подобно именамъ людей, поднимающимся на поверхность воды и уносимымъ лебедями Арiоста, появляются новые странствователи въ предѣлахъ неба. Нѣкоторые изъ нихъ, давно уже исчезнувшiе, просятъ свѣта дневнаго.

Въ году, раздѣляющемъ послѣднее столѣтiе на двѣ равныя части, появился Разсказъ о мiрѣ Меркурiя, разсказъ чрезвычайно остроумный. Авторъ его, не ограничиваясь сообщенiемъ занимательности измышленiямъ своимъ, представляетъ картину многоразличiй, производимыхъ природою во всѣхъ мiрахъ, какъ обитаемыхъ, такъ и могущихъ быть обитаемыми, описываетъ другiя разумныя существа, другихъ птицъ и нерѣдко прибѣгаетъ къ самымъ страннымъ мыслямъ для доказательства, „что безконечныя силы природы не затруднялись произведенiемъ безчисленныхъ многоразличiй, основанныхъ на ея безпредѣльной мудрости и ничѣмъ не ограничиваемомъ могуществѣ".

Въ одно прекрасное утро, анонимный авторъ этого разсказа занимался въ полѣ наблюденiемъ Меркурiя за нѣсколько минутъ до солнечнаго восхода. Онъ съ удовольствiемъ видѣлъ, какъ эта маленькая планета помрачалась сiянiемъ зарождающагося дня, какъ вдругъ, къ своему изумленiю, услышалъ подлѣ себя чьи-то шаги. То былъ старшина франмасоновъ, предложившiй нашему автору „философскую" зрительную трубу. Приставивъ глазъ къ стеклу, наблюдатель не мало былъ изумленъ отличными качествами инструмента: онъ увидѣлъ обитаемый мiръ, на которомъ безъ труда различались красоты пейзажа, движенiя людей и животныхъ.

Послѣ этого вступленiя, старшина франмасоновъ подвергъ нашего повѣствователя небольшой операцiи, мгновенно сообщившей послѣднему знанiе арабскаго языка; побывавъ лично на Меркурiѣ, франмасонъ составилъ описанiе этого мiра, слѣдовательно авторъ даетъ намъ собственно переводъ этой рукописи.

Мiръ Меркурiя подобенъ нашей Землѣ, но онъ гораздо меньше ея. Такъ какъ Меркурiй находится очень недалеко отъ Солнца, то природа, повидимому, съ особымъ удовольствiем надѣлила его всѣми дарами своими, и украсила его разнообразiемъ болѣе приятнымъ и богатымъ, чѣмъ разнообразiе остальных частей вселенной. Горы, моря, деревья, растенiя, животныя и люди — все это представляется на Меркурiѣ въ меньшемъ видѣ чѣмъ у насъ. Мало есть тамъ рѣкъ, которыя были-бы глубже нашихъ ручьевъ. Самыя высокiя горы Меркурiя не выше нашихъ холмовъ; иныя изъ нихъ, не смотря на незначительность высоты, имѣютъ однакожъ суровый видъ Альпiйскихъ и Пиринейскихъ горъ. Высочайшiя деревья Меркурiя едва-ли выше нашихъ комнатныхъ апельсинныхъ деревьевъ, а его цвѣточныя растенiя не достигаютъ роста нашихъ нарцисовъ и жонкилей. Многочисленныя горы распространяютъ по странѣ необходимую тѣнь; онѣ покрыты деревьями, цветущими во всякое время года и наполняющими воздухъ благоуханiемъ. Цвѣты ихъ не развиваются въ плоды и никогда не увядаютъ. На Меркурiѣ не занимаются разведенiемъ питательныхъ веществъ: благодѣтельная природа сама производить ихъ, но скрываетъ мѣста, въ которыхъ они находятся, оставляя людямъ только предметы прiятныя и способныя возбуждать чувства удовольствiя. Обитатели Меркурiя ростомъ не больше самыхъ невысокихъ людей и едва-ли выше они нашихъ пятнадцатилѣтнiхъ дѣтей. Чертами лица и формою тѣла они походятъ на прелестные образы, подъ которыми мы представляемъ себѣ зефировъ и генiевъ. Красота ихъ увядаетъ только послѣ нѣсколькихъ столѣтiй: свѣжесть, здоровье, нѣжность длятся тамъ вѣчно. Если-же, вслѣдствiе ошибки природы, кто-либо бываетъ недоволенъ своимъ лицомъ, то перемѣнить его очень нетрудно. Этотъ малорослый народъ одаренъ крыльями, которыми они владѣютъ съ удивительными грацiею и ловкостью и хотя вслѣдствiе солнечнаго зноя они не могутъ подыматься выше тѣни своихъ горъ, тѣмъ не менѣе легко перелѣтаютъ съ мѣста на мѣсто. У женщинъ тоже есть крылья, которыя онѣ могутъ, по своему желанiю, надѣвать и сбрасывать, какъ перчатки или опахала. Впрочемъ женщины очень любятъ выходить съ крыльями, съ цѣлью удовлетворения новыхъ прихотей, или прiисканiя новыхъ удовольствiй. По достиженiи извѣстныхъ лѣтъ, онѣ охотно, однакожъ, оставляютъ въ уборныхъ свои крылья, перья которыхъ современемъ темнѣютъ, чтó и составляетъ морщины туземныхъ женщинъ.

Меркурiемъ управляетъ одинъ только монархъ; различныя королевства страны не больше, какъ вице-королевства. Царствующая династiя родомъ изъ державы Солнца и преданiе сохраняетъ память о пришествiи перваго владыки: на лучезарномъ облакѣ съ неба спустился столичный городъ и на глазахъ обитателей Меркурiя помѣстился въ центрѣ материка. Тѣло обитателей Солнца невещественно, но какъ матерiя повинуется ихъ волѣ, то первый повелитель Меркурiя, равно какъ и его преемники, облеклись тѣломъ, подобнымъ тѣл у людей, которыми они пришли управлять, но только болѣе совершеннымъ. Государей Меркурiя можно скорѣе считать президентами республики. Обыкновенно они царствуютъ не болѣе ста лѣтъ и по минованiи этого времени возвращаются на Солнце, оставляя свои тѣла на Меркурiѣ окаменѣвшими, въ наиболѣе свойственномъ имъ положенiи. Нетлѣнныя тѣла эти не лишаются красоты, которою они обладали во время жизни и за исключенiемъ движенiя, сохраняютъ все остальное: колоритъ, свѣжесть, блѣскъ очей и цвѣтъ лица. Тѣла всѣхъ государей хранятся въ предназначенныхъ для этого галереяхъ. Во время пребыванiя своего на планете, правитель можетъ подвергаться различнымъ метаморфозамъ и притомъ такъ часто, какъ ему угодно; онъ можетъ даже сообщать эту способность нѣкоторымъ изъ своихъ подданныхъ. Это составляетъ одну изъ важнѣйшихъ прерогативъ короны, потому что подобныя метаморфозы бываютъ причиною дивныхъ приключенiй.

Но замѣчательнѣе всего, что обитатели Меркурiя неограниченно повелѣваютъ всѣми совершающимися въ ихъ организмѣ явленьями. Они регулируютъ свое кровообращенiе согласно съ тѣмъ, что намѣрены они дѣлать и укрѣпляютъ свой желудокъ превосходными эликсирами, дѣйствiе которыхъ несомнѣнно. Органы, нерѣдко отказывающiе намъ въ повиновенiи, подчиняются волѣ обитателей Меркурiя.

Они никогда не спятъ: близость Солнца поддерживаетъ на Меркурiе безпрестанную дѣятельность, прерывающуюся только вслѣдствiе какихъ-либо особенно важныхъ случайностей, причемъ все находящееся тогда въ бездѣйствiи подвергается явной опасности. Важных преступников приговариваютъ поэтому к нѣсколькимъ днямъ сна. Состоянiе тѣла опредѣляется состоянiемъ души. Гордецъ, напримѣръ, напримѣръ распухаетъ, какъ, одержимый водяною болѣзнiю; глупцы подвергаются чему-то въ родѣ чахотки; хвастуны теряютъ столько перьевъ изъ своихъ крыльевъ, сколько сообщили они себѣ дѣйствительныхъ или мнимыхъ достоинствъ; скупцы видимо чахнутъ; льстецы умираютъ отъ хохота; измѣнники и лгуны дѣлаются прозрачными и ломкими какъ стекло и по большей части кончаютъ жизнь тѣмъ, что разбиваются въ дребезги.

Когда обитатель или обитательница планеты собираются въ другой мiръ или, другими словами, когда они находятся при смерти, то приглашаютъ они своихъ друзей составить перечень физическимъ, имъ собственно недостающимъ качествамъ, но которыми обладаетъ отправляющiйся въ дальнiй путь. Въ моментъ кончины тѣло его распадается золотымъ прахомъ и присутствующiе унаслѣдываютъ сказанныя качества: горбатый выпрямляется, слѣпой прозрѣваетъ, хромой получаетъ новую ногу, плѣшивый чувствуетъ, какъ голова его покрывается прекраснѣйшими волосами и проч.

Теперь перейдемъ къ пищѣ. На Меркурiѣ нѣтъ ни поваровъ, ни жарильщиковъ, ни пирожниковъ, ни вообще никого изъ тѣхъ промышленниковъ, которымъ нашъ прихотливый вкусъ доставляетъ столько занятiй. Сама природа приняла на себя трудъ приготовлять и отличнѣйшимъ образомъ приправлять пищу этихъ блаженныхъ людей. Животныя не приплачиваются за это жизнiю, какъ въ нашемъ мiрѣ; напротивъ, они сами заботятся о прокормленiи людей. На вершинѣ каждой горы произрастаютъ изысканнѣйшiя яства, всѣ съѣдобные предметы, возникающiе на Солнцѣ и распространяющiеся по другимъ мiрамъ, прежде всего сосредоточиваются на Меркурiѣ и не разливаясь по его поверхности, скопляются на его холмахъ. Тамъ находится всѣ извѣстныя намъ и, кромѣ того, многiя другiя яства: окорока, напримѣръ, доставляются тыквами, яблоко оказывается куропаткою, жареные бекасы заключены въ стрючьяхъ, какъ наши бобы. На Меркурiѣ существуютъ даже источники винъ, болѣе тонкихъ чѣмъ вина Земли, Марса, Юпитера и Сатурна. Чтобы избавить отъ всякого труда этих блаженныхъ людей, природа снабдила каждого изъ нихъ извѣстнымъ числомъ домашнихъ птицъ, который по одному мановенiю своихъ хозяевъ отправляются за плодами и тотчасъ-же приносятъ ихъ. Такимъ образомъ, стоитъ только стать вокругъ пустыхъ столовъ и отправить съ записками птицъ, которыя немедленно-же доставятъ на столъ самыя вкусныя первинки.

Имъ служатъ не только окрыленные слуги, но и разнаго рода животныя, съ которыми обитатели Меркурiя говорятъ на ихъ природномъ языкѣ. Проходя по лѣсу, они вступаютъ въ бесѣду съ соловьемъ и освѣдомляются на счетъ его подруги, его друзей и дѣлъ. Само собою разумѣется, что бесѣдовать надобно о предметахъ, доступныхъ столь различнымъ умамъ: гиппопотамъ не можетъ разсуждать, какъ овсянка, черепаха, какъ заяцъ, а тигръ, какъ ягненокъ. На Меркурiѣ животныя не пожираютъ другъ друга и не питаются травою, но сосутъ сокъ камней. Всѣ они чрезвычайно ласковы въ отношенiи людей: когда кто-либо купается, то рыбы отходятъ отъ берега и, въ предупрежденiе несчастья, содержатъ стражу вокругъ купающихся. Коснется-ли дѣло постройки дома, какъ немедленно-же являются тысячи животныхъ. Утки, кролики и кроты роютъ фундаментъ; бобры рубятъ и обдѣлываютъ дѣревья ослы доставляютъ обтесанныя бревна; медвѣди поднимаютъ на крышу тяжелый матерьялъ; слоны служатъ кранами и поднимаютъ тяжести своими хоботами: таковы рабочiе, одинъ только человѣкъ остается въ роли архитектора. Прибавимъ еще, что птицы не поютъ тамъ безъ толку, какъ у насъ, но сочетаютъ свое пѣнiе въ дивныхъ концертахъ.

Ничего не можетъ быть интереснѣе подробностей, относящихся къ бракосочетанiямъ и приводимыхъ въ „Описанiи путешествiй въ мiрѣ Меркурiя". Такъ какъ склонность людей къ разнообразiю, говоритъ авторъ, очень естественна и даже необходима, то обитатели Меркурiя и опасаются заключать долговременные и неразрывные браки. Брачный контрактъ заключается на два года, по прошествiи которыхъ супруги пользуются полною обоюдною свободою. Когда обрученные желаютъ узнать, соотвѣтствуютъ-ли они другъ другу, то отправляются они въ будуаръ Сфинкса предварительно пройдя чрезъ ванную, гдѣ они облачаются одеждами изъ стекла, которое на планетѣ этой столь-же гибко, какъ наша тафта. (У Лукiана встрѣчается подобная-же мысль). Кабинетъ Сфинкса убранъ великолѣпно и ни въ чемъ нѣтъ тамъ недостатка. Женихъ и невѣста должны пробыть въ будуарѣ два дня и двѣ ночи и только послѣ этого têtê-à-têt, длящагося сорокъ восемь часовъ, приступаютъ къ составленiю контракта, если только брачущiеся понравились другъ другу. Въ контрактѣ, въ достойное завершенiе всѣхъ предварительныхъ дѣйствiй, опредѣляется число небольшихъ супружескихъ грѣшковъ и дѣйствительныхъ невѣрностей, которыя супруги обязаны извинять другъ другу, въ видахъ сохраненiя семейнаго спокойствiя. Нашъ милый повѣствователь входитъ тутъ въ подробности, приводить которыя мы не рѣшаемся. „На слѣдующiй послѣ свадьбы день, прибавляетъ онъ дальше, — женщина можетъ уже лорнировать, жеманиться, говорить шепотомъ, выходить одна, поздно возвращаться домой, позволять провожать себя и, въ случаѣ надобности, даже не ночевать дома; въ послѣднемъ случаѣ она должна однакожъ представить благовидныя причины, оправдывающiя ея отсутствiе, въ родѣ слѣдующихъ: Мнѣ было такъ весело; меня задержали забавы; я увлеклась удовольствiями". Все это обыкновенно принимается во вниманiе" *).

*) Въ эту эпоху любовныя похожденiя составляли, какъ кажется, неотемлемую часть каждаго литературнаго произведенiя. Доказательствомъ тому служатъ „Души-Соперницы", Монкрифа. Въ числѣ многихъ философскихъ системъ Индiи, главнѣйшая изъ нихъ учитъ, что души нисходятъ со свѣтилъ небесныхъ. Согласно принципу этому, души первостепенныя приходятъ съ Солнца: это души царей, законодателей и великихъ людей, а души не столь высокаго ранга являются къ намъ съ Луны и съ другихъ свѣтилъ. Къ какому-бы разряду онѣ не принадлежали, но участь ихъ зависитъ отъ Брамы. Душа, попавшая въ нашъ мiръ, только по повелѣнiю этого божества можетъ перейти изъ одного тѣла въ другое. Если душа вела себя дурно въ послѣдней обители своей, то она переходить въ другое жилище, менѣе однакожъ совершенное, или подвергающееся болѣе неблагопрiятнымъ случайностямъ. Такимъ образомъ объясняются различiя, существующiя въ здѣшней жизни.

Во время зависимости отъ своей тѣлесной оболочки, душа, по соизволенiю Брамы, можетъ на некоторое время оставить тѣло свое, сотворивъ молитву, называемую «Мандиранъ», или-же вселиться въ другое животное. На этой идеѣ Монкрифъ построилъ свой остроумный разсказъ «Души-Соперницы», въ которомъ повѣствуется о томъ, какъ принцъ Карнатъ и его возлюбленная, принцесса Амассита, назначаютъ себѣ свиданiе на Утренней Звѣздѣ, гдѣ ихъ души погружаются въ лоно сладостнѣйшихъ восторговъ.

Предоставляя читателю судить, какой мiръ лучше: мiръ-ли Меркурiя или мiръ Земли, мы прекращаемъ здѣсь чтенiе нашего разсказа. Милый арабскiй переводчикъ приступаетъ къ описанiю обычаевъ, быта и общества Меркурiя и выходитъ изъ рамокъ, которыя мы поставили себѣ. За нимъ слѣдуетъ другой анонимный авторъ, издавшiй въ слѣдующемъ году (1751)

Описанiе перваго, втораго и третьего путешествий на Луну, М***.

Брошюра, носящая названiе это, есть критическая фантазiя, написанная по поводу недавно передъ тѣмъ изданной книги: „Размышленiя о современныхъ нравахъ". Анонимный авторъ посѣщаетъ на Лунѣ лекцiи „кокоролiевъ" (профессоровъ) въ „рикгрилѣ" (университетѣ). Лекцiи начинаются въ четвертую минуту пятаго часа, по времени Юпитера (семь часовъ утра). Слушатели верхомъ на коняхъ; каждый изъ двѣнадцати „кокоролiевъ" читалъ двѣнадцатую часть курса и въ промежутки лекцiй эскадронъ изъ трехсотъ студентовъ даетъ шпоры конямъ, во всю прыть скачатъ около километра и такъ-же скоро возвращается назадъ, чтобы выслушать двенадцатую часть курса. Въ странѣ этой вниманiе не можетъ длиться долго и безпрестанный моцiонъ необходимъ для поддержанiя живости воображенiя.

Книжонка эта имѣетъ цѣлью только критическiй разборъ сочиненiя, о которомъ мы упомунули, но за нею слѣдуетъ блестящее произведенiе:

Вольтеръ. Микромегасъ. Путешествiе обитателей Сирiуса и Сатурна (1752).

Царь — Вольтеръ говоритъ въ своей „Оптикѣ", что мы имѣемъ столько-же основанiй поддерживать идею множественности мiровъ, сколько человѣкъ, у котораго есть блохи, имѣетъ права утверждать, будто и у его сосѣда имѣются таковыя-же. Безъ сомнѣнiя, почтенный философъ изволилъ шутить, но создавъ своего Микромегаса, онъ пошутилъ гораздо забавнѣе.

Мы не сомнѣваемся, что многимъ изъ нашихъ друзей — читателей извѣстно это остроумное произведенiе, но все-же считаемъ своею обязанностью представить его вкратцѣ и безъ комментарiевъ въ обозрѣнiи нашемъ.

Вольтеръ говоритъ, что онъ познакомился съ однимъ путешественникомъ, г. Микромегасомъ, обитателемъ системы Сирiуса, во время посѣщенiя сказаннымъ туристомъ нашего крошечнаго муравейника и по всѣмъ вѣроятiямъ, авторъ приказалъ стенографировать прелестные разсказы г. Микромегаса. Вольтеръ утверждаетъ, что Микромегасъ былъ ростомъ въ восемь лье, изъ чего слѣдуетъ, что мiръ, изъ котораго онъ явился, обладалъ округлостью въ 21.600,000 разъ бóльшею, чѣмъ окружность земнаго шара.

Если таковъ былъ ростъ этого джентльмена, то всѣ скульпторы наши и живописцы безъ особаго труда согласятся, что въ перехватѣ онъ могъ имѣть пятьдесятъ тысячъ футовъ, а это очень недурно. Но какъ носъ его составлялъ третью часть его прелестнаго лица, а его прелестное лицо составляло седьмую часть его не менѣе прекраснаго тѣла, то необходимо допустить, что носъ обитателя Сирiуса былъ длиною въ три тысячи сто тридцать три фута, что и требовалось доказать.

Удаленный отъ двора за изданiе чрезвычайно интересной книги, трактующей о насѣкомыхъ и найденной однимъ придирчивымъ старикомъ еретическою, Микромегасъ сталъ переѣзжать съ планеты на планету съ целью образовать, какъ говорится, свой умъ и сердце.

Нашему путешественнику отлично были извѣстны законы тяжести и тяготѣнiя и онъ такъ цѣлесообразно пользовался ими, что иной разъ при помощи солнечнаго луча, а то и при посредствѣ какой-либо кометы, онъ переносился съ одного свѣтила на другое, подобно птичкѣ, порхающей съ вѣтки на вѣтку. Посѣтивъ Млечный путь, онъ прибылъ въ мiръ Сатурна. Какъ ни привыкъ онъ къ перемѣнамъ, но при видѣ этой крошечной планеты и ея обитателей, онъ не могъ удержаться отъ презрительной улыбки, проскальзывающей порою у самыхъ сдержанныхъ людей. Сатурнъ только въ семьсотъ разъ больше Земли, а граждане этого мiра — карлики, ростомъ никакъ не больше тысячи туазовъ, или около того. Какъ человѣкъ благоразумный, Микромегасъ вскорѣ освоился съ этими существами и даже очень подружился съ секретаремъ Сатурновой Академiи наукъ. Во время одной бесѣды, жаждавшiй познанiй Микромегасъ спросилъ у секретаря, сколько чувствъ у обитателей этого мiра. — У насъ семдесять два чувства, отвѣтилъ академикъ, — что и составляетъ причину нашихъ вѣчныхъ сѣтованiй. Воображенiе наше заходитъ за предѣлы нашихъ дѣйствительныхъ потребностей и мы находимъ, что не взирая на наши семьдесятъ два чувства, на наше Кольцо и пять лунъ нашихъ, мы все-таки находимся въ очень стѣснительномъ положенiи. — Очень вѣрю, отвѣтилъ Микромегасъ; мы обладаемъ безъ малаго тысячью чувствъ, но не смотря на это, испытываемъ какiя-то безотчетныя желанiя, какую-то тревогу, безпрестанно нашептывающую намъ, что въ сущности мы очень невелики и что въ мiрѣ есть существа болѣе совершенныя. Сколько времени вы живете? продолжалъ обитатель Сирiуса. — Самую малость, отвѣтилъ крошечный Сатурнiецъ; — продолжительность нашей жизни определяется пятью кругообращенiями планеты вокругъ Солнца (около пятнадцати тысячъ лѣтъ). Согласитесь сами: едва родишься, а тутъ уже и умирай! — Не будь вы философомъ, возразилъ Микромегасъ, — и я никакъ не рѣшлся-бы смутить васъ заявленiемъ, что наша жизнь длится въ семь разъ больше; но вамъ очень хорошо извѣстно, что когда приходится возвратить стихiямъ тѣло свое и въ другой формѣ оживить собою природу, чтó вообще выражается словомъ — умереть, то проживешь-ли цѣлую вѣчность или одинъ только день, въ сущности — это все равно. Мнѣ привелось бывать въ странахъ, въ которыхъ живутъ тысячу лѣтъ дольше, чѣмъ у насъ, но и тамъ, какъ я замѣтилъ, недовольны такимъ порядкомъ вещей. — Разсуждая такимъ образомъ втеченiе полнаго оборота планеты вокругъ Солнца и сообщая другъ другу свои свѣденiя, они решились наконецъ совершить небольшое философское путешествiе.

Въ то именно время проходила одна комета и наши путешественники немедленно перенеслись на нее со своими инструментами и прислугою. Проходя подлѣ Юпитера и Марса, они увидели маленькiй комъ грязи, на который, послѣ нѣкотораго колебанiя, они решились спуститься. Обойдя вокругъ этого шара, оказавшагося нашею Землею, они пришли къ небольшей лужѣ, называемой нами Средиземнымъ моремъ, а оттуда къ небольшому пруду, который подъ именемъ Великаго Океана окружаетъ эту кротовину. Карлику вода достигала только по колѣна, а Микромегасу она едва замочила пятку ногъ. Ходя вдоль и попѣрекъ по этому крошечному мiру, они всевозможными способами старались узнать, обитаемъ-ли онъ, или нѣтъ: наклонялись, ложились на землю, все ощупывали, но ни глаза ихъ, ни руки не могли ощущать крошечныхъ, ползающихъ по Землѣ тварей.

Карликъ — порою онъ бывалъ чрезвычайно опрометчивъ въ своихъ сужденiяхъ, -рѣшилъ, что на Землѣ нѣтъ живыхъ существъ, но Микромегасъ вежливо замѣтилъ ему, что такое заключенiе очень неосновательно. — Вашими маленькими глазами вы не видите звездъ пятидесятой величины, сказалъ онъ, а между тѣмъ я ясно различаю ихъ. Неужели вы заключаете изъ этого, что онѣ не существуютъ? — Но вѣдь я щупалъ какъ нельзя лучше. — Это доказываетъ, что вы не ясно сознавали. — И какъ нелѣпо устроенъ этотъ мiръ, сказалъ карликъ; все въ немъ такъ безалаберно, все представляется въ такомъ странномъ видѣ, все находится въ хаотическомъ безпорядкѣ. Взгляните на эти маленькiе ручьи, текущiе не по прямой линiи; на пруды эти, не то четырехугольные, не то круглые, не то овальные, однимъ словомъ — не имѣющiе никакой правильной формы; на эти крошечные бугорки, изранившiе мнѣ ноги! (Онъ подразумѣвалъ тутъ горы). И если я полагаю, что здѣсь нѣтъ никого, то потому собственно, что никто изъ людей здравомыслящихъ не могъ-бы жить здѣсь. — „Ну, чтожъ, возразилъ Микромегасъ, — пусть и не живутъ себѣ... Быть можетъ, здѣсь все находится въ безпорядкѣ потому только, что на Юпитерѣ и на Сатурнѣ все такъ правилно и вытянуто по стрункѣ. Развѣ я не говорилъ вамъ, что во время путешествiй моихъ я вездѣ замѣчалъ разнообразiе?" — Обитатель Сатурна возражалъ на всѣ эти доводы и диспутъ наверно никогда-бы не кончился, если-бы разгорячившiйся Микромегасъ не разорвалъ, къ счастiю, свое брильянтовое ожерелье. Карликъ сталъ подбирать нѣкоторые изъ камней и поднеся ихъ къ глазу, замѣтилъ, что форма, въ какой они огранены, сообщала имъ свойства превосходныхъ микроскоповъ. Онъ взялъ одинъ изъ этихъ маленькихъ микроскоповъ, имѣвшiй въ поперечникѣ сто шестьдесятъ футовъ, поднесъ его къ глазу, а Микромегасъ выбралъ другой, имѣвшiй въ дiаметрѣ двѣ тысяча пятьсотъ футовъ. Дѣйствительно, они казались превосходными, хотя на первыхъ порахъ при ихъ помощи нельзя было ничего различить, къ нимъ необходимо было примѣниться. Наконецъ обитатель Сатурна увидѣлъ нѣчто едва замѣтное, копошившееся въ водахъ Балтiйскаго моря: то былъ китъ. Онъ ловко подхватилъ кита маленькимъ пальцемъ и, положивъ его на ноготь большаго пальца, показалъ жителю Сирiуса, который опять не могъ удержаться отъ улыбки при видѣ крошечнаго обитателя нашего мiра. Убедившись, что земной шаръ обитаемъ, Сатурнiецъ тотчасъ-же вообразилъ себе, будто на Земле живутъ только киты и, въ качестве великаго философа, ему захотелось опредѣлить происхожденiе этого атома. Микромегасъ находился въ большомъ затрудненiи и съ величайшимъ терпѣнiемъ разсматривалъ животное; завсѣмъ тѣмъ, въ результатѣ его наблюденiй оказалась полнѣйшая невозможность допустить, чтобы это животное обладало душею. Оба путешественника склонялись уже къ предположенiю, что на земномъ шаре не существуетъ разумныхъ существъ, какъ вдругъ, при помощи микроскопа, они увидѣли нѣчто плывущее по Балтiйскому морю и по величинѣ, похожее на кита. Извѣстно, что въ то время экспедицiя философовъ возвращалась изъ путешествiя къ полярному кругу, гдѣ они производили наблюденiя, о которыхъ до той поры никому и въ голову не приходило. Въ газетахъ говорили, что ихъ корабль сѣлъ на мель въ Ботническомъ заливѣ и что философы спаслись съ величайшимъ трудомъ. Какъ-бы то ни было, но на счетъ этого нельзя было добиться толку.

Микромегасъ осторожно протянулъ руку къ мѣсту, гдѣ виднелся плывущiй предметъ, то выставлялъ два пальца, то отнималъ ихъ, опасаясь ошибиться; затѣмъ, выпрямляя ихъ и сгибая, онъ ловко схватилъ корабль, на которомъ находились господа философы и поставилъ его на свой ноготь, не слишкомъ однакожъ нажимая, чтобы не раздавить судно. „Вотъ звѣрь, нисколько не похожiй на прежняго", сказалъ карликъ-Сатурнiецъ, а обитатель Сирiуса положилъ мнимое животное на ладонь своей руки. Пассажиры и экипажъ, полагавшiе, что ихъ подхватило какимъ-то ураганомъ и что они находились на скалѣ, тотчасъ-же закопошились; матросы стали выбрасывать на руку Микромегаса бочки съ виномъ и сами побросались вслѣдъ за послѣдними. Геометры принимаются за свои секстанты, спускаются на палецъ жители Сирiуса и поднимаютъ такую возню, что Микромегасъ почувствовалъ какъ-бы легкое щекотанье въ пальцахъ: дѣло въ томъ, что въ указательный палецъ ему вколачивали, на футъ глубины, окованный желѣзомъ колъ. Изъ этого Микромегасъ заключилъ, что животное, которое онъ держалъ, испустило изъ себя какую-то матерiю; на первыхъ порахъ онъ ничего больше не зналъ. Микроскопъ, при помощи котораго едва можно было отличить корабль отъ кита, оказывался слишкомъ слабымъ въ отношенiи такихъ крошечныхъ тварей, какъ люди. — Нисколько не желая задѣвать самолюбiе кого-бы то ни было, я попрошу только нѣкоторыхъ умниковъ вмѣстѣ со мною сдѣлать слѣдующее маленькое соображенiе: если допустимъ, что люди вообще ростомъ около пяти футовъ, то на Землѣ мы играемъ роль не значительнѣе той, какую играетъ животное, величиною въ шестьсотъ тысячныхъ вершка и находящееся на шарѣ, имѣющемъ въ окружности десять футовъ. Представьте-же себѣ существо, которое могло-бы держать въ руке землю и обладающее органами, пропорцiональными нашимъ, и сообразите, ради Господа, что должно оно подумать о битвахъ, вслѣдствiе которыхъ какой-нибудь полководецъ овладѣваетъ крошечною деревенькою съ тѣмъ, чтобы снова лишиться ея.

Послѣ самаго тщательнаго наблюденiя, Микромегасъ успѣлъ наконецъ разглядеть людей и даже замѣтилъ, что они говорятъ. Желая послушать ихъ бесѣды, онъ устроилъ изъ своего ногтя ничто въ роде рупора и взявъ въ ротъ маленькiя, очень заостренныя зубочистки, которыхъ тонкiе концы достигали до корабля, вступилъ съ людьми въ бесѣду.

Экипажъ сначала чрезвычайно изумился тому, что онъ видитъ и слышитъ, а Микромегасъ съ своей стороны пришелъ еще въ большее изумленiе, увидѣвъ, что при помощи алидадъ геометры опредѣляли его ростъ и что имъ извѣстны движенiя и высота свѣтилъ. „Если вы такъ хорошо знаете, сказалъ онъ имъ, — все совершающееся внѣ васъ, то безъ сомнѣнiя вамъ еще лучше извѣстно, что дѣлается въ васъ самихъ, Скажите мнѣ, что такое ваша душа и какимъ образомъ образуются ваши понятiя"? Философы по прежнему заговорили всѣ разомъ, хотя и были они различныхъ мнѣнiй. Старшiй изъ нихъ цитировалъ Аристотеля, другой — Декарта, третiй — Мальбранша, четвертый — Локка и Лейбница. Одинъ старый перипатетикъ съ полною увѣренностiю заявилъ: „Душа есть энтилехiя и причина, по которой душа есть то, что она есть. Это дословно говорится у Аристотеля въ Луврскомъ изданiи, на страницѣ 633-й". И отъ процитировалъ выдержку. — „Я плохо понимаю по-гречески, сказалъ великанъ. — Да и я тоже, возразилъ философъ. — „Но почему-же вы цитируете по-гречески какого-то Аристотеля"? спросилъ обитатель Сирiуса. — То, чего вовсе не понимаешь, необходимо цитировать на языкѣ, который намъ вполнѣ неизвѣстенъ, отвѣтилъ философъ.

Картезiанецъ сказалъ: „Душа есть чистый духъ, воспрiявшiй въ утробѣ своей матери всѣ метафизическiя идеи; но появившись на свѣтъ, онъ вынужденъ былъ ходить въ школу и снова учиться тому, что онъ такъ хорошо зналъ прежде и чего впослѣдствiи не будетъ знать. — Велика-же польза въ томъ, сказалъ великанъ въ восемь лье, что твоя душа была такъ свѣдуща въ утробѣ матери, коли она оказалась настолько невѣжественною, когда у тебя стала пробиваться борода.

Затѣмъ Микромегасъ обратился къ одному философу, которого онъ держалъ на ногтѣ и спросилъ у него, что такое его душа и чѣмъ она занимается? — Рѣшительно ничѣмъ, отвѣтилъ философъ, послѣдователь Мальбранша. Богъ дѣйствуетъ за меня; въ Немъ я все вижу, въ Немъ я действую, Онъ обо всемъ заботится, а я ни во что не вмѣшиваюсь. — Да послѣ этого и существовать не стоитъ, возразилъ философъ съ Сирiуса. А твоя душа, другъ мой, обратился онъ къ одному послѣдователю Лейбница, что это такое? — Это, сказалъ философъ, стрѣлка, показывающая часы въ то время, какъ тело мое звонитъ, или, если хотите, она звонитъ, а мое тѣло показываетъ часы; или-же, моя душа есть зеркало вселенной, а я самъ — рамка зеркала. Все это очень ясно.

Житель Сирiуса улыбнулся, находя что этотъ философъ не глупее другихъ, а карликъ-Сатурнiецъ даже обнялъ-бы послѣдователя Локка, не препятствуй этому ихъ крайняя обоюдная несоразмѣрность, Къ несчастiю, тамъ находилось одно крошечное животное въ четырехугольномъ берете, которое перебило рѣчь микроскопическихъ философовъ и тутъ-же заявило, что тайна ему извѣстна и что все это изложено у св. Ѳомы. Онъ оглядѣлъ отъ головы до ногъ обоихъ обитателей сферъ небесныхъ и объявилъ имъ, что ихъ особы, ихъ мiры, их солнца и звѣзды — все это создано единственно на потребу человѣку. При этихъ словахъ, наши путешественники покатилась другъ на друга, задыхаясь отъ того неудержимаго хохота, который, по словамъ Гомера, составляетъ достоянiе боговъ. Ихъ плечи и животы заходили ходенемъ и во время этихъ судорожныхъ движенiй корабль, который обитатель Сирiуса держалъ на ногтѣ, упалъ въ карманъ брюкъ Сатурнiйца. Долго искали его эти добродушные люди, наконецъ таки нашли и привели его въ порядокъ. Житель Сирiуса опять взялъ крошечныхъ животныхъ и ласково сталъ беседовать съ ними, хотя въ глубинѣ души онъ и негодовалъ, что безконечно-малыя существа обладаютъ безмѣрно-большою гордостью.

ГЛАВА XI.
Множество мiровъ воображаемыхъ и очень мало мiровъ дѣйствительныхъ. — Сведенборгъ: «Обитаемые мiры». — «Странствованiя милорда Сетона по семи планетамъ». — Мысли Ламберта и Канта. — Дергамъ: «Обитатели планетъ». Небесныя странствованiя. — Фильдингъ. — Нѣкоторыя изъ богословскихъ рѣшенiй. — «Лунные разсказы», Мерсье. «Летающiе люди» и Ретифъ де-ля-Бретоннъ. — Боде: «Обитатели планетъ и свѣтилъ».
(1750-1800).

Сведенборгъ. Arcana coelestia. Мiры нашей солнечной системы и мiры звѣзднаго неба; объ ихъ обитателяхъ, духахъ и ангелахъ, на основанiи слышаннаго и видѣннаго Эммануиломъ Сведенборгомъ, 1758 года.

Мистицизмъ не на столько удаленъ отъ положительныхъ наукъ, какъ полагаютъ умы поверхностные и математическое воззрѣнiе на законы и явленiя природы прямо приводитъ иногда къ мистицизму. Изученiе метода, которому слѣдовалъ Сведенборгъ въ произведенiяхъ своихъ, начиная съ его минералогическихъ изслѣдованiй и кончая таинствами небесными и вступленiемъ его въ область „философы природы", за недостаткомъ другихъ примѣровъ, представляетъ очень простой рисунокъ склона, по которому нисходитъ иногда любознательный умъ.

Какъ кажется, стокгольмский иллюминатъ былъ человѣкъ правдивый. Нѣкоторые поразительные и несомнѣнные факты, какъ, напримѣръ, обстоятельство, что изъ Готембурга, въ 50 лье разстоянiя, онъ виделъ пожаръ сюдермальмской части города Стокгольма и другiе, не менѣе странные факты, относятъ Сведенборга къ числу тѣхъ загадочныхъ существъ, которыхъ называли визiонерами. Названiемъ этимъ въ прошедшемъ столѣтiи вызывались насмѣшки, а въ нынѣшнемъ — диспуты. Мы не намѣрены ни восхвалять, ни разбирать мнѣнiя этого теозофа; но что его мечты отличаются чисто субъективнымъ характеромъ, это фактъ, который можетъ быть допущенъ безпристрастною критикою, хотя въ нѣкоторыхъ случаяхъ, какъ въ вышеприведенныхъ, напримѣръ, въ мечтахъ этихъ проявляется извѣстная доля значенiя. Съ точки зрѣнiя нашего предмета, насъ болѣе всего интересуютъ путешествiя мечтателя по различнымъ планетамъ, путешествiя, которыя, по словамъ Сведенборга, длились иногда нисколько дней и даже недель. Его бесѣды съ душами: обитателей сферъ небесныхъ должны быть представлены ими-же самими, въ ихъ индивидуальности и независимо отъ источника, изъ котораго онѣ получили начало. Это дастъ намъ возможность изслѣдовать ихъ съ бóльшею степенью безпристрастiя. Быть можетъ, онѣ внушатъ намъ соображенiя, выясняющiя, что Сведенборгъ никогда не выходилъ изъ предѣловъ земной сферы и что самыя смѣлые мечты его не больше какъ наши земныя представленiя, болѣе или менѣе блестящимъ образомъ отраженныя невѣрнымъ зеркаломъ, которое воображенiе Сведенборга постоянно держало предъ его внутренними образами.

Будемъ по прежнему воздерживаться отъ комментарiевъ; наши литературныя богатства достаточно велики и гораздо лучше выяснять искомую величину, чѣмъ каждую бесѣду начинать новою теорiею. Прежде всего послушаемъ, какимъ образомъ шведскiй мечтатель вошелъ въ общенiе съ обитателями другихъ мiровъ; но слѣдя за его мыслью, не слѣдуетъ развлекаться ничѣмъ другимъ.

„Такъ какъ по милосердiю Господа внутренность духа моего была открыта мнѣ и какъ чрезъ это я имѣлъ возможность бесѣдовать не только съ Духами и Ангелами, находящимися близь нашей Земли, но и съ тѣми, которые пребываютъ въ другихъ мiрахъ, то и пожелалъ я узнать, существуютъ-ли другiе мiры, что это за мiры и каковы ихъ обитатели? И было дано мне Господомъ бесѣдовать и сообщаться съ Духами другихъ мiровъ, съ одними втеченiе одного дня, съ другими втеченiе недѣли, а съ иными втеченiи цѣлыхъ мѣсяцевъ *). Такимъ образомъ я узналъ какъ все относящееся до обитаемыхъ ими мiровъ, такъ и обычаи и культъ ихъ жителей и разные достойные упоминанiя предметы. И какъ мнѣ было дозволено узнать подробности такого рода, то и могу я описать видѣнное и слышанное мною" **).

*) Diarium или «Журналъ» Сведенборга показываетъ, по какимъ даже днямъ происходили эти бесѣды, отъ 23 января по 11 ноября 1748 года. Чаще всего онѣ бывали въ сентябрѣ мѣсяцѣ. Вотъ числа для каждаго мiра. Для Меркурiя: 16 и 18 марта; 21, 22 и 23 сентября; 11 ноября 1748 года.

Для Юпитера: 23, 24, 25, 26, 27 и 28 января; 1, 2, 9, 10, 11, 19 и 20 февраля; 1, 2, 20, 23 и 25 марта; 3, 4, 5 и 23 сентября; 6 октября.

Для Марса: 19 марта; 22, 23, 25 и 26 сентября; 6 ноября.

Для Венеры: 16 марта и 26 сентября.

Для Луны: 22 сентября.

Для Сатурна: 18 и 20 марта, 25 сентября.

Для мiровъ звѣзднаго неба: 23 и 24 января; 1, 3, 16, 18, 20, 23, 25, 27 и 29 марта; 3 апрѣля; 3, 5, 15, 21, 22, 23, 24, 25 и 30 сентября; 2 и 6 октября; 7 ноября.

**) «Видѣнное и слышанное мною». Сведенборгъ утверждаетъ, что изъ бесѣдъ своихъ съ Духами Мiровъ онъ узналъ не только то, кѣмъ обитаемы Мiры эти, но что онъ переносился на нихъ духомъ и странствовалъ по сферамъ небеснымъ въ то время, когда его тѣло находилось въ Стокгольмѣ

Подъ этою мистическою оболочкою скрывается нѣчто очень реальное. Такимъ образомъ, у Сведенборга на рацiональномъ основанiи развиты логическiя соображения относительно идеи множественности мiровъ. „Я бесѣдовалъ съ Духами на счетъ того, могутъ-ли вѣрить люди, что во вселенной существуетъ не одна только Земля и что звѣздное небо заключаетъ въ себѣ безчисленное множество свѣтилъ, изъ которыхъ каждое, различное по величинѣ, есть такое же Солнце, какъ и наше Солнце. Здраво размысливъ объ этомъ, каждый необходимо придетъ къ заключенiю, что вся эта безконечность служитъ только средствомъ для конечной и послѣдней цѣли творенiя и цѣль эта есть царство небесное, въ которомъ пребываетъ Божественная Сущность съ ангелами своими и людьми. Ибо видимая вселенная, или небо, освѣщаемое безконечнымъ числомъ свѣтилъ, который суть ничто иное, какъ Солнца, служитъ только средствомъ, для того, чтобы существовали Мiры, а на нихъ люди, образующiе собою царство нобѣсное". — Даже подъ внушенiями разсудка Сведенборгъ облекаетъ свою рѣчь странными формами.

Но самое странное понятiе, замѣчаемое въ его теорiи — это понятiе Вселенной — Человека. Никогда антропоморфическiя стремленiя не оказывались более плодотворными и ничего не можетъ быть страннѣе проводимой Сведенборгомъ идеи соотношенiй. Приведемъ собственныя слова духовидца: „Что все Небо выражается однимъ существомъ, которое названо поэтому Величайшимъ Человѣкомъ и что все, чѣмъ только обладаютъ люди, какъ внутреннее, такъ и внѣшнее, вообще и въ частности относится къ этому Небесному Человѣку — это тайна, неизвѣстная еще мiру, хотя истинность ея и доказывается многими фактами. Но чтобы образовать Величайшаго Человѣка недостаточно пришельцевъ съ нашей Земли; ихъ число, относительно, очень невелико, поэтому необходимо, чтобы они являлись изъ многихъ другихъ Мiровъ. И положилъ Господь: какъ скоро гдѣ-либо недастает качества или количества, необходимыхъ для соотношенiй, то изъ другихъ Мiровъ призываются духи, выполняющие такой пробѣлъ, въ вiдахъ возстановленiя незыблемыхъ соотношенiй и чтобы такимъ образомъ могло существовать Небо".

Въ этой Вселенной-Человѣкѣ, планета Меркурiй и его обитатели выражаютъ собой память предметовъ невещественныхъ, а Венера — вещественныхъ. Сведенборгъ вполнѣ увѣренъ въ существованiи такого рода соотношенiй и самъ наблюдалъ ихъ. Нѣкоторыя мѣста изъ его произведенiй даютъ понятiе о незатѣйливости его разсказа.

„Духи Меркурiя находились у меня въ то время, когда я описывалъ и истолковывалъ внутреннее значенiе словъ. Понявъ написанное мною, Духи сказали, что изложенiе мое слишкомъ грубо и все выраженiя его кажутся какъ-бы вещественными... Впослѣдствiи, Духи Меркурiя прислали мнѣ длинный неровный кусокъ бумаги, состоящей изъ многихъ кусковъ и на которомъ были напечатаны буквы, повидимому похожiя на наши. Я спросилъ у Духовъ, есть-ли у нихъ что-либо подобное и они ответили, что нѣтъ. При этомъ я догадался, что они полагали, будто на нашей землѣ познанiя находятся только на бумагѣ, а не въ насъ самихъ. Значитъ, они насмѣхались, что бумага, нѣкоторымъ образомъ, знаетъ то, чего не знаетъ человѣкъ".

„Все Духи, сколько ихъ ни есть, были нѣкогда людьми, Въ отношенiи привязанностей и наклонностей, они остаются совершенно такими, какими они были, живя среди людей въ мiрѣ. Поэтому, генiй каждаго мiра можетъ быть узнанъ Духами, родившимися въ этомъ мiрѣ".

Чтобы познать ихъ вещественную форму, духовидецъ непосредственно обращается къ обитателямъ планетъ. „Я хотѣлъ узнать, какiя лица и какое тѣло у жителей Меркурiя и похожи-ли они на обитателей Земли. Тогда предо мною явилась женщина, совершенно подобная земнымъ женщинамъ; лицо ее было прекрасно, но нѣсколько меньше лица нашихъ женщинъ; она нѣсколько тоньше, но такого же роста какъ и земныя женщины; голова ея была, небрежно повязана платкомъ... Явился тоже мужчина, нѣсколько тоньше насъ; на немъ была темно-синяя одежда, плотно прилегавшая къ тѣлу и не дававшая ни складокъ, ни морщинъ... Затѣмъ появились различные породы быковъ и коровъ, которыя, говоря по правдѣ, нѣсколько отличаются отъ нашихъ: онѣ меньше нашихъ коровъ и похожи на ланей и оленей".

Какъ видно, Сведенборгу далеко не чужды земныя представленiя. Съ Меркурiя онъ отправляется на Юпитеръ, и вотъ что онъ узнаетъ:

„На Юпитерѣ люди дѣлятся по нацiональностямъ, родамъ и семьямъ и всѣ они живутъ отдѣльно, каждый со своими домочадцами. Только союзники и въ особенности родственники находятся въ сношенiяхъ другъ съ другомъ; ни у кого изъ нихъ никогда не является желанiя попользоваться имуществомъ ближняго. Я хотѣлъ было разсказать имъ, что на Землѣ бываютъ войны, грабежи и убiйства, но они отворачивались и не хотѣли слушать. Ангелы сказали мнѣ, что древнѣйшiе обитатели Земли вели такую-же жизнь, т. е., что они распадались на национальности, роды и семьи, находились въ состоянiи полнѣйшей невинности и были очень угодны Богу... Изъ частыхъ бесѣдъ съ Духами Юпитера я вынесъ убѣжденiе, что они привѣтливѣе духовъ многихъ другихъ мiровъ; ихъ обращенiе, ихъ присутствiе и производимое ими дѣйствiе до того прiятны и сладостны, что не могу я выразить этого". — „Я могъ наблюдать жизнь обитателей Юпитера. Они пребываютъ въ постоянномъ состоянiи блаженства какъ я замѣтилъ изъ того, что внутренности ихъ не закрыты со стороны неба. Мнѣ также дозволено было узнать, какiя лица у жителей этого мiра, полагающихъ, что по смерти ихъ лица дѣлаются больше, круглѣе и свѣтлѣе. Они тщательно моются и предохраняютъ себя отъ солнечнаго зноя: ихъ головы и лица покрыты голубыми покровами изъ древесной коры. Они говорятъ лицами, хотя у нихъ есть языкъ словесный: одинъ языкъ служить подспорьемъ другому. Ангелы сказали мнѣ, что въ каждомъ изъ мiровъ всѣ выражаются языкомъ мимики, при помощи губъ и глазъ, служащихъ основанiемъ для такого способа говора. Лицо считается у нихъ выраженiемъ и свидѣтельствомъ души. Языкъ этотъ гораздо выше языка словеснаго; мысль выражается въ немъ въ ея истинной формѣ и тутъ не можетъ быть ни скрытности, ни притворства".

„Они ходятъ не въ стоячемъ положенiи и не такъ какъ животныя, но упираются ладонями рукъ и поперемѣнно приподнимаются на ногахъ"... Затѣмъ слѣдуютъ чисто ребяческiя подробности на счетъ того, какъ они ходятъ, сидятъ и проч.

Ихъ лошади подобны нашимъ, но гораздо больше нашихъ; они дики и живутъ въ лѣсахъ. Въ духовномъ смыслѣ лошадь, по толкованiю ученыхъ, знаменуетъ разумность.

Въ „Величайшемъ существѣ" (Вселенной), жители Юпитера выражаютъ собою „Способность воображенiя"; Iисуса Христа они признаютъ Богомъ.

Однажды Сведенборгъ встрѣтилъ духовъ Юпитера -„трубочистовъ", съ лицами, покрытыми сажею; они относились къ числу существъ, образующихъ собою въ Величайшемъ Существѣ „область сѣмянныхъ пузырьковъ". Въ другой разъ онъ бесѣдовалъ съ духами, вообразившими себѣ, будто они „вѣчно колютъ дрова". Марсъ находится въ груди Мегакосма. Сведенборгъ изъявилъ желанiе побесѣдовать съ жителями этого мiра, для чего онъ долженъ былъ подвергнуться слѣдующей странной операцiи: „Духи прильнули къ моему левому виску и вдыхали мнѣ свой языкъ, котораго однакожъ я не понималъ; звуки его чрезвычайно прiятны и болѣе отраднаго ощущенiя мнѣ никогда не приводилось испытывать. Сначала вѣянье его проносилось къ лѣвому виску и къ лѣвому уху, вверхъ, а оттуда — къ лѣвому и, мало по малу, къ правому глазу, и наконецъ выходило наружу, проникнувъ лѣвымъ глазомъ къ губамъ; достигнувъ губъ, оно проникло ртомъ до мозга, а оттуда какимъ-то путемъ въ полость рта... Должно быть, Евстахiевою трубою, добавляетъ разскащикъ... Когда вѣянье достигло мозга, я сталъ понимать языкъ духовъ и вступилъ съ ними въ бесѣду. Я замѣтилъ, что когда они говорятъ, то губы ихъ шевелятся, вслѣдствiе сродства, существующаго между внутреннимъ и внѣшним языкомъ". Языкъ обитателей Марса благозвученъ; онъ внушается психическимъ излiянiемъ... Они выше насъ по умственнымъ способностямъ... Описанiе экстатическимъ путешественникомъ тѣла, общественнаго быта и обычаевъ обитателей Марса, во всякомъ случаѣ отличается чисто-земнымъ характеромъ.

По поводу обитателей Луны, говорящихъ тѣмъ громче, чѣмъ они меньше, стокгольмскiй духовидецъ высказываетъ одно изъ своихъ оригинальнѣйшихъ положенiй. „Ихъ голосъ, исходящiй изъ живота и похожiй какъ-бы на икоту, производитъ шумъ, подобный грохоту грома. Я догадался, что это происходитъ отъ того, что жители Луны говорятъ не при помощи легкихъ, подобно обитателямъ другихъ мiровъ, а животомъ, при посредствѣ особеннаго, заключающагося въ желудкѣ воздуха, такъ какъ Луна окружена атмосферою, не одинаковыхъ свойствъ съ атмосферою прочихъ мiровъ. Я узналъ, что духи Луны представляютъ собою въ Величайшемъ Существѣ щитовидный или мечеобразный хрящъ, къ которому спереди прикрѣплены ребра и отъ котораго идетъ внизъ бѣлая полоса, поддерживающая мускулы живота".

Сведенборгъ въ особенности приверженъ къ своей идеѣ соотношенiй. Въ большей части посѣщаемыхъ имъ мiровъ, „внутреннее" каждаго существа выражается во внѣшности. Изъ этого вытекаютъ нѣкоторыя соображенiя, не безъинтересныя въ смыслѣ примѣненiя ихъ къ потребностямъ обыденной жизни.

Однажды путешественнику случилось присутствовать при обрядѣ бракосочетанiя въ одномъ мiрѣ, очень удаленномъ отъ нашего, такъ какъ онъ принадлежитъ не къ нашей планетной системѣ, но къ другому солнечному вихрю; но войти въ него и переступить за его предѣлы можно только съ соизволенiя Духовъ-хранителей. Сведенборгъ посѣтилъ пятый мiръ звѣзднаго неба. Вотъ обрядъ бракосочетанiя:

„Дѣвушку, достигшую совершеннолѣтiя, никуда не выпускаютъ и только въ день бракосочетанiя она выходитъ изъ дома. Ее приводятъ въ брачный домъ, въ который приходятъ также множество другихъ взрослыхъ дѣвушекъ; здѣсь ихъ ставятъ за перегородку, закрывающую ихъ по поясъ, такъ что собственно у нихъ остаются обнаженными только лица и грудь. Затемъ являются молодые люди для выбора себѣ женъ; молодой человѣкъ, увидѣвъ дѣвушку, имѣющую съ нимъ сродство и къ которой онъ чувствуетъ душевное влеченiе, беретъ ее за руку. Если она согласна слѣдовать за нимъ, то онъ приводить ее въ приготовленный заранѣе домъ, гдѣ дѣвушка и дѣлается его женою. Они замѣчаютъ по лицу, сродственны-ли ихъ души, потому что лицо каждаго изъ нихъ есть зеркало души". Прибавимъ, что если молодые искатели супругъ не находятъ себѣ подходящихъ женъ на одной изъ сказанныхъ выставокъ, то отправляются они на другiя выставки, которымъ въ городѣ и счета нѣтъ. Довольно странный обычай; но Сведенборгъ и не подозрѣваетъ, что какъ обычай, такъ и подробности на счетъ перегородки, закрывающей половину тѣла, являются здѣсь вполнѣ лишними, такъ какъ двѣ страницы выше онъ говоритъ, что „мужчины и женщины этого мiра ходятъ совершенно нагими". Въ этомъ далекомъ мiрѣ „дома деревянные, съ плоскими крышами, вокругъ которыхъ устроены покатые борты. Жена и мужъ живутъ въ передней части дома, дѣти — въ части прилегающей, а слуги — на задахъ. Пища ихъ состоитъ изъ плодовъ и овощей; они пьютъ молоко съ водою, получаемое отъ коровъ, у которихъ шерсть длинная, какъ у овецъ".

Прочтемъ-ли десять страниц, „Таинствъ небесныхъ" или десять томовъ, но производимое ими впечатлѣние останется одно и то-же. За исключенiемъ „Сыновъ Iерусалима", Сведенборгъ вездѣ неудобопонятенъ. Разумный въ началѣ фразы и нелѣпый подъ конецъ; осторожный въ одномъ мѣстѣ и черезчуръ смѣлый въ другомъ; поперемѣнно то логичный, то непослѣдовательный, Сведенборгъ постоянно поглощенъ какими-то медiанимическими силами, не будучи однакожъ въ состоянiи направить ихъ къ истинному свѣту, который только и прельщаетъ возвышенные умы.

Будь мы обязаны выводить на сцену писателей, которымъ идея обитаемости мiровъ служила исходною точкою для философскихъ системъ, то къ произведенiямъ Сведенборга пришлось-бы присоединить еще произведенiя Сенъ-Мартена, Делормеля, Шарля Боннэ, Дюпона де-Немана, Балланша, Гердера, Лессинга, Шлегеля, Сави и т. д. Но наши владѣнiя на столько обширны, что выходить изъ ихъ предѣловъ не представляется нужды. Взглянемъ теперь на другiя картины нашей планетной галлереи.

Путешествiя милорда Сетона по семи планетамъ, Марiи-Анны де Румье. Гаага 1765.

Какъ кажется, рукопись этого сочиненiя была доставлена автору духомъ огня или саламандрою, явившеюся изъ очага, среди вихря трескучихъ искръ. — Это смахиваетъ нѣсколько на Хромаго Бѣса Лесажа.

Милордъ Сетонъ, потомокъ хорошей фамилiи временъ Кромвеля, путешествуетъ въ обществѣ любимой сестры, которой вскорѣ должно исполниться 16 лѣтъ. У Монимы — такъ называется она — столько-же физическихъ, какъ и душевныхъ качествъ. Во время политическихъ смутъ она, вмѣстѣ съ братомъ своимъ, нашла прiютъ въ древнемъ и удаленномъ замкѣ, обитаемомъ только духами ихъ предковъ. Одинъ изъ послѣднихъ поручилъ ихъ покровительству нѣкоего генiя, по имени Захiель, духа чрезвычайно ученаго, жизнь котораго протекла среди небесныхъ сферъ, въ изученiи тайнъ природы. Онъ наставлялъ молодыхъ и пылкихъ учениковъ своихъ въ наукѣ мiровѣденiя и затѣмъ, послѣ долгихъ бесѣдъ, заимствованныхъ у предшествовавшихъ авторовъ нашихъ, сказалъ:

„Такъ какъ вы достаточно сведущи для того, чтобы увидеть и понять чудеса творенiя, которыя я намѣренъ открыть вамъ и какъ, съ другой стороны, я хочу оказать вамъ мое содѣйствiе, то и отправлюсь я съ вами въ одинъ изъ небесныхъ мiровъ. Начнемъ съ планетъ и, если хотите, съ Луны, какъ планеты ближайшей къ Землѣ. — Ахъ, мой милый Захiель, сказала Монима: — ты наполняешь мое сердце восторгомъ; умоляю тебя, отправимся поскорѣе. Мнѣ кажется, я уже слышу гулъ небесныхъ сферъ и вижу, какъ дѣятельные и трудолюбивые обитатели планетъ и блестящихъ свѣтилъ занимаются своими обычными дѣлами. Моя восхищенная душа готова расторгнуть свои тѣлесныя цѣпи и напередъ уже наслаждается дивными благами, которыя ты намѣренъ открыть намъ".

Такимъ образомъ восторгались наши юные философы. Въ видахъ удобнѣйшаго совершенiя предстоящаго пути, духъ превратилъ ихъ въ мухъ, съ тѣмъ однакожъ, чтобы на каждой изъ планетъ облекать ихъ плотью обитателей этихъ мiровъ. И вотъ, на крыльяхъ Захiеля они отправляются на Луну.

Созерцанiе звѣзднаго мiра приводить ихъ въ восторгъ. Она несутся въ пространствѣ, какъ-бы ошеломленные столь быстрымъ движенiемъ; но едва они прибыли на Луну, какъ тотчасъ-же ихъ воодушевляетъ божественное вѣянье и производитъ на нихъ такое-же дѣйствiе, какое производитъ роса небесная, увлажающая только-что распустившiйся цвѣтокъ. Они спускаются на землю. Дорога кажется имъ чрезвычайно прiятною, по причинѣ разнообразiя, красоты и плодородiя полей; богатство страны, покрытой драгоцѣнными дарами Цереры и Помоны, приводитъ ихъ въ изумленiе. Виноградники обѣщаютъ обильный сборъ; пейзажъ разнообразится загородными дачами, похожими на красивые, маленькiе карточные домики; они не имѣютъ протяженiя въ глубь и состоятъ изъ однихъ только оконъ и дверей, потому что (наконецъ-то путешественники догадались въ чемъ дѣло) — на Лунѣ все поверхностно, нелѣпо и странно.

Ничего тамъ нѣтъ истиннаго, все поддѣльное... Недостатки Селенитовъ обнаруживаются во всемъ: въ ихъ разговорахъ, дѣлахъ, вкусахъ и даже модахъ; способъ ихъ выраженiя натянутый, тонъ грубый, манеры дерзкiя и нисколько не внушительныя; они безпрестанно обнимаются, говорятъ другъ другу „ты", ругаются, выходятъ изъ себя; гордость — это ихъ обычный порокъ, наслажденiе настоящимъ — ихъ правило. Ихъ можно сравнить съ театральными декорациями, которыя много теряютъ, если смотреть на нихъ вблизи; умъ у нихъ неосновательный, всѣ страсти живыя, порывистыя и скоропреходящiя; онѣ развиваются тщеславiемъ, видоизмѣняются отъ непостоянства и никогда не умѣряются самообладанiемъ... Ясно, что это сатира на современные нравы.

Въ числѣ диковинъ Луны слѣдуетъ упомянуть о стране безголовыхъ людей. Ничто не могло сравниться съ изумленiемъ путешественниковъ, когда они увидѣли этихъ безголовыхъ, безглазыхъ и безъухихъ существъ, которыя изъ числа пяти чувствъ обладаютъ только чувствомъ осязанiя. Однакожъ, посредине груди у нихъ имеется такой широкiй ротъ, что его можно принять за устье печи; руки у нихъ чрезвычайно длинныя и всегда готовыя хватать, а ноги ослиныя, при помощи которыхъ можно только прыгать назадъ. (Аллегорiя не лишена нѣкоторой оригинальности).

Оставивъ Луну съ тѣмъ, чтобы отправиться на „второе небо", т. е. въ мiръ Меркурiя, путешественники наши попали на одну комету, на которой и были свидѣтелями изувѣрства фанатиковъ. Меркурiй есть страна роскоши, богатства, изобилiя и великолѣпiя; города его украшены роскошными зданiями, а поля — прекрасными замками и дивными парками. На планетѣ этой деньги считаются единственнымъ божествомъ и другомъ людей, единственнымъ мѣриломъ человѣческихъ достоинствъ; онѣ облагораживаютъ и даютъ знатность рода, дѣлаютъ умными самыхъ безтолковыхъ и доставляютъ самыя высокiя должности, хотя бы для занятiя послѣднихъ у человека не имелось никакихъ способностей. Вслѣдствiе этого, на Меркурiѣ думаютъ только о средствахъ, служащихъ къ прiобрѣтенiю большихъ богатствъ. Всѣ пути, ведущiе къ этому, хороши. Долги — это первый признакъ благороднаго происхожденiя, а долги игорные преимущественно считаются „долгами чести".

Безправiе царитъ въ этомъ мiрѣ: богатые раззоряютъ бѣдныхъ, но послѣднiе даже не обращаются къ суду, такъ какъ дѣло юстицiи находится въ рукахъ богачей; притомъ же, судебныя издержки неминуемо раззоряютъ какъ выигравшаго тяжбу, такъ и проигравшаго ее. Торговля самовластно царитъ какъ на сушѣ, такъ и на водахъ. Кромѣ Фортуны, тамъ не признаютъ никакого другаго божества. Наши путешественники увидели вокругъ храма Фортуны множество обширныхъ зданiй: то были училища, въ которыхъ преподавалось искусство обмановъ. Въ одномъ училищѣ купцы утверждались въ искусствѣ обмановъ и обогащенiя посредствомъ банкротствъ; въ другомъ преподавалось, какимъ образомъ можно обманывать и проводить лучшихъ друзей своихъ при помощи обѣщанiй; въ третьемъ игроки совершенствовались въ системѣ обиранiя ближнихъ.

Обитатели Меркурiя простирались въ храмахъ у ногъ Фортуны. Одни молили ее объ избавленiи отъ отца, забытаго смертью или отъ вѣчнаго дяди, препятствовавшаго полученiю значительнаго наслѣдства; другiе просили удачи въ игрѣ, или гибели кого-либо изъ своихъ сосѣдей и пр. Въ мiрѣ этомъ главнѣйшимъ образомъ занимаются астрологiею и магiею и, какъ везде впрочемъ, корыстолюбiе составляетъ преобладающую страсть его обитателей. — Изъ этого общаго обзора выясняется основная идея путешествiй романиста по семи мiрамъ нашей планетной группы.

Если мiромъ Меркурiя управляютъ корыстныя побужденiя, то самый прiятный контрастъ въ этомъ отношенiи представляетъ третья планета, Венера, на которой царитъ милый божокъ любви.

Путешественники наши спустились на равнину, испещренную драгоцѣнными дарами Флоры. На одной сторонѣ этой прелестной мѣстности протекаетъ рѣка Наслажденiй, а на другой — рѣка Сладострастiя; своею отрадною теплотою онѣ питаютъ растенiя, украшающiя ихъ берега. На рѣкахъ этихъ плаваютъ величественные лебеди, приподнимающiе свои бѣлыя крылья, подобныя царскимъ мантiямъ. Въ мiрѣ Венеры все дышетъ удовольствiемъ, радостью и нѣгою; кажется, что вся вселенная повинуется имъ и склоняется предъ величiемъ ихъ могущества. Мы не намѣрены однакожъ представлять картину этихъ романическихъ сценъ, такъ какъ цвѣтокъ слишкомъ красивъ для того, чтобы обрывать его.

Въ этой странѣ государствомъ управляютъ женщины. Да и какiя женщины! Самыя дивныя красавицы древней миѳологiи едвали могутъ дать о нихъ слабое понятiе. Такъ какъ дѣла и важнѣйшiя негоцiацiи ведутся чрезъ ихъ посредство, то и понятно, въ чемъ состоятъ главнѣйшiя занятiя блаженныхъ обитателей Венеры.

При вступленiи въ этотъ мiръ, даже воздухъ его производитъ на человѣка сильнѣйшее дѣйствiе. Едва юная Монима вошла въ него, какъ тотчасъ же у нея забилось сердце, хотя намъ и извѣстно, что Монима существуетъ въ образѣ мухи. Чтобы она могла вполнѣ сознать дѣйствiе этой планеты, Захiель превращаетъ Мониму въ обитательницу Венеры, т. е. въ нимфу, сообщаетъ ей станъ и величiе Дiаны, молодость Флоры, красоту и грацiю Венеры. Что касается до Сетона, то Захiель оставляетъ его въ образѣ мухи, опасаясь, чтобы среди такого множества соблазновъ онъ не лишился чистоты сердечной. Въ этомъ отношенiи Монима выказала большую твердость характера и мы увидимъ, какимъ образомъ она осталась вѣрна предписанiямъ добродѣтели.

Ее представили царице Идалiянъ, которой палаты находились въ очаровательнѣйшей мѣстности. Въ садахъ деревья были такъ высоки, что глядя на ихъ цвѣтущiя вершины, недоумѣваешь — растутъ ли они на землѣ, или поддерживаютъ они землю своими корнями. Казалось, что ихъ горделивое чело склонялось подъ бременемъ небесныхъ сферъ; ихъ поднятыя къ небу руки какъ бы обнимали послѣднее и испрашивали у свѣтилъ чистой благодати ихъ воздѣйствiй. Вездѣ въ этихъ очаровательныхъ мѣстахъ видны цвѣты, пользующiеся уходомъ единственнаго садовника — природы и разливающiе сладостное, упоительное благоуханiе. Казалось, что ручьи своимъ нежнымъ журчаньемъ нашептывали нѣжности окаймлявшимъ ихъ камнямъ; птицы оглашали воздухъ сладостнымъ пѣнiемъ, каждый листочекъ былъ источникомъ гармонiи.

Одинъ Идалiецъ полагаетъ, что безъ пламени Купидона все погибло бы въ природѣ, что богъ этотъ есть душа мiра, гармонiя вселенной и что драгоцѣннѣйшiй даръ, полученный человѣкомъ отъ неба, состоитъ въ нѣжной склонности, влекущей его къ его подругѣ. Одна Идалiянка еще пламеннѣе раздѣляетъ такiя мысли, слѣдовательно ничто уже не препятствуетъ блаженству этихъ милыхъ существъ.

Одинъ изъ красивѣйшихъ идалiйскихъ царедворцевъ, принцъ Живчикъ, почувствовалъ нѣжную и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пламеннѣйшую страсть къ Таймурѣ (такъ называлась по-идалiйски преображенная Монима). Прекрасная Таймура, не смотря на ея добродѣтель и твердость характера, неизбѣжно подчинилась коварно-обаятельнымъ дѣйствiямъ мiра Венеры, и чтобы противостоять страсти принца Живчика, ей необходимы были сверхчеловѣческiя усилiя. Она на столько обладала однакожъ дивною силою воли, что втеченiе многихъ мѣсяцевъ отсрочивала тотъ желанный часъ, когда они должны были отправиться въ храмъ любви.

Храмъ этотъ прекрасенъ, не смотря даже и на то, что его окружаетъ рѣка волненiй впадающая въ море Наслажденiй. Въ немъ имѣется корабль, управляемый Амуромъ и изображающiй сердце человѣка; паруса, которые какъ бы приводятъ его въ движенiе — это страсти человѣческiя; вѣтры, наполняющiе его паруса — это надежды; бури — это ревность. Невдалекѣ оттуда находится дивное дерево, которое не можетъ расти нигдѣ во вселенной; оно цвѣтетъ только ночью и въ темныхъ мѣстахъ и вызываетъ чувства нѣги въ тѣхъ, кто прикасается къ нему. Вокругъ храма разбросаны прекрасныя убежища, безмолвныя и наполненныя благоуханiемъ цвѣтовъ.

Наконецъ Таймура раздѣляетъ страсть принца Живчика и назначаетъ ему мѣсто и часъ свиданiя, не смотря на совѣты, которые муха-Сетонъ жужжалъ ей въ уши, не смотря даже на то, что онъ неистово жалилъ Таймуру во время бесѣдъ ея съ принцемъ. Мѣсто свиданiя было великолѣпно украшено вешними цвѣтами и располагало чувства къ нѣгѣ... Вдругъ Захiель удаляетъ изъ прекраснаго тѣла Таймуры душу Монимы; понятно, какъ велико было при этомъ изумленiе принца Живчика.

Какъ видно, авторъ этого путешествiя не лишенъ извѣстной доли ловкости по отношенiю механизма своихъ измышленiй. Таковъ мiръ Венеры. — Прибывъ въ мiръ Марса, планеты безплодной и песчаной, путешественники наши видятъ новые контрасты.

Наступала ночь. Сумерки уже одѣли поля своимъ темнымъ пологомъ; безмолвiе слѣдовало по ихъ стопамъ; птицы и животныя удалились въ свои убежища; Гесперъ, предшествуя звѣзднымъ сонмамъ, сверкалъ на ихъ челѣ, небо блестѣло свѣтлыми сафирами; восходила Луна (какая?) и одѣвала мракъ ночи своимъ серебристымъ хитономъ.

Марсъ — страна битвъ; обитатели ея и правители находятся въ состоянiи безпрерывной войны. Война — это божество, управляющее ихъ судьбою; ей приносится въ жертву все: честь, имущество, привязанности и даже жизнь.

Захiель прежде всего привелъ нашихъ юныхъ философовъ, не смотря на страхъ Монимы, въ храмъ славы. Зданiе это находится на вершинѣ самой высокой и утесистой горы, какая только когда-либо существовала. Храмъ чрезвычайно хорошъ, если смотрѣть на него издали; красоты его выказываются постепенно и по мѣрѣ удаленiя представляются въ большемъ и большемъ блескѣ. Едва путешественники подошли къ подошвѣ горы, какъ взорамъ ихъ прѣдставились одни только страшныя пропасти и изумленные туристы наши не смѣли двинуться съ мѣста. Другая, еще болѣе нѣпрiятная картина, возбуждаетъ въ нихъ новое чувство отвращенiя: это множество страшно обезображенныхъ труповъ, устилавшихъ собою долину.

Покойники эти были: Кромвель, тиранъ Англiи; Тотила, король Готѳовъ, столь грозный во времена императора Юстинiана I; Аттила, король Гунновъ, родомъ Скиѳъ; Никоклесъ, тиранъ Сикiонскiй; Кассiй и Брутъ, убiйцы Цезаря и проч. На днѣ пропасти лежало множество англичанъ-самоубiйцъ. Самоубiйство считается мужествомъ людьми, смѣшивающими отчаянiе съ неустрашимостью, и малодушiе съ геройствомъ, которое одно только и возвышаетъ насъ надъ всѣми препятствiями.

Но вотъ къ нимъ приближаются писатели, торгующiе славою. „Господа, говоритъ одинъ изъ нихъ, — честь имѣю представить вамъ, поэмы, написанныя мною въ честь извѣстнѣйшихъ полководцевъ, великихъ политическихъ дѣятелей и славнѣйшихъ генiевъ. Выбирайте; для именъ оставлены пробѣлы". Затѣмъ слѣдуютъ предложенiя доставить путешественниковъ въ храмъ. Они избираютъ Пегаса. Тот-часъ же стоустая и стотрубная Слава возвѣщаетъ о себѣ; ея окрыленный конь впрягается въ колесницу, путешественники поднимаются подъ облака и прибываютъ на большую площадь храма.

Облака дыма окружили ихъ; казалось, подъ порывами вѣтра воспламенились волканы сѣры и селитры и нашихъ путешественниковъ окружило престранное общество: покрытия шрамами лица; выколотые глаза; изрубленные черепы; отрубленныя уши; руки на перевязяхъ; деревянныя ноги; тѣла, покрытыя язвами и пластырями; женщины съ вырванными грудями — вотъ предметы, представившiеся ихъ взорамъ...

На крыльяхъ одного духа наши туристы отправляются на свѣтило дня, проносятся его лучезарною атмосферою и страна, въ которую они вступаютъ, кажется имъ на столько дивною, что они принимаютъ ее за счастливые острова Гесперидскiе.

Предъ ними лежали равнины, испещренныя тысячами цвѣтовъ, прекрасный рощи и цвѣтущiя долины, которыхъ нѣжная растительность и зелень сообщала лугамъ дивный колоритъ. Множество только-что распустившихся цвѣтовъ представлялись взорамъ во всемъ разнообразiи своихъ красокъ, казалось оживляли собою землю и, вмѣстѣ съ тѣмъ, распространяли сладостное благоуханiе. Въ одномъ мѣстѣ скромное деревцо и густолиственный кустъ держали другъ друга въ объятiяхъ; въ другомъ — величественныя деревья горделиво высились до самыхъ небесъ; въ третьемъ — протекали ручьи, берега которыхъ окаймлены цвѣтами и врачебными травами.

Подвигаясь дальше по этой свѣтлой области, они увидѣли величественную гору, которой суровая вершина скрывалась въ облакахъ. Величественный лѣсъ кедровъ, сосенъ и пальмъ покрывалъ ее, спускаясь величественнымъ амфитеатромъ по ея склонамъ. Надъ этимъ очаровательнымъ лѣсомъ высились палаты Аполлона. Вокругъ все сверкивает лучезарнымъ свѣтомъ: глазъ нигдѣ не встрѣчаетъ ни малѣйшей преграды; солнечные лучи не прерываются отъ встрѣчи съ темными предметами; воздухъ, прозрачный какъ ни въ одномъ изъ мiровъ, скрадываетъ разстоянiя между самыми отдаленными предметами, чтó составляетъ для путешественниковъ новый предметъ изумленiя.

Порою тамъ встрѣчаются деревья съ золотыми стволами, серебряными вѣтвями и изумрудными листьями; на деревьяхъ этихъ, точно плоды, висятъ стклянки съ умомъ, котораго у обитателей планетъ не оказывается. Вообще стклянки были полны.

На Солнце живутъ великiе люди. Туда отправляются астрономы, которымъ удалось разоблачить тайны вселенной, а философы получаютъ тамъ награду за свои труды. Въ одной странѣ путешественники встретили Ѳалеса, Анаксагора, Пиѳагора, Гиппарха, Птоломея, Коперника, Галилея, Гассенди, Тихо-Браге, Кеплера, Кассини, Декарта и Ньютона. Эти астрономы объясняли природу звѣздъ измѣняющихся, перiодическихъ и туманныхъ и вмѣстѣ съ путешественниками занимались изслѣдованiемъ свѣтилъ Кита, Лебедя и Орiона. Въ другой странѣ они встрѣтили Гомера, Платона, Софокла, Эврипида, Аристотеля, Эпикура, Плинiя, Лукiана, Виргилiя, Горацiя, Демосѳена, и Цицерона: въ другомъ мѣстѣ они видѣли Сафо, Боссюэта, Паскаля, Фенелона, Монтескье и Ларошфуко и бесѣдовали съ ними о высокихъ вопросахъ изъ области философiи и исторiи.

У обитателей Солнца тѣло прозрачное; ихъ мысли не трудно прочесть въ ихъ мозгу, а страсти ихъ разгадываются по движенiямъ ихъ сердца. Поэтому никто изъ обитателей Солнца не старается скрывать свои помыслы. Благородныя чувства этого народа ученыхъ и знаменитыхъ мыслителей не помрачаются матерiальными интересами. Имъ неизвѣстны притворство, низкая лесть и политика. Мужчины и женщины имѣютъ въ виду одну только цѣль — науку.

Жизнь ихъ длится около девяти тысячъ лѣтъ и умираютъ они естественною смертью; ихъ тѣла не обезображиваются страданiями и недугами. Предѣлы ихъ существованiя опредѣляются, такъ сказать, избыткомъ мозга, который передъ смертью человѣка разрывается, после чего душа возносится въ звѣздные предѣлы.

На Солнцѣ обитаютъ Аполлонъ и девять Музъ. Прежде чѣмъ оставить эту сферу, наши путешественники полюбопытствовали взглянуть на истоки трехъ большихъ рѣкъ: Памяти, Воображенiя и Рассудка, описанiе которыхъ слишкомъ ужъ похоже на описанiе Сирано-де-Бержерака.

Помѣстившись на группѣ цѣпкихъ, сплотившихся между собою атомовъ, Захiель и его клiенты отправились въ мiръ Юпитера. Въ мгновенiе ока они пронеслись громаднымъ пустымъ пространствомъ и прибыли къ цѣли своего путешествiя въ ту минуту, когда Аврора, разбуженная никогда не останавливающимися Часами, готовилась открыть врата Дня. Тогда путники стали различать кудрявыя верхушки лѣсныхъ деревьевъ и дымчатыя вершины горъ.

Они прошли огромную область, которая на первыхъ порахъ показалась имъ точь-въ-точь похожею на мiръ Меркурiя, и долго они думали, не сбились ли они съ дороги и не прибыли ли снова на послѣднюю планету, только другимъ путемъ. На поляхъ такая же бѣдность, а несчастные обитатели планеты похожи на людей, какъ бы опасающихся возбудить зависть соломенными крышами своихъ хижинъ и воздухомъ, которымъ они дышатъ.

Почва тучна и плодородна, однакожъ она не производитъ полезной растительности и воздѣлывается только для вида. Съ одной стороны подстриженныя деревья, испещренныя цвѣтами гряды и роскошные дворцы; съ другой — убогiя деревни и очень немного обработанныхъ полей. Роскошь господствуетъ въ этомъ мiрѣ, который тѣмъ только и отличается отъ Меркурiя, что на послѣднемъ царятъ деньги, а на Юпитерѣ — родовое дворянство.

Родовое дворянство и затѣмъ — ничего больше. Главное: громкое имя, остальное не имѣетъ никакого значенiя. Все приносится въ жертву обладанiю славнымъ именемъ, безъ которого нигдѣ нельзя быть принятымъ, обладайте вы величайшими добродѣтелями и обширнѣйшими познанiями. Наши путешественники были вынуждены перемѣнить свои очень скромныя имена съ тѣмъ, чтобы имѣть возможность наблюдать мiръ Юпитера. Сетонъ принялъ названiе лорда Кретонсина Альбiонскаго и Глочестерскаго, а Монима назвалась первыми тремя именами, какiя только взбрели ей на умъ: Монимонъ де-Каквербекъ де-Гибемакъ. При помощи этихъ важныхъ титуловъ они добились того, что ихъ стали считать людьми высокихъ достоинствъ.

Изъ предъидущаго достаточно выясняется, что въ путешествiи въ мiрѣ Юпитера осмѣивается родовое дворянство; точно такъ въ странствованiяхъ на Лунѣ осмѣивается человѣческое легкомыслие, а въ странствованiяхъ по Меркурiю — эгоизмъ. Сатурнъ, напротивъ, есть царство золотаго вѣка. Его плодородная почва покрыта цвѣтами и плодами, а его блаженные обитатели мирно воздѣлываютъ землю на лонѣ спокойствiя и счастiя. Взорамъ нашихъ путешественниковъ представляются однѣ лишь прелестныя картины: то землепашецъ, окончательно воздѣлывающiй свои поля, которыя, по его мнѣнiю, обработаны только вчернѣ; то трудолюбивая пастушка, услаждающая свои занятiя пѣснями; въ одномъ мѣстѣ косцы отдыхали отъ трудовъ, натачивая лезвiя своихъ косъ; въ другомъ — пастухи, сидя въ долинѣ, разсказывали другъ другу свои любовныя похожденiя. Вездѣ взоры любуются огромными равнинами и покрывающими ихъ жатвами; полями, по которымъ бродятъ стада подъ охраной собакъ; лугами, которые орошаются рѣками съ серебристыми волнами; горы страны увѣнчаны рощами и тѣнистыми дубравами. Въ мiрѣ этомъ человѣкъ дышетъ воздухомъ, доставляющимъ отраду и удовлетворяющимъ чувство обонянiя; здѣсь не растетъ ни одной ядовитой травы. Природа находится здѣсь въ своей весне, какъ нѣкогда на Земли, въ счастливую пору младенчества послѣдней.

Одинъ старецъ предлагаетъ путешественникамъ простое и радушное гостепрiимство патрiархальныхъ временъ. Вмѣстѣ съ нимъ они осматриваютъ воздѣланныя поля и сады, богатые плодовыми деревьями. Позже они отправляются въ одинъ изъ столичныхъ городовъ Абадiйцевъ. Эти города построены четырехъугольниками, съ прямыми и широкими улицами; для пѣшеходовъ имѣются галлереи; въ центрѣ города находится царскiй дворецъ, отличающiйся отъ другихъ зданiй только своею обширностью, соответствующею патрiархальнымъ, происходящимъ въ немъ собранiямъ. Дворянское достоинство прiобрѣтается тамъ только посредствомъ добродѣтелей и заслугъ отцовъ и дѣтей. Старинное дворянство не затмѣваетъ собою дворянства, прiобрѣтаемаго личными достоинствами и не служитъ оно ни украшенiемъ пороку, ни наградою для нерадѣнiя, ни пьедесталомъ для гордости. Справедливость царитъ въ мiрѣ Сатурна.

Такъ заканчиваются семь томовъ путешествiй милорда Сетона. Не забудемъ прибавить для людей, интересующихся судьбою нашихъ юныхъ героевъ, что въ концѣ странствованiй Монима оказывается грузинскою принцессою, а не сестрою Сетона и обстоятельствомъ этимъ устраняется то важное препятствiе, которое служило помѣхою полному счастiю нашихъ друзей.

Если мы распространились нѣсколько насчетъ этихъ фантастическихъ путешествiй, то потому собственно, что ими выражается извѣстный типъ. Впрочемъ, неужели мысль, устанавливающая въ различныхъ мiрахъ преобладанiе извѣстныхъ страстей и допускающая существованiе мiровъ, въ которыхъ сладострастiе неограниченно развиваетъ свое упоительное могущество, а корыстолюбiе жадными взорами, ищетъ сокровища земли — черезчуръ ужъ странна? Произволъ заключается собственно въ мысли, позволяющей мечтамъ миѳологическимъ осуществляться на планетахъ, которымъ невѣжество древнихъ сообщало несвойственный дѣйствiя; что же касается мысли о существованiи въ звѣздныхъ мiрахъ преобладающихъ, квалификацiонныхъ страстей, то она можетъ осуществиться въ громадномъ числи обитаемыхъ мiровъ.

Въ то время, какъ романисты разработывали анекдотическую сторону нашего предмета, люди ученые разработывали сторону положительную. Въ числѣ прочихъ, Ламбертъ издалъ свои Cosmologische Briefe, „Космологическiя письма", въ которыхъ онъ смотрѣлъ на вопросъ объ обитаемости свѣтилъ единственно съ точки зрѣнiя физическихъ наукъ. Эммануилъ Кантъ, въ своей Theorie des Himmels, излагалъ систему населенiя звѣздныхъ мiровъ, согласно съ удаленiемъ планетъ отъ Солнца и высказывалъ мысль, что живыя твари являются тѣмъ совершѣннее, чѣмъ дальше отстоятъ они отъ дневнаго свѣтила. Упомянувъ объ этихъ противорѣчащихъ одна другой теорiяхъ, мы видѣли, насколько произвольны подобныя воззрѣнiя. Въ Лондонѣ, Дергамъ издалъ свою Astro-Theology.

На нѣсколько минутъ пригласимъ въ наше общество этого педагога и спросимъ его мнѣнiя на счетъ обитателей планетъ. Его мнѣнiя слишкомъ интересны и мы не можемъ не воспользоваться случаемъ привести ихъ здѣсь. Послушаемъ Дергама.

„Лактанцiй, говоритъ онъ, — вполнѣ резонно отвергалъ божественность небесныхъ тѣлъ. Они отнюдь не боги и не предметы, достойные поклоненiя; напротивъ, многiя изъ нихъ считались даже обителями, въ которыхъ грѣшники страдаютъ за свои грѣхи. Въ особенности къ числу таковыхъ относились кометы, подвергающiяся чрезвычайно неблагопрiятнымъ условiямъ температуры, такъ какъ приближаясь къ Солнцу, или удаляясь отъ него, онѣ поперемѣнно переходятъ отъ сильнѣйшаго зноя къ жестокой стужѣ. По вычисленiю Исаака Ньютона, комета 1680 года, во время перигелiя, въ 166 разъ ближе находится къ Солнцу, чѣмъ Земля, слѣдовательно она подвергается зною въ 28,000 разъ сильнѣйшему, чѣмъ зной нашего лѣта. Желѣзный шаръ, величиною въ нашу Землю, потребовалъ бы при такой температурѣ 50,000 лѣтъ для своего охлажденiя. Если такой мiръ и обитаемъ, то скорее всего онъ можетъ быть обителью искупленiя грѣховъ, чѣмъ всякою другою обителью.

„Очевидно, что главнѣйшiя небесныя тѣла нашей системы устроены сообразно съ гармонiею и порядкомъ, соотвѣтствующими предназначенiю каждаго изъ нихъ; но не составляютъ-ли исключенiя изъ этого правила кометы, которыя приближенiемъ своимъ къ Землѣ производятъ голодъ, моръ и, повидимому, являются вѣстницами суда Божiя? Такъ какъ эти свѣтила движутся но орбитамъ, отличнымъ отъ орбитъ другихъ небесныхъ тѣлъ, то и производимыя ими дѣйствiя должны быть также очень различны. Управляя вселенною, божественное Провидѣнiе посредствомъ подобныхъ свѣтилъ приводитъ въ исполненiе рѣшенiя своего правосудiя, устрашая и наказывая грѣшниковъ приближенiемъ кометъ къ нашему мiру. Такимъ образомъ, сферы эти являются исполнительницами суда Божiя не только съ указанной нами точки зрѣнiя, но, какъ полагаютъ нѣкоторые, и въ качествѣ обителей грѣшниковъ и мѣста, въ которомъ послѣднiе должны страдать по смерти. Какъ бы то ни было, но ихъ рѣдкiя возвращенiя къ Земли, недолговременное близь нея пребыванiе и совершенiе ими путей своихъ въ теченiе столь громаднаго числа лѣтъ — все это служитъ доказательствомъ благости Провидѣнiя."

Дергамъ высказываетъ еще и другое предположенiе. „Нѣкоторые изъ нашихъ ученыхъ соотечественниковъ, говоритъ онъ, — полагаютъ, что на Солнцѣ, которое составляетъ предметъ обожанiя язычниковъ, вѣроятно находится адъ". По этому поводу Свинденъ написалъ даже трактатъ: „Изысканiя относительно природы и мѣста ада".

Не подлежитъ однакожъ сомнѣнiю, что помѣщать въ лучезарномъ центрѣ планетнаго мiра обитель ужаса и страданiй — мысль чрезвычайно оригинальная.

Аббатъ Дикмаръ, ученикъ и другъ добродушнаго аббата Пэнгрэ, капеллана Академiи наукъ и образцовѣйшаго изъ математиковъ, принадлежитъ къ числу тѣхъ личностей, которыя, опираясь съ одной стороны на догматъ, а съ другой — на науку, съ нѣкоторымъ трудомъ держатся на ногахъ. Можно-ли допустить доктрину множественности мiровъ? Быть можетъ!.. Нѣтъ, потому что... Однакожъ, дѣло это возможное... Такъ; ну, а послѣдствiя?.. Въ такомъ случаѣ нечего и думать объ этомъ... Это вопросъ неразрѣшимый, разъясненiе котораго, безъ сомнѣнiя, Богъ предоставилъ себѣ. Послушаемъ, однакожъ, автора. (Connaissanse de l'astronomie. Paris, 1769).

„Хотя Провидѣнiе одарило нѣкоторыхъ людей большею степенью проницательности, чѣмъ другихъ, не подлежитъ однакожъ сомнѣнiю, что для всѣхъ насъ существуютъ извѣстные предѣлы, внѣ которыхъ всякаго рода умствованiя становятся невозможными.

„Созданы-ли всѣ великiя тѣла небесныя, въ столь громадномъ разстоянiи носящiяся надъ нами, единственно для того, чтобы освѣщать насъ; обитаемы-ли они существами разумными, — во всякомъ случаѣ мы и тутъ должны удивляться всемогуществу и милосердию Бога.

„Прослѣдимъ, однакожъ, эту мысль, хоть бы въ видахъ удовлетворенiя „тщетнаго" любопытства.

,,И такъ, предъ нами безчисленное множество мiровъ, обитатели которыхъ намъ неизвѣстны, да и никогда не будутъ извѣстны. Но при той долѣ разума, которымъ мы одарены, какую пользу можетъ принести намъ познанiе этихъ мiровъ? Мы слишкомъ поглощены изученiемъ подробностей, присущихъ нашему мiру, съ трудомъ обозрѣваемъ одну изъ частей его, какъ ни мала она сама по себѣ и изумляемся при видѣ мiра насѣкомыхъ, представляемыхъ микроскопомъ. Какъ ни возвышенна и соблазнительна эта мысль, какъ ни способна она быть предметомъ многотомныхъ трактатовъ и принести честь уму человѣческому, лишь бы только не выводили изъ нея неправильныхъ заключенiй, во всякомъ случаѣ, она не больше какъ прекрасная мечта. Хотя планеты и обладаютъ нѣкоторымъ сходствомъ съ Землею, но изъ этого еще не слѣдуетъ, что онѣ могутъ быть обитаемы, а еще меньше, что онѣ обитаемы дѣйствительно. Допустивъ даже это произвольное предположенiе можно-ли выводить изъ него, что планеты обитаемы существами, о которыхъ когда-либо мы будемъ имѣть правильное понятiе?

Такъ разсуждали серьезные писатели; съ другой стороны, этотъ вопросъ не упускался изъ вида и романистами.

Однажды авторъ Tomes Jones нашелъ у одного торговца въ Лондонѣ старинную и очень неразборчивую рукопись подъ заглавiемъ: Юлiанъ Богоотступникъ или путешествiе въ другомъ мiрѣ". Духъ-авторъ разсказываетъ, какимъ образомъ чрезъ окно онъ ушелъ изъ своего тѣла и дома, какъ носился онъ нѣсколько врѣмени по полямъ до встрѣчи съ Меркурiемъ, котораго онъ узналъ по крыльямъ на ногахъ и, наконецъ, какимъ образомъ онъ прибылъ въ мiръ тѣней на невещественной колесницѣ, запряженной безплотными конями. Тамъ онъ встрѣтилъ древнихъ, возобновилъ съ ними знакомство и чрезвычайно изумился, найдя въ Елисейскихъ поляхъ Юлiана Богоотступника, который, по общему мнѣнiю, вѣчно долженъ находиться въ аду.

Этотъ древнiй императоръ является героемъ разсказа, въ которомъ главнѣйшимъ образомъ проводится доктрина метампсихозы и множественности существованiй. Юлiанъ, носившiй во время жизни императорскую пурпуровую мантiю, сдѣлался впослѣдствiи рабомъ одного предводителя Готѳовъ, обладавшаго чисто готичскою красотою, затѣмъ евреемъ, плотнiкомъ, полководцем, щеголем, манахомъ, менестрелемъ, мудрецомъ, королемъ, шутомъ, нищимъ, принцемъ, государственнымъ человѣкомъ, солдатомъ, портнымъ, поэтомъ, рыцаремъ, учителемъ танцованiя и архiепископомъ. Въ книгѣ этой, подъ покровомъ аллегорiи проводится одно изъ положенiй, составляющее главнѣйшую основу доктрины множественности существованiй, т. е. законъ возмездiя.

Въ Амстердамѣ, въ 1700 году, вышелъ болѣе занимательный двойникъ произведенiя Фильдинга, въ видѣ двухъ небольшихъ книжекъ, озаглавленныхъ: Новая Луна или приключенiя Пекильона.

Сцена происходитъ на Лунѣ.

Селеносъ — это духъ, охраняющiй планету, называемую Луною и обитаемую людьми, подобными намъ, но несравненно изящнейшими.

При рожденiи Пекильона Селеносъ объявилъ, что по достиженiи четырнадцатилѣтняго возраста у этого ребенка появятся дивныя стремленiя, которыя осуществятся на дѣлѣ. Нашъ герой родился въ городѣ Вертикефалiи, столицѣ государства того же имени.

Необходимо замѣтить, что Луна разделяется на пять частей: первая, въ которой находится имперiя Вертикефалiйская, называется Тавриiовiею, вторая — Гелiополiею, третья — Пирамодустриною, четвертая — Перистерикою, пятая — Эвтокiею. Последняя есть огромный островъ, обитель блаженства, проникнуть въ которую можно только послѣ многихъ страданiй.

Пекильонъ — это пылкiй молодой человѣкъ, въ родѣ красавца Фобласа, отыскивающiй въ пяти частяхъ Луны то, что каждая изъ нихъ представляет изысканнѣйшаго въ отношенiи чувственныхъ наслажденiй. Авторъ съ особымъ удовольствiемъ описываетъ соблазнительныя сцены, происходящiя то за кулисами роскошнаго двора, то въ таинственныхъ убѣжищахъ Весты и священныхъ дѣвъ, то въ сферѣ идиллическихъ нравовъ сельскихъ обитателей. Пекильонъ — это современный царедворецъ, котораго Раблэ непремѣнно назвалъ бы „pre-cieux". Онъ обладаетъ нѣкоторыми качествами, несвойственными обитателямъ Земли; такъ, напримѣръ, порою онъ называется „Poequilon", а порою — „Poequilone". Здѣсь не мѣсто распространяться на счетъ того безцеремоннаго способа, при помощи котораго авторъ населяетъ свѣтило ночи. Будемъ слѣдовать хронологическому порядку.

Летающiе Люди или приключенiя Петра Уилькинса (Лондонъ, 1773 г.), имѣютъ нѣкоторое отношенiе къ нашему предмету.

Эта книга относится къ разряду произведенiй въ родѣ „Робинзона" и „Гулливера". Летающiе Люди обитаютъ въ царствѣ Нормнбдсргфутъ, географическое положенiе котораго авторъ, къ сожалѣнiю, не опредѣляетъ. На сколько можно заключить по гравюрамъ, мужчины и женщины этой страны родятся съ перепончатыми, не лишенными элегантности, крыльями, теплыми какъ кожа тѣла, нѣжными, какъ атласъ и мягкими, какъ шелковая ткань. Крылья составляютъ единственную одежду обитателей страны; въ нормальномъ состоянiи они плотно охватываютъ тѣло и обрисовываютъ его формы.

Действующими лицами являются: одинъ англичанинъ, Уилькинсъ, заблудившийся на необитаемомъ островѣ, и нѣкая таинственная незнакомка, Юварки, летающая женщина, которая какими-то судьбами попала на островъ и, не замедливъ сдѣлаться супругою Уилькинса, отправилась съ нимъ къ своему отцу, королю страны Нормнбдсгрфутъ.

Не всѣ однакожъ литературныя произведенiя защищали идею множественности мiровъ; напротивъ, нѣкоторый изъ нихъ ратовали даже противъ этой, всесторонне разработывавшейся идеи. Въ 1787 году, въ этомъ именно смыслѣ были написаны „Видѣнiя въ мiрѣ духовъ". Авторъ много размышлялъ о сновидѣнiяхъ, о предчувствiяхъ, о духовномъ мiрѣ и отношенiяхъ его къ людямъ, о жизни душъ по смерти и о вѣроятномъ ихъ мѣстопребыванiи въ особенности же онъ много разсуждалъ съ однимъ изъ друзей своихъ объ обитаемости мiровъ и чувствовалъ особенное влеченiе къ подобнаго рода матерiямъ. „Не знаю, говоритъ онъ, обладаетъ-ли мое воображенiе бóльшею, чѣмъ воображенiе другихъ людей, способностью воспроизводить поражающiя его идеи; дало ли мнѣ общенiе съ чистыми духами возможность имѣть ясныя и точныя понятiя о незримомъ мiрѣ, — какъ бы то ни было, но моя душа дѣйствительно странствовала во всѣхъ мiрахъ, которые считаются обитаемыми".

За всѣмъ тѣмъ намъ кажется, что это путешествiе не на столько дѣйствительно, на сколько считаетъ его таковымъ находящiйся въ заблужденiи авторъ. Доказательствомъ этому служить намъ самый разсказъ объ этихъ экстатическихъ странствованiяхъ, во время которыхъ туристъ видитъ много несуществующаго, но не замѣчаетъ того, что существуетъ дѣйствительно. Сперва онъ разсказываетъ, въ какомъ жалкомъ и презрѣнномъ видѣ представился ему земной шаръ, когда онъ покинулъ туманы нашей атмосферы; затѣмъ онъ вступаетъ въ безконечное пространство небесъ, где можно жить не дыша и где человѣкъ съ наслажденiемъ вдыхаетъ чистѣйшую матерiю эфира. Оттуда онъ видитъ не только всю планетную систему, но и безчисленное множество Солнцъ, окруженныхъ сонмомъ планетъ и носящихся въ безпредѣльныхъ пространствахъ не только безъ малѣйшаго безпорядка, но и во всемъ величiи красоты, какую только можно вообразить себѣ.

До сихъ поръ все обстоитъ благополучно, „но вступивъ въ планетную систему" (?) нашъ путешественникъ съ поразительною ясностью усматриваетъ всю несостоятельность теорiй, по которымъ планеты считаются обитаемыми мiрами и тутъ же добавляетъ, что онъ нисколько не сомнѣвается въ возможности доказать читателямъ нелѣпость этихъ теорiй. Вотъ его доводы:

Одна только Луна и можетъ быть обитаема людьми; но этотъ крошечный мiръ вѣчно покрытъ туманами и никакъ онъ не больше Iоркширскаго графства; о немъ собственно и говорить не стоитъ. Но еслибы люди и могли жить на Лунѣ, то ихъ жизнь оказалась бы очень печальною, скучною и даже невыносимою. Что касается другихъ мiровъ, то жить въ нихъ — положительно невозможно, въ чемъ и нетрудно убѣдиться, разсматривая каждую изъ планетъ согласно съ ея значенiемъ.

Сатурнъ, удаленнѣйшая отъ Солнца планета, есть огромная сфера, въ высшей степени холодная и влажная. Мракъ и вечные льды покрываютъ ее. Допустивъ на ней существованiе людей, вмѣстѣ съ тѣмъ необходимо допустить, что Богъ создалъ людей для климатовъ, а не климатъ для людей; но это ниже всякой критики.

Климатъ Юпитера не такъ суровъ, но, во всякомъ случай, и эта планета не можетъ быть обитаема. Самый светлый день Юпитера похожъ на наши сумерки; его теплота не доставляетъ отрады лѣтомъ, а зимою на немъ стоятъ жестокiя стужи, переносить которыя человѣческiй организмъ не въ состоянiи.

Климатическiя условiя Марса на столько дурны, что люди не могутъ жить на этой планетѣ. Марсъ не обладаетъ влагами, необходимыми для оплодотворенiя полей. Изъ точныхъ наблюденiй выясняется, прибавляетъ нашъ непогрѣшимый авторъ, что на планетѣ этой нѣтъ ни дождей, ни паровъ, ни росы, ни тумановъ.

Венера и Меркурiй представляютъ противоположныя крайности. Они губятъ людей и животныхъ избыткомъ зноя и свѣта, подобно другимъ планетамъ, производящимъ такое же дѣйствiе вѣчнымъ мраком и жестокими холодами. Послѣ этого очевидно, что планеты не только необитаемы, но и отнюдь не могутъ быть обитаемы. Только температура Земли представляетъ условiя, необходимыя для того, чтобы жизнь обитателей земнаго шара могла быть прiятною. Земной шаръ окруженъ атмосферою, которая, во-первыхъ, предохраняетъ его отъ соприкосновенiя съ эфиромъ, матерiею чрезвычайно тонкою и жидкою, дышать которою нѣтъ возможности и, во-вторыхъ, препятствуетъ полезнымъ, выделяющимся изъ Земли испаренiямъ, теряться и разсѣеваться въ безпредѣльной области чистаго эфира.

Но если нашъ странствующiй рыцарь нигдѣ не видитъ обитаемыхъ мiровъ, то нельзя-ли спросить у него: въ чѣмъ собственно состоитъ результатъ его путешествiй въ планетной системѣ и его отрицательныхъ наблюдений въ звѣздномъ мiрѣ? „Хотя путь, пройденный мною, и не столбовая дорога, отвѣчаетъ авторъ, — однакожъ я имѣлъ случай встрѣтить тамъ множество странниковъ. Я видѣлъ цѣлые сонмы злыхъ и добрыхъ духовъ, которые, повидимому, очень спешили, точно они были гонцы: они то возвращались съ Земли, то стремились по противоположному направленiю, направляясь къ какому-то мѣсту, находящемуся несравненно выше всего, что я могъ только обнять взоромъ".

Въ пространствѣ обитаютъ духи воздуха, которыми самолично управляетъ Сатана. (За болѣе подробными свѣдѣнiями просятъ обращаться къ Мильтону). Планеты служатъ станцiями для духовъ пространства; то-же самое можно сказать и о звѣздныхъ мiрахъ. Не думайте однакожъ, что громадное количество свѣтилъ достаточно для помѣщенiя всѣхъ духовъ; о, нѣтъ! числу послѣднихъ нѣтъ конца: ихъ цѣлые миллiоны. Впрочемъ, „нѣтъ на свѣтѣ ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, не имѣющихъ своихъ демоновъ, которые безпрестанно соблазняютъ смертныхъ и всѣми мѣрами стараются ввести ихъ въ искушенiе". Автору извѣстенъ способъ, какимъ духи приводятъ въ исполнение свои замыслы. Днемъ и въ особенности по ночамъ они нашептываютъ намъ дурныя мысли и подобно тому, какъ человѣкъ, шепотомъ разговаривающiй со спящимъ, можетъ возбудить въ послѣднемъ сны, имѣющiе отношенiе къ предмету, о которомъ говориться, такъ точно и эти коварные соблазнители безпрестанно внушаютъ намъ преступныя желанiя. Что касается добрыхъ духовъ, то они занимаютъ отдѣльную область, проникнуть въ которую нѣтъ возможности, такъ какъ она находятся гораздо выше тѣхъ предѣловъ, до которыхъ достигаютъ владѣнiя Сатаны.

Послѣ этого авторъ приступаетъ къ разсмотрѣнiю различныхъ теорiй о предчувствiяхъ и сновидѣнiяхъ и настолько уклоняется отъ нашего предмета, что мы никакъ не решаемся слѣдовать за нимъ. Итакъ, вотъ одинъ изъ тѣхъ мечтателей, которые, на основанiи видѣннаго ими, поддерживали идею необитаемости мiровъ *).

*) Около этого времени, въ наукѣ начали возникать невѣроятнѣйшiя системы, имѣвшiя начало въ сильномъ движенiи, произведенномъ первыми открытiями въ области химiи и физики. Для памяти мы съ удовольствiемъ приводимъ одну изъ такихъ теорiй.

Нѣкто Робико, адвокатъ въ парламентѣ и королевскiй инженеръ-оптикъ предлагаетъ намъ книгу въ 365 страницъ, подъ заглавiемъ: Le microscope moderne pour débrouiller la nature par le moyen d'un nouvel alambic chimi que où l'on voit un nouveau méchanisme phisique universel. Книга эта, украшенная множествомъ гравюръ, представляетъ Мiръ въ видѣ огромнаго, окруженнаго пламенемъ перегоннаго куба. Земля имѣетъ форму гористой площади, покоющейся на твердомъ основанiи. Солнце движется надъ атмосферою; Луны не имѣется, такъ какъ она есть ничто иное, какъ отраженный въ воздухѣ образъ Солнца. Звѣзды тоже отраженное подобiе Солнца, а метеоры, планеты и кометы — это электрическiя сiянiя. Затмѣнiя производятся столкновенiемъ различныхъ сферъ предъ дневнымъ свѣтиломъ и проч. Въ предисловии авторъ добродушно заявляетъ, что ему отъ роду 67 лѣтъ, предупреждая однакожъ читателей, что если его система подвергнется критикѣ, то онъ не замедлитъ вооружиться стальною косою и подсѣчетъ всѣ выставляемыя противъ него преграды. Но если ему суждено быть побѣжденнымъ, то покрайней мѣрѣ онъ со славою падетъ на полѣ битвы... Увы! Этому достойнѣйшему изъ смертныхъ не было суждено испытать ни такой скорби, ни такой славы.

Въ новѣйшее время, въ 1831 году, Демонвиль представилъ въ Академiю Наукъ въ Парижѣ и въ Королевское Общество въ Лондонѣ записку, имѣвшую цѣлiю доказать, что въ нашей системѣ существуютъ только три небесных тѣла: Земля, Солнце и Луна и что прочiя свѣтила — это оптическiй обманъ, производимый отраженiемъ Солнца и Луны, или льдами полярныхъ странъ.

Но вотъ что куръезнѣе всего: во время Революцiи, нѣкоторые энтузiасты задумали реформировать какъ науку, такъ и общество и считали себя вправѣ, нагромождать системы на системы, не переставая однакожъ пользоваться полномочiями со стороны науки. Самыя даже названiя, которыми надѣляли послѣднюю, были чрезвычайно странны по выбору. Такимъ образомъ, гражданинъ Виссеншафтъ издалъ въ 1794 году.: Science sansculottisée

Воооще, мы остерегаемся сосредоточивать наши мысли на предмѣтахъ, потеря которыхъ для насъ тягостна; но авторъ Nouvelles de la Lune, par Mercier, Amsterdam, 1788, находилъ величайшую отраду въ размышленiяхъ о своемъ умершемъ другѣ и, казалось, что находясь въ разныхъ мiрахъ, друзья не переставали сообщаться посредствомъ мыслей. Часто они бесѣдовали о природѣ и ея непостижимыхъ тайнахъ и бесѣды ихъ принимали, особенно по ночамъ, самый торжественный характеръ.

Однажды ночью, при свѣтѣ полной луны, мечты автора были внезапно прерваны дивнымъ видѣнiемъ. Лунный лучъ, въ видѣ свѣтлой стрѣлы, начерталъ на стѣнѣ слѣдующiя слова: „Это я! Не пугайся! Это я, твой другъ. Я обитаю на свѣтилѣ освѣщающемъ тебя; я вижу тебя; долго я искалъ какого-либо средства, чтобы написать къ тебѣ и наконецъ нашелъ... Прикажи сдѣлать гладкiя доски, чтобы мнѣ было легче писать на нихъ все, что я имѣю сообщить тебѣ; будь здѣсь завтра. Уже поздно: луна заходитъ, мой путь лежитъ не по прямому направленiю и... Свѣтлая стрѣла исчезла.

Два друга, изъ которыхъ одинъ жилъ на Землѣ, а другой на Лунѣ, часто бесѣдовали такимъ образомъ во время безмолвныхъ ночей. Вотъ нѣкоторыя изъ чрезвычайно интересующихъ насъ откровенiй:

„Смерть не такова, какою вообще ее изображаютъ; люди представляютъ ее себѣ въ совершенно ложномъ и притомъ — ужасномъ видѣ. Когда сердце мое перестало биться, я созналъ въ себѣ способность проникать самыя твердыя тѣла; никакой предметъ, какова бы ни была его плотность, не могъ остановить меня. Вещество казалось мнѣ какъ бы скважистымъ и пористымъ и только воля управляла моимъ вознесенiемъ въ небеса. Творецъ надѣлилъ наши глаза способностью достигать взоромъ до удаленнѣйшихъ сферъ и сообщилъ мысли способность проявляться въ системѣ мiровъ, обитаемыхъ существами разумными и сознательными. Я бесѣдую съ тѣми, произведенiя которыхъ возбуждаютъ во мнѣ чувство благоговѣнiя; никакое пространство не останавливаетъ быстрый полетъ моей мысли и искусство типографское является самымъ грубымъ подражанiемъ тому высокому искусству, при помощи котораго обитатели небесныхъ сферъ сообщаютъ другъ другу свои мысли.

„Неужели на этихъ свѣтлыхъ сферахъ, которыя я вижу, спрашиваетъ живой собесѣдникъ, — стекутся всѣ поколѣнiя человѣческiя, обитавшiя нѣкогда на Землѣ? Неужели между злыми и добрыми не дѣлается тамъ никакого различiя? — Самыя тайныя дѣянiя нашей прошлой жизни, отвѣчаетъ духъ, — ясно представляются тамъ взорамъ всѣхъ, исторiя нашей жизни начертана на челѣ нашемъ понятнымъ для всѣхъ образомъ. Поэтому злые не могутъ выносить общества добродѣтельныхъ и ищутъ себѣ подобныхъ; настаетъ однакожъ пора, когда, гнушаясь собственнымъ паденiемъ, они стараются исправиться. Чувство справедливости господствуетъ въ нашей душѣ и мы невольно сознаемъ потребность вѣчнаго прогресса".

Мы вынуждены оставить автора столь отрадныхъ видѣнiй для писателя, находящегося въ мiрѣ антиподовъ. Предъ нами два очень нескромныя произведенiя, относящiяся къ числу нелѣпѣйшихъ фантастическихъ путешествiй: la Découverte australe, par un homme volant. Leipzig, 1781 и la Philosophie de M. Nicolas, Paris, 1796

Автору неизвѣстны требованiя разсудка, правдоподобности и даже нравственности; онъ даетъ полную волю своему воображенiю и съ удовольствiемъ воспроизводитъ самыя нескромныя сцены изъ области нелѣпаго и неприличнаго. Въ нѣсколъкихъ словахъ мы представимъ эскизъ его безцеремоннаго разсказа.

Въ ноябрѣ 1776 года, повѣствователь ѣхалъ въ дилижансѣ, ходившемъ между Парижемъ и Лiономъ, причемъ и познакомился съ однимъ господиномъ, по имени „Богъ-вѣсть-Кто". Онъ жилъ на одномъ островѣ подъ тропикомъ Козерога, и возвращался восвояси въ обществѣ Жанъ-Жака-Руссо, который и не думалъ ѣздить въ Эрменонвиль. Одинъ молодой человѣкъ изъ Дофинэ, по имени Викторэнъ, изобрѣтшiй способъ летать по воздуху при помощи крыльевъ, сдѣланныхъ на образецъ крыльевъ летучей мыши, населилъ упомянутый островъ всевозможными существами. Необходимо упомянуть, что Викторэнъ былъ снѣдаемъ нѣжною, но пылкою страстью къ дочери одного знатного лица. Онъ усвоилъ себѣ прекрасныя манеры въ обществѣ господина и госпожи „Три-слова-въ-строчку", состоявшими прокурорами при сенешальскомъ судѣ, затѣмъ познакомился съ царицею своего сердца, однажды вечеромъ похитилъ Христину и улетѣлъ со своимъ сладчайшимъ бременемъ на вершину горы „Неприступной", въ Дофинэ.

Нѣсколько лѣтъ спустя, герои наши были уже окружены порядочною семьею, пылкою и любознательною. Дѣти, подобно своимъ родителямъ, дрожали отъ восторга при одной мысли о возможности носиться въ пространствѣ и вскорѣ Викторэнъ нашелся вынужденнымъ, во время своихъ путешествiй къ тропику Козерога, брать съ собою своего старшаго сына.

„Летающiе люди" открыли подъ тропиками дивные острова, которыхъ не видѣлъ съ той поры ни одинъ путешественникъ. На первомъ островѣ, которому, само-собою разумѣется, дали названiе „острова Христины", обитали „ночные люди". Приложенная къ книгѣ гравюра изображаетъ мужчину и „ночную женщину", голыхъ, покрытыхъ рѣдкими волосами и съ очень длинными рѣсницами; такъ-какъ начинаетъ свѣтать, то они жмурятся и, повидимому, идутъ ощупiю. Не станемъ одакожъ вдаваться въ анализъ. Такiе-то острова были открыты, изслѣдованы и послѣдовательно описаны нашими героями. Не забудемъ прибавить, что авторъ позаботился даже представить въ рисункѣ открытые имъ типы.

Второй островъ, названный островомъ „Виктора", въ Патагонiи, населенъ великанами. Люди-птицы, сидѣвшiе на туземныхъ дамахъ, чрезвычайно забавляли нашихъ путешественниковъ и царь этого народа, доблестный Гаркгумганлохъ, предложилъ въ супруги сыну Викторэна свою дочь, прекрасную Ишмихтрису. Третiй островъ обитаемъ „Людьми-обезьянами", четвертый — „Людьми-медвѣдями „. На каждомъ островѣ воздухоплаватели берутъ по парѣ туземцевъ и доставляютъ ихъ на островъ Христины, который, такимъ образомъ, населяется самымъ разнороднымъ человѣчествомъ. Затѣмъ они посѣщаютъ островъ „Людей-собакъ", островъ „Людей-свиней" и проч. Полагаемъ. что но мѣшало-бы прекратить тутъ номенклатуру: *) выраженiя автора становятся черезчуръ уже безцеремонными и очень часто отличаются только циническою беззастѣнчивостью.

*) Прибавимъ однакожъ, что во время дальнѣйшихъ экскурсiй они открыли «Мужчинъ-быковъ» и «Женщинъ-телокъ», а еще позже — «Мужчинъ-барановъ» и «Женщинъ-овецъ», «Людей-бобровъ» и «Людей-козловъ». Вотъ молодой «человѣкъ-конь» и молодая «девушка-кобылица»; а вотъ молодой «человѣкъ-оселъ», который изъясняется въ любви молодой особѣ своей породы, причемъ говоритъ: «ги-гу-ганъ и-гганъ». На одномъ болотистомъ островѣ они отправляются къ «Людямъ-лягушкамъ», но по сигналу часоваго: «Брр-ре-ке-ке-куа-ква», все общество бросается въ воду. Желая изловить парочку обитателей страны, «летающiе люди» избираютъ одинъ моментъ, который и представленъ на гравюрѣ, но который описывать мы не рѣшаемся. Затѣмъ настаетъ очередь «Людей-змѣевъ», «Людей-слоновъ», «Людей-львовъ»; путешественники отправляются также на «островъ-тигръ», «островъ-леопардъ», проѣзжаютъ Микропатагонiю и вступаютъ въ Мегапатагонiю. Столица этой страны, Жиранъ (анаграмма очень прозрачна), находится, по дiаметру, какъ разъ подъ Парижемъ; это не мѣшаетъ однакожъ автору замѣтить со своимъ обычнымъ остроумiемъ, что Жиранъ лежитъ подъ 00 градусомъ южной широты и 180° долготы, по меридiану Христинвильской обсерваторiи.

Основная мысль этой книги (это слишкомъ ясно) есть идея чадорожденiя. Какъ ни странна такая идея въ романѣ, но она съ поразительною ясностью проводится въ научной части сочиненiя, озаглавленной „Космогонiя". Въ ней авторъ разбираетъ всѣ космогоническiя теорiи, начиная съ книги Бытiя, Лукiана, Финикiянъ, Халдеевъ и кончая Ньютономъ, Декартомъ и Бюффономъ, а фактъ, что свѣтила суть существа живыя, мужескаго и женскаго пола, онъ возводитъ на степень закона природы. Мы не рѣшаемся повторять, на какихъ данныхъ онъ основываетъ эту теорiю и почему лучеиспусканiе Солнца и нагрѣванiе планетъ онъ приравниваетъ къ отправленiямъ органической природы. Идея эта, привлекательная у Мильтона, остроумная у Фурье, выражается здѣсь съ беззастѣнчивостью, возмущающею всѣхъ порядочныхъ людей. Это не мѣшаетъ однакожъ нашему отважному автору разглагольствовать о генiальныхъ людяхъ, изучавшихъ космогоническiе вопросы, послѣ чего онъ важно говоритъ: „Очень странно, что люди такъ поздно разгадали эту прекрасную истину. Непостижимо, почему наши великiе люди не могли постичь этотъ божественный источникъ явлений природы столь достойный величiя Бога и выясняющiй всѣ другiя явленiя! Все воодушививъ собою, Верховное Начало дѣйствуетъ уже посредствомъ вторичныхъ и третичныхъ силъ природы; къ первымъ относятся Солнца, одаренныя разумомъ, а ко вторымъ планеты, которыя также одарены разумомъ, хотя и не въ такой мѣрѣ, какъ Солнца. Богъ творитъ великое, а не малое, въ родѣ людей, животныхъ и растенiй. Поверхность земнаго шара населяется подъ плодотворнымъ дѣйствiемъ Солнца „Если-бы мы спросили, какимъ образомъ произошли первыя растенiя и первыя животныя, то авторъ не затруднился-бы ответить: растенiя произошли отъ ближайшихъ къ нимъ минераловъ; животныя — отъ растенiй, наиболѣе приближающихся къ царству животныхъ; человѣкъ — отъ наиболѣе развитаго животнаго. Во вселенной и на планетахъ все совершается путемъ неуловимыхъ градацiй. Сказанное нами о Землѣ относится и ко всѣмъ супругамъ Солнца.

Какъ видно, въ этомъ нелѣпомъ произведѣнiи заключаются теорiи современныхъ ученыхъ, теорiи, которыя многимъ кажутся однакожъ новыми. Защитники космогонiи Фурье и системы Дарвина и не подозрѣваютъ, что въ числѣ ихъ предковъ находится очень не элегантный писатель, память о которомъ мы вызвали на нѣсколько мгновенiй.

Удивленiе, возбуждаемое чтенiемъ перваго сочиненiя, не прекращается и при чтенiи второго. Наивность измыслителя теорiй не можетъ простираться дальше и онъ съ величайшею торжественностью объявляетъ слѣдующiя положенiя:

„Обитатели планетъ просто — паразиты, производимые кожею живыхъ существъ, извѣстныхъ подъ именемъ Солнцъ, Планетъ, Спутниковъ и Кометъ. Это существа не только одушевленныя и разумныя, но и безконечно превосходящiя насъ силою и возвышенностью ума. Въ подтвержденiе своихъ положенiй авторъ приводитъ одинъ доводъ, на которомъ, говоря по совѣсти, мы никакъ-бы не остановились. Если-бы намъ привелось встрѣтить личность, сомнѣвающуюся въ обитаемости той или другой планеты, то слѣдуетъ только разсмѣяться и сказать ей: „Глупый ты человѣкъ, развѣ ты самъ не покрытъ паразитами, хотя ты и не обладаешь ни значенiемъ, ни величиною свѣтилъ? Развѣ у тебя нѣтъ блохъ? Соблюдай всевозможную опрятность, а все-же ты будешь покрытъ паразитами. Слѣдовательно, планеты, эти громадныя существа, должны быть покрыты еще большимъ количествомъ паразитовъ; природа не только намекаетъ намъ на это, но даже даетъ намъ возможность убѣдиться въ этомъ посредствомъ осязанiя и зрѣнiя. Всемiрный паразитъ: вотъ настоящее названiе! Въ природѣ все образы и типы. Клещъ, живущiй на блохѣ, есть образъ блохи, живущей на нашемъ тѣлѣ, которое въ свою очередь есть образъ обитаемой нами Земли; Земля есть чужеядное животное, питающееся Солнцемъ. Солнца — это паразиты Бога. — А вотъ и другая аналогiя: Блоха, живущая на нашемъ тѣлѣ, не знаетъ, что мы одарены жизнiю; мы, живущiе на Землѣ, не знаемъ, что послѣдняя тоже живетъ; даже сама Земля, не взирая на превосходство ея ума, по всѣмъ вѣроятiямъ не знаетъ, что Солнце есть живое существо. Однакожъ клещъ живетъ, слѣдовательно живетъ и блоха; живетъ блоха, значитъ живетъ и человѣкъ; если живетъ Земля, то живетъ и Солнце; живетъ Солнце, значитъ живетъ и Богъ".

Безъ сомнѣнiя, автору можно возразить, что повидимому свѣтила ничѣмъ не проявляютъ ни воли своей, ни разума, ни дѣятельности и не обладаютъ чувствами и органами, при помощи которыхъ могла-бы выражаться ихъ жизнь. „Все это ровно ничего не значитъ, смѣло отвѣчаетъ авторъ. Возражайте, сколько хотите, но я вполнѣ убѣжденъ въ истинности моихъ положенiй. Лапласъ — астрономъ это не изъ послѣднихъ — Лаландъ да и многiе другiе люди, рѣдкiе впрочемъ въ средѣ глупцовъ нашего Института, современемъ подтвердятъ приводимыя мною аналогiи. По аналогiи я восхожу отъ извѣстнаго до неизвѣстнаго. Извѣстное — это я. По себѣ я заключаю о всей вселенной. Верховное Существо во мнѣ создало прототипъ вселенной; Верховный Разумъ желалъ, чтобы я могъ все постигать. И я исполнилъ его желанiе; моимъ существованiемъ доказывается существованiе всего прочаго. Онъ надѣлилъ меня здравымъ разсудкомъ, единственнымъ орудiемъ моихъ физическихъ познанiй. Если я читалъ философовъ, то для того только, чтобы узнать, можно-ли чему-нибудь научиться у нихъ. Быть можетъ, они натолкнули меня на путь, ведущiй къ истинѣ, во всякомъ случаѣ не они указали мнѣ послѣднюю. И воодушевляясь благороднымъ энтузiазмомъ, авторъ съ наивною гордостью восклицаетъ: „Я указываю ее вамъ, о люди! Вотъ она; взгляните на нее!"

Кѣмъ обитаемы различныя планеты? Для разрѣшенiя этого вопроса авторъ разсматриваетъ планетныя орбиты и какъ по его мнѣнiю эти орбиты постепенно уменьшаются и заканчиваются на Солнцѣ, то онъ и располагаетъ мiры въ слѣдующемъ порядкѣ, согласно съ нашими лѣтами. Земля совершила ⁴/₅ своего поприща, слѣдовательно ей 80 лѣтъ. Венерѣ предстоитъ пройти меньшiй путь: ей 85 лѣтъ;: Меркурiй старше Венеры: ему 90 или 95 лѣтъ. Солнечнымъ пятнамъ, если только они планеты, никакъ не меньше 98 или 99 лѣтъ. Марсу только 70 лѣтъ. Юпитеръ, Сатурнъ и Уранъ моложе, такъ какъ они удалены на большее разстоянiе отъ своей смерти на Солнцѣ. Кометы, которыя, по теорiи автора, тогда только делаются планетами, когда линiя ихъ эллипсовъ начинаетъ закругляться обладаютъ единственными возможными обитателями — рыбами; Уранъ — китородными животными; Сатурнъ — амфибiями, но, быть можетъ, и земными тварями; на Юпитерѣ, у полюсовъ, могутъ уже существовать люди: съ него собсственно начинается область жизни. Марсъ подобенъ Зѣмлѣ, онъ моложе послѣдней на нѣсколько милионовъ лѣтъ; Венера, напротивъ, старше Земли несколькими миллiонами лѣтъ; на ней могутъ существовать, какъ высшаго порядка животныя, однѣ только обезьяны, изображающiя, съ грѣхомъ пополамъ, владыкъ царства животныхъ. Что касается Меркурiя, то онъ никѣмъ не обитаемъ, за исключенiемъ, быть можетъ, самыхъ небольшихъ животныхъ. „Быть можетъ, говоритъ авторъ, — въ мiрѣ животныхъ тамъ царятъ кролики, животныя чрезвычайно живучiя и неразборчивыя на счетъ пищи, или крысы и мыши''.

Нашъ писатель допускаетъ, что первобытныя живыя существа какой-либо планеты необходимо должны быть великаны. Доказательствомъ этому служатъ ему огромныя кости, находимыя въ древнейшей формацiи земнаго шара. Онъ убѣжденъ въ существованiи великановъ, ростомъ въ 21 лье и жившихъ никакъ не меньше 180,000 лѣтъ. Они уменьшались по мѣрѣ того, какъ Земля становилась старше. Къ числу ихъ относится знаменитый Тевтобохъ, найденный въ 1713 году въ Дофинэ. Басня эта кажется нашему автору выраженiемъ чрезвычайно простаго факта.

Для нашего автора все на руку и малѣйшiй признакъ какой-либо аналогiи доставляетъ ему полнѣйшее удовольствiе. Однажды ему взбрелъ на умъ солитеръ и тотчасъ же нашъ философъ начинаетъ разсуждать, какой длины долженъ быть солитеръ земнаго шара... Если онъ въ три раза длиннее дiаметра Земли, значить въ немъ заключается 9,000 лье. Ну, а солитеръ Юпитера? И углубляясь въ эту мысль, онъ населяетъ живыми существами внутренность земнаго шара. „Независимо отъ того, что Земля и всѣ другiя планеты и Солнца обладаютъ жизнiю (въ этомъ я положительно убѣжденъ), говоритъ онъ, — я полагаю, что въ нѣдрахъ ихъ живутъ огромныя животныя, гораздо бóльшiя, чѣмъ твари, зарождающiяся въ нечистотахъ, влагахъ и въ теплыхъ покровахъ земнаго шара".

Проходя молчанiемъ теорiи нашего мечтателя относительно способа, какимъ оплодотворяются мiры и животныя, приведемъ только названiя главъ, выражающихъ вкратцѣ его идеи: „Отъ совокупленiя Солнцъ происходятъ кометы". — „Кометы мужескаго пола превращаются въ кометы женскаго пола; спутники — это ихъ дѣти". — „Организация вселенной, существа недѣлимаго". — „Верховное Бытiе, существо мужскаго пола — всемiрный производитель". — „Удовольствiя свѣтилъ" и проч.

Не будемъ слѣдить за непристойными фантазiями автора. Мы заимствовали изъ его многочисленныхъ сочиненiй только тѣ мысли, которыя имѣютъ отношенiе къ нашему предмету, слѣдовательно цѣль наша достигнута. Къ тому-жъ, вотъ мысли, касающiяся предмета, находящагося въ связи со всѣмъ вышеприведеннымъ, мысли человека болѣе извѣстнаго, но, во всякомъ случаѣ, очень странныя.

Богъ-Планета, Мирабо. Нельзя было ожидать, чтобы рука знаменитаго оратора могла подписать положенiя въ родѣ слѣдующихъ:

„По словамъ Бюффона, планеты это отторгнувшiяся части Солнца; но, быть можетъ, способъ, какимъ онѣ возникли, опредѣленъ этимъ естествоиспытателемъ не вполнѣ точно. Солнце зажжено рукою Первичнаго Бытiя. Но если Солнце есть планета, то и всѣ неподвижныя звѣзды также — планеты; изъ этого слѣдуетъ, что Верховное Бытiе, Солнце Солнцъ, все оживляющее собою, есть большая, громадная центральная планета, живая, разумная и всегда обладающая одинаковою степенью теплоты и свѣта, въ силу производимаго вселенною давленiя; что во всей вселенной существуетъ однородная матерiя и однородныя существа, созданныя по подобiю перваго изъ нихъ, т. е, Бога или Верховнаго Бытiя; что Солнце есть раскаленная планета, обладающая такими же свойствами, какъ и Богъ, ея первообразъ и являющаяся совершеннѣйшимъ подобiемъ послѣдняго; что Земля и прочiя планеты суть охладѣвшiя Солнца, такъ какъ онѣ не входятъ въ составъ центральнаго свѣтила. Но подобно Солнцу, отъ котораго онѣ получили бытiе, онѣ обладаютъ индивидуальною жизнiю. Примѣръ этого мы видимъ на Землѣ: нѣкоторыя изъ обособившихся животныхъ образуютъ собою столько индивидуальныхъ системъ, сколько состоялось обособленiй. Люди и животныя, обитающiя на планетахъ, суть небольшiя недѣлимыя существа, получившiя начало отъ планетъ и, подобно послѣднiмъ, живущiя индивидуальною жизнiю. Это малыя планеты, одаренные разумомъ, подобно ихъ родоначальнику, Солнцу, подобно Богу, отцу Солнцъ, съ тою только разницею, что въ отношенiи разумности они на столько слабѣе планетъ, Солнцъ и Бога, на сколько они меньше этихъ громадныхъ существъ по своимъ размѣрамъ.

"Не будемъ же говорить, что намъ неизвѣстна природа планетъ, Солнца, и Бога. Мы малыя планетныя тѣла; планеты — это тѣла бóльшие, а Солнца — еще большiя. Богъ есть существо планетное, средоточiе другiхъ планетъ; Онъ бесконечно больше всѣхъ Солнцъ, взятыхъ вмѣстѣ, но по природѣ своей подобенъ имъ въ отношенiи разумности и своего вещества. Все дѣло въ величинѣ, въ невыразимой величинѣ; разница только въ этомъ".

Подобно предъидущему автору, Мирабо полагаетъ, что прежде чѣмъ достичь занимаемой имъ ступени, человѣкъ долженъ пройти градацiею всѣхъ живыхъ существъ. Однакожъ Мирабо съ сочувствiемъ относится и къ половымъ теорiямъ, основаннымъ на изслѣдованiяхъ Фридриха, короля прусскаго.

Боде. Общiя соображенья о строенiи Вселенной.

Раздѣляя мнѣнiя Канта на счетъ гармонической градацiи, представляемой обитателями планетъ, начиная отъ центра мiра до послѣднихъ предѣловъ нашей системы, знаменитый германскiй астрономъ заходитъ еще дальше и примѣняетъ свои начала ко всей вселенной.

„Существуетъ, говоритъ онъ, — безчисленное множество солнечныхъ системъ, координированныхъ съ полнѣйшимъ совершенствомъ и движущихся вокругъ одного общаго центра; слѣдовательно, существа, одаренныя разумомъ и обитающiя на этихъ разсѣянныхъ въ пространствѣ тѣлахъ, необходимо должно являться тѣмъ возвышеннѣе и совершеннѣе, чѣмъ дальше отстоять они отъ центра вселенной. Какую безконечную лѣстницу совершенствъ представляютъ намъ существа органическiя и твари, одаренныя разумомъ! Существа, находящiяся у подножiя этой лестницы, едва-ли отличаются отъ грубой матерiи; тѣ-же, которыя стоятъ на верхней ея ступени, быть можетъ удалены еще на громадное разстоянiе отъ тварей, занимающихъ послѣднее мѣсто въ высокой области чистыхъ духовъ".

Съ подобнаго рода воззрѣнiями на вселенную, мыслитель высказываетъ еще предположенiе о существованiи во вселенной единственнаго центра, престола зиждущихъ силъ. „Изъ этой центральной точки, говоритъ онъ, — исходятъ, всѣ законы, управляющiе мiрами; тамъ пребываетъ могучiй двигатель, приводящiй въ движенiе всѣ части этого необъятнаго цѣлаго; тамъ рука Предвѣчнаго, въ началѣ всего сущаго создала Солнца съ ихъ планетами, устремившимися по Его мановенiю въ безпредѣльныя пространства, гдѣ въ правильномъ теченiи они описываютъ громадныя орбиты, въ миллiоны миллiоновъ лѣтъ завершаютъ свои кругообращенiя и затѣмъ снова начинаютъ ихъ. Оттуда взоры Провидѣнiя носятся надъ всѣми Солнцами, надъ всѣми системами и Млечными путями вселенной, содержатъ все въ порядкѣ, не дозволяя ничему разстроиваться и погибать, какъ въ частностяхъ, такъ и въ цѣломъ. Оттуда, наконецъ, присутствiе Верховнаго Владыки изливается на послѣднiя изъ Солнцъ, освѣщающихъ отдаленнѣйшiе предѣлы физической природы".

Берлинскiй астрономъ не только допускалъ обитаемость планетъ, но и полагалъ, что онѣ населены существами, болѣе совершенными, чѣмъ мы. „Что можно сказать, говоритъ онъ, — о кометахъ, которыя какъ-бы скитаются и блуждаютъ въ громадной державѣ Солнца и пересѣкаютъ орбиты всѣхъ другихъ планетъ? Онѣ то приближаются къ лучезарному свѣтилу дня, какъ-бы для принесенiя ему дани или воспрiятiя его благотворныхъ дѣйствiй; то снова уходятъ, удаляются отъ него и устремляются за предѣлы планетнаго мiра на такое разстоянiе, что, сколько намъ известно, свѣтъ и дѣйствiе Солнца съ трудомъ достигаютъ до нихъ. Эта громада небесныхъ тѣлъ, которыя, по новѣйшимъ изслѣдованiямъ, состоятъ изъ вещества болѣе тонкаго, чѣмъ вещество другихъ планетъ и въ нѣкоторой степени сверкаютъ собственнымъ свѣтомъ, — эта громада небесныхъ тѣлъ, говорю я, не для того-ли предназначена, что-бы на ней обитали существа органическiя, сознательныя и одаренныя разумомъ? Но почему-бы не такъ? Природа кометъ, ихъ свойства и ихъ особенный свѣтъ дали начало многимъ гипотезамъ. Полагаютъ (да и я склоняюсь къ такому мнѣнiю), что кометы — это жилища блаженныхъ существъ, не страдающихъ отъ чрезвычайно непостоянныхъ дѣйствiй Солнца и если имъ опредѣлено извѣстное мѣсто въ общей системѣ мiрозданiй, то не для того-ли, чтобы предохранить ихъ отъ всякихъ перемѣнъ? Да и какъ знать? Быть можетъ, что столь значительное расширенiе ихъ атмосферической оболочки и истеченiе чрезвычайно тонкой и свѣтозарной матерiи, образующей хвосты кометъ, имѣетъ цѣлью существованiе и благоденствiе обитателей этихъ свѣтилъ".

Какихъ философовъ имѣлъ въ виду Боде, сказавъ: „Полагаютъ, что кометы — это жилища существъ блаженныхъ". Немного наберется людей, раздѣляющихъ такое мнѣнiе, но за то нѣтъ недостатка въ личностяхъ, которыя высказывались въ дiаметрально противоположномъ направленiи и притомъ — въ неменѣе общей формѣ. „Нѣкоторые вообразили себѣ (some have imagined), говоритъ Дергамъ, — что по смерти мы будемъ страдать на кометахъ".

Мы не разстанемся съ берлинскимъ астрономомъ не сказавъ, что онъ принадлежитъ къ числу самыхъ ревностныхъ защитниковъ идеи обитаемости Солнца: для него дневное свѣтило — истинный рай. Но и въ этомъ случаѣ онъ вполнѣ расходится съ англiйскимъ, упомянутымъ выше авторомъ, который, какъ намъ известно, охотно допускалъ, что адъ находится на Солнцѣ.

ГЛАВА XII.
Девятнадцатый вѣкъ. — Заключенiе.

Наконецъ мы достигли послѣдней станцiи нашихъ историческихъ странствованiй. Безъ сомнѣнiя, мы вправѣ надѣяться, основываясь на прогрессѣ духа человѣческаго, что формы, которыми до сихъ поръ облекалась странствующая мысль, примутъ болѣе совершенный, прiятный и чистый видъ. Если умы, падкiе до всего новаго, совѣршатъ еще нѣкоторыя экскурсiи на Луну или на планеты, то путешествiя ихъ будутъ тѣмъ основательнее, что имѣя многихъ предшественниковъ, они, конечно, прiобрѣли надъ послѣднiми несомнѣнное превосходство. Съ этого времени фантастическiя путешествiя должны являться или остроумными и прiятными вымыслами, или сценой для проведенiя научныхъ теорiй, выясняющихъ природу невѣдомыхъ тварей, которыми населены небесные мiры. Если возвышенная идея, которую мы прослѣдили чрезъ всѣ вѣка, не на столько еще окрѣпла, чтобы стать въ центрѣ священнаго храма, если ею забавляются еще въ области фантазiи, то внушаемые ею образы носятъ уже на своемъ челѣ печать своего благороднаго происхожденiя. Однимъ словомъ, вѣкъ, въ который мы вступаемъ, долженъ, въ силу своихъ несомненныхъ преимуществъ, занять первенствующее положенiе въ числѣ прочихъ вѣковъ.

Нерѣдко однакожъ всякiя соображения оказываются болѣе состоятельными въ теорiи, чѣмъ на дѣлѣ. Если духъ человѣческiй и подвигается впередъ (въ этомъ мы нисколько но сомнѣваемся), то очень медленно; въ исторiи человѣчества дни слѣдуютъ за днями и походятъ одинъ на другой; годы чередуются въ одной и той же послѣдовательности и даже столѣтiя нерѣдко взаимно отражаются многими изъ своихъ граней. Мы видели, что въ шестнадцатомъ столѣтiи Раблэ воспроизвелъ своего остроумнаго предка втораго вѣка — Лукiана Сомосатскаго; св. Ѳома говорилъ, какъ Аристотель и Моисей, а позже милордъ Сетонъ слишкомъ ужъ рабски подражалъ Бержераку. Въ пятнадцатомъ вѣкѣ кардиналъ де-Куза является предшественникомъ Гершеля, а Джордано Бруно и Гассенди проповѣдывали философскiя истины, господствующiя и въ наше время. Если окинемъ однимъ взглядомъ произведенiя девятнадцатаго столѣтiя, то немедленно же убѣдимся, что большинство ихъ (въ отношенiи численности) не обладаетъ, не смотря на все ихъ значенiе, бóльшими достоинствами, чѣмъ произведенiя, разсмотрѣнныя нами выше.

Такое же разнообразiе господствуетъ и въ отношенiи и содержания произведенiй; нашъ цвѣтникъ испещренъ самыми разнообразными цвѣтами, такъ что въ отношѣнiй колеровъ, запаха, формъ и величины мы удовлетворимъ всякiй вкусъ.

Начнемъ теологическою серiею сочиненiй, написанныхъ по нашему предмету въ девятнадцатомъ вѣкѣ. Съ подобающимъ уваженiемъ изслѣдовавъ ихъ, мы послѣдовательно приступимъ къ разсмотренiю различныхъ сторонъ нашего вопроса.

Первый годъ нашего столѣтiя получилъ въ даръ отъ достопочтеннаго Эдварда Нериса книгу, подъ заглавiемъ: Είς Θεος Εΐί Μεσίτης (Одинъ Богъ, одинъ Посредникъ), написанную съ цѣлью установленiя философскаго положенiя, что идея обитаемости мiровъ находится въ полнѣйшемъ согласiи съ текстомъ Св. Писанiя. Авторъ полагаетъ, что выраженiя: Οίχουμενη, Οΰρανóς, Κοσμος, Mundos, Orbis, Coeli и проч. относятся ко всей вселенной. Англiйскiй епископъ Портеусъ такого же мнѣнiя. Авторъ извѣстнаго сочиненiя: Evidence of Christianity тоже высказывается въ пользу нашей доктрины и полагаетъ, „что родъ человѣческiй, обитающiй на Землѣ, не составляетъ высшаго порядка существъ во вселенной и что природа продолжаетъ iерархическую серiю въ другихъ мiрахъ". Такъ думали Чарлзъ Боннетъ, Балланшъ и проч. Докторъ Фуллеръ въ своемъ произведенiи: The Gospel its oun Witness старался согласить доктрину искупленiя съ доктриною множественности мiровъ. „Мысль эта, говоритъ онъ, не ослабляетъ, но напротивъ, укрѣпляетъ нашу вѣру". Другой протестантскiй богословъ, Грегори, слѣдующiмъ образомъ возражаетъ самому себѣ „Наука указываетъ намъ, что безконечное пространство наполнено мiрами, подобными нашему, а по аналогiи мы заключаемъ, что эти мiры населены существами разумными и, подобно нам, грѣховными по своей природѣ. Неужели Богъ повсюду посылалъ своего единственнаго Сына для спасенiя и искупленiя ихъ душъ?'' Затѣмъ онъ отвѣчаетъ: „Мысль, что Богочеловѣкъ, одинъ разъ принесшiй Себя въ жертву на Землѣ, миллiоны разъ могъ принести Себя въ жертву въ другихъ мiрахъ — не составляетъ оскорбленiя для безконечныхъ благости и величiя" (*). Епископъ Гермополиса, Фрейсину, не доходитъ до такихъ подробностей, довольствуясь уверенностью въ возможности всякаго рода соглашенiй. Возвратимся однакожъ къ протестантамъ, которые вообще уступчивее католиковъ. Нобль проводить подобную же всепримиряющую теорiю въ своей статьѣ: The astronomical Doctrine of a Plurality of Wordls in perfect harmony witli the Christian religion, а Ѳома Чальмерсъ является самымъ краснорѣчивымъ и славнѣйшимъ ея поборникомъ. Чтобы не возвращаться къ этой сторонѣ нашего предмета, мы упредимъ нѣсколько хронологiю. Въ своихъ знаменитыхъ Discours astronomiques (**), Чальмерсъ возвышается до блистательныхъ мыслей о поразительномъ величiи истинъ астрономическихъ и въ дивныхъ выраженiяхъ развиваетъ ученiе о жизни на поверхности мiровъ небесныхъ. Сопоставляя эти возвышенныя воззрѣнiя съ христiанскимъ догматомъ и не усматривая противорiчiя между первыми и послѣднимъ, онъ прибѣгаетъ къ помощи сверхъестественныхъ обаянiй, подобно о. Феликсу облекаетъ свой предметъ всѣмъ великолѣпiемъ ораторскаго искусства и вноситъ первоначальную догматическую идею на недосягаемую высоту, причемъ эта идея и сама изумляется, увидевъ себя въ такой выси. Это уже не древнее апостольское ученiе, во всякомъ случаѣ это воззрѣнiя христiанскiя, кругозоръ которыхъ измѣнился. Протестантъ Чальмерсъ принадлежитъ къ числу ревностнѣйшихъ апологистовъ христiанизма. — Александръ Максвэль отвѣтилъ ему въ Plyrality of Worlds, что невозможно въ одно и то же время вѣрить въ обитаемость мiровъ и въ Евангелiе; что только евангельское слово несомнѣнно, а такъ называемыя, астрономическiя истины покоятся на зыбкомъ пескѣ что философiя Ньютона прямо ведетъ къ атеизму „lie at the fondation of all atheistical"; что эти науки не только нелѣпы, но и опасны и что онѣ вливаютъ губительный ядъ въ сердце человѣка". Въ добрый часъ! По крайней мѣрѣ это очень откровенно. Такiя возраженiя не помѣшали однакожъ рѣчамъ Чальмерса прiобрѣсть громадный успѣхъ; въ 1875 году мы читаемъ ихъ съ такимъ же удовольствiемъ, съ какимъ ихъ читали въ 1820 году. Нѣкоторые писатели, не обращая никакого вниманiя на догматическую форму, въ основу своей религiозной системы полагали идею множественности мiровъ; подобнаго рода стремленiямъ мы обязаны сочинениями: Physical theory of another life, Тайлора и Terre et Ciel, Жана Рено. Такiя мнѣнiя никогда не погибали; они существуютъ со времени Оригена и пользуются полнѣйшимъ здоровьемъ и силами. Въ 1853 году, Уильямъ Уэвель, богословъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, человѣкъ ученый, подобно Максвэлю писалъ, „что доктрина множественности мiровъ — утопiя, противорѣчащая какъ наукѣ, такъ и христiанской религiи. Сочиненiе, неправильно озаглавленное: Of the Pluralite Worlds встревожило въ Англiи дремавшую совѣсть. Въ видахъ поддержанiя своего тезиса, авторъ, прикрываясь безполезнымъ анонимомъ, утверждалъ, что въ силу условiй, отличающихъ Землю отъ другихъ планетъ, послѣднiя не могутъ быть обитаемы людьми; изъ этого онъ выводитъ, на основанiи данныхъ, приводить которыя было бы излишнимъ, что на Юпитерѣ живутъ только рыбы и какiя-то студенистыя, клейкiя существа. Повторять такiя нелѣпости было бы непростительно. Читателямъ уже извѣстно, что съ нашей точки зрѣнiя подобнаго рода систематическiя пререканiя не благопрiятствуютъ истинному духу религiи и далеко не оказываютъ ему помощи. На сколько мы счастливы тѣмъ, что идея Бога озаряетъ смиренныхъ созерцателей Его дѣлъ, на столько же соболѣзнуемъ мы о людяхъ, упорно вертящихся въ тесной и дурно освѣщенной клѣткѣ своихъ понятiй. Послѣ сочиненiя Уэвеля, догматикамъ-оппонентамъ былъ коварно нанесенъ рѣшительный ударъ. Напрасно одинъ изъ нихъ въ своемъ Vie future; напрасно нѣкiй витiя въ своихъ Conférences de Notre Dam, вмѣстѣ съ редакторам» Monde и Bibliographie catholique, и съ послѣдними изъ упорствующихъ старались подорвать вопросъ въ его основахъ: не подозревая даже этого, англiйскiй богословъ окончательно сразилъ какъ ихъ, такъ и ихъ сочиненiя.

*) Letters on the evidence of the Christian religion.

**)A series of discourses on the christian revelation viewed in connection with the modern astronomy.

Теперь возвратимся къ нашимъ писателямъ. Въ 1801 году, авторъ поэмы — Conquête de Naples, поэмы на столько нескромной по содержанiю, что она не могла быть напечатана ни во время Лудовика XIV, ни въ эпоху Лудовика XV, — издалъ одно небольшое сочиненiе, котораго никакъ нельзя было ожидать отъ этого автора: Del' Univers, de la Pluralité des Mondes, de Dieu. Hupothéses. par Paul G. (Gudin) Paris an IX. Человѣкъ, воспѣвавшiй любовныя продѣлки папы Александра VI, воспылалъ благороднымъ рвенiемъ къ астрономiи; находясь въ дружбѣ съ Дидро, Бальи и Бомарше, которымъ онъ давалъ на разсмотрѣнiе свои рукописи, Гюденъ напiсалъ поэму объ астрономiи и проповѣдывалъ идею обитаемости мiровъ. Вообще его положенiя основательны, хотя и отличаются нѣкоторою смѣлостью.

По мнѣнiю нашего автора, теорiя о законахъ охлажденiя мiровъ въ пространствѣ не имѣетъ прочныхъ основъ. Равновѣсiе температуры не можетъ установиться въ пустомъ пространствѣ, въ которомъ находится одно только тѣло и когда Бюффонъ говоритъ, что пушечное ядро въ теченiе столькихъ-то часовъ охлаждается въ воздухѣ или въ водѣ, то теорiя его можетъ имѣть мѣсто только при существованiи среды, окружающей извѣстный предметъ. Въ абсолютно-пустомъ пространствѣ тѣла не могутъ ни сообщать, ни лишаться своей теплоты и своего движения.

Земля есть сфероидъ, поверхность котораго равна 25, 772, 900 квадратнымъ лье. Едва-ли 8.000,000 лье обитаемы существами воздушными, слѣдовательно на 17,000.000 остальныхъ лье живутъ другiя существа, находящiяся въ другой атмосферѣ, т. е. въ водѣ, прѣсной и соленой. И такъ, на одной и той же сферѣ существуютъ по меньшей мѣрѣ двѣ различныя атмосферы, обитатели которыхъ не представляютъ ни малѣйшаго между собою сходства. Существа, живущiя въ воздухѣ, обладаютъ руками и ногами, которыхъ нѣть у обитателей водъ, за исключенiемъ небольшаго числа амфибiй. Притомъ же, природа престраннымъ образомъ одѣла послѣднихъ: кости черепахъ, раковъ и гомаровъ находятся снаружи, а тѣло — внутри. Намъ неизвѣстно, существуютъ ли въ безднахъ океана твари, способныя къ развитiю. Если, какъ вообще полагаютъ, тамъ они не существуютъ, то двѣ трети земнаго шара отъ начала вѣковъ предназначены только для существъ неразумныхъ, звѣрей; но много-ли въ остальной трети Бог помѣстилъ умныхъ людей — это извѣстно только Ему одному!

Обитатели Луны не дышатъ и не пьютъ. Если на Лунѣ нѣтъ атмосферическаго воздуха, то звуки не могутъ распространяться тамъ, слѣдовательно обитатели Луны не имѣютъ ни ушей, ни легкихъ, ни языковъ, ни крыльевъ, ни жабръ. Но вѣроятно у нихъ есть глаза, такъ какъ Луна сильно освѣщена, въ особенности та ея часть, которая обращена къ Землѣ.

Жители Меркурiя такъ недалеко находятся отъ Солнца, ночи ихъ такъ коротки и свѣтлы, что очень сомнительно, чтобы они могли видѣть что либо другое, кромѣ громаднаго свѣтила, заливающаго ихъ блѣскомъ своихъ лучей. Они необходимо полагаютъ, что въ мiрѣ существуютъ только ихъ планета, да Солнце; только на Меркурiѣ и можно съ нѣкоторымъ основанiемъ предполагать, что Солнце создано собственно для насъ.

Обитатели Венеры, подобно Троглодитамъ нашего знойнаго климата, роютъ себѣ жилища въ горныхъ впадинахъ и обработываютъ долины, вообще менѣе знойныя, чѣмъ равнины. Быть можетъ, обитатели Меркурiя устраиваютъ себѣ жилища подъ зѣмлею; намъ извѣстно, что такъ живутъ на земномъ шарѣ многiя породы животныхъ. Троглодиты прячутся подъ землею отъ жаровъ, а Эскимосы — отъ стужи.

Къ человѣческой расѣ и къ другимъ породамъ животныхъ, обитающихъ съ нами на Землѣ, ближе всего подходятъ обитатели Марса, вслѣдствiе наибольшаго сходства его съ нашимъ мiромъ. Съ него хорошо видны Венера и Земля съ ея спутникомъ, которому вѣроятно очень удивляются на Марсѣ, не имѣющемъ спутника, а потому и не знающемъ затмѣнiй.

Гряды облаковъ и атмосферическiя волненiя, усматриваемыя на Юпитерѣ, по всѣмъ вѣроятiямъ производятся какими-либо громадными и страшными переворотами. Чтобы предохранить себя отъ нихъ, обитатели Юпитера, подобно рыбамъ, живущимъ въ водѣ, погружаются въ глубокiе и плотные слои планетной атмосферы; эта нижняя атмосфера, имѣющая особый удѣльный вѣсъ (какъ деревянное масло, напримѣръ), есть нѣчто среднее между воздухомъ и водою и не смѣшивается съ верхними слоями атмосферы.

Если есть въ мiрѣ какое-либо свѣтило, съ котораго можно наблюдать всю вселенную и притомъ — наблюдать безошибочно, то свѣтило это — Солнце. Все совершается на немъ съ такою правильностью, что рассудокъ не вводится тамъ въ заблужденiе обманчивымъ видомъ явленiй. Зрѣнiе обитателей Солнца не страдаетъ отъ блѣска, свойственнаго планетѣ, на которой они обитаютъ. У нихъ нѣтъ ни ночей, ни затмѣнiй. Должно быть, они живутъ въ атмосферѣ и носятся въ ней въ состоянiи равновѣсiя: такъ какъ притягательная сила планеты настолько велика, что тѣла, падающiя на Солнцѣ, въ первую секунду пробѣгаютъ 427 футовъ, то животнымъ необходимо поэтому противодѣйствiе среды, въ которой они могли-бы, такъ сказать, плавать. Въ атмосферѣ, не поддерживающей ихъ своею плотностью, крылья были-бы для нихъ совершенно безполезны.

Кометы могутъ быть обитаемы животными, вполнѣ отличными отъ всѣхъ другихъ животныхъ. Кометы не теряютъ въ пространствѣ той теплоты, которую онѣ получаютъ, проходя подлѣ Солнца. Если они состоятъ изъ плотной жидкости, окружающей очень небольшое ядро (быть можетъ ядра и вовсе нѣтъ), то обитатели кометъ, живущiе въ этой жидкости, не страдаютъ отъ стужи и зноя и довольствуются очень незначительнымъ количествомъ свѣта. Они могутъ быть подобны многимъ животнымъ, обитающимъ на земномъ шарѣ и въ океанахъ и которыя зарываются въ землю, песокъ и въ илъ, предохраняя себя отъ холода и довольствуясь столь малымъ количествомъ свѣта, что не будь у нихъ глазъ, то можно бы было сказать, что они не нуждаются въ свѣтѣ.

Вмѣстѣ со многими, нашъ авторъ полагаетъ, что линiя, по которой движутся кометы, первоначально прямая, закругляется вслѣдствiе притяженiя перваго, встрѣчаемаго кометами Солнца и превращается въ гиперболу; затѣмъ, закругляясь еще больше отъ встрѣчи съ другимъ Солнцемъ, она дѣлается параболою. Послѣ многихъ встрѣчъ и многихъ пертурбацiй, эта линiя принимаетъ форму эллипса, который все болѣе и болѣе приближается къ формѣ круга, въ области одного и того же Солнца; наконецъ, послѣ безчисленнаго множества кругообращенiй, комета дѣлается планетою.

Въ 1808 году, Коффенъ-Рони. „адвокатъ при бывшемъ парижскомъ парламентѣ", издалъ Voyages d'Hyperbolus dans les planèts, ou la Revue générale du Monde, histoire véridique, comique et tragique. Самое заглавiе достаточно выясняетъ характеръ этого произведенiя. Гиперболъ — это сынъ одного мага и молодой персiянки. Подъ руководствомъ некоего духа (должно быть, очень близкаго родственника Бартелеми, такъ какъ авторъ скопировалъ не одну страницу изъ „Путешествiй Анахарсиса") — герой разсказа въ зрѣломъ возрастѣ живетъ на планетахъ, на которыхъ, подобно милорду Сетону, онъ замѣчаетъ чрезмѣрное развитiе всѣхъ пороковъ, свойственныхъ земному человѣчеству. Вѣроломство въ любви, макiавелизмъ, малодушiе знати, глупость выскочекъ, духъ соперничества въ средѣ простолюдиновъ, плутовство въ игрѣ, сердечныя страданiя — все это подвергается разбору, начиная съ Луны и кончая Сатурномъ, послѣднею станцiею по пути въ Испагань.

Этотъ разсказъ, по формѣ своей принадлежитъ къ тому разряду разсказовъ, къ которымъ мы только-что отнесли его; къ нашему же предмету онъ относится только косвенно. То же самое можно сказать о „Письмахъ одного обитателя Луны къ покойному Бомарше, жительствовавшему на бульварѣ Св. Антонiя, но въ настоящее время обитающему на Лунѣ". Авторъ этого памфлета, наперекоръ Мари Лафону, поддерживаетъ права Бомарше на признательность любителей литературы.

Но нельзя сказать того-же о знаменитой мистификацiи, появившейся подъ заглавiемъ: Découvertes dans la Lune, faites au cap de Bonne-Espérunce, par Herschel fils, astronome anglais (traduit de l'Américain de New-York). Это произведенiе заслуживаетъ рекомендацiи, достойной его юношескаго пыла и мы не можемъ не привести здѣсь нѣсколько его страницъ. Вступленiе такъ и пылаетъ энтузiазмомъ:

„Подите сюда, чтобы я обнялъ васъ... Вы приносите намъ извѣстiе, что Луна обитаема людьми... Я былъ увѣренъ въ этомъ; въ дѣтствѣ еще я говорилъ это; мечтая о другой жизни, я всегда стремился на Луну... Какое удовольствiе вы доставляете мнѣ!.. О, прекрасная Луна! Значитъ на ней существуютъ четвероногiя, растенiя, мора, озера, лѣса! Это божественно!.. Скалы изъ аметистовъ и рубиновъ, золотистыя деревья, однорогiя овцы, люди съ крыльями на спинѣ, парящiе въ воздухѣ, подобно орламъ... О, прелестная Луна, каждый вечеръ я буду наблюдать ее!.. И г. Араго смѣетъ утверждать, что наше извѣстiе — плохая шутка!.. Слушайте, питомцы Французскаго Института."

Но если вступленiе отличается такимъ пыломъ, то самое изложенiе дышитъ гомерическимъ спокойствiемъ:

„Невозможно быть свидѣтелемъ великихъ астрономическихъ открытiй, не чувствуя глубокаго благоговѣнiя, не испытывая тревогъ, имѣющихъ нѣкоторое сродство съ тревогами души, покидающей сей мiръ и познающей невѣдомыя истины грядущей жизни. Прикованные къ Землѣ незыблемыми законами природы, существа затерянныя въ безконечности, мы какъ бы прiобрѣтаемъ сверхъестественныя и громадныя силы, когда любознательность наша постигаетъ нѣкоторыя изъ таинственныхъ и далекихъ дѣлъ Творца...

Такимъ-то высокимъ слогомъ авторъ излагаетъ свою одиссею. Сначала онъ описываетъ огромный телескопъ, со стекломъ въ 24 фута въ дiаметрѣ, и всѣ астрономическiе инструменты; затѣмъ авторъ переходитъ къ дивнымъ открытiямъ: къ растенiямъ странныхъ и неизвѣстныхъ формъ — къ минеральнымъ зданiямъ, которыя ошибочно принимаются астрономами за дѣла рукъ человѣческихъ, — къ стадамъ бизоновъ, „у которыхъ надъ глазами, поперекъ всего лба, до самыхъ ушей идетъ мясистый козырекъ", — къ единорогамъ, чудовищамъ свинцоваго цвѣта съ козлиными бородами; самки ихъ не имѣютъ ни роговъ, ни бородъ, но хвосты у нихъ чрезвычайно длинные; затѣмъ настаетъ очередь сѣрыхъ великановъ съ непомѣрно-длинными ногами и носами; однажды въ полѣ телескопа появилась какая-то странная амфибiя, сферической формы, быстро катившаяся по прибережнымъ пескамъ.... Но все это не удовлетворяло нашихъ наблюдателей: они находились отъ Луны всего въ полукилометрѣ, а потому и имѣли право надѣяться на чего-либо получше. Однажды они смотрели на багряную опушку висячаго лѣса и, какъ обыкновенно, въ минуту, когда меньше всего они ожидали этого, толпа окрыленных животныхъ спустилась на равнину. То были искомые обитатели Луны, люди съ крыльями летучихъ мышей. Путешественники немедленно же описываютъ ихъ: „Въ разстоянiи восьмидесяти метровъ, при помощи телескопа, ихъ можно было разсмотрѣть подробно. Роста они средняго, въ четыре фута; за исключенiемъ лица, они покрыты длинною, густою и блестящею шерстью, подобною волосамъ; крылья ихъ, изъ чрезвычайно тонкой перепонки, конфортабельно спускаются по спинѣ, отъ плечъ до икры ногъ. Ихъ изжелта-тѣлеснаго цвѣта лица несколько красивее, чѣмъ лица орангутанговъ и проч."

Дѣйствительно, сэръ Джонъ Гершель въ описываемую эпоху находился на мысѣ Доброй Надежды, по порученiю англiйскаго правительства и намъ извѣстно отъ одного изъ друзей нашихъ, жившаго въ то время съ Гершелемъ, что знаменитый ученый узналъ послѣднимъ о ходившихъ на счетъ его слухахъ *).

*)Брошюра эта произвела въ умахъ необычайное движенiе; вообще 1836 былъ фазою астрономическихъ волненiй. Въ Мартѣ мѣсяцѣ, въ Парижѣ и въ Лiонѣ была напечатана, вторымъ изданiемъ, книга: «Documents sur la Lune», а въ Апрѣлѣ появилось ея третье изданiе. Въ томъ же мѣсяцѣ въ Бордо вышло болѣе популярное ея изданiе, которому служило хорошею рекомендацiею имя издателя: «Лапласъ». Въ томъ же мѣсяцѣ изданы: «Notice sur les découvertes exraordinares dans la Lime, faites en 1835, à l'aide d'un télescope, par John Herschel, par le docteur Andrew Cyrant» и «Explication des découvertes dans la Lune». Въ Маѣ мѣсяцѣ та-же самая книга продавалась въ Мансѣ по низкой цѣнѣ: 20 сантимовъ за экземпляръ. Въ Iюлѣ мѣсяцѣ, новое ея изданiе, значительно пополненное, было опубликовано въ Парижѣ и въ Лiонѣ. Въ Ноябрѣ мѣсяцѣ появился «Voyageur aѣrien conduit dans les astres».

Прибавимъ, что въ Мартѣ мѣсяцѣ была отпечатана: «Publication complite des nouvelles découvertes de M. John Herschel dans le ciel austral et dans la Lune»

Но брошюры эти были затоплены громаднымъ числомъ рисунковъ, литографированныхъ картинъ и гравюръ, загромождавшихъ эталажи книгопродавцевъ втеченiе десяти мѣсяцевъ. Оригинальный видъ представляли эти толпы зѣвакъ стоявшихъ предъ изображенiями анонимныхъ летающихъ людей, которыхъ видѣлъ на Лунѣ какой-то англичанинъ, находясь на мысѣ Доброй Надежды.

Въ ту же эпоху изобретательный Эдгардъ Поэ, редакторъ Southern Literary Messenger, въ Ричмондѣ, издалъ описанiе совершеннаго имъ на Луну путешествiя, подъ заглавiемъ Aventure sans pareille d'un certain Hans Pfaal.. Эпиграфъ этой книги какъ-разъ подъ стать фантастическимъ путешествiямъ:

Avec un coeur plein de fantaisies délirantes
Dont je suis le capitaine,
Avec une lance de feu et un cheval d'air
A travers l'immensité je voyage

Дѣйствительно, это престранныя приключенiя. „Однажды на биржевой площади комфортабельнаго города Роттердама собралась громадная толпа народа, но съ какою цѣлью — неизвѣстно... Къ полудню въ ней стало обнаруживаться легкое, но замѣтное волненiе, за которымъ послѣдовалъ говоръ десяти тысячъ языковъ; минуту спустя, десять тысячъ головъ приподнялись къ небу, десять тысячъ трубокъ одновременно опустились внизъ въ десяти тысячахъ ртахъ и во всемъ городѣ Роттердамѣ и его окрестностяхъ раздался продолжительный, громкiй и неистовый крикъ, который можно сравнить только съ ревомъ Нiагары".

Причина этого крика вскорѣ достаточно выяснилась: изъ облаковъ выдѣлилось и вступило въ лазурь пространства какое-то странное, невѣдомое существо, дородное но на столько странное по формѣ, такъ нелѣпо организованное, что толпа толстяковъ-бюргеровъ, которые, разинувъ рты, смотрѣли на пришельца, ничего рѣшительно тутъ не понимали и не могли надивиться такому чуду.

Приблизiвшись къ землѣ на сто футовъ, шаръ ясно показалъ толпѣ своего обитателя, дѣйствительно — субъекта прекурьезнаго. Ростомъ онъ былъ нiкакъ не больше двухъ футовъ, что не помѣшало-бы ему потерять равновѣсiе и вылетѣть изъ шляпы, служившею ему лодкою, если-бы его не поддерживала веревочная сѣтка. Тѣло маленькаго человѣчка было до невѣроятiя объемисто, что сообщало всей его особѣ нелѣпую, шаровидную форму. Его руки были чудовищно толсты; его сѣдые волосы были связаны сзади въ косу; его непомѣрно длинный крючковатый носъ былъ красенъ; глаза онъ имѣлъ съ красивымъ разрѣзомъ, на выкатѣ и проницательные; его подбородокъ и щеки, покрытые старческими морщинами, были широки, одутловаты и отвислы; по обѣимъ сторонамъ его головы не замѣчалось ни малѣйшихъ признаковъ ушей. Костюмъ этого курьезнаго господина состоялъ изъ голубаго атласнаго пальто, желтаго жилета и краснаго фуляроваго платка на шеѣ.

Это былъ обитатель Луны!

Этотъ Селенитъ, значительно разнившiйся отъ жителей Луны, видѣнныхъ съ мыса Доброй Надежды, а также и отъ Селенитовъ Сирано и Годвина, доставилъ госпожѣ Греттель Пфааль извѣстiе о ея мужѣ, отправившемся на Луну пять лѣтъ тому назадъ. Рукопись представляетъ подробнѣйшiй журналъ какъ способовъ, при помощи которыхъ совершилось восхожденiе нашего воздухоплавателя, такъ и феноменовъ, наблюденныхъ имъ во время его восемнадцати-дневнаго путешествiя. Этимъ фантастическимъ описанiемъ явленiй, согласно съ высотою, на которой находился путешественникъ, доказывается, что послѣднiй обладалъ нѣкоторыми познанiями въ физикѣ. Не одинъ туристъ, въ виду своихъ фантастическихъ странствованiй, пользовался тайкомъ журналомъ Ганса Пфааля. *)

*) Въ то время, когда умы, падкiе до новыхъ открытiй, странствовали по планетамъ, другiе умы, какъ и въ послѣднемъ столѣтiи, придумывали анти-научныя теорiи, въ которыхъ парадоксы являлись въ обществѣ полнѣйшей наивности. Въ девятнадцатомъ столѣтiи существовали заносчивые люди, съ полнѣйшимъ хладнокровiемъ отвергавшiе какъ астрономическiя истины, такъ и вытекавшiе изъ послѣднихъ выводы. Ради курьеза, упомянемъ о нѣкоемъ Реньо де-Жюбикурѣ, который въ 1816 году издалъ la Création du Monde или Systéme d'organisation primitive. По его мнѣнiю, люди, допускающiе идею множественности мiровъ, открытiя астрономiи и физики и факты, представляемые этими науками — или сумасброды, или шарлатаны. Вселенная очень несложна: это яйцо, происшедшее отъ совокупленiя двухъ первичныхъ существъ; подобно зародышу животныхъ, со времени своего возникновенiя оно развивается больше и больше. Такова прелюдiя къ этой великолепной системѣ, стоившей автору «двѣсти часовъ занятiй, по тридцати или сорока минутъ въ сутки».

Луна периодически зарождается и обновляется фосфорическими истечениями, жирными и маслянистыми, которыя необходимо выдѣляются изъ всѣхъ земныхъ тѣлъ. Что она не есть тѣло, получающее свѣтъ отъ Солнца, доказывается, между прочимъ, темнымъ видомъ Луны въ то время, когда она находится въ ближайшемъ разстоянiи отъ Солнца, т е. во время затмѣнiй.

Солнце есть продуктъ болѣе или менѣе жидкiхъ, маслянистыхъ, теплотворныхъ и огненныхъ истеченiй, выдѣляемыхъ всѣми тѣлами; они поднимаются къ Солнцу и сосредоточиваются на его дискѣ, чтó очень не трудно замѣчается нами въ испаренiяхъ, безпрестанно выдѣляемыхъ Землею. Планеты производятся чистыми, концентрированными истеченiями, которыя необходимо выдѣляются изъ тѣлъ, находящихся выше планетъ. Даже звѣзды производятся жидкими и чистыми частицами, истекающими изъ различныхъ, находящихся выше звѣздъ, тѣлъ, каковы планеты, Солнце и проч. Звѣзды получаютъ свѣтъ не изъ прямаго источника, поэтому блескъ ихъ такъ слабъ и блѣденъ.

Твердь небесная есть нѣчто въ родѣ совершеннѣйшаго оплотнѣнiя или окаменѣлости, производимыхъ алкалинными, ѣдкими, сырыми и грубыми частицами, которыя не поглощаются звѣздами. Невозможно опредѣлить толщу тверди; стужа ея чрезвычайно велика. Твердь окружаетъ вселенную, какъ скорлупа окружаетъ лицо и, подобно яйцу, развивается постепенно. Благодаря ей, ничто не выходитъ изъ предѣловъ вселенной.

Та часть книги, которая посвящена наукамъ нравственнымъ, представляетъ не менѣе интереса, чѣмъ ея физическая часть. Чтобы дать о ней понятiе, мы приведемъ изъ нея только двѣ слѣдующiя аксiомы: «Цивилизацiя противна законамъ природы. — Человѣкъ мыслящiй — это животное развращенное».

Положительно, автору нечего опасаться послѣдняго обвиненiя.

Но вотъ не менѣе интересное произведенiе. Нѣкто аббатъ Маталенъ издалъ въ 1842 году фантазiю, серьезную и важную для него собственно, но для другихъ — странную и нелѣпую, въ которой онъ старается доказать единичность Земли и незначительность величины звѣзднаго мiра. Впрочемъ все выясняется самымъ заглавiемъ книги: «Анти-Коперникъ»,

Не подлежитъ сомнѣнiю, что этотъ писатель домогался только того, чтобы о немъ говорили: но хотя цѣль автора достаточно ясна, во всякомъ случаѣ она нисколько не достигнута имъ. Что касается до насъ, то мы окажемъ аббату Маталену честь немножко посмѣяться надъ нимъ вмѣстѣ съ читателями нашими.

Итакъ, вотъ программа этого нелѣпаго произведенiя, болѣе совершенный типъ котораго представленъ уже Уэвелемъ. «Новая астрономiя, съ приложенiемъ многихъ проблемъ, на основанiи которыхъ съ несомнѣнною очевидностью доказывается что системы Птоломея и Коперника равно ложны, — что Солнце никакъ не болѣе одного метра въ дiаметрѣ, а Венера не больше апельсина, — что Земля больше всѣхъ тѣлъ небесныхъ, взятыхъ вмѣстѣ, — что она обладаетъ только-суточнымъ движенiемъ и находится въ средоточiи планетной системы и пространства, и проч.

Анти-Коперникъ прошелъ безъ шума и скромно стушевался: никто и не замѣтилъ его. Авторъ, обманувшiйся въ своихъ притязанiяхъ, надеялся возбудить вниманiе публики слѣдующимъ объявленiемъ, выставленнымъ на эталажѣ его книгопродавца: «Издатель возвращаетъ стоимость книги, даетъ сочиненiе даромъ и предлагаетъ 50 франковъ премiи тому, кто докажетъ, что основанiя автора ложны».

Двѣнадцать лѣтъ спустя, въ 1854 году, получился отвѣтъ.

Нѣкто Лемоанъ (Сенъ-Симфорьенъ де-Лэ) издалъ: «Антикросгелiологъ, или Солнце и Вселенная въ миньятюрѣ аббата Маталена», представленныя въ ихъ дѣйствительной необъятности, съ слѣдующимъ прекраснымъ эпиграфомъ: Felix qui potuit rerum cognoscere causas. Съ 1854 года аббатъ Маталенъ покоится мирнымъ сномъ: онъ нашелъ человека, рѣшившагося опровергать его мнѣнiя.

«Изъ-за чего вы такъ трудитесь?» — говоритъ авторъ. Необъятная безконечность небесъ устрашаетъ ваше воображенiе, а непостижимый Творецъ этихъ обширныхъ пространствъ и заключающихся въ нихъ Мiровъ представляется вамъ слишкомъ могущественнымъ для того, чтобы Онъ могъ сказать вамъ, что вы созданы по Его образу и подобiю. Быть можетъ также, вы боялись, что въ обширныхъ пространствахъ тверди небесной, вы подвергнетесь опасности не найти ту обитель блаженства, тотъ рай, который помѣщенъ вами превыше всѣхъ небесъ».

«Если я лишилъ васъ рая, то въ вознагражденiе за это, я подарилъ васъ идеею множественности мiровъ, обитаемыхъ подобно нашему мiру и въ которыхъ найдется мѣсто для всѣхъ возвышенныхъ умовъ. Полагаю, что вы не будете отъ этого въ убыткѣ. Будьте увѣрены: заключая по аналогiи и многимъ фактамъ, на всѣхъ тѣлахъ нашей солнечной системы, равно какъ и на планетахъ, входящихъ въ составъ другихъ солнечныхъ системъ, существуютъ твари органическiя и сознательныя. Это увеличиваетъ и почти до безконечности раздвигаетъ предѣлы живой природы, и вмѣстѣ съ тѣмъ, созидаетъ достойнѣйшiй памятникъ величiю Творца».

То была эпоха путешествiй. Въ 1838 году Боатаръ издалъ описанiе своихъ странствованiй въ мiрѣ планетъ. Какъ и Лесажу, путеводителемъ служилъ ему хромой бѣсъ. Туристъ этотъ ѣздилъ на аэролитѣ и прежде всего онъ отправился на свѣтило дня. Надѣясь увидѣть тамъ великановъ, какихъ-нибудь солнечныхъ Микромегасовъ, ростомъ въ нѣсколько сотъ метровъ, онъ постоянно устремлялъ взоры на высоту, по меньшей мѣрѣ равную высотѣ Монблана, какъ вдругъ на дорогѣ онъ наткнулся на какое-то существо, оказавшееся маленькою женщиною въ три фута ростомъ. Она упала отъ полученнаго ею толчка и покатилась по травѣ, испуская жалобные стоны.

„Значитъ, обитатели Солнца, говоритъ авторъ, не таковы, какими многiе представляютъ ихъ. Вообразите себѣ людей въ четыре фута ростомъ, съ короткими и очень тонкими ногами, съ огромными безпалыми ступнями, но съ однимъ очень толстымъ и твердымъ ногтемъ, покрывающимъ подъемъ ноги и похожимъ на небольшое лошадиное копыто. На рукахъ у нихъ шесть длинныхъ пальцевъ. Но что больше всего показалось страннымъ въ этихъ существахъ, то это ихъ головы, которыя привели бы въ восторгъ любаго парижскаго френолога. Онѣ составляютъ, по вѣсу, третью часть этихъ существъ, похожи на огромныя тыквы и состоятъ изъ одного только черепа; собственно же лице занимаетъ лишь незначительную часть головы. Что касается остальнаго, то я не могу дать болѣе точнаго понятiя о солнечныхъ людяхъ, какъ уподобивъ ихъ большеголовымъ каррикатурамъ Дантана".

Таковы обитатели лучезарнаго свѣтила. Однакожъ ихъ творецъ упустилъ изъ вида существенное обстоятельство: онъ не снабдилъ своихъ чадъ предохранительными шапочками, какъ это дѣлаютъ наши нянюшки, опасающiяся, чтобы ихъ малютки не поразбивали себѣ головъ во время своихъ частыхъ паденiй. Вслѣдствiе притяженiя планеты, которое на Солнцѣ почти въ тридцать разъ сильнѣе, чѣмъ на Землѣ, эти существа съ тыквообразными головами и лошадиными ногами, не могутъ сдѣлать и двухъ шаговъ, не падая на землю. Мы попросимъ г. Боатара обратить на это вниманiе при второмъ изданiи имъ своей книги.

Жоржъ Кювье, въ своемъ „Царствѣ животныхъ", т. I, стр. 3, слѣдующимъ образомъ описываетъ отличительные признаки одной породы обезьянъ, называемыхъ „Pongos": „длинныя руки, очень отлогiй лобъ, небольшой и сжатый черепъ; лице пирамидальное, желтое, такъ же какъ и руки; тѣло коричневое и покрытое волосами". Таковы обитатели Меркурiя.

Жители Венеры нѣсколько грацiознѣе: лица у нихъ не настолько выдаются впередъ, какъ у обезьянъ; они занимаютъ середину между орангутангами и Кафрами. Тѣло ихъ покрыто длинною сѣрою шерстью, а головы у нихъ совсѣмъ голыя. Всю жизнь они то и дѣло колотятъ другъ друга палками.

Обитатели Марса, болѣе развитые, чѣмъ жители Венеры, нѣсколько похожи на нашихъ негровъ. Вообще, планеты имѣютъ тѣмъ совершеннѣйшихъ представителей органической жизни, чѣмъ дальше отстоятъ отъ Солнца. Какъ кажется, въ числѣ планетъ Юпитеръ занимаетъ первое мѣсто по отношенiю живущихъ на немъ людей; начиная съ этой планеты люди, повидимому, все больше и больше приближаются къ типу животныхъ. Такимъ образомъ, обитатели Сатурна покрыты грубою шерстью, бѣлою какъ снѣгъ; ихъ круглые глаза красны, какъ у бѣлыхъ кроликовъ; зрачекъ у нихъ поперечный, какъ у совъ и ночныхъ животныхъ; у женщинъ шерсть гораздо бѣлѣе и шелковистѣе, чѣмъ у мужчинъ; уши ихъ, восемнадцати вершковъ длиною, образуютъ нѣчто въ родѣ воронки, окаймленной длинными и жесткими волосами, растущими въ рядъ, подобно рѣсницамъ. Прислушиваясь, они выставляли впередъ свои уши, подвижныя какъ уши лани и закрывали глаза, чтобъ не развлекаться ничѣмъ другимъ, чтó придавало имъ чрезвычайно любезный видъ.

Жители Урана — гуси! На первыхъ порахъ путешественникъ и не подозрѣвалъ, чтобы птицы эти могли быть разумными обитателями планеты; онъ подошелъ къ одному пруду, какъ вдругъ стая гусей, гагакая, поднялась въ воздухъ, за исключенiемъ одного гуся, который увязилъ свою лапу въ тростникѣ. „Я подбѣжалъ къ гусю, говоритъ онъ, — и хотѣлъ было уже схватить его, но изумленный, я подался назадъ: гусь приподнялъ ко мни свою бѣлую голову, украшенную великолѣпнымъ хохломъ длинныхъ перьевъ, причемъ показалъ мнѣ прелестнѣйшее женское лице, какое только мнѣ случалось когда-либо видѣть. Благодаря дивнымъ свойствамъ жезла духа, я тотчасъ же понялъ гагаканье гуся, который съ мольбою говорилъ мнѣ: „Чужеземное чудовище, заклинаю тебя небомъ, не обижай меня; я бѣдная гусыня, молодая и невинная; мнѣ только два мѣсяца (шестнадцать лѣтъ); я еще не выходила изъ подъ крыльевъ моихъ родителей". Пришелецъ почувствовалъ даже нѣжную склонность къ гусынѣ и хотѣлъ было взять ее съ собою, но при замѣчанiи генiя, что не къ чему навязывать себѣ на шею чужеземную гусыню, такъ какъ въ Парижѣ и своихъ не оберешься, онъ оставилъ ее въ покоѣ и возвратился на Землю, побывавъ по пути на Лунѣ.

Описывая свои небесныя странствованiя въ диѳирамбѣ: Magnitu — do parvi, авторъ Contemplations имѣлъ болѣе правильное понятiе о невыразимомъ разнообразiи, которымъ запечатлѣны всѣ произведенiя природы. Авторъ возносится духомъ на обитаемыя сферы, созерцаетъ ихъ, и когда Гюго написалъ нижеприведенную строфу, то ладья его поэзiи, подобная кораблю, приближающемуся къ берегамъ, очень близко подошла къ реальности.

Et si nous pouvions voir les hommes,
Les ébauches, les embryons,
Qui sont là ce qu'ailleurs nous sommes,
Comme, eux et nous, nous frémirions!
Bencontre inexprimable et sombre!
Nous nous regarderions dans l'ombre,
De monstre à monstre, fils du nombre
Et du temps qui s'évanouit;
Et si nos langages funèbres
Pouvaient échanger leurs algèbres,
Nous dirions: ,,Qu'êtes-vous, tenèbres?"
Ils diraient: «D'ou venez-vous, nuit?"

Но не слишкомъ-ли самонадеянно вступаетъ поэтъ въ фантастическiя страны, о которыхъ мы упомянули выше, представляя мiры тѣмъ болѣе злополучными, бѣдными и дурно населенными, чѣмъ дальше отстоятъ они отъ Солнца, райскаго свѣтила?

La Terre est au Soleil ce que l'homme est à lange,
L'un est fait de splendeur, l'autre est pétri de fange.
Toute étoile est soleil, tout astre est paradis.
Autour des globes purs sont les globes maudits;
Et dans l'ombre, ou l'esprit voit mieux que la lunette,
Le soleil-paradis traîne l'enfer-planète.
Plus le globe est lointain, plus le bagne est terrible.
Ténébreux, frissonnants, froids, glacés, pluvieux,
Autour du paradis ils tournent, envieux;
Et, du Soleil, parmi les brumes et les ombres,
On voit passer au loin toutes ces faces sombres.

Не смотря на поразительное величiе картины, эти образы нисколько не существеннѣе системъ, основанныхъ на принципѣ бóльшихъ или меньшихъ разстоянiй планетъ отъ Солнца, о чемъ уже говорено выше. Космогонiя Шарля Фурье покоится на столь-же произвольныхъ началахъ.

По мнѣнiю этого глубокомысленнаго мужа и его послѣдователей свѣтила обладаютъ душою и жизнью и сообщаются другъ съ другом, посредствомъ жидкихъ (благовонныхъ) нитей, служащихъ для воспроизведения живыхъ тварей на поверхности каждаго мiра. Такимъ образомъ, лошади производятся дѣйствiемъ Сатурна, а жабы — дѣйствiемъ Марса. Организмы, свойственные планетамъ — люди, животныя и растенiя, — обладаютъ душою безсмертною, но менѣе совершенною, чѣмъ души обитаемыхъ ими планетъ. Душа Земли, напримѣръ, по разуму, нравственнымъ силамъ и волѣ выше души всѣхъ обитателей Земнаго шара. Души не переходятъ изъ одного мiра въ другой, такъ какъ онѣ принадлежатъ душѣ каждой сферы и переселяются вмѣстѣ съ нею. По мнѣнiю Фурье, наши души, въ концѣ ихъ планетнаго поприща, поочередно перебываютъ въ различныхъ мiрахъ 810 разъ, всего 1620 разъ, изъ которыхъ 810 разъ здѣсь и 810 разъ въ ближайшихъ пространствахъ. Только послѣ этого позволяется имъ посѣщать другiе мiры вмѣстѣ съ душою Земли. „По смерти планеты, ея великая душа, слѣдовательно и наши души, составляющiя принадлежность великой души, вступятъ въ другой новый мiръ. Меньшiя души утрачиваютъ воспоминанiе о частныхъ метапсихозахъ, и потомъ сливаются и соединяются съ великою душою. Мы сохранимъ воспоминанiе только объ общемъ предназначенiи планеты. Воспоминанiе о суммѣ всѣхъ совершившихся метампсихозъ со временемъ дѣлается тягостнымъ и неяснымъ. Покинувъ свою умершую сферу, планетная душа отправляется на вновь возникшую комету и снова, начинаетъ проходить поприще звѣздной градацiи. Великая душа, пройдя на многихъ планетахъ лестницу существований, возвышается въ своемъ достоинствѣ, т. е. втеченiе достаточнаго времени пробывъ душою спутника, она дѣлается душою главнаго свѣтила, затѣмъ душою Солнца, душою вселенной, двухъ вселенныхъ и т. д. Души людей, животныхъ и растенiй, согласно съ возвышенiемъ великой души, развиваются втеченiе многихъ миллiардовъ лѣтъ". Затѣмъ... Трудно сказать, что дѣлается затѣмъ съ ними.

Фурье считаетъ свѣтила существами одушевленными и мыслящими, которымъ извѣстенъ бытъ общественный и семейственный. Если душа планеты въ чемъ-либо провинится, то сосѣдки „подвергаютъ ее аресту"; если она печальна, то всевозможными мѣрами стараются ее утѣшить; если она больна, то „объ ней нѣжно заботятся, но вмѣстѣ съ тѣмъ устраняютъ ее отъ всякаго рода свободныхъ и интимныхъ сношенiй". Эти интимныя сношенiя, дающiя жизнь обитателямъ планетъ, совершаются при помощи ароматныхъ нитей, по которымъ протекаютъ „ароматы" съ одной планеты на другую: такъ точно въ фейерверкахъ искра движется по нити; эта нить, достаточно продолженная, могла-бы передать огонь на неопредѣленное пространство".

Но нашъ вѣкъ далъ начало не однѣмъ только страннымъ теориямъ, диспутамъ и фантазiямъ относительно теологической и анекдотической стороны нашего предмета; идея всемiрной жизни облекалась не только тѣми формами, которыя разсмотрѣны нами въ обозрѣнiи: такого рода симптомы были-бы слишкомъ ужъ печальны. Нѣтъ, нашему времени суждено было привѣтствовать произведенiя болѣе серьезныя, полезныя и прочныя.

Если астрономы, по роду своихъ занятiй, должны ограничиваться только геометрическими чертежами и таблицами вычисленiй; если, вообще, они и не думаютъ о философiи астрономiи, во всякомъ случаѣ, нѣкоторые изъ нихъ составляютъ исключенiе изъ общаго правила. Кроме астрономовъ, съ которыми мы познакомились при самомъ возникновенiи науки, объ обитаемости мiровъ размышляли Ньютонъ, Гершель, Лаландъ и Лапласъ, слѣдовательно можно было надеяться, что ихъ мысли утвердятся на собственныхъ своихъ основахъ.

Онѣ формулировались мало помалу. Въ 1847 году докторъ Плиссонъ старался опредѣлить, въ своемъ трактате „О мiрахъ", условiя жизни органическихъ существъ нашей планетной системы. Во всякомъ случаѣ, онъ не ставитъ идею, на которую онъ смотрѣлъ только какъ на гипотезу, выше простой догадки, чтó и высказано имъ въ конце своего сочиненiя. „Идея обитаемости мiровъ не больше какъ простое предположенiе. Какъ ни достоверна она, во всякомъ случае мы не должны упускать изъ вида, что въ сущности она покоится только на аналогiяхъ, а не на прямыхъ и несомненныхъ доказательствахъ. Если бы кто-либо нашелъ, что изъ-за подобнаго заключенiя не стоило писать столь пространной диссертацiи, то мы отвѣтимъ, что у нас не имѣлось въ виду доказывать непреложность идеи множественности мiровъ.

Менѣе сдержанный, докторъ Ларднеръ помѣстилъ въ Museum of sciences and arts статью въ пользу такого же мнѣнiя. Изслѣдованiе физическаго строенiя планетъ, подкрепленное рисунками, дало ему возможность возвести свои гипотезы на степень высшую той, на которой остановился предшествовавший ему авторъ. Наконецъ, появленiе книги англiйскаго богослова Уэвеля, о которомъ мы уже говорили, обратило вниманiе ученыхъ на почву, мало еще изслѣдованную наукою и вызвало опроверженiя, въ родѣ слѣдующихъ:

— More Worlds than One, the creed of the philosopher and the hope of, the christian: „Существуетъ не одинъ только мiръ — въ этомъ состоитъ вѣрованiе философа и надежда христiанина", сэра Давида Брюстера (1854 г.).

— Essays on the spioit of the inductive philosophy, the Unity of Worlds, and the philosophy of creation. „Объ индуктивномъ методѣ, единство мiра и философiя мiрозданiя", Пауэля (1855).

— A few more Words on the Plurality of Worlds.. „Нѣсколько словъ о множественности мiровъ", Джакоба.

— Мечты и истина, отвѣтъ на книгу доктора Уэвеля о множественности мiровъ.

Изъ этихъ различныхъ опроверженiй, основательнѣйшимъ должно считать первое, такъ какъ остальныя не обнимаютъ всѣхъ сторонъ вопроса. О послѣднемъ можно упомянуть только ради формы. Книга Давида Брюстера совершенно уничтожаетъ положенiя богослова и мы не думаемъ, чтобы нашелся смѣльчакъ, который изъявилъ бы желанiе возстановить зданiе богословскихъ отрицанiй, увидавъ его въ столь жалкомъ положенiи.

Однакожъ воображенiе не прекращало своей деятельности. Въ 1855 году, въ то время, когда Англiя присутствовала при борьбѣ могучихъ антагонистовъ, въ Парижѣ продолжалась анекдотическая серiя нашего предмета въ Старѣ, или φ въ Кассиопеи. Это „чудесный разсказъ объ одномъ изъ мiровъ пространства, описанiе удивительной природы, быта, путешествiй и литературы обитателей Стара." Введенiе, написанное белыми стихами, съ величайшимъ краснорѣчiемъ возвѣщаетъ намъ, что авторъ нашелъ рукопись своего произведенiя на одной изъ снѣжныхъ вершинъ Гиммалайскихъ горъ, въ пустомъ болидѣ. Въ созвѣздiи Кассiопеи, звезда φ образуетъ собою сложную систему Солнцъ всевозможныхъ цвѣтовъ; Старъ — это планета, вокругъ которой вращаются различныя Солнца. Гипотеза эта довольно остроумна, хотя она и не доказываетъ, чтобы творцомъ ея былъ астрономъ.

Около этого времени доктрина, основанная на необъяснимыхъ фактахъ, начала проникать въ массы общества и прiобрѣтать многочисленныхъ послѣдователей. Каковы бы ни были научныя достоинства иныхъ скептиковъ и невежество другихъ, въ сущности есть факты, не выясняемые ни наукою, ни разсудкомъ, факты, принадлежащiе къ области непостижимаго, быть можетъ, не могущаго быть постигнутымъ и, какъ кажется, стоящiе внѣ предѣловъ физическаго изслѣдованiя. Эти сверхъ-научные факты могутъ быть отвергаемы людями недоразвитыми, тѣмъ не менѣе они существуютъ и спиритизмъ возникъ на основанiи тайнъ, неправильно названныхъ сверхъестественными: въ наше время онѣ стоятъ внѣ научного анализа — и больше ничего. Тутъ было „нѣчто", по выраженiю, подвергшемуся насмѣшкамъ со стороны противниковъ этой доктрины; но, увы! съ какою быстротою разыгравшееся воображенiе опередило это „нѣчто". Умъ человѣческий такъ слабъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ такъ склоненъ къ преувеличенiю, что съ той минуты, въ которую возникло убеждение въ возможности общенiя съ духами, пребывающими внѣ Земли, тысячи умовъ тотчасъ же пришли въ движенiе. Такъ какъ любопытство играло тутъ главную роль, то къ этимъ существамъ (вполнѣ неизвѣстнымъ, впрочемъ) стали обращаться съ вопросами на счетъ небесныхъ сферъ и ихъ обитателей. Духи (какъ извѣстно, они очень обязательны) удовлетворили желанiе каждаго, послѣ чего каждый могъ уже составить себѣ небольшую систему воображаемыхъ мiровъ. И вотъ возстаетъ одинъ экстатикъ и въ глубокомысленныхъ выраженiяхъ (на столько глубокомысленныхъ, что порою они смахиваютъ даже на безсмыслицу) возвѣщаетъ тайну происхождения мiров, выясняетъ процессъ образованiя Земли при посредствѣ четырехъ сплотившихся между собою спутниковъ и описываетъ паразитическое населенiе свѣтилъ, жизнь и мыслительныя силы послѣднихъ и ихъ свободную волю, когда души ихъ отправляются на поиски за новыми тѣлами, замѣтивъ, что ихъ планеты начинаютъ дряхлѣть. То былъ Мишель Фиганьеръ, авторъ „Ключа жизни", произведенiя страннаго, не лишеннаго однакожъ глубины мысли въ нѣкоторыхъ изъ своихъ положенiй, но прочесть которое мы никакъ не совѣтуемъ. — Викторъ Геннекэнъ, бесѣдуя съ „душою Земли", познаетъ нравственныя достоинства души Юпитера, и Сатурна и степень высоты, на которой стоятъ души ихъ обитателей. — Нѣкто другой писалъ подъ диктовку Араго въ то время, когда его супруга странствовала по планетамъ. Вотъ небольшая выдержка изъ ея путешествiй; „Во время путешествiй своихъ по Сатурну, госпожа X. убѣдилась въ истинности полученныхъ ею свѣдѣнiй относительно того, что этотъ послѣдний мiръ стоитъ нѣсколько ниже Юпитера, но выше Земли. Въ настоящее время Лезюркъ воплотился въ немъ и состоитъ тамъ владѣльцемъ помѣстья. Отправившись къ нему съ визитомъ, г-жа X. пришла къ прекрасному и легкому мосту, очень длинному и объ одной аркѣ, подъ которою проходила гондола съ музыкантами. Противоположная сторона моста, къ которой направлялась г-жа X., была ярко освѣщена свѣтильниками, расположенными въ виде креста на устоѣ этой стороны. Ворота моста вели въ огромный, великолепный паркъ; журчащiе ручьи извивались среди густыхъ деревьевъ, листья и цвѣты которыхъ представлялись въ обаятельномъ разнообразии красокъ. Въ особенности заслуживаюсь вниманiя цвѣты, имѣющiе форму колокольчиковъ, дивнаго фiолетоваго цвѣта. Посреди парка, на прудѣ, покрытомъ прекрасными водяными растенiями, находится изящное, легкое зданiе, въ видѣ готическаго трилистника; террасы его и балконы великолѣпно изваяны и украшены статуями и грацiознаго свойства предметами... Посреди одного бассейна въ воздухъ взлетаетъ струя теплой воды и ниспадаетъ дождемъ на прелестныхъ нагихъ женщинъ, погруженныхъ въ воду по поясъ; ихъ тѣло почти покрыто ихъ длинными волосами. Одна изъ нихъ находится внѣ воды. На Сатурнѣ существуютъ воды различной плотности, въ которыя более или менее погружается тѣло купальщицъ. Такие-то чудеса видѣла г-жа Розъ, но мы и не упоминали еще о планетахъ Лопуссѣ и Этиописѣ, открытыхъ недавно однимъ медиумомъ! — Однакожъ въ этихъ фантазiяхъ не все вымышленно и нѣкоторыя изъ нихъ принадлежащiя медиумамъ, чуждымъ наукѣ, представляютъ интересныя совпаденiя съ тѣми аналогiями, которыя астрономiя устанавливаетъ между другими мiрами и земнымъ шаромъ. Къ числу таковыхъ принадлежатъ „виды Юпитера'', нарисованные Виктореномъ Сарду подъ наитiемъ Бернара Палисси, который въ настоящее время тоже состоить землевладѣльцемъ на сказанной планетѣ. Жилища Илiи и Сведенборга отличаются прекрасною архитектурою; но эмблематическiй замокъ Моцарта гораздо выше ихъ по своему изящному, музыкальному устройству; ничего не можетъ быть прекраснѣе и грацiознѣе множества ключей, нотъ, линѣекъ, бемолей, дiэзовъ, бекаровъ, струнъ и всевозможныхъ инструментовъ, составляющихъ порталъ этого чуднаго жилища. Но едвали можетъ что-либо сравниться по красотѣ съ отдѣломъ животныхъ Зороастра, гдѣ quasi-люди играютъ въ кегли (новая игра, похожая на бильбокетъ: въ шарахъ имѣются дыры и дѣло идетъ не о томъ, чтобы сбить кегли, а насадить на нихъ шары); одни: изъ quasi-людей этихъ качаются на изящныхъ растительныхъ качеляхъ, другiе висятъ на лiанахъ, нѣкоторые носятся въ воздухѣ. Желая поглумиться надъ этими спиритическими путешествiями, одинъ анонимный авторъ издалъ книгу: Обитаемые мiры или откровенiя одного духа; впрочемъ произведенiе его не отличается остроумiемъ. Авторъ описываетъ семь мiровъ, обитаемыхъ потомками семи падшихъ ангеловъ: Адамъ живетъ на Землѣ, Зильзминуфъ — на Лунѣ, Кктiсъ — на Ззъ (Млечномъ пути), Кiиикiииикъ — на Альдебаранѣ, Бокби — въ странѣ Циклоповъ, I — на планетоидѣ, имѣющемъ 17 лье въ дiаметрѣ, наконецъ Бакаръ — въ мiрѣ, извѣстномъ подъ именемъ Сатурна и обитаемомъ только разумными яйцами.

Путешествiя, предпринимаемыя духами въ угоду любопытнымъ вообще или любопытнымъ медiумамъ женскаго пола въ особенности, а также и самими медiумами, подъ руководствомъ обязательныхъ духовъ, не всегда бывали лучше путешествiй, которыя проходили предъ нами втеченiе двухъ тысячъ лѣтъ; часто даже эти произведенiя ума человѣческаго являлись вполнѣ лишенными послѣдняго. Изъ этого слѣдуетъ, что намъ не суждено познать таинственныя средства, при помощи которыхъ можно проникнуть въ другiе мiры и что за разрѣшенiемъ этой великой задачи мы должны обращаться къ точнымъ наукамъ.

Къ произведенiямъ духа системы и воображенiя, къ творенiямъ, возникшимъ въ силу научныхъ изысканiй и, наконецъ, къ произведенiямъ иллюзiй и мистицизма присоединимъ произведенiя, внушенныя чувствомъ. Небесные горизонты были открыты любовью взорамъ г-жи Гаспаренъ; привязанность, разбитая смертью, вознесла ее за предѣлы Земли, со взорами, устремленными на послѣднюю и вѣчную обитель невѣдомыхъ небесъ и мiровъ, надежда на которые внушена ей чѣмъ-то въ родѣ нео-христiанизма. Не возвышаясь до истиннаго пониманiя вселенной, авторъ вѣруетъ однакожъ въ воскресенiе тѣла и обновленiе мiра въ послѣднiй день существованiя Земли; но стремленiя его являются исполненными истиннаго величiя, когда онъ краснорѣчиво проповѣдуетъ непреходящую тождественность души, вѣчность любви и несомнѣнность будущей жизни. Упомянемъ еще объ одномъ, заслуживающемъ вниманiя сочиненiи: Альсима, Очерки Неба; автору извѣстны истинныя начала, на которыхъ зиждется философiя мiрозданiя и онъ представляетъ въ ея дѣйствительномъ значенiе гармонiю, связующую стремленiя души съ истинною идеею вселенной. По его предположенiямъ, на освѣщающемъ насъ свѣтилѣ обитаетъ совершенное человѣчество, въ средѣ котораго воплощаются знаменитые люди нашего мiра и ведутъ жизнь, къ которой стремятся разумные оптимисты.

Тутъ авторъ доходитъ до самого щекотливаго мѣста своего предмета. Съ одной стороны, онъ не желаетъ быть историкомъ своего собственнаго дѣла, съ другой — не можетъ оставить неоконченною свою картину и не указать точки, въ которой стекаются всѣ ея черты. Не легко устранимая альтернатива!.. Но какимъ-же образомъ выйти изъ затруднительнаго положенiя?

Къ счастiю для автора, современная исторiя не находится ни въ условiяхъ исторiи древней, ни даже въ условiяхъ новѣйшей исторiи. Такъ какъ современныя событiя извѣстны всѣмъ образованнымъ людямъ, то не считая нужнымъ напоминать о нихъ, авторъ закончитъ свои бесѣды нѣсколькими дополнительными словами.

За пять лѣтъ до 1862 года, одинъ скромный мечтатель проводилъ прекрасныя лѣтнiя ночи въ наблюденiи неба; весною онъ жилъ въ излюбленныхъ природою мѣстахъ, во время прекрасныхъ осеннихъ вечеровъ онъ восхищался эффектами свѣта, а по длиннымъ зимнимъ вечерамъ занимался изученiемъ точныхъ наукъ. Проводя жизнь въ неизвѣстности, какъ и подобаетъ малымъ мiра сего, этотъ мечтатель, лѣта котораго неизвѣстны (душа не имѣетъ возраста), таилъ въ глубинѣ сознанiя мысль о существованiи разумныхъ и сознательныхъ тварей на лонѣ той необъятной природы, которой величiе свидѣтельствуется звѣздными ночами. Какъ кажется, онъ бесѣдовалъ объ этомъ съ людьми учеными, которые относились къ нему съ полнѣйшимъ равнодушiемъ и даже насмѣхались надъ его наивными убѣжденiями. Изумленный, что можно сомнѣваться въ столь очевидной реальности и отрицать значенiе ея въ судьбахъ человѣческаго знанiя, онъ началъ размышлять, нѣтъ-ли возможности осязательно доказать ее людямъ, умъ которыхъ не отличается особой живостью и вскорѣ затѣмъ онъ осмѣлился приступить къ организацiи самыхъ доказательств. Пятилѣтiе, о которомъ мы упомянули, истекало въ то время, когда трудъ его приближался къ окончанiю; наконецъ онъ вышелъ въ свѣтъ...

На первой его страницѣ мы находимъ слѣдующую фразу: „До сихъ поръ еще не существуетъ философского убѣжденiя въ непререкаемости идеи множественности мiровъ, такъ какъ эта истина не можетъ быть утверждена на астрономическихъ, доказывающихъ ее явленiяхъ. Въ наше время писатели, пользующiеся извѣстностью, безнаказанно пожимаютъ плечами, когда имъ говорятъ о небесныхъ мiрахъ: имъ нельзя отвѣчать фактами, ихъ нельзя смутить ихъ собственными безсмысленными умозаключенiями".

Съ этого времени анонимный писатель посвятилъ себя дѣлу, тѣмъ болѣе для него важному, что его значенiе было блистательнымъ образомъ доказано. Побуждаемый любопытствомъ, онъ обратился к исторiи съ вопросомъ: кто раздѣлилъ его убѣжденiя и вмѣстѣ съ тѣмъ старался взвѣсить въ ихъ абсолютномъ значенiи послѣдствiя своей доктрины. Было это въ 1864 году.

Здѣсь авторъ опять вступаетъ въ свою роль историка и на основанiи современныхъ журналовъ, французскихъ и иностранныхъ, констатируетъ, что съ этой эпохи доктрина множественности мiровъ становится вопросомъ дня.

Если черты, проходящiя въ нашей исторiи и достигаютъ точки, на которой мы остановились, во всякомъ случаѣ онѣ не заканчиваются здѣсь, а только перекрещиваются. Продолженные, онѣ, подобно солнечнымъ лучамъ, скопляющимся на стеклѣ и проницающимъ его, уходятъ въ будущность. Если исторiя прошлаго заканчивается здѣсь, то здѣсь-же начинается исторiя настоящаго. Нѣсколькихъ словъ достаточно для того, чтобы обозначить начало новаго движенiя, продолжать наше обозрѣнiе внѣ его рамокъ и завершить его въ томъ мѣсяцѣ, въ которомъ мы пишемъ настоящiя строки.

Въ концѣ 1864 года, философъ, давно уже извѣстный свѣту значительными трудами своими, увѣнчанными Институтомъ, издалъ: La Pluralité des existences de l'âme, conforme à la doctrine de la Pluralité des Mondes. Сочиненiе это устанавливало на предъидущемъ произведенiи основы теорiи, защитникомъ которой явился авторъ. Г. Пеццани объяснилъ, что утверждая доктрину множественности существованiй души на доктринѣ множественности мiровъ, онъ придалъ первой тотъ рацiональный характеръ, который легко усвоивается позитивными умами нашей эпохи. Тотъ-же авторъ изложилъ „Сокращенное обозрѣнiе мыслей о множественности мiровъ" въ своей брошюрѣ, озаглавленной: Nature et la destination des astres.

Въ томъ-же году появилось „Путешествiе на планеты и истинное предназначенiе человѣка". Авторъ, въ сопровождении небеснаго посланника. встрѣчаетъ на обитаемыхъ сферахъ знаменiтыхъ людей древности и новѣйшихъ временъ. Во время дальнѣйшихъ существованiй своихъ, они становятся въ условiя жиани, соотвѣтствующей ихъ умственнымъ и нравственнымъ достоинствамъ и опредѣляемой имъ то въ награду, то въ наказанiе, то какъ испытанiе, чтобы они могли безпрестанно подниматься по лѣстницѣ безконечного совершенствованiя.

Въ Февралѣ мѣсяцѣ 1865 года Александръ Дюма помѣстилъ въ l'Univers Illustré „Путешествiе на Луну", въ которомъ, какъ по всему видно, знаменитый романистъ не заявляетъ никакихъ особенныхъ претензiй и только желаетъ указать, что его перо можетъ упражняться во всѣхъ родахъ. Туристъ Мокэ вплавь пускается по Сенѣ до океана; затѣмъ орелъ возноситъ его на Луну, которую путешественникъ наклоняетъ тяжестью своего тѣла и наконецъ падаетъ на Землю, спроваженный однимъ обитателемъ Луны, котораго горшокъ онъ опрокинулъ.

Въ Мартѣ мѣсяцѣ въ Лондонѣ появилось новое „Путешествiе на Луну", авторъ котораго, подобно своему предку, Годвину, избираетъ Луну сценою для своего фантастическаго разсказа.

Въ Апрелѣ мѣсяцѣ въ Парижѣ вышло „Путешествiе на Луну, согласно съ подлинною рукописью, выброшенною однимъ луннымъ волканомъ", Воздухоплаватели — европейцы; поднявшись на Луну при помощи какого-то вещества, обладающего свойствомъ быть „отталкиваемымъ" Землею, они и въ настоящее время находятся на сказанной планетѣ и прислали о себѣ вѣсточку въ аэролитѣ, который упалъ въ саду г. Кателино, живущаго въ Грасъ-Дьё.

Въ Маѣ мѣсяцѣ появился нѣкiй „Обитатель Меркурiя", вырытый изъ земли въ саркофагѣ, упавшемъ въ Америкѣ съ неба. Спрашивается, къ чему трудились выкапывать его?

Въ Iюнѣ мѣсяцѣ одинъ остроумный туристъ, только-что возвратившiйся изъ своего „Путешестiя къ центру Земли", въ свою очередь отправился на Луну и описалъ свой вояжъ въ книгѣ, подъ заглавiемъ: „Отъ Земли до Луны''. Такъ начался 1865 годъ; однакожъ часъ солнцестоянiя еще не насталъ.

Большое движенiе, уже совершившееся и продолжающееся въ пользу той-же самой идеи, представляетъ нашу доктрину, какъ выраженiе неопровержимой истины и закрѣпляетъ за нею то мѣсто, которое она заняла въ исторiи наукъ и философiи. Для большей части людей она является въ своемъ торжественномъ и царственномъ видѣ, но для иныхъ сохранитъ еще фантастическiя прикрасы, которыми человеческое воображенiе одѣло ее. Во всякомъ случаѣ, она уже заняла подобающее ей мѣсто въ наукѣ и по словамъ одного знаменитаго писателя, „идея множественности обитаемыхъ мiровъ составляетъ конечную цѣль и главную задачу астрономiи"*).

*) Анри Мартенъ.

Въ большомъ обозрѣнiи, начавшемся туманными горизонтами древности и завершающемся нашею эпохою, предъ глазами нашими проходили причудливыя и разнородныя полчища писателей. Мы обращались къ природѣ съ просьбою выяснить намъ строенiе вселенной и свойства далекихъ обителей, носящихся вмѣстѣ съ земнымъ шаромъ въ безпредѣльныхъ пространствахъ; мы спрашивали человека, какъ думаетъ онъ на счетъ столь интереснаго предмета и какой отвѣтъ дастъ онъ на этотъ, вѣчно стоящiй предъ нимъ, вопросъ. Исполняя наше желанiе, человѣкъ отвѣтилъ, что не смотря на блестящiя и плодотворныя способности воображенiя, онъ всегда стоялъ ниже дѣйствительности и что при совокупномъ дѣйствiи самыхъ могучихъ усилiй, онъ никогда не производилъ того, что производитъ природа посредствомъ необходимаго порядка вещей.

Однакожъ, какъ она отважна, эта рѣзвушка, узорчатыя крылья которой трепещутъ непреодолимымъ нетерпѣнiемъ; какъ она жива и быстра, эта белокурая богиня, которой уста, склоненныя надъ источникомъ Молодости, почерпаютъ въ немъ безконечныя юныя силы! Какой умъ въ состоянiи услѣдить за прихотливымъ воображенiемъ въ его полетѣ среди невѣдомыхъ мiровъ? Чей взоръ можетъ достичь границъ тѣхъ таинственныхъ областей, въ которыя оно устремляется быстрымъ полетомъ? Мы уже видѣли: принимаетъ-ли воображенiе исходною точкою прочную почву знанiя и ударивъ объ нее ногою, свободно устремляется въ высь; тѣшится-ли оно химерами и носясь на облакахъ, по волѣ прихотливаго вѣтра, слѣдуетъ неправильными путями; во всякомъ случаѣ оно не полагаетъ границъ своей отвагѣ и по произволу носится въ воображаемыхъ пространствахъ до той поры, когда опомнившись, старается наконецъ осмотрѣться и останавливается въ своемъ полетѣ. Но порою, забывая о самомъ себе, побуждаемое только любознательностью, воображенiе продолжаетъ до безконечности свои безцѣльныя странствованiя и носится только изъ удовольствiя парить въ пространствахъ; безконечно свободное, отважное и смѣлое, оно населятъ пустоту и создаетъ новые мiры. Ничто не останавливаетъ его; ему неизвѣстны никакiя преграды. Законы и силы — все это изчезаетъ въ его глазахъ. Творить — это создавать изъ ничего и воображенiе заявляетъ претензiи творить. Существованiе, жизнь, разумъ, мысль — все это, по его мнѣнiю, находится въ его власти. Сущность и форма — все ему подвластно. Оно не соблюдаетъ никакой мѣры: свѣтъ или мракъ, стужа или зной, великое или малое, тяжелое или легкое, красота или безобразiе, голубое или красное — до этого ему нѣтъ никакого дѣла. Существуетъ только его произволъ, дающiй жизнь всѣмъ измышленiямъ воображенiя и подъ его влiянiемъ возникаютъ образы, подобные тѣмъ легкимъ и разноцвѣтнымъ шарамъ, которые дѣтскiя руки посылаютъ въ воздухъ.

Но, быть можетъ, вслѣдствiе такой неограниченной свободы, воображенiе возносится надъ самою природою, дѣятельность которой, какъ кажется, ограничивается стихiями и силами, находящимися въ ея власти? Несравненное могущество, которымъ обладаетъ воображенiе, не даетъ ли ему возможность творить нѣчто дивное и неизвѣстное? Наблюденные факты отвѣчаютъ на это. До сихъ поръ воображенiе всегда стояло ниже уровня дѣйствительности; оно преобразовываетъ извѣстный типъ, видоизмѣняетъ извѣстный образъ, но не творитъ.

Громада многоразличiй, собранныхъ нами въ анекдотической части нашего изслѣдованiя, можетъ быть помещена внутри огромнаго круга, который можно назвать кругомъ человеческой фантазiи и изъ предѣловъ котораго не въ состоянiи выйти самое пылкое воображенiе. Многiе изъ нашихъ писателей сталкивались уже другъ съ другомъ, стараясь создавать новые типы, или помѣщая въ невѣдомыхъ мiрахъ города и цѣлыя государства; въ наше время, новѣйшiе путешественники еще чаще встрѣчались съ древними. Дѣло въ томъ, что даже въ области воображенiя зрѣнiе человѣка ограничивается извѣстными предѣлами и не можетъ выходитъ изъ сферы, образуемой или непосредственнымъ наблюденiемъ окружающей насъ обстановки, или соображенiями, вытекающими изъ существующаго порядка вещей. Напротивъ, область природы безконечна и подобно океану, охватывающему песчинку, затерявшуюся въ лонѣ его водъ, она охватываетъ собою сферу воображения.

Если и были проницательные умы, которые при помощи воображенiя или наитiя достигли до правильныхъ понятiй о природѣ нѣкоторыхъ мiровъ, то, во всякомъ случаѣ, они не могутъ служить намъ примѣромъ. Мы вполнѣ убѣждены въ существованiи живыхъ тварей внѣ нашей Земли, въ небесныхъ, насъ окружающихъ пространствахъ; но если бы у насъ явилось желанiе, вслѣдъ за общими соображеньями о строенiи мiра, приступить къ соображенiямъ частнымъ, относящимся къ менѣе изслѣдованнымъ частямъ вселенной; если бы за общимъ обозрѣнiемъ картины мы заинтересовались ея подробностями, то и въ такомъ случаѣ въ дѣйствiяхъ нашихъ мы должны соображаться съ требованiями разсудка, а не воображенiя. Поэтому именно мы начали нашу книгу изслѣдованiемъ каждаго мiра въ астрономическомъ и физическомъ отношенiяхъ и установленiемъ фактовъ, до которыхъ мы дошли путемъ научныхъ, находящихся въ нашемъ распоряженiи, способовъ.

Съ другой стороны, нашими историческими изслѣдованiями выяснились нѣкоторыя общiя и не лишенныя интереса соображенiя. Каждая эпоха сказала намъ свое слово. Знаменитые творцы астрономической и философской науки, суровые и сдержанные, присутствовали въ трибунахъ нашего Колизея, въ первыхъ рядахъ научной серiи поборниковъ нашей идеи. Движенiя духа человѣческаго, проходившаго необходимыми фазами, съ очевидною ясностью отпечатлѣлись въ нашей частной исторiи, равно какъ и его, обусловливаемыя временемъ, тенденцiи, его характеръ и степень его величiя.

Не люди опредѣляютъ характеръ времени, но время производитъ людей и даетъ имъ то или другое назначенiе. Въ исторiи единичной истины отражается, если только она не искажена, всеобщая исторiя людей и ихъ дѣлъ.

Но какими путями проходитъ идея, прежде чѣмъ достигаетъ она того центра, въ которомъ ей суждено разцвѣсть, воспрiять жизнь и свѣтъ! Сколько времени она слѣдуетъ тайными тропинками до дня, который долженъ прославить ее и окончательно возвести на престолъ человѣческой мысли! Сколько препятствiй она должна преодолѣть, какимъ невзгодамъ должна подвергаться! Философская генеалогiя нашей доктрины восходитъ гораздо выше, чѣмъ вообще думаютъ: начало ея кроется въ натурализме первобытныхъ народовъ.

Разоблачивъ ее отъ ея фантастическихъ покрововъ и анекдотическихъ формъ, мы прослѣдили ее изъ вѣка въ вѣкъ въ ея прогрессивномъ ходѣ. Повидимому, ея первоначальная несостоятельность составляла необходимое условiе ея существованiя; незамѣтно прокрадываясь изъ вѣка въ вѣкъ, она только въ наше время безбоязненно предстала предъ взорами свѣта. Какъ кажется, непризнанную истину всегда ожидаетъ моментъ торжества, каковы бы ни были препятствiя и покровы, при помощи которыхъ невѣжество, злорадство или человѣческая тупость стараются затмить истину и задержать ея ходъ.

Таковы факты, которыми доказывается, насколько всесторонняя исторiя правильной идеи содѣйствуетъ къ окончательному установленiю этой идеи въ средѣ людей въ томъ даже случаѣ, когда первая не составляетъ дѣйствительнаго пополненiя и интереснаго выясненiя послѣдней.

Конец.

Опечатки

Стран. Стр. Напечатано: Слѣдуетъ читать:

35 2 сн. ввѣтиламъ свѣтиламъ

41 10 св. обителей обитателей

Далее идут 47 замеченных опечаток. На самом деле их намного больше. Кроме того, есть опечатки и на листе опечаток. Что интересно: некоторых опечаток нет (уже исправлены), а другие я исправил сам. И показываю, просто, как выглядела книга 19-го века. А ещё в книге большая путаница с нумерацией страниц. — Хл.

сайт: Комаров Виталий